МИР ГРЕЗ 7 page

— Этот англичанин гораздо искушеннее, чем я думал.

В итоге она почувствовала, что должна сообщить о чем-то полезном.

— Фра Старки сказал, что может на «Куронне» довезти нас до места.

Эти слова нисколько не улучшили его настроения.

— В этом я не сомневаюсь.

— «Куронн» отходит с полуночным приливом.

— Он уйдет без нас.

Он отмел прочь гнев и улыбнулся.

— У войны длинные руки, она сжимает своими пальцами мне глотку, но я все равно от нее ускользну.

— Но разве «Куронн» не самый надежный способ попасть на остров?

— Возможно. Только сделку с дьяволом лучше отложить до более безнадежных времен.

Он помедлил, словно на краю лестницы, с которой высоко падать. Затем кивнул.

— Доверьте все приготовления мне и забудьте о брате Старки. Я появлюсь самое позднее через два дня.

Ей потребовалось время, чтобы понять: произнося эти слова, он соглашается на ее просьбу. Она хотела заговорить, но не смогла найти слов. Тангейзер поднялся со скамейки и поклонился с исключительной галантностью. Он указал на дом.

— А сейчас, если это возможно, я хотел бы взглянуть на магический кристалл девушки. На ее волшебное стекло.

Карла встала.

— Мы еще не поговорили об оплате.

Он колебался, словно бы уже назначил цену, но она казалась ему чрезмерно высокой.

— Если я доставлю вас и вашего сына с Мальты живыми и невредимыми, я попрошу вас выйти за меня замуж, — сказал он.

Карла застыла. Ей показалось, она неправильно поняла его.

— Замуж?

Он казался сконфуженным.

— Обвенчаться. Заключить таинство брака. Стать моей женой и так далее.

Какой-то миг все в ней дрожало. Спящие импульсы зашевелились где-то глубоко в животе. Ее покачнуло, как от внезапно пришедшего опьянения. Она почувствовала, как его рука легла ей на плечо. Посмотрела на него. Его глаза были такими ясными, что в них невозможно было прочесть что-либо. Она не знала, что отражается у нее на лице, но он воспринял это как некую разновидность страха.

— Подобная просьба — конечно же, верх нахальства, — сказал он. — Однако мною движет не порочность и тем более не алчность. Даже слабый аромат благородного происхождения, который придаст мне подобный союз, окажется неоценим для моих дел. Цена, которую я запросил, высока. Учитывая разницу в нашем общественном положении, даже возмутительна. Но и риск, которому я подвергну себя по вашей просьбе, тоже немалый. Разумеется, мы сможем заключить контракт, у меня не будет прав на ваше состояние и на ваши доходы, на которые я и не покушаюсь. Более того, даю вам слово чести, что я ни в коем случае не воспользуюсь без спросу теми правами, которые получу в результате нашего соглашения.

Радость от собственной наивной фантазии испарилась. Это деловое соглашение, ничего больше. Они так же далеки друг от друга по характеру, и по положению тоже, как только могут быть далеки два человека. У нее нет права думать о нем плохо. К тому же она никогда не ставила мужчин особенно высоко. В обмен на то, что он обещает, цена совсем невелика. Но все равно что-то внутри ее, то, что начало возрождаться к жизни в этот последний час, увяло. Она старалась, чтобы голос ее звучал твердо, и слышала, что он звучит холодно.

— Вы неправильно понимаете суть благородного звания, — произнесла она. — Женитьба сама по себе дает только видимость обладания титулом, не больше.

— Но я смогу на законных основаниях называться графом, требовать, чтобы ко мне обращались «ваша светлость» или «мой господин» и выказывали прочие знаки почтения?

— Вне всякого сомнения.

— Тогда видимость тоже кое-чего стоит. Не важно, пусть будет одна лишь видимость, меня это вполне устроит.

— Отлично, — сказала она. — Мой титул один раз уже продавали. По крайней мере, на этот раз я сделаю это по собственному желанию.

— Значит, мы заключили сделку?

— Нужно позвать адвоката, чтобы подписать контракт?

— Пока что будет довольно простого рукопожатия.

Он протянул руку. Рука была большая и грубая, с мозолями от меча на ладони. Она в ответ протянула свою руку, но он попятился.

— Могу я сделать небольшое дополнение к нашему соглашению? — Его глаза хитро поблескивали.

Обаяние, которое умел источать этот человек, просто приводило в бешенство.

— Вы можете попробовать, — ответила она.

— Когда мы вернемся, вы снова сыграете мне на вашей виоле да гамба.

Волна смятенных чувств нахлынула на нее.

