Мидори Снайдер

Молли

В прошлом, когда стены дома были покрыты свежей краской дынного цвета, его можно было даже назвать красивым. Плети плюща спускались с бортиков крыши, из‑под густой листвы выглядывали мраморные купидоны и улыбались идущим мимо хорошо одетым людям. Зимой по улице проходили женщины в шляпках с плюмажами из белых страусиных перьев. Их пальто были отделаны лисьим мехом, и они прятали свои нежные ручки в муфты из шелковистого меха норки. Мужчины носили котелки и пальто из габардина с вельветовыми воротниками. Летом по улице неспешно прогуливались няни в безвкусных фартуках, держа за руку малышей в матросках. Проезжали кареты, запряженные поджарыми лошадьми, а на подножках стояли слуги в белых перчатках. Розы перевешивались через решетки ворот, а маленькие собачки на длинных кожаных поводках мочились под железными оградами.

Но со временем великолепие ушло, богатство сменилось бедностью, а то, что когда‑то казалось милым, стало жалким. Дождь и солнце не щадили ярких стен дома, и вскоре его краска поблекла и потрескалась. Купидоны перестали улыбаться, листья плюща облетели, а богатые мужчины и женщины переехали в дома побольше с видом на реку или лес. Теперь на улице можно было встретить лишь тощую клячу, тянущую за собой повозку с мусором. В квартирах селились по две, три, четыре и даже по пять семей сразу – так спасшиеся от шторма теснятся в разбитом где придется лагере. Женщины вывешивали выстиранное белье за окнами, затягивали разбитые стекла бумагой, в которую им заворачивали покупки в бакалее. Их мужья, утомленные работой на фабриках, возвращались домой, не преминув заглянуть в ближайшую таверну, и уставшие от домашних забот жены ругались, что те не приносят домой достаточно денег. Дети в башмаках старших братьев и сестер с криками и воплями носились по коридорам в своей слишком тесной или слишком свободной поношенной одежде.

Верхний этаж дома занимали Донгогглзы. Они жили в своей квартире так давно, что никто не мог вспомнить, когда они въехали. Они не были похожи на других жильцов дома, и их считали странными, даже надменными. Госпожа Донгогглз никогда не вывешивала белье за окно, никогда не кричала на мужа. К ней приходили прачки и уносили охапки детских платьиц и простыней, чтобы на следующий день вернуть их постиранными. Бакалейщик приносил им бутылки вина и корзинки с овощами и сырами. Приходил к ним и мальчик от мясника, сгибаясь под тяжестью завернутого в белую бумагу и перетянутого бечевкой мяса. И соседские жены, глядя на все это, только поджимали губы, будто их заставили попробовать лимон. Господин Донгогглз выходил каждое утро из дома одетым в приличный костюм и каждый вечер возвращался таким же свежим, каким был утром. Соседские мужья, глядя на это, толкали друг друга в плечо, пока у них не начинали ныть руки. Три дочки Донгогглзов, похожие друг на друга как три капли воды, носили отглаженные сарафаны, новые чулки и блестящие туфельки. У них всегда были с собой плюшевые мишки и сладости. Соседские дети, глядя на это, безудержно рыдали в те редкие дни, когда девочки спускались с верхнего этажа и гуляли по улице.

Но одна девочка не плакала. Она не кусала до боли губы и не поколачивала подвернувшегося под руку мальчишку. Она смотрела и рассчитывала. И она знала, что с этими Донгогглзами что‑то не так.

– Молли, иди сюда, девчонка, а не то я поколочу тебя так, что искры из глаз посыплются, – кричала матушка Коротышки. – Нужно заняться штопкой, и я тебя стукну ложкой по лбу, если ты сейчас же не сдвинешься с места.

– Иду! – отвечала Молли, которая в этот момент, прищурившись, смотрела на господина Донгогглза.

Господин Донгогглз, в своем отглаженном костюме, медленно спускался по лестнице – один тяжелый шаг за другим. Молли ждала у двери, присев на корточки, чтобы лучше разглядеть его лицо, когда он появится на ее этаже. Он сделал еще несколько шагов – и вот оказался перед ней. Коренастый, с серой кожей и низким лбом, прикрытым шляпой‑котелком. С блестящими желтыми глазами под короткими веками. Заметив Молли, он остановился, наморщил мясистый нос, толстым красным языком облизнул губы и вопросительно поднял брови. Молли рассматривала его рябую кожу, острые зубы под приподнявшейся в улыбке верхней губой. Она уловила мускусную нотку, замешанную в приторно‑сладкий мятный аромат туалетной воды. Девочка взглянула ему в глаза и увидела темно‑коричневые разводы, расходящиеся от зрачка, похожего на алмаз. Его веки тут же опустились, но она успела кое‑что заметить.

