Семейная фотография

Так сильно ветер дует,

Нерв времени трепля,

Как будто негодует

То небо, то земля.

Бушует листьев море,

И волны – напролом.

Семья (на редкость – в сборе) –

За праздничным столом.

В печи искрят поленья,

Фигуры – чуть темны.

Четыре поколенья,

Все лица – так умны!

Под рыжим абажуром

Пьют не вино, но сок.

Объятый вихрем хмурым,

Дом – светел и высок.

Друг к другу – дальше, ближе,

Друг друга – дождались!

Тревогу – утоли же,

Болтай да веселись!

Забудь, что ураганы

Опасны для сердец,

Что времена – поганы,

Что рядом, наконец,

Сегодня умер кто-то –

В соседнем ли дому…

Смотрю на это фото –

И смерти не пойму.

Стол, полный материнством,

Не замкнут – закруглен.

Я в жизнь – с ее единством

И разностью – влюблен!

* * *

Вернемся осенью сюда,

А здесь уже другие виды –

Ожесточенная вода,

Закостенелые обиды,

И никакого платежа

Не хватит, чтобы помириться, –

Хотя и улица свежа,

И греет в пироге корица…

Нам остаются лишь гроши

При всей земной дороговизне:

Больших событий для души

Не так-то много в этой жизни.

Есть список планов наперед

(В нем даже, кажется, венчанье) –

Их наше время переврет,

Дав жизни новое звучанье,

Где едем на перекладных,

А не на быстрой электричке,

Где от родных – до неродных

Так мало места по привычке,

Где, промолчав, себе скажу,

Что ты – то милая, то злая,

Что грубо о тебе сужу,

Твой образ до конца – не зная,

Где «Не тревожь!» – почти «Не трожь!»,

И все признанья – надоели!..

Дорожная у сердца дрожь

И взгляд в окно – без всякой цели…

* * *

Пора бы знать мне дисциплину –

Я время трачу неумело.

Моя же смерть мне дышит в спину,

Морокой нагружает тело.

Я расточаться научился –

Себя до точки доконаю,

Я здесь случился, там случился,

А вечности в себе – не знаю.

Нет места в вечности для сдвига,

В ее единстве нет пробоин.

А я скольжу на грани мига,

И больше мига – не достоин…

* * *

В благодарность местам появленья детей

В путь пускаются птицы ли, рыбы ли –

Оттого ли, что первое место – святей,

Чем любое, откуда б ни прибыли?

Сквозь магнитное поле летят и плывут,

Возвращаясь на родину малую.

По какому-то тайному ритму живут,

Невзирая на душу усталую,

Невзирая на страх оказаться в сетях –

Не чутье, так судьба машинальная.

Это мы у Земли задержались в гостях –

О, Вселенная многоканальная!

Это мы – отголоски извечных программ,

Что и в воду, и в дерево вложены.

Это мы разбредаемся по вечерам,

Друг от друга стеной отгорожены.

Отношенья с роднею – то ладим, то рвем,

По часам назначаем свидания.

Всё куда-то от скуки летим и плывем –

О, космический зал ожидания!

* * *

На кладбищах, заняв пеньки,

Пылится хлеб и стынет водка.

В полупрозрачные деньки

Есть молчаливая работка:

У мертвых милости просить

За все грехи, за все ошибки.

Траву забвения косить –

На их портретах ждать улыбки…

И улыбаться, и шептать,

И не стыдиться слез и смеха.

Всю жизнь иллюзию питать,

Что смерть меж нами – не помеха,

Что каждый – бесконечно жив,

И нет сознанию предела,

И только, душу обнажив,

Что, вовсе душу обнажив,

Мы побеждаем косность тела!

* * *

Весною мне писалось про весну,

И осенью писалось мне про осень.

Я ждал, что Божьей искрою блесну,

Но внешний мир манил, многоголосен, –

И подражал я разным голосам,

И шел на поводу у языка я –

Без их опоры был никчемен сам,

Власть века над собою допуская,

Власть мига принимая над собой.