— Зачем вы делаете это со мной?

— Потому что я считаю, что сделка справедлива и будет в высшей степени полезна для моих торговых дел.

— Вы можете не верить в мою интуицию, — сказала она, — но я чувствую, что за вашим согласием кроются какие-то более глубокие мотивы, чем просто забота о коммерческом предприятии.

Тангейзер рассматривал ее, как показалось, несколько минут, хотя, наверное, это были всего лишь секунды. Он вроде бы подсчитывал, какую часть себя может показать ей, а она чувствовала, что в самом потаенном уголке его личности лежит горе, глубокое, вечное, как и ее собственное. Может быть, даже более глубокое. Если бы он заключил ее в объятия, она не стала бы возражать.

— Однажды я видел мать, которая сражалась, защищая своего ребенка, — сказал Тангейзер.

— И это все?

— Та мать потерпела поражение, — добавил он.

Карла ждала. Но Тангейзер больше не сказал ничего.

Он улыбнулся, обнажив неровные зубы. Протянул руку. Карла протянула свою, он пожал ей руку, и внезапная дрожь пробежала по ее коже.

Как жаль, подумала она, что они не скрепили сделку поцелуем.

* * *

Вторник, 15 мая 1565 года

Дорога на Мессину — «Оракул»

Тангейзер ехал через холмы, окрашенные закатным солнцем в золотые и фиолетовые тона. Женщины с виллы Салиба загнали его, как гончие загоняют оленя, однако он был им благодарен.

Ампаро была просто находкой. Ее сексуальность, о которой она, кажется, не подозревала, не давала покоя его голове и некоторым другим частям тела. Ее магический кристалл оказался настоящим чудом. Большинство таких волшебных стекол были шарами из чистого хрусталя. У Грубениуса имелось зеркало из полированного обсидиана. У Ампаро же была какая-то хитрая оптическая штуковина, явно сконструированная совсем недавно, но она с гениальностью гадателя, который сам прокладывает дорогу к знаниям, нашла ей применение более возвышенное. Это была медная трубка с глазком наверху, внизу же размещались два тонких тройных колесика со спицами, тоже из меди, которые вращались вокруг шпинделя, в одной плоскости, но независимо друг от друга. Между спицами каждого колеса были вставлены замысловатые пластины из кусочков цветного стекла. Внутри полой трубки были закреплены две тонкие зеркальные полоски, расположенные под углом в тридцать градусов друг к другу.

На первый взгляд колесики казались темными, но в солнечном свете или в свете свечи оказывалось, что они разноцветные, и, если раскрутить их пальцем, разные цвета, вращаясь, создавали удивительные комбинации, ошеломительные для глаза. Небольшой поворот любого из колесиков менял окончательный цвет. Тангейзер считал, что с изменением скорости их вращения, а также скорости их вращения относительно друг друга само время расчленяется на бесконечно малые частицы. Более того, общий характер видения зависел от источника освещения: чем ближе к пламени свечи, тем ослепительнее краски. Дым от свечи, яркость солнечного света, плотность воздуха в данный момент — все эти составляющие, меняясь сами, меняли картину изменяющегося мира. И когда колеса останавливались и рукой случая слагалось определенное сочетание цветов, на миг возникал кусочек, вырванный из полотна вечности. Короче говоря, внутри этого «магического кристалла» была заключена модель космоса, уменьшенная копия могучего потока, самой судьбы.

Иногда Ампаро не видела ничего, кроме прекрасных красок, иногда же удивительно ясные образы заполняли ее разум. Иногда она слышала голоса ангелов. Никому не дано знать будущее, Ампаро и не претендовала на это. Среди бесконечного ряда вещей однажды могут промелькнуть и те вещи, которые непременно произойдут. Лишь вероятность она высматривала в этом водовороте. То, что лежало, дожидаясь, в плавильном тигле того, чего еще не было. Именно это, как ему казалось, Ампаро, пусть и инстинктивно, улавливала.

Пока он доехал до северных ворот, спустилась ночь. Ему навстречу, громыхая по дороге, катилась в последнем свете сумерек двухколесная повозка. Возница был в шлеме и нагруднике, под его сиденьем поблескивало дуло мушкета. Когда экипаж проезжал мимо Тангейзера, молодой человек с крысиной физиономией поглядел на него из-под шляпы священника. Тангейзер тут же выбросил его из головы. Он миновал стражника в воротах, проехал через весь город. Последняя суматоха, обозначающая завершение дня, уже улеглась, улицы быстро опустели. Он ехал вдоль берега к «Оракулу».