«О да, – думала она. – У тебя есть тайна, не правда ли? И я буду не я, если не использую ее против тебя же. И разве ты не будешь давать мне монетки, чтобы я молчала? Ты не местный, ведь так? О, нет, – решила она, – у тебя нет никакого права обладать тем, что принадлежит нам, что принадлежит мне».

Она прислонилась к двери, из‑за которой все еще пыталась докричаться до нее мать, и хитро улыбнулась, глядя на большого мужчину, спускающегося по лестнице.

* * *

– Она знает, Ирен, – сказал господин Донгогглз своей жене той же ночью. Они лежали в своей огромной кровати, устроившись на взбитых подушках, наполненных гусиным пухом.

– Чепуха, – ответила Ирен. – Ты ничего не понимаешь в человеческих детях. Им не хватает воображения, тем более когда речь идет о взрослых.

Она спрятала кончик своей длинной косы под чепчик.

– О взрослых людях, – заметил господин Донгогглз. – Но кое‑кто из нашего роду‑племени пострадал и даже был убит. Думаю, нам стоит уехать. Может быть, пришло время вернуться домой.

– Но мы дома, – настаивала Ирен.

Она была худой, с острым подбородком и большими серыми глазами. Рядом со своим мужем она казалась маленькой, как ребенок. Как ребенок с необычайно большими руками. Огромные, с грубыми пальцами и мозолями, они лежали на покрывале.

– Я скучаю по лесу, – вздохнул он.

– А я нет, – резко ответила она. – И девочки тоже. Им нравится носить платья и читать книги. И у них появились друзья.

Янтарные глаза господина Донгогглза вспыхнули пламенем, но потом его взгляд смягчился. Его дочери – они были его слабостью. Он повернулся на бок, лицом к жене; кровать натужно заскрипела.

– Друзья? – переспросил он.

– Девочка снизу. Завтра она с сестрами придет к нам поиграть. – Ирен нежно положила свои сильные ладони ему на щеки. – Вот увидишь, любимый. В конце концов они тоже станут людьми. Ну, – улыбнулась она, – в достаточной степени.

Позже, когда его жена уже тихонько посапывала, свернувшись, как котенок, у него под боком, Донгогглз лежал в постели без сна и думал, как же так все вышло. Слишком мягкий матрац и пуховые подушки? Он поднялся с кровати и подошел к окну, ногти на его ногах стучали по каменному полу. Распахнул рамы и высунулся наружу, насколько смог. Его ноздри затрепетали, когда он безошибочно различил запах каждого из живущих в доме. Сладкие и резкие, простые и изысканные ароматы смешивались с запахом крови, плоти и костей. Он высунулся дальше, и из‑за пределов разросшегося за все эти годы города до Донгогглза донесся влажный запах когда‑то обглоданных костей, спрятанных под соснами. Он глубоко вдохнул, наполняя им рот.

Потом он с отвращением отвернулся от окна. Все было в прошлом. Они оставили ту жизнь. Он дал обещание, а за все сотни лет своей жизни Донгогглз никогда не нарушал клятв. Роди мне детей, детей‑великанов, просил он свою человеческую жену, и я исполню любое твое желание. И она родила, хотя последний ребенок чуть не стоил ей жизни. В благодарность он дал Ирен глотнуть драгоценной живой воды, чтобы она снова стала здоровой, и она поднялась с кровати даже сильнее, чем была. Она заботилась об их детях, мыла их, кормила тем мясом, что он приносил, и не задавала вопросов, хотя сама никогда не взяла в рот ни одного кусочка. Но вместе с мясом она скармливала их дочерям истории про этот мир: про приятные мелочи, платья и сладости, про улицы, по которым гарцуют поджарые лошади и едут черные кареты. Она говорила, что они принцессы и им придется скрывать свое происхождение до тех пор, пока принцы не найдут их и не одарят золотом и любовью. Донгогглз потряс головой. Он должен был это предвидеть. Когда дело дошло до ее желания, он услышал его даже не от нее самой.

