На смерть бабушки

Бросить всё! оторваться от жизни!

Отделиться! отбиться! отречься!

Невзирая на все укоризны,

Ни о чем абсолютно не печься.

И придерживая одеяло

Как оплот этой жизни последней,

Всё, что прямо у горла стояло,

Выметать, точно мусор в передней.

Потерять человеческий облик

И уже навсегда отрешиться!..

Вмиг лишиться возможности слова,

Понимания смысла лишиться.

Потерять веру в жизнь!..

И один на один

С тишиной громовой лишь оставшись,

Умирать, с подушкой обнявшись!..

Искал свое, но бабушкины вещи

Вдруг отвлекли. Я в руки их не брал

Давным-давно. Их запах – наших резче,

И времени отчетливей аврал.

Просроченные удостоверенья…,

Медали – к датам, как бы за войну…,

Чужие снимки… Безразличье зренья

К тому, что не пойму иль не верну.

Где голос твой? Где детские тетради,

Когда я брал твой век на карандаш?

Лишь помню: как лежала ты не глядя

В ночь смерти, и читал я «Отче наш».

А перед тем – ты бредила столетней,

Туманной биографией своей.

Тут, будучи инстанцией последней,

Архив не знает: кто ты? чьих кровей?

Сквозь десять лет с твоей осенней смерти

Так отстраненно о тебе сужу!

Все письма для тебя – в одном конверте.

Что знаю о тебе, и что скажу?

Еще твоя лежит в углу циновка

И голубая скатерть на столе,

Но в основном – другая обстановка,

И воздух переменчив в феврале…

Горланит галка – времени не жалко,

Рыдает филин в полосе лесной…

Двоится смутно след от катафалка,

И лица виснут в книжке записной.

И дремлет диковатая сиделка,

Отчаянно впадая в забытье, –

И леденеет на кровати грелка,

На тумбочке – бессонное питье.

Трех клоунов в окне качает ветка,

С поминок в 43-м кличет мать…

Чужая смерть – пустующая клетка,

А вот своя – всё тянется поймать.

И вот уже весна, и вот уже я

На кладбище большом ищу квадрат…

Земля цветет, звеня и хорошея,

И почему-то я смятенью рад.

И плачу я, но светлыми слезами:

Скорее, о себе мой тайный плач.

И целый мир стоит перед глазами –

Как их ни закрывай, как их ни прячь!

* * *

Есть люди, что уверены: Творцу

Ничто не стоит дерево и птица,

Что этот мир – лишь временный, пустой,

Что мир, который ждет нас, – грандиозней.

Не знаю я, какой ценой далось

Земле рожденье зелени и снега.

Жаль, для меня они всё так же – фон

Чередованья бесконечной жизни…

Зачем Вселенной зеркало – в моем

Лице, несущем в космос весть о нем же?..

Я, может, из сочувствия живу

К судьбе микроскопической и вечной…

А всё мое сочувствие на том

И держится, что открываю грани

Миров и отражаю миражи –

От интуиции и до рассудка.

Вселенная – тщеславна ли, когда

На миг творит великие картины?

Самодостаточно ли бытие

Без человека в образе конкретном?

Но вслушайся: сегодня поднялся

Высокий ветер радостной тревогой,

И птицы треугольником летят,

Как будто есть меж ними геометр…

* * *

Сатурн рисует мой племянник Юра.

Он сам постиг (прости же, Галилей!) –

Какая тут небес архитектура

И что за натяженье струн, полей…

Лист бел, как вспышка от Большого взрыва.

Но капнуло – и недра расцвели.

За неименьем кисти, торопливо

Выводит Юра вилкой ось Земли.

Ему шесть лет. Уже давно всё это

Он понял у Вселенной на лету.

Частицу одиночества и света

Он переплавил в боль и в правоту.

А на бумаге – краски удивленья.

И если голос мой – чуть суховат,

То для него обычные явленья –

Как дивный клад, как город в гигаватт…

Слышна ль ребенку музыка Сатурна,

Открыт ли он невидимым мирам,

Рисует Юра – тонко ли, сумбурно,

Как в детстве я чертил дорогу в храм…

На лист глядит он с грустною улыбкой,

Свое тепло с картиною деля, –

Он шепчет. А Земля и вправду зыбкой

Вдруг кажется, – небесная Земля!

* * *

Над городом – гуашь дождя,

За городом – в разливах – цапли.

А туча, дальше уходя,

Растрачивает щедро капли.

Деревья (как нам их понять?)

Тревожно хлопают в ладоши.

Так ветру воздух возгонять,

Как мне твердить одно и то же…

Наш котик стал грустней, нежней –

От мыслей или непогоды,

И мы ему теперь нужней,

Чем двор, как океан свободы.

Он тихо дремлет на ковре,

Друг другу ярких снов желаем.

…Собака нынче во дворе

Вдруг залилась полночным лаем.

