МИР ГРЕЗ 10 page

Создавалось впечатление, что вся Мальта горит.

Только один раз Орланду остановился — в гавани, откуда он начал свой путь и где теперь все пришло в бурное движение. Он ничего не пил и не ел со вчерашнего вечера, когда его угощали у жаровни стражники, и вдруг ни с того ни с сего ощутил тошноту. Конские морды и лица людей поплыли у него перед глазами. Он осознал, что стоит на четвереньках, в нос ему бьет земляной запах коровьего навоза, а к горлу подступает что-то кислое. Он прижался лбом к булыжникам мостовой, и его вырвало комком желчи. Потом пара костлявых рук схватила его за плечи и поставила на ноги.

Он закрыл глаза, чтобы прекратилось головокружение, кто-то усадил его на перевернутую корзину. Что-то мокрое и кисло-сладкое затолкали ему в рот, он прожевал и проглотил. Желудок дрогнул, когда в него провалился намоченный в вине хлеб. Орланду почувствовал, как он упал, а потом костлявые пальцы снова сунули ему в рот хлеб. Тошнота и головокружение отступили так же быстро, как и пришли. Орланду заморгал и увидел своего спасителя.

Глаза старика были ясными, словно глаза ребенка, крючковатый нос едва не касался щетины на остром подбородке. Орланду узнал его сразу же. Это был Омар, старый карагоз.[63]У него за спиной стоял крошечный обшарпанный театрик — единственное его ремесло. Этот карагоз был неотъемлемой частью доков, сколько помнили жители. Некоторые утверждали, что Омар жил здесь раньше, чем пришли рыцари. Он был самым старым человеком, какого знал Орланду, даже старше Ла Валлетта и Луиджи Бролья; вместе с другими детьми, да и со многими пожилыми моряками и портовыми грузчиками, Орланду часто хохотал над ужимками кукольных теней, которые старик приводил в движение на фоне муслинового экрана. Не считая рабов, закованных в цепи, Омар был единственным турком на Мальте. Никто не знал, как он сюда попал, почему остался, наверное, теперь и сам Омар этого не знал. Он был совершенно безобиден, он смешил людей, и, кажется, всем было наплевать, что он мусульманин. Еще его считали сумасшедшим, поскольку он жил один в бочке и сопровождал игру своих бумажных марионеток такими рыками, визгом и бульканьем, какие не под силу воспроизвести нормальному человеку.

— Ага! Ага! — захихикал Омар, указывая на шрамы на руках Орланду. — Это собаки. Собаки!

За искаженными мальтийскими словами последовали раскаты замечательно похожего лая, которые завершились горестным воем и беззубой ухмылкой. Орланду кивнул. Омар дал ему еще хлеба с вином, и Орланду съел.

— Великий магистр знает. Он знает все! — Омар указал на башню форта Святого Анджело. — Они пляшут под его дудку! Турки! Римляне! Демоны! Все! Они служат его воле. Да!

Орланду, сбитый с толку, согласно кивнул, как делают обычно, разговаривая с сумасшедшими.

— Собаки, мужчины, дети, женщины, пуф! — Омар изобразил руками взрыв, потом вычурным жестом стряхнул с них воображаемую пыль и показал пустые руки. — Собаки подают пример! — Он жестами показал, будто затачивает нож. — Магистр плюет на точильный камень. Вот!

Орланду не понял ни слова из того, что сказал старик. Но из благодарности он сказал: «Да!» — и был вознагражден еще одной беззубой улыбкой. Силы вернулись к Орланду. Этот разговор о великом магистре придал ему желания завершить возложенное на него дело. Он поднялся с корзины, возвышаясь над карагозом, и обнаружил, что все его конечности в полном порядке. Он только теперь заметил, что рядом с доками причалила галера. Команда суетилась на палубе, убирая алые паруса. На пристань выгружался новый отряд рыцарей.