Мне не хватало ультрафиолета…

Зима томила дымкой голубой,

И зренье исцеляла зелень лета.

Я бредил – в предвкушении большом

Еще никем не ведомого чуда,

И черпал я энергию ковшом

Из воздуха и влаги – из-под спуда.

Хотелось мне хоть как-то оправдать

Свою судьбу, свое существованье.

Хотелось мне в дни праздников рыдать,

Предвидя их разгар и убыванье.

Как будто на глазах то шарф, то бинт,

Мне снилась речь – особенно нарядной.

Словесный оставляя лабиринт,

Всё брел я за своею Ариадной…

Взлететь бы в неземную вышину,

И бурей, а не скукой тяготится,

Но в обреченности на тишину

Мне самого себя не добудиться.

* * *

Проснешься ночью – соловьи поют!

На что ты променяешь свой уют:

В постели – грелку, на столе – тарелку,

Вид за окном или в чужом окне,

Где тоже греют чайник на огне,

Суп ставят на соседнюю горелку?

На что? На что? На виртуальный мир

Певучих формул, слишком черных дыр

И слишком белых пятен на бумажке?

На радостные траты для друзей,

На вход в Зоологический музей

Задержишь ли копеечку в кармашке?

Так странно деньги разменять в кармашке.

Весь опыт жизни сводится к стихам –

Их навевает даже встречный хам…,

Гребец, чью лодку сдуло на Вуоксе…

Не меньше на земле чудес, красот –

Того, что мне не знать в процессе от

Взгляда к слову: на слова отвлекся.

Придумаешь себе особый дом.

В нем жизнь своим проходит чередом –

Как бы возводишь, укрепляешь крепость,

Ждешь критика, отсиживаясь в ней,

Не выходя на свет без счету дней:

Такая вот напрасная нелепость!

Что лучше: если ты – аскет в тоске

И в лишнем не нуждаешься куске

Земного неба, хлеба, ширпотреба

Или когда ты хочешь то и сё,

Одним же словом – без остатка всё?

Мечта проста как пареная репа!

Но холодно в надуманном дому.

И мертвенно. Быть может, потому

Ищу-ищу живые адреса я?

А что ни адрес – память ярких встреч.

Эмоция перетекает в речь,

Меж двух миров невольно зависая…

* * *

…Ткань дождевая,

Солнце задевая,

Вдруг обнажила запахи цветов:

Десятки, сотни приоткрылись ртов –

Вдохнуть живой, благословенной влаги

И выдохнуть мгновенное тепло.

Чуть голубели – чище, чем стекло, –

У раковины полные баклаги,

Был невесом, невыносим потоп,

И счастье жгло – от головы до стоп,

И смутные шептались переливы

От яблони сухой до сочной сливы.

От пуза бочки напились водой,

В теплице грелись две цветные лейки,

И солнечные зайчики на рейки

Слетались… Жизнь казалась молодой,

Неистовой, болтливой, вширь светящей,

Избыточностью сердце тяготящей,

А не глухим предзимним пустырем,

Где затхлостью несет, нашатырем,

И спиртом обжигающим, и хлоркой

В больничных коридорах, и касторкой…

И только радость детская одна,

Когда лежишь в палате у окна:

Открыть окно без спроса,

Глянуть косо

На дверь.

Хлеб, что с обеда, надломить –

И птичек, в утешение, кормить.

Но всё ж закрыть окно (на всякий случай),

Следить за неподвижной снежной тучей,

«Двух капитанов» медленно читать

И, замерев, то плавать, то летать,

И вспоминать о лете вдохновенном

Под капельницей – с холодком по венам…

* * *

Не ищи во мне врага,

Заходи на пару строк,

И не будь со мной строга,

Как с тобой бываю строг.

Пой мне на ночь, век служи –

До последнего тепла,

Музыку меж слов сложи,

Словно птенчик из дупла.

Хочешь, с краю посиди –

Милой, равнодушной, злой…

Новым ритмом на CD,

На пластинке под иглой

Альбинони – аж до слез!