Собаке – больно: голод бьет

По изнуренному желудку,

Из лужи у подъезда пьет.

Бездомной, ей хотя бы будку!

Собачий раздражает вой,

И, если тайно не отравят,

То быть недолго ей живой:

Ее бомжи на смерть отправят…

Ну, а пока – она живет

И, унижаясь, пищи просит:

Срывает голос, глотку рвет.

Собака лает – ветер носит…

…Спустя неделю. Тишина.

Кот спал, дожди местами лили.

Собака жизни лишена –

Ее сегодня застрелили!

* * *

Им Высоцкий поет на облаке,

Им Цветаева дарит свет,

В их почти человечьем облике

Ничего такого страшного нет.

Вероника Долина

Лихорадочно, поздним вечером

Ты выходишь на связь с диспетчером

«Скорой помощи»: «Помогите же!

Тут сошел паренек с ума,

Говорит, что он в граде-Китеже

Голубые возводит дома…

Говорит, что тело – железное,

Что оно – почти бесполезное,

Что не может ни спать, ни есть,

Что, как шарик, он раздувается, –

И при этом он раздевается,

Хоть боится утратить честь…»

Говорит: “От страсти – до похоти

Ночью, в индустриальном грохоте

(Зло гудит вдалеке завод)

Мы – в ловушке земных забот…”

Говорит о непонимании,

О трагедии мировой –

Осознанья бреда и мании

Обездоленной головой.

Сделать шаг – подобно трагедии!

Мы, воспитанные в «Википедии»,

Игнорируем тысячи книг –

Хоть бы кто-то к нам в душу проник!

Говорит: его дело – Богово!

Говорит: “Не ищите логово,

Но ищите Логос во всем –

Лишь его мы сквозь смерть несем,

Мы, непризнанные художники

(Не фанатики, так безбожники!),

Мы, не знающие границ,

Дети тюрем, дети больниц, –

Так на многое отвлекаемся,

Отвлекаемся от себя,

Отрекаемся, редко каемся,

Пресмыкаемся, не любя

Свой удел, – говорит. – Всё – данности.

Душу тут не открыть, как дверь.

В человеке – без срока давности –

Затаился угрюмый зверь…

В человеке – трепет божественный,

Незабвенный Константинополь.

Перед всей красотой торжественной –

Зов Творца и звериный вопль…”

Приезжайте! – кричишь по проводу,

Перекрикивая Творца. –

Не звонили бы вам без повода!

Дом… квартира… подъезд – с торца.

…Жизнь спустя выходит залеченный

И нигде уже не замеченный

Старичок с пустой головой:

Только видимость, что живой!..

Нелюдимый, родными брошенный,

Где бы ни было – гость непрошеный:

Даже «скорая» – не возьмет.

Все поймут – никто не поймет!

* * *

Только черемуха отцвела –

Уже зацвела сирень.

Тем Земля до поры и цела,

Что прибавляется день.

И нескончаем круговорот

Праздников наших и дел,

И нескончаем духовный род –

Не тем ли живущий цел?

Ты ли, мой Бог и мой Господин,

Тоскуешь поверх пути?

И он – из всех перспектив – один,

И лучшего – не найти?

Или творится здесь и сейчас

История наобум,

А нам лишь цвет – на радужках глаз,

Во внутреннем ухе – шум?

* * *

Не бойся быть маленьким! Во дворах

Много ржавых вертушек-игрушек.

Перебори свой скептический страх

Аттракционов, забав, пирушек.

На взрослых качелях крутани, шутя,

Солнышко, радугу над фонтаном

Поймай. Стань свободным, как в играх – дитя:

Дети в находчивости – не чета нам!

Залезь на крутящийся барабан –

И вскользь беги по нему на месте.

Не стой ты, как вкопанный, как чурбан,

Как больной – при внезапном аресте.

Еще насидишься ты в темной тюрьме,

Наплачешь ты себе еще бельма,

Еще намолчишься к большой зиме…

Пока весна, заряжайся, шельма!

* * *

Деревья – расцвели!

Порыв благословенный,

Дунь – и зашевели

Мозаику Вселенной!

Одновременны здесь

И встреча, и прощанье.

Глаза мне занавесь,

Дней новых обещанье.

Мечта о новизне,

Пренебреженье старым –

Как бы полет во сне,

Причастность к смутным чарам…

О, время, будоражь! –

И тут же будоражит,

Хоть основной багаж

Хоть опыта багаж

Еще едва ли нажит.

Мигает мигу миг.

В пути меж городами

Я мерить жизнь привык

Часами и годами.

Я любоваться днем

Даю себе поблажку,

Как знак – я вижу в нем

Случайную букашку.

Мне бесконечность лет

Жутка и непонятна,

Как собранный скелет,

Как на умершем пятна.

Душа живее там,

Где плачут и смеются,

И ходят по пятам,

Но всё же расстаются –

На долгие века

Или совсем, навечно.

Я говорю: «Пока!»,

И это – быстротечно…