Флотилия Религии состояла из семи галер. Он отскребал ракушки и водоросли и испачканные экскрементами доски на каждой из них. Это был «Куронн». Для городских мальчишек, особенно тех, кто удостоился чести служить водоносом, узнавать в лицо и называть по именам как можно больше благородных героев было вопросом личной гордости. Они все подмечали и вели жаркие споры о том, кто из рыцарей самый грозный боец, кто самый неустрашимый мореход, кто ближе всех к Богу. Но все рыцари, прибывшие на «Куронне» и наблюдающие за выгрузкой своих лошадей и доспехов, были незнакомы Орланду. Наверное, прибывшие позже всех рыцари добирались из самых отдаленных земель, возможно из Польши, или Скандинавии, или даже Московии, таинственных земель, расположенных на краю света, где процветает ведовство, где языческие племена до сих пор зажаривают плененных рыцарей прямо в доспехах.

Он увидел чью-то знакомую фигуру, спускающуюся по трапу; этот человек был не из тех, кого высоко ценили за свирепость. Это был Оливер Старки. Вслед за ним сошли два незнакомца устрашающего вида и горделивой осанки; судя по их одежде, они вовсе не были рыцарями. Он догадался, что это soldados particular, джентльмены удачи, которых влекло на Мальту благородство и вера, жажда деятельности и славы. Они не требовали платы, не подчинялись никому и сражались по собственному выбору. По виду этих двоих в них никак нельзя было предположить благородство или утонченность, зато они были рождены для действия. Первый был широкий, как телега, с грубо остриженными волосами, с седой, отливающей металлом бородой и покрытый множеством шрамов. На нем была кираса с бронзовыми заклепками, и он был обвешан оружием со всех сторон — в числе прочего у него имелся германский двуручный меч, висящий за спиной; в одной руке он нес мушкет с таким широким дулом, что забивать его было впору черенком от метлы.

Но большее впечатление производил тот, что был выше. Его волосы напоминали львиную гриву, сверкающую медью в свете полуденного солнца. На фоне простой одежды рыцарей его отделанный золотыми полосками камзол бросался в глаза, и еще на нем были высокие сапоги с отворотами, поднимающиеся до середины мускулистых бедер. На боку у пришельца висел меч, на поясе — длинный пистолет сложной конструкции. Военные люди, не важно, благородные или нет. Орланду захватила новая мечта. Ему никогда не стать рыцарем, потому что он низкого происхождения, в нем течет нечистая кровь, но он может надеяться в один прекрасный день стать похожим на этих людей.

Вслед за ними шли две женщины. Он уже много месяцев не видел, чтобы на остров приезжали женщины, но они его не особенно заинтересовали. На фоне таких гигантов, какие спустились сейчас по трапу, женщины казались крошечными птичками в сереньком оперении. Его гораздо больше заинтересовал великолепный золотистый жеребец, которого вела за собой младшая из двух женщин. Он никогда еще не видел коня, подобного этому, а он перевидал много, потому что у рыцарей всегда были самые лучшие лошади. Этот жеребец не мог принадлежать девушке или даже — во всяком случае, он надеялся — ее хозяйке. Он должен принадлежать человеку с львиной гривой. Но каким бы великолепным ни был конь, Орланду тут же отвлекся от него, когда навстречу незнакомцам вышел сам великий магистр Ла Валлетт.

Орланду расправил плечи и выпрямил спину. Может быть, Ла Валлетт взглянет в его сторону, увидит его раны и поймет, что, как и он сам, Орланду убивал собак и гордится этим. Только взгляните, как магистр идет по причалу, словно пантера, несмотря на преклонные года; он на голову выше большинства людей, все в доках расступаются перед ним: обычная черная ряса спадает до пят, за поясом простой кинжал, его соколиные глаза смотрят прямо перед собой, но замечают все вокруг. Да, конечно же, он увидел и Орланду, хотя и не посмотрел в его сторону.