– Поедем в город, папа, – хором попросили его дочери. – Мы хотим увидеть его. Мы хотим прокатиться на карете, носить платья с поясами, есть конфеты. Мы хотим жить в доме со слугами и горничными, с кроватями и простынями. Мы тоже люди.

Донгогглз завыл и топнул ногой. Его дочери бросились на пол и засучили ногами, и его сердце не выдержало. И тогда, пусть даже Ирен и не сказала ни слова, он согласился переехать в город, чтобы они немного пожили в человеческом мире.

– Но вы никому не должны рассказывать, откуда мы, – предупредил он их. – У нас нет бумаг, – продолжил он, – и если это выйдет наружу, люди постараются нам навредить.

Девочки не понимали, почему эти «бумаги» так много значат – у них было много разных бумаг, в том числе и книги. Но они согласились, ведь это была не большая цена за исполнение их желания, желания их матери.

* * *

– Мне не нравится эта девочка, Молли, – произнес Донгогглз следующей ночью, повалившись на кровать. – Она смышленая, и намерения у нее дурные.

– О, чепуха, – ответила Ирен, игриво потрепав его по плечу. – Она просто маленькая девочка. И разве не чудесно, что наши девочки играют с Молли и двумя ее сестрами? Три и три. Я видела, как они улыбаются, как сверкают у них глаза.

– Опасно сверкают, – пробормотал Донгогтлз. – У Молли голодный взгляд.

– О, любимый, не стоит беспокоиться. Они просто маленькие девочки, – ответила Ирен, прижавшись к нему, и тут же заснула.

Но Донгогглз не мог уснуть. Как так вышло, что этой ночью Молли и ее сестры спали в уютной постельке его дочерей? Девочки умоляли, и Ирен согласилась, и все это произошло до того, как он вернулся домой со своей ежедневной прогулки по городу. Эти прогулки были призваны защитить их семью, создать видимость для соседей, что он работает, как и все остальные мужчины. Но это была тяжкая ноша. В городе для него не было места, и каждый день, блуждая в заводском дыму и городской суете улиц, глядя на подстриженные газоны и подрезанные деревья, он мечтал, как одним обжигающе холодным зимним утром окажется в их настоящем доме.

Он прислушался к дыханию своих дочерей. Все было спокойно, лишь Молли и ее сестры тихонько вздыхали во сне, да поскрипывали пружины, когда девочки ворочались в непривычно большой и удобной кровати. Донгогглз прикрыл глаза, заставляя себя заснуть.

На рассвете его разбудил какой‑то тихий звук: будто мышь пробежала под полом. Он издал предупреждающий гортанный рык, желая услышать что‑нибудь еще, но потом снова провалился в сон.

* * *

– О, оно пропало! Пропало! – причитала Ирен следующим вечером за ужином. Встав на стул, она шарила рукой по самой верхней полке. – Золотое блюдо пропало. Я брала его вчера, чтобы угостить девочек виноградом «Дамские пальчики» и турецкими сладостями. Но куда я его положила?

Дочери Донгогглза начали плакать:

– Нет сладостей. Мы хотим наши сладости!

«Молли», – пронеслось в голове у Донгогглза, когда он пытался придумать, как успокоить расстроенную жену. Это была мелочь, своего рода свадебный подарок. Золотое блюдо, на котором появлялись лучшие сладости мира. Ирен такие вещицы были по вкусу, хотя сам он оставался к ним равнодушен. Когда они вернутся домой, в лес, он найдет ей другое, пообещал Донгогглз. Но Ирен разразилась слезами, и он понял, что жена намерена остаться в городе, даже если ей придется обходиться без своей любимой безделушки. Той ночью Донгогглз лежал в постели без сна и думал о едва различимом звуке, который он услышал прошлой ночью. Он не стал рассказывать Ирен, что сегодня, возвращаясь домой, видел Молли внизу: девочка стояла, прислонившись к двери. Она фыркнула, заметив его; ее щеки были перемазаны джемом, на подбородке прилипли шоколадные крошки. Он почувствовал исходящий от ее кожи запах масла, крема и сахара. «Дорогая еда для бедного ребенка», – подумал тогда он. Ирен бы ему не поверила, сказала, что он слишком жесток к бедной маленькой девочке – и все только потому, что она человек. Но, лежа в темноте, он знал, что это Молли украла блюдо, хотя не мог представить, как ей удалось забраться на верхнюю полку. «Она как паук, – подумал он, – ползущий по стенам».