Этим вечером он как следует напьется и утолит свою похоть с Даной. Наверное, подумал он, подобное поведение не слишком галантно, ведь это Ампаро и леди Карла воспламеняют его воображение. Но такова жизнь. Ему было интересно, как каждая из них будет вести себя на пике любви. Неистовство, с каким Карла терзала свою виолу, до сих пор не отпускало его. Кроме того, она явно обладала светлым разумом и таким эротизмом, какого он до сих пор не встречал. Он представил, как освобождает ее от алого шелкового платья, хотя и сомневался, что она согласится на такого, как он. Ее единственный романтический опыт закончился наказанием и позором, изгнанием и лишением всего, что она любила. Титул обрекал ее на неволю. Но все равно ему пришлось поерзать в седле, чтобы освободить место для члена.

На воде было темно, если не считать желтых лужиц света от корабельных фонарей. Только что взошедшая над морем луна еще вчера была полной. В сотне ярдов стоял «Оракул», а у его дверей собралась толпа любопытных. Тангейзер остановился. Позади толпы он заметил поблескивающую в свете факелов пару стальных шлемов. Шлемы принадлежали вооруженным людям. Городским стражникам. Толпы обычно собирались поглазеть на несчастье. В таверне убийство? Хотя до сих пор ничего такого не случалось, спасибо Борсу, но это было вполне возможно.

Затем Тангейзер услышал крик боли.

Он был заглушён стенами и расстоянием, но различался достаточно явственно. Страх сжал его внутренности. На верхнем рубеже боли, о каком объявлял заглушённый крик, голоса большинства людей звучат одинаково.

Но Тангейзер знал, что это кричит Сабато Сви.

Он спешился и повел Бурака в проход между свечной фабрикой и канатным двором. За рядом построек, выходящих на доки, тянулся лабиринт лавок, телег, складов и конюшен — все это в полном беспорядке располагалось в кривых переулках, немного шире разворота его плеч. Он пробирался в темноте, прорезанной полосами лунного света. Бурак тихо ступал вслед за ним. Когда Тангейзер подошел к задней стене своего склада, он услышал еще один крик, на этот раз более пронзительный: в нем звучали ужас и отчаяние.

Сабато Сви пытали.

Бурак понимал, что хозяин расстроен, и сочувственно раздувал ноздри. Тангейзер кашлянул, проталкивая застрявший в горле комок. Он привязал Бурака к железному крюку в стене и ободряюще похлопал его. Раскатал голенища высоких кожаных сапог, чтобы защитить бедра и пах, и достал меч. Он сделал шаг к складу, крыша которого вырисовывалась черным прямоугольником на фоне звездного неба. Тангейзер застыл, подчиняясь одному лишь природному инстинкту. До него не донеслось ни звука. Но сквозь вонь переулка пробивался запах пота и кожи, которые принадлежали не ему. Вздохнула лошадь. Он закрылся ладонью от звездного света и уставился в темноту. Контур огромного человека виднелся там, на более светлом фоне стены. Тангейзер сделал еще шаг вперед. Запах был явственный. Он окликнул шепотом:

— Борс!

Контур шагнул в сторону, по-крабьи, бочком, и кинулся к нему. В двух шагах от Тангейзера возник арбалет, нацеленный ему в грудь. Тангейзер застыл, готовый ударить, если только его догадка окажется неверной. Появилось лицо Борса. Он прижал арбалет к бедру, направив стрелу в небо. Лицо его в сером свете было мрачно. Он понизил голос, но не смог унять прорывающуюся в нем дрожь.

— Городская стража. Двое снаружи, четверо внутри. В кирасах и шлемах. Две аркебузы и пистолет в помещении.

— Мы их знаем?

Борс покачал головой.

— Они не из нашей части города. Их привел тощий инквизитор с «Куронна».

Тангейзеру показалось, что до него донеслось позвякивание колес, заставляющих Вселенную вращаться. Это один из тех моментов, когда человек видит: вся конструкция его честолюбивых замыслов обнажилась и оказывается, что это бордель, выстроенный на песке; один из моментов, когда стрелка компаса ломается, все часы внезапно застывают и два будущих — воображаемое и то, что сейчас разверзлось под ногами, — раз и навсегда расходятся в разные стороны.

— Чего им нужно? — спросил Тангейзер.

— Я вылез из погреба уже под конец. Они искали тебя.

— А Сабато?

— Он начал спорить с ними, отпустил на их счет какую-то шуточку, и они сбили его с ног. Юный Гаспаро воспринял это близко к сердцу. — Рот Борса дернулся. — Они застрелили его на месте.

Тангейзер ощутил, как что-то впивается ему в щеку изнутри. Это оказались его собственные зубы.