Ла Валлетт участвовал в восьмидесяти семи морских сражениях, некоторые утверждали, что в восьмидесяти девяти. Ла Валлетт своей рукой уничтожил тысячи турок. Ла Валлетт выжил на галерной скамье злобного Абдур-Рахмана. Ла Валлетт пережил ужасную осаду Родоса; товарищи силой затащили его на корабль, потому что, несмотря на поражение, он хотел сражаться дальше. Даже сам император Филипп в далекой Кастилии и его святейшество Папа в Риме не могли превзойти Ла Валлетта. Его речь перед ополчением, произнесенную на прошлой неделе, мальчишки цитировали по памяти, словно Писание.

«Сегодня наша вера в опасности. Битва, которая начнется на Мальте, завершится, только если Евангелие — слова и деяния Христа — заменит собой Коран. Бог просит нас пожертвовать жизнями, которыми мы обязаны Ему. Счастлив тот, кто умрет за благословленное Им дело».

Счастье переполняло грудь Орланду. Когда он молился Богу, перед его мысленным взором этот Бог выглядел как Ла Валлетт.

Сейчас Ла Валлетт поздоровался с двумя отважными воинами, потом коротко, но безукоризненно вежливо приветствовал женщин и тут же завязал разговор с обладателем львиной гривы; они двинулись по причалу в сторону форта Сент-Анджело. Они прошли в каких-то десяти шагах от того места, где стоял Орланду, и он затаил дыхание. Пока Ла Валлетт говорил и указывал на различные точки на местности, незнакомец оглядел набережную, утомленные фигуры портовых грузчиков, и Орланду ощутил, как его самого пронзил взгляд ярко-голубых глаз. Он едва не крутанулся на месте, словно его подхватила какая-то сила, но все-таки остался стоять, и взгляд синих глаз отпустил его.

Когда мимо проходили женщины, Орланду почти не обратил внимания на старшую и более благородную из двух. Ее лицо было обращено к Оливеру Старки, с которым она говорила. Зато девушка, ведущая золотого коня, посмотрела прямо на него; он не смог понять, что означает выражение ее лица. Лицо у нее было несимметричное и странное, он даже подумал: а вдруг она наведет на него порчу, потому что она обернулась на него через плечо, пройдя мимо. Орланду отнес ее интерес к себе на счет своего странного вида. И понадеялся, что его окровавленная одежда произвела впечатление и на синеглазого незнакомца. Похожий на быка здоровяк замыкал шествие, дружелюбно кивая грузчикам и морякам, словно они пришли сюда, чтобы встретить его. Когда здоровяк увидел Орланду, он захохотал и поднял в знак приветствия свой длинноствольный мушкет. Орланду раздулся от гордости. Что за день! Какие люди! Он благодарил Господа, что позволил ему быть здесь и сейчас, среди таких замечательных людей и в такие интересные времена.

— Мир грез! Ага! Ага! Да!

Орланду повернулся к Омару. Карагоз показывал беззубые десны и переступал с ноги на ногу, словно он сам руководил происходящими событиями, поставил их, как пьесу в своем театре теней.

— Да, — согласился Орланду, нисколько не понимая, о чем толкует старик. — Мир грез. — Он пошарил взглядом по булыжникам, отыскал свой мясницкий нож и поднял его. — Спасибо. — Он склонил голову. — Мне надо идти.

Омар пробежал по воздуху пальцами каким-то паучьим движением.

— Белый джинн! Да! — Он дважды гавкнул и завыл.

— Да. — Орланду кивнул. — Мне нужно идти.

Он пошел прочь.

— Сад из… — Мальтийский[64]Омара подвел его.

Но, как и у многих обитателей Большой гавани, как и у самого Орланду, голова Омара была полна обрывков дюжины языков. Эль-Борго был вавилонским столпотворением. Омар вскинул вверх руки, показывая, как растут травы, потом сделал жест, будто бы вливает что-то себе в горло, а потом он скривил лицо, словно проглотил что-то очень горькое.

— Le jardin du physique, — произнес он по-французски.