Кто о нас развеет миф?

Бьются волны об утес,

Свет вечерний преломив.

Я хочу тебя творить,

Я хочу с тобой скучать.

Мало тем, чтоб говорить, –

И приходится молчать.

Зов твой – смутен, тих, далек,

Ты – помощница и друг.

Если б я тебя увлек

В свой самозабвенный круг!

Смейся, дуйся, прекословь,

Чай – посахари, разбавь…

Кто ты: давняя любовь

Или будущая явь?

Одинокая душа

Погружается во мрак.

Память детства вороша,

Вспоминаешь свой барак…

* * *

К двадцати пяти годам

Стал я тише, стал я суше,

Для обид и споров – глуше.

И кому я передам

Бесконечный монолог

Неумолчного сознанья,

Ужас близкого изгнанья

И скитанья узелок?

Хоть бесценен опыт весь,

Жизнь меняет тех на этих,

И в ловушках или сéтях

Трудно задержаться здесь.

Я живу за миллиарды

Сгинувших на всей земле.

И за них мои петарды

Вспыхивают в зимней мгле,

И за них мой стол накрыт,

И я вновь сентиментален.

Снег уходит без проталин

К горизонту – как навзрыд.

И я горестно шучу,

Историческая жертва!

И молитвенно шепчу:

«Господи, ничто не мéртво

Для души: мир оживи,

Дав мне силу фантазера, –

И затеплятся в крови

Сна и времени озера!

Тени мертвых городов,

Вытесненных лесом темным…,

Памятники всех родов,

Что в безвременьи огромном…,

Книги, стертые во прах,

Писанные на санскрите, –

Будучи в иных мирах,

Мчась ко мне на всех порах,

Вы со мною говорите!»

* * *

В глубинке болотистой, в местности этой лесистой,

Где лес не годится на мебель, на порох, на книги,

Где в озере Ильмень уже и не водятся сиги,

В Мясном же Бору больше мертвых, чем дичи мясистой,

Видать, суждено мне остаться – до смертного часа,

Ведь с нею я тесно рожденьем и юностью связан.

Неужто я этому дому навеки обязан?

Открыта пока что железнодорожная касса –

Я мог бы собраться в дорогу, куда мне угодно,

И стать гражданином – не мира, так точно полмира!

Предчувствую: в дальнем краю мне и жутко, и сиро,

Вновь сердце мое от своей же глуши – несвободно.

С кем буду делить я и речь, и виденья, и мысли

Вдали от равнины, что памятью места близка мне?

Здесь если не люди со мною в общеньи, то камни

Закрытых церквей, и пойди эту древность исчисли!

Так я от сто-первого снова пляшу километра,

И дарят мне тексты знакомые провинциалы,

И ставят они вместо имени – инициалы,

И даже деревья в окне отзываются щедро.

Мне разве что гостем гулять в равнодушных столицах

(Увы, в городах-миллионниках буду никто я!),

А в старости сонной – невольно твердить прожитое:

Скорей, на словах, чем в событьях, предметах и лицах.

Я будто бы замер на месте, попал под гипноз ли

Привычной реальности… Время – источник мороки.

Живу – как навек, и лишь изредка чувствую сроки

Земной пустоты, и небесной пустыни, что после…

* * *

О, власть литературного приема!

О, эта форма, что умом владея,

Просторней или ýже, чем идея! –

Знак то родного, то чужого дома.

Так странно, вызвав тему, лейтмотивы

И стиховое населив пространство,

Уменьем пренебречь – и впасть в шаманство:

Преодолеть земные перспективы.

Как быть правдивым и хитрить при этом,

Играя с неизвестным адресатом?

Хоть, слава Богу, досконально атом

Не надо знать, когда ты стал поэтом.

Поверхностно, но чутко наблюдая

За всеми жизненными сторонами,

За родами и за похоронами,

Мелькает в нас природа молодая.

Кто обречен на мудрость, кто – на детство.

Нас обжигают угли или иглы,

В нас импульсы звучат, порывы, циклы –

Аморфной ночи древнее наследство.