— Я стоял, опустив голову, — сказал Борс. — Когда полиция начала выгонять всех из таверны, я смешался с толпой. Никто меня не выдал.

— А Дана? Девочки?

— Я оставил их в полной безопасности у Вито Куорво, а потом вернулся.

Еще один пронзительный крик донесся до них. Борс поморщился.

— Где теперь эти сволочи? — спросил Тангейзер.

— Они обыскали здание, а потом собрались в таверне. Сзади вход свободный.

— Инквизитор один из четырех?

Борс кивнул.

— Внутри трое полицейских, один из них капитан. Нужно быть осторожнее, чтобы не всполошить тех двоих, которые остались снаружи.

— Ну, пару криков они отнесут на счет несчастного Сабато. Нельзя допустить ружейной стрельбы. — Тангейзер указал на арбалет. — Рука тверда?

— Тверда как скала!

Борс положил арбалет на сгиб локтя и выудил из куртки огарок свечи длиной в три дюйма. Отцепил от пояса небольшую железную плошку, открыл крышку с отверстиями для притока воздуха. Внутри светился горячий уголек.

— Инквизитор и пять стражников, — размышлял вслух Тангейзер. — Нас, видно, считают за таких злостных преступников, что хуже и не бывает.

Лицо Борса и так было серым от осознания этого факта.

— Если мы сейчас сбежим с тобой вдвоем, — сказал Тангейзер, — сомневаюсь, что они станут гоняться за нами по всем проливам.

— Если бы мне кто-нибудь сказал, что я буду рисковать своей грязной шеей ради спасения какого-то жида, я рассмеялся бы ему в лицо. — Борс выдавил улыбку. — В любом случае, я тебе не верю.

Тангейзер хлопнул его по спине. Борс зажег свой огарок от уголька в плошке. И в свете этой свечи они проскользнули в «Оракул».

* * *

Тьма внутри таверны стояла кромешная, без свечи они бы опрокинули что-нибудь. Тангейзер пробирался через остатки товаров, пока не нашел связку метательных копий, насаженных на древки. Он перерезал веревку, которой они были увязаны, убрал меч в ножны, взял три тонких копья: пятифутовые ясеневые древки с острыми наконечниками. Проверил их на сбалансированность. С небольшого расстояния их удар смертелен, как выстрел мушкета, и при этом совершенно беззвучен.

Они пробрались из задней части склада в часть, занятую таверной. Из дверного проема, лишенного двери, на пол хлынул свет лампы. Вместе с ним полилась взволнованная тирада, голос экстатически звенел от ненависти. Тангейзер услышал слово «еврей», выкрикнутое так, словно оно само по себе оскорбление, которому нет равных. Сабато разразился проклятием, которое перешло в крик агонии. Потом его голос что-то заглушило, и вместо него послышался придушенный утробный хрип. В животе у Тангейзера все сжалось, ноги так ослабли, что он начал опасаться, как бы они его не подвели. Он ощутил, как к горлу подкатывает тошнота, чего не было уже давно. Он напомнил себе, что это вполне естественно, начал дышать глубоко и ровно, и тошнота прошла. Борс задул свечу и взял наизготовку свой арбалет. Тангейзер подкрался к дверному проему и заглянул внутрь.

Он увидел двух стражников и их капитана, экипированных, как описал Борс. Капитан, пухлый как куропатка, стоял, упершись руками в бока, и глядел в альков. Из алькова доносились стоны Сабато. Тангейзер не видел ни Сабато, ни священника. Из двух стражников один стоял между пустыми столами на козлах, на полпути к входной двери. Его аркебуза висела за плечом, в руках он держал дымящий запальный фитиль. Второй сидел на скамье, зажав коленями длинное ружье, и пил из ковша. Тангейзер решил, что расстояние до первого полицейского шагов девять, а до второго не больше пяти. Он вернулся назад, жестом, с помощью большого пальца, изобразил, будто пьет, потом навел указательный палец на Борса. Борс мельком взглянул на всю сцену и вернулся. Кивнул Тангейзеру.

Из алькова доносился дрожащий голос.

— Кровь и обрезание! Сколько добрых людей ты довел до нищеты своими грязными интригами и ложью? Где твое золото, еврей? Золото, которое ты украл у нас, у тех, кто выказал тебе столько христианской доброты! У нас, тех, кто позволил тебе жить рядом с нами, словно бы ты был человек, а не шелудивый пакостный пес! Какой дьявол принес тебя в нашу страну? Не Бог создал твое вражеское отродье! А золото, жид! Золото!

Тангейзер взял