Орланду кивнул: он хорошо понимал французский язык.

Омар снова перешел на мальтийское наречие.

— Дом итальянцев. Да!

На задворках одного из Итальянских обержей был отгороженный стеной сад с лекарственными растениями, где отец Лазаро, глава госпиталя «Сакра Инфермерия», выращивал травы и кусты, обладающие целебной силой. Госпитальеры ведь были не только самыми великими воинами в мире, но и самыми лучшими целителями. Но что хотел сказать старик? Омар махнул рукой в переулок, но белой борзой там не было.

— Dans le jardin! Белый джинн! Да!

Омар закинул голову и завыл, обращаясь к небесам.

* * *

Орланду было нечего терять, а сумасшедшие часто знают то, что неизвестно людям нормальным. Он двинулся через охваченный паникой город в сторону сада с лекарственными травами. Североафриканское солнце было одновременно и безжалостным, и отчаянным, он был благодарен за тень узким улочкам. На тех из них, которые никогда не мостили и не выкладывали плитками, где жили простые люди, взбитая им пыль поднималась тучами, оседая на волосах, на языке, на его обносках. Каждый метр улицы был забит беженцами, ищущими пристанища для своих семей и живности. Орланду посматривал на их пожитки с насмешкой, но они же — крестьяне, по природе своей робкие и непривычные к войне, чего же от них и ожидать. Рыцари их защитят, рыцари и другие военные люди, soldados particular, испанские tercios, мальтийское ополчение, убийцы собак, такие как он. Он подал им пример, шагая высоко подняв голову и не выказывая страха. Он пробивал себе дорогу к обержу.

Каждый ланг Религии имел свои собственные обержи. Все младшие рыцари и сержанты ночевали в аскетических общих спальнях. Командоры и старшие рыцари имели собственные дома, купленные на spoglia, наградные деньги, полученные с пиратских набегов. У итальянцев, самого большого и богатого ланга, было несколько зданий, включая их собственный госпиталь на берегу Галерного пролива. Стена сада отца Лазаро при Итальянском оберже была шесть футов в высоту. В дальнем конце виднелись железные ворота.

Орланду поглядел в щель в воротах. И точно, белая борзая стояла под дальней стеной, обгрызая нежные листочки с темно-зеленого куста, словно собираясь залечивать раны. Верность долгу лежала на душе Орланду тяжким камнем. Он не мог сбросить его. За то, что проник в сад без спроса, ему грозила порка или даже заключение в казематах Святого Антония, но если он попросит разрешения, ему наверняка будет отказано. Кажется, собака избрала своим убежищем этот сад по тем же соображениям. Он поднял щеколду и открыл ворота, борзая обернулась, посмотрела на него, наклонив вперед торчащие уши, ее изящное тело замерло.

Орланду закрыл за собой ворота.

Он пошел по дорожке между растениями. Подойдя ближе, он в первый раз разглядел глаза собаки. Они были большие, влажные, черные, как оливы у церкви Святого Петра. Они были наполнены невыразимой тоской. Эти глаза уязвили его в самое сердце. В последний момент собака упала на бок и забила по воздуху лапами, словно в надежде, что ей почешут живот и это приглашение поиграть спасет ей жизнь. Орланду с изумлением увидел, что собака, которую он все это время считал кобелем, оказалась сукой.

Орланду опустился на корточки, собака вскочила на ноги и прижалась узкой мордой и длинной белой шеей к его груди, она высунула розовый язык и тяжело задышала от жары. Орланду обнял ее. Она была сплошные кости и мышцы, но ее шерсть была нежной, как бархат, он чувствовал, как бьется под его рукой ее сердце. Нож дрожал у него в руке. Не будет большим грехом, если он выскользнет обратно за ворота и оставит ее здесь, в тени.

— Да простит тебя Господь.