На следующее утро его разбудили глухие раскаты грома. Дождь с такой силой барабанил в стекла, что казалось, вот‑вот разобьет их. Ирен зажгла свечи в канделябрах, но маленькие огоньки не могли разогнать сгустившуюся мглу. Донгогглз надел отороченное мехом твидовое пальто и шляпу с твердыми полями. Он взял зонтик с серебряной ручкой и отправился навстречу разбушевавшейся стихии.

Он медленно шел по городу, получая удовольствие от каждого шага. Он не боялся промокнуть, ему нравилось смотреть, как суетятся люди, словно кролики, ныряющие в свои норы. Вода текла по улицам, унося с собой мусор, который оставался после этих неаккуратных животных. Ему в ноздри ударил сильный запах – камня, земли и гниющего дерева. Когда на улицах никого не осталось, он направился в парк и подставил лицо под струи дождя. Гроза выстреливала молниями, гремела громом, ломала деревья. Впервые за много недель на его лице появилась улыбка.

Домой в этот день он вернулся поздно, медленно поднялся по лестнице, вода стекала с его пальто и шляпы; там, где он ступал, начинали струиться маленькие ручейки. Донгогглз насторожился, заходя в парадную, – в какой‑то момент ему показалось, что он видит Молли Коротышку, – а потом вздохнул с облегчением, обнаружив, что его никто не поджидает. Он повернул ключ в замке своей двери и скривился, услышав незнакомое хихиканье в прихожей. Переступая через мусор, он увидел Молли, прячущуюся в коридоре за стойкой для зонтиков. Она прижала палец к губам, жестом призывая его к молчанию.

– Что ты здесь делаешь? – грубо спросил он.

– Вот ты где! – воскликнула его старшая дочь, указывая на Молли. – Мы играем, папа. В прятки. И я выиграла!

– Твой отец смошенничал! – возразила Молли. – Так не честно. Не честно портить другим удовольствие. Я должна перепрятаться.

Его дочь надула губы и начала плакать, и Молли, сжав кулаки, сдалась. Но, идя по коридору в спальню к девочкам, она бросила через плечо на Донгогглза полный угрозы взгляд.

– Мошенники получают по заслугам, – пробормотала она.

Донгогглз сердито прошествовал на кухню к Ирен. Она сидела за столом, подперев подбородок рукой и угрюмо глядя в чашку с чаем. Она не подняла головы, ни когда он вошел, ни даже когда зарычал и бросил мокрую шляпу на стол.

– Почему эта девчонка здесь? – потребовал он ответа.

– О, дай им поиграть. Они просто маленькие девочки, – раздраженно ответила Ирен. – У меня не хватит духу огорчить сегодня девочек. Я потеряла свое блюдо, твой подарок, – сказала она, поднимая на него печальные глаза. – Ума не приложу, куда оно делось.

– Я подарю тебе другое, – ответил Донгогглз, и ее лицо просветлело от радости. – Когда мы вернемся в лес, – добавил он, и жена снова уткнулась в чашку.

– Не хочу я туда возвращаться. Мне нравится здесь, – упрямилась Ирен.

Донгогглз заскрипел зубами. Клятва была клятвой, он не мог ее нарушить. Но он жаждал сломать кости маленькой Молли Коротышке и высосать из нее кровь. Он пообещал себе, что этой ночью будет внимательнее. Что ничего не случится.

Но Донгогглз устал. Он прошел в тот день много миль под проливным дождем и смертельно хотел спать. Всхлипывая, Ирен подала ему ужин на золотой тарелке, от еды поднимался горячий пар. Он наелся до отвала, надеясь, что это придаст ему бодрости, но когда насытился, у него стали слипаться глаза. Он слабо сопротивлялся неизбежному и в конце концов позволил Ирен отвести себя в кровать. Она расстегнула пуговицы на его твидовом пиджаке, вынула из карманов разные мелочи: золотые часы на цепочке, кожаный кошелек и нож в ножнах. Она стянула с него мокрые от дождя и тяжелые брюки и с нежностью уложила его в постель.