Под визуальными и смысловыми

Вершинами, точнее – маяками,

Пробиться бы до плача, откровенья.

Оставшись, тем не менее, живыми,

Взять ток тревоги голыми руками,

Что все-таки превыше вдохновенья!

* * *

Голубоглазый март.

На станции Разлив

(Действительно – разлив)

В вагон влетает бард.

Вагон же – молчалив:

Нет дела до певца,

До красного словца.

От легкого винца –

До близкого конца.

Хоть молод ты, хоть стар,

Хоть беден, хоть богат –

Ну, мало ли гитар,

Ну, мало ли цикад?!

Томящий перегон.

Носами все клюют

И на певца плюют.

Опять – не тот вагон!

Ну, что ж ты, Лисий нос,

Такую слякоть внес?!

* * *

Памяти Владимира Венгерского

Напиши человеку – «в контакте», в «фейсбуке», в сети,

Попроси его песню сложить на вчерашние строчки,

Ненароком по ссылке страничку его посети:

Это дом, идеал человека – от точки до точки…

Напиши, не оставь «на потом» и не думай, что впредь

Ты получишь ответы прямые. Послал… В нетерпеньи

Переслал – передать… Ведь не знал, что ему умереть

Суждено в тот же день. И ни слова, ни звука – о пеньи.

Только тешит надежда, что будто бы он прочитал

Твой романс, где от скуки в провинции некуда деться…

И в углу, с непривычки к молчанью, гитарный металл

Задрожал… Не наслушаться вдоволь и не наглядеться.

Год сгорит, и гитара сгорит – деревянной тоской.

Виртуальная встреча с мужчиной, мне мало знакомым,

Обернулась заочной симпатией, дружбой мужской…

Заложило – простудным ли, слезным ли – голос мой комом.

Почему же, хоть мы понимаем, что каждый – умрет,

С этой мыслью в живых обстоятельствах нам не ужиться?

Снова письма пишу, намечаю дела наперед –

Чтоб не вовсе вслепую, чтоб что-то успело сложиться.

* * *

В ураганом разбитом лесу

Смутно верится в милость Божью.

Это толстому колесу

Просто едется по бездорожью.

Всё величье финских камней* –

Как бы плит могильных – болото

Освещает, а где – темней,

Там бредет с фонариком кто-то…

Что-то сказочное тут есть –

То кикимора, то кукушка.

Страшный мир и страшная месть –

Не для детского правда ушка.

Продолжается жизнь. На дрова

Бурелом берут на полянах.

Вверх растет цветная трава,

В ней немало бутылок стеклянных.

В ней – осколки бутылок стеклянных.

В человеческий рост цветы,

Дальше – глуше, и больше елей.

В полусне, в полуслове ты

Чуешь запах лесных похмелий,

Ловишь летнюю благодать,

Аж не страшно всего лишиться,

Ведь сознанье – ни взять, ни дать –

Всеохватно на мир ложится.

Вызнав жизни лучшую треть,

Хорошо б (не как Гоголь – во гробе)

В полноте бытия умереть,

С ясной грустью, в лесной утробе!..

АБСАНС

В задумчивости полусумасшедшей

На языке неведомом бормочешь

И ноги в луже, не заметив, мочишь

В печальном сквере юности отцветшей…

И копится, но вмиг приходит старость.

На тот ли свет дорогу перешел ты..?

Все те дома – к безумию, что желты,

И осень тем страшна, что в цвете – ярость.

Земля сужается – и, крупным планом,

Ворона тянется к другой вороне.

Не думая о самообороне,

Ты хочешь их разнять, хоть не был пьяным.

Всё – мимо! Спит лицо, не выражая

Ни одномерность сна, ни многогранность.

Вдруг родственница, чуя эту странность,

Окликнет, с виду – женщина чужая.

Ну, вот уже один ты на аллее.

Миг, западая, вечности подобен.

Очнешься от удара меж колдобин –

Тревожнее, прозрачнее, светлее…