Орланду опустился на одно колено и развернулся, прижимая к себе собаку еще сильнее. В двери в задней стене обержа стоял монах. У него были редкие волосы, свисающие седыми прядями. Голос у него был добрый, а глаза такие же тоскливые, как у собаки. Орланду узнал отца Лазаро, потому что Лазаро много лет назад выходил его от детской лихорадки. Не многие рыцари удосуживались выучить мальтийское наречие, потому что это был язык «маленьких людей», но, поскольку главными пациентами были крестьяне и горожане, отец Лазаро бегло говорил по-мальтийски. Он был не рыцарем ордена, а капелланом. Он подошел к Орланду.

— И еще прими мою благодарность, — сказал он. — К своему стыду должен признать, что эта обязанность оказалась для меня слишком болезненной, я не смог набраться храбрости исполнить ее.

— Она ваша, отец? — осмелился спросить Орланду.

— Я взял ее, потому что она не выказывала особенной расположенности к охоте. Прошлой ночью я отправил ее в город, чтобы кто-нибудь другой, кто-то вроде тебя, взял на себя ответственность за ее судьбу. И за это я прошу прощения.

Орланду склонил голову. Сейчас его сердце колотилось так же часто, как и у борзой. Он осознал, что его ноги в запекшейся грязи, штаны и рубаха разодраны, вонючий кусок овечьей шкуры примотан к руке, и все в нем в отличие от кроткого святого монаха кричит, что он наемный убийца.

— Отец, прошу вас… — В горле у Орланду пересохло, и он сглотнул. — Прошу вас, выслушайте потом мою исповедь.

Лазаро встал рядом с ним и положил ладонь ему на голову. От этого прикосновения по всему телу прошла волна целительного утешения.

— Ты не должен идти против своей совести, — сказал Лазаро, — потому что это будет означать, что ты ослушался Бога — уж лучше ты ослушаешься нашего великого магистра.

— Как ее зовут, отец?

Лазаро убрал руку, и таким образом, как показалось Орланду, он решил судьбу борзой собаки.

— Лучше тебе не знать, — сказал он.

— Почему?

— Потому что, будь то человек или животное, легче убить жертву, не зная ее имени.

— Прошу вас, отец, буду ли я знать ее имя или нет, легче от этого не станет. Но мне хотелось бы поминать ее в своих молитвах.

— Я называю ее Персефоной.

Орланду не понял, но повторил имя:

— Персефона.

Лазаро увидел, как собака лизнула Орланду в шею.

— Кажется, она тоже прощает тебя, — сказал он.

Орланду стиснул зубы и приставил нож к груди Персефоны.

Подражая рыцарям, прошептал:

— Во имя Христа и Крестителя.

Он воткнул нож так глубоко, что его кулак уперся в выступающую грудную кость. Персефона закричала почти по-человечески и с пугающей силой рванулась из его рук. Орланду схватил ее крепче, до половины вытащил нож, изменил угол наклона и снова погрузил в тело. Он почувствовал, как что-то хрустнуло, затем взорвалось под его лезвием, и через миг от ее силы не осталось ничего и длинная белая шея упала ему на колено.

Орланду вытащил нож, и багровые капли испачкали снежно-белую шерсть. Ему хотелось выбросить нож, но он не мог оставить такую гадость в этом саду. Не вытирая, он сунул его за веревочный пояс. Потом принялся поднимать тело обеими руками, чтобы отнести на телегу, выпотрошить и сжечь, но Лазаро положил руку ему на плечо.

— Я сделаю все остальное. Оставь ее здесь.

Орланду положил тело на землю под кустом. Потом перекрестился.

— Отец, а у собак есть душа?

Лазаро улыбнулся.

— Не грешно надеяться, что есть. И поскольку мы оба с тобой должны позаботиться о собственных душах, мы вместе отправимся на исповедь к отцу Гийому.

Хотя Лазаро не был рыцарем Большого креста и, следовательно, никогда не входил в число его военных героев, Орланду был ошеломлен его благородством. Он поклонился, снова застыдившись своего убогого вида.