Донгогглз тут же провалился в глубокий сон без сновидений.

Он проснулся на рассвете от едва слышного стука и сел на кровати. Кто‑то пробирался по комнате к коридору. В замке входной двери повернулся ключ. Он вскочил, ночная сорочка путалась у него в ногах, не давая бежать. Когда он добрался до лестничной площадки и посмотрел вниз, то увидел, как Молли Коротышка и ее сестры заходят в свою квартиру. Молли, услышав шаги на площадке, подняла голову, и в рассветном полумраке он увидел, как ее губы искривились в злобной улыбке.

– Я поймаю тебя, Молли Коротышка, – с яростью прошептал он.

Она рассмеялась и крикнула ему:

– Нет. Ты ничего мне не сделаешь, а вот я на тебе заработаю. Возвращайся в Испанию, или откуда ты там приехал, старый болван… И дочки твои пусть проваливают, мне наплевать.

– Кто шумит? – раздался возмущенный голос с нижнего этажа.

Тут же заплакал ребенок, залаяла собака, и другие раздраженные голоса присоединились к общему шуму. Донгогглз вернулся в квартиру, не желая привлекать к себе лишнего внимания. Захлопнув дверь, он решил, что не может больше закрывать глаза на опасность, грозящую его семье и ему самому. Будь ей это под силу, Молли Коротышка бы их уничтожила. Они ничего ей не сделали, но это не имело никакого значения. Как и то, что почти целый век они жили тихо, и за это время он не забрал ни одной человеческой жизни: на его тарелке появлялась только безвкусная и жесткая мертвечина, которую он подбирал там, где ее оставляла для него старуха‑смерть. Но клятва оставалась клятвой, и он не мог ее нарушить. Зато мог придумать, как избавиться от Молли, не нарушая данного обещания.

Тем утром он быстро оделся, стараясь не разбудить спящую жену и дочерей. Когда он потянулся за ножом, золотыми часами и кошельком, чтобы переложить их с прикроватной тумбочки себе в карман, он понял, что Молли Коротышка украла – его кошелек, в котором никогда не кончались монеты. Это был подарок его отца, испокон веков передававшийся в их роду от отца к сыну. Он был сделан из кожи мантикоры, а монеты появлялись из металлической вселенской пыли. Каждый раз, когда кошелек открывали, он заново наполнялся монетами. Донгогглз зарычал. Все их богатство находилось в этом кошельке. Без него у них не было шансов выжить, ведь Донгогглз был слишком горд, чтобы идти работать, как простые смертные, сыновья Адама. Его род был слишком древним, и он не потерпел бы такого непотребства. У них еще оставались сокровища, которые можно было продать, но постепенно они бы растратили свое наследство, утратили свою историю.

Донгогглз натянул пальто и быстро сбежал вниз по лестнице в туманное утро. Влажный воздух коснулся его лица, и он знал: прежде чем сегодня вечером он вернется домой, он придумает, как им навсегда избавиться от Молли Коротышки.

* * *

Тем вечером Донгогглз вернулся домой поздно, он шел по опустевшим улицам; в такое время по ним бродили только бездомные кошки. И все равно, открыв дверь в квартиру, он снова услышал веселый смех своих дочерей и Молли Коротышки с ее сестрами. Он улыбнулся, несмотря на то что его душила ярость. Ирен встретила его в прихожей и взяла у него пальто и шляпу. Всем своим видом она молила его о прощении.

– Я не могла отказать нашим дочкам. Они так отчаянно просили, чтобы Молли с сестрами пришла и поиграла с ними. А как им нравится рассказывать друг другу истории! Я пыталась их угомонить, но они слишком счастливы, чтобы просто идти спать.

– Сегодня это не имеет значения, Ирен, – мрачно ответил он. – Пусть последний раз поиграют вместе.

Донгогглз достал из кармана три ожерелья, сплетенных из соломы. Он толкнул дверь в спальню дочерей и заставил себя улыбнуться. Шесть девочек сидели кружком на кровати, низко склонившись друг к другу и взявшись за руки. Они крепко сжимали ладошки, когда им становилось совсем страшно, а Молли Коротышка рассказывала сказку:

– И тогда великан схватил маленькую девочку за шею. – Она замолчала и нахмурилась, заметив Донгогглза.