— Но сначала, — сказал Лазаро, — ты должен позволить мне обработать твои раны, пока они не загноились.

Лазаро пошел обратно в оберж. Орланду не знал, идти ли за ним, он был не в силах поверить, что его действительно приглашают внутрь. Лазаро развернулся, жестом позвал его, и Орланду последовал за ним. В комнате за порогом было прохладно, темно и в воздухе разливалось сразу несколько резких запахов, смешанных друг с другом. Лазаро промыл раны Орланду соленым раствором и смазал их разными мазями, Орланду прикусил щеку изнутри и не издал ни звука.

Закончив, Лазаро сказал:

— Ты уже видел корабли?

— Корабли?

— Флотилию Великого турка.

Орланду вспомнил, как на заре грохотала пушка, вспомнил сутолоку на улицах, но он был так захвачен погоней за борзой, что позабыл о причинах суматохи! Он покачал головой.

— Нет, отец, но я хочу посмотреть.

Лазаро повел Орланду вверх по лестнице на крышу обержа. Оттуда Орланду увидел и дома из песчаника, и Калькаракский залив, и виселицы на мысу Виселиц, и открытое море за ними. Ярко-синие воды до самого горизонта были затянуты странным многоцветным ковром, который дрожал в раскаленном воздухе, словно привидение. Он был чудовищно огромен, его дальний край уходил за горизонт, а восточный конец был заслонен горой Сан-Сальваторе.

Всмотревшись, Орланду понял, что гигантский ковер образован множеством военных кораблей. Солнце играло на позолоченных носах и серебристых металлических частях, на блестящих шелковых тентах разных цветов, на вычурных знаменах и раздутых парусах; в зловещей тишине ряды длинных массивных весел поднимались и падали, словно крылья. Корабли шли на юг. И их были сотни. Сотни? Орланду потер глаза и посмотрел снова. Флотилия Религии могла похвастаться семью галерами, и Орланду считал ее самой могучей в мире.

Он почувствовал, что Лазаро наблюдает за ним; неожиданно расхрабрившись от долготерпения монаха, он спросил:

— Отец, это и есть мир грез?

Лазаро внимательно посмотрел на мальчика, и его слезящиеся глаза печально блеснули.

— Наверное, когда мы входим в Царствие Небесное, нам кажется именно так, — сказал он.

* * *

Понедельник, 21 мая 1565 года

Английский оберж

Улица Мажистраль была пустынна.

Казалось, весь крошечный городок затаил дыхание.

Все мужчины, способные держать оружие, были на крепостной стене. Женская половина населения пряталась по домам от убийственной жары и шептала молитвы своим иконам и святым. Дурное предчувствие наползало как туман на Английский оберж, еще больше усиливая смятение Карлы. Безделье томило ее, но здесь не было никакой работы, которой она могла бы заняться. Предположение Оливера Старки оказалось верным — она была лишним ртом. Карла вышла к Ампаро в выжженный солнцем захудалый садик. Матиас заходил к ним в полдень. Он был в кирасе, с пистолетом, мечом, в левой руке держал кремневое нарезное ружье. Под локтем той же руки у него был зажат испанский шлем-морион.

— Турок стоит у ворот, — сказал он. — Мальтийская илиада начинается. Я подумал, может быть, вы захотите пожелать мне удачи, прежде чем я отправлюсь туда.

* * *

С тех пор как Карла вернулась, Эль-Борго бурлил от волнения. Отчаяние смешивалось с воодушевлением. Люди то воодушевлялись, то падали духом под впечатлением слухов, ползущих с каждого угла. Турки идут на юг, потом турки идут на север. Турки, увидев, что крепость защищена, отправляются обратно в свой Золотой Рог. Турки уже высадились в Марсамшетте. Турки захватят остров за неделю. Все верили, что в городе шпионы. И саботажники. И наемные убийцы, посланные сюда, чтобы зарезать великого магистра прямо в постели. Стражники были приставлены к глыбам песчаника, которые закрывали входы в подземные хранилища с зерном и водой. Гигантские двухсотъярдовые цепи, преграждающие вход в Галерный пролив, были подняты и намотаны на ворот. Турецкие галеры разбойничали в открытом море. Эль-Борго, Лизола и Сент-Эльмо были теперь отрезаны от всего христианского мира.

На фоне такой суматохи переживания Карлы действительно были ничтожны, но, однако же, это была земля, где она родилась, где сама родила другого человека, и она радовалась возвращению. Из всего городского населения только мальчишки, которых, как казалось, было неисчислимое множество, воспринимали происходящее с восторгом. Они никогда не ходили, если можно было бежать. Они умолкали только тогда, когда мимо проходил рыцарь. Они разыгрывали на улицах сражения, подогреваемые мечтами о героическом самопожертвовании, где апофеозом героизма была их собственная смерть. Половина из них ходила босиком, у многих имелось какое-нибудь оружие: ножи, плотницкие топорики, молотки, палки, — казавшееся совершенно непригодным для серьезного дела. Их лица были бронзовыми от загара и светящимися от голодной, трудной жизни. Но пока они проходили мимо Карлы, ни один из них не всколыхнул в ней никакого чувства, заставляющего предположить, что это и есть ее сын.

Рыцари были суровы и неустрашимы, ведь все они — мученики Божьи. Вооруженные монахи проходили на улице мимо Карлы так, будто она значила не больше, чем какая-нибудь бабочка, и каждый был занят размышлениями о своем долге и своем месте среди святых. Мальтийские мужчины представляли собой зрелище еще более мрачное. По сравнению с рыцарями они были плохо вооружены и обмундированы. Хотя их было в десять раз больше, никто не сомневался, что и умирать они будут в гораздо большем количестве. Те, у кого были жены и дети, успокаивали их и отправлялись на свои посты. Эти люди сражались не за одного лишь Бога. Самый тяжкий груз ложился на плечи их жен. Они рассеивали страхи своих мужчин, а свои оставляли при себе. Они запасали провизию и обменивались лекарствами для ран. Они готовились в душе к гибели и увечьям тех, кого любили. Любовь была слабым и ненадежным противовесом всепоглощающему страху.

Карла чувствовала свою бесполезность. Она просилась на работу в госпиталь, но ей было отказано, так же как и в интендантской службе. К последней она была, как ей казалось, хорошо подготовлена — однако же то, что в Аквитании она управляла фермой, виноградником, винным прессом и двумя десятками арендаторов, здесь ни во что не ставили. Она опасалась, что ей не найдется другой роли, кроме той, в которой ее видели рыцари: роли тщеславной, слабой женщины, которую нужно кормить и защищать. Оливер Старки предоставил в ее распоряжение собственный небольшой домик на улице Мажистраль. Домик был по-холостяцки аскетический и переполненный книгами. В ее комнате стояла простая жесткая кровать и конторка. Ампаро поставили походную кровать в смежной комнате. Дом стоял рядом с Английским обержем. Поскольку последний пустовал уже много лет, его заняли Матиас с Борсом.

Она мало виделась с Матиасом с момента их отбытия. На корабле он часами разговаривал со Старки и Джованни Каструччо; к тому времени, когда они высадились на берег, он знал о ситуации, о расположении сил ордена, об их запасах и моральном духе, об их связях с Мдиной и Гарсией Толедским больше, чем кто-либо, за исключением горстки рыцарей. По прибытии Ла Валлетт повел его осматривать крепостную стену и места возможных турецких позиций; тем вечером Матиас вернулся с двумя крепкими юнцами, которые притащили ящик восковых свечей, бочонок вина и четыре жареные курицы.