Он взял себя в руки и подошел к девочкам.

– Вот, – сказал он, протягивая Молли и ее сестрам ожерелья из соломы. – Это вам от меня. Я подумал, что они вам понравятся. Наденьте их, проверим, как они будут смотреться на ваших шейках.

– О, папа, они такие миленькие, – сказала его младшая дочь. – Они совсем как наши ожерелья.

– Ваши – золотые, – фыркнула Молли. – У меня тоже будет золотое ожерелье. Очень скоро.

– Но они все равно прехорошенькие! Наденьте их! Наденьте! – просили его дочери.

Молли и ее сестры надели ожерелья.

– Теперь вы выглядите совсем как мы! – сказала средняя дочь.

Донгогглз заметил блеск в глазах Молли, когда она сжала пальцы на подоле своей потрепанной ночной сорочки.

Этой ночью Донгогглз дождался, пока все в доме не затихнет, пока все не заснут глубоким сном. Он прислушивался к дыханию своих дочерей, к слабым вздохам Молли и ее сестер, к тихому храпу своей жены. Когда он уверился, что бодрствует один, он поднялся с кровати и осторожно прокрался по коридору. С собой он нес, перекинув через плечо, мешок и веревку.

Донгогглз тихо проскользнул в комнату своих дочерей и остановился в изголовье их постели. В темноте он протянул руку через спинку кровати и стал ощупывать шеи девочек. Как только его пальцы коснулись соломенного ожерелья, он их крепко сжал, а другой рукой стиснул маленький рот, потом поднял брыкающуюся девочку и сунул в мешок. Огромный кулак опустился на детскую головку, и он уже потянулся за следующей. Все произошло так быстро и тихо, что спящие на кровати дети только дернулись испуганно во сне. Он быстро схватил двух других девочек с ожерельями из соломы на шее, сунул их в мешок и завязал края веревкой.

Он выбрался из спальни дочерей, довольный собой – ведь ему удалось выполнить задуманное и не разбудить девочек. Закинув мешок за плечо, он прошел к самому большому окну и широко распахнул его. Словно обращаясь к самой ночи, Донгогглз зашептал старинное заклинание, и порыв сильного ветра поднял в воздух шторы. Вывесив мешок за окно, он отпустил его на волю стихии, и тот исчез вместе со своим содержимым. Донгогглз закрыл окно и вернулся в кровать.

* * *

Донгогглз проснулся с первыми лучами рассвета, пробивающимися сквозь утренний туман. Он быстро оделся: впервые ему хотелось поскорее расправиться с делами. Он глянул на еще спящую жену, закутавшуюся в покрывало. Надел шляпу, выскользнул из входной двери и спустился вниз по лестнице.

На площадке внизу он остановился, чувствуя, как его рот наполняется металлическим кровяным привкусом. Молли Коротышка ждала его, прислонившись к перилам и сжимая пальцами золотое ожерелье. С душераздирающим криком Донгогглз бросился к ней и сжал ее шею своими огромными руками. Он поднял ее в воздух и широко открыл свою пасть. Его толстый красный язык мелькнул между клыками. Он проглотил бы ее за один присест, и ему бы больше никогда не пришлось видеть ее хитрое, недовольное лицо. Теперь уже ничего не имело значения.

Молли кричала, царапала толстые пальцы, сжимавшие ее шею, отчаянно лягалась, но все было напрасно. Он поднес ее прямо к своему лицу, чтобы увидеть ужас в ее глазах. Но в ее глазах не было страха, а только зависть, жадность и, что хуже всего, триумф.

В ту же минуту из их квартиры наверху до него донесся вой Ирен. А с улицы – режущий ухо свист полицейских. Крик Молли перешел в хриплый смех. Донгогглз отбросил ее, понимая наконец, что она сделала. Она не только поменяла ожерелья, обманом заставив его причинить вред собственным дочерям, но и вызвала полицию. Нельзя было терять ни секунды. Он бросился вверх по лестнице к Ирен.

– А теперь убирайся. Убирайся в Испанию, если ты оттуда. От меня ты ничего не получишь! – хрипела ему вслед Молли. – У тебя нет права здесь жить. – Она преследовала его. – У тебя нет бумаг, нет бумаг… Ты – чудовище, ты – вор, и теперь тебя заберут в тюрьму. Ты попался, старый болван.