* * *

Они ели в трапезной обержа. Матиас сообщил новость: турки высадились на севере, в заливе Гейн-Туффейха, который Карла хорошо знала. Опасались, что турки нападут на Мдину, но он считал это полной ерундой и посоветовал Ла Валлетту не отвлекаться. Его знания о турках были энциклопедическими, она чувствовала, что он гордится их доблестью и хитроумием и с печалью вспоминает, как жил среди них. Несмотря на его нежелание снова оказаться в котле войны, титаническая драма, разворачивающаяся сейчас, явно завладела его фантазией.

— Я связан определенными обязательствами, — сказал он, — и буду занят до тех пор, пока турки не высадятся и их намерения не станут яснее, но как только я докажу свою верность делу, я буду волен поступать так, как считаю нужным, потому что только свободным я буду полезен Ла Валлетту.

Все это было слишком непонятным для Карлы, но Борс знал его лучше.

— Собираешься выйти за стену и отправиться в лагерь неверных? — спросил Борс.

— Если правильно экипироваться, что сделать очень несложно, я еще проще смешаюсь с ними, чем с вашими франками.

— Что, если вас поймают? — спросила Карла.

— А тем временем вы, — продолжал Матиас, пропуская ее вопрос мимо ушей, — отправитесь просматривать записи в церкви Благовещения, в «Сакра Инфермерии» и в camerata.

— И что я там скажу?

— Скажете, что хотите подтвердить личность мальчика, поскольку на него свалилось неожиданное наследство. — Он взглянул на ее рот, что делал теперь все чаще. — И немалое наследство. Вы действуете по поручению завещателя, который полностью доверяет вам и чье имя вам запрещено раскрывать. — Он развел руками, словно не было ничего проще. — Так вы ни разу не солжете и в то же время никого не выдадите. Вряд ли найдется такой грубиян, который станет допрашивать благородную даму вроде вас.

Взгляд его сияющих глаз переместился, словно против его воли, на ее шею и грудь. Она знала, что он хочет ее тела и мысленно уже сжимает ее в объятиях. Она желала его с не меньшей силой. Тот факт, что он бросал сладострастные взгляды и на Ампаро, лишь усиливал ее желание. Матиас поднялся из-за стола и жестом позвал Борса.

— Мы на бастионы, присмотреть за наемниками и ополченцами. В темноте у людей проявляются такие мысли, которые они держат при себе при свете дня.

С этими словами он ушел, оставив ее гадать, на что похоже прикосновение его рук.

* * *

В субботу он заехал, возвращаясь с разведки, сообщить, что авангард из трех тысяч турок, включающих и отряд янычаров, высадился в заливе Марсашлокк, в пяти милях южнее. Они разграбили деревню Зейтун и окружили христианский патруль, которому удалось уйти, только потеряв нескольких рыцарей убитыми и пленными. В числе захваченных турками был Адриен де ла Ривьер, которому Карла предоставляла ночлег всего несколько месяцев назад. Когда она спросила, что с ним будет, Матиас ответил, что сначала его будут пытать мастера своего дела, а затем его задушат шнурком. В ту ночь Карла плохо спала. Ла Ривьер показался ей тогда таким несокрушимым в своей молодости и отваге. Она задумалась, что же она натворила, затащив своих товарищей в мир, полный опасностей и жестокости.

* * *

В воскресенье она вовсе не видела Матиаса.

К вечеру турецкий главнокомандующий, Мустафа-паша, высадился в заливе Марсашлокк с основной частью своей громадной армии. Они разбили лагерь на плоской местности рядом с Марсой, западнее Большой гавани. Карла узнала от Борса, что идут горячие споры из-за того, разумно ли отдавать туркам эту землю без сопротивления, но мнение Ла Валлетта, которого поддерживал Матиас, в тот день победило. Христиан было слишком мало, чтобы они могли вести сражение на открытом берегу. Лучше позволить туркам подойти к стенам. Когда стемнело, сторожевые костры авангарда янычаров загорелись рядом с деревушкой Заббар, в какой-то миле от стены среди округлых желтых холмов.

Date: 2015-09-24; view: 284; Нарушение авторских прав