Донгогглз остановился, вслушиваясь в угрозы Молли. Во все звуки, наполняющее это утро, – лай собак, вой сирен, рыдания его жены. Он вбежал в их квартиру, отбрасывая в сторону шляпу, отличное твидовое пальто и строгую рубашку с воротником. Он нашел Ирен в спальне их дочерей – она сдирала простыни с постели, словно надеясь найти девочек, как если бы они прятались.

– Мои дочки пропали. Они пропали, – всхлипывала она.

– Я отведу тебя к ним, – прорычал Донгогглз. – Пойдем, Ирен, нам надо идти.

Он протянул ей руку тыльной стороной вниз, и длинные черные когти блеснули в кровавых лучах восходящего солнца.

Она помедлила, замерла, словно олень, боящийся двинуться с места.

– Давай, – повторил он мягче, стараясь не напугать ее еще больше. – Наши дочери ждут.

И тогда она шагнула к нему. Он взял ее за руку и без малейшего усилия перекинул через плечо. Она ногами обхватила его за бедра, руками за толстую шею. Полицейские взбирались по лестнице, собаки выли и рвались с поводка. С Ирен за спиной Донгогглз бросился из окна верхнего этажа, он падал, падал и падал на мостовую. Он приземлился на четвереньки и почувствовал, как мостовая под ним пошла трещинами. Высунувшиеся из окон соседки поспешили спрятаться в своих норах, крича или рыдая. Мужчины принялись кидать в него камнями. Ирен за его спиной всхлипывала и все крепче прижималась к нему. Донгогглз бросился на полицейских, раскидывая их в стороны ударами своей могучей руки. Он впечатывал их в стены или перекидывал через ограды, украшенные остроконечными пиками. Расправившись с ними, Донгогглз наклонил голову и побежал вниз по узким улицам, прочь от плача и криков, прочь от рева сирен и лая собак и конечно же прочь от насмешливого смеха Молли Коротышки.

Он бежал из города к фермам в низине; его гнала вперед мысль о том, что случилось с его дочерьми. Не будет ему покоя, пока он не окажется далеко в лесу и не найдет руины своего замка. Его дочери были там, без сомнения, они уже очнулись и поняли, что находятся в мешке. И даже если им удастся из него выбраться, они окажутся одни в темноте подземной часовни, единственного уцелевшего чертога в замке. Такой должна была быть судьба Молли, ведь он поклялся не убивать людей, пока они жили в городе – но не обещал не оставлять там, где их могут съесть дикие чудовища или они не умрут от голода. Но теперь для Донгогглза была невыносима сама мысль о том, что его дочери проснутся и окажутся один на один со своим страхом, окруженные ужасными скелетами незнакомых им предков.

«Скоро…» – думал он, унося на своей спине уснувшую Ирен. «Скоро…» – шептал он, пробиваясь сквозь туман, клубившийся меж деревьев на опушке леса. «Скоро…» – и ветви приветствовали его, возвращающегося домой. «Скоро…» – он найдет своих дочерей, и они больше никогда не покинут лес.

* * *

Мидори Снайдер – автор романа для юношества «Сад Ханны» и трилогии в жанре фэнтези, в которую входят «Новолуние», «Цитадель Садара» и «Огонь Бедана». Она живет в Висконсине и любит работать над своими текстами в библиотеках.

Мидори рассказывает: «Когда я была маленькой, Молли казалась мне настоящей героиней, по сравнению с великаном. Я восхищалась ее храбростью, тем, как она обманула его, и не один, а целых три раза. Но, становясь старше, я все больше думала о том, честно ли это было. Да, великаны могли питаться человечиной. Но великан был занят своим делом, когда Молли забралась к нему в дом. Молли его обкрадывает, обманывает – и он бьет свою жену и душит дочерей, – а потом обводит вокруг пальца – и он бросается вслед за ней. Так что, кто здесь настоящее чудовище? Завидовала ли Молли дочерям великана из‑за того, что родители любили их? Была ли она жадной или просто считала его чудовищем, не заслуживающим такого богатства? Ненавидела ли она великана и его жену за то, что они отличались от других людей, которых она знала?

Я думала обо всем этом и пыталась понять, как бы великан рассказал эту историю, если бы у него была такая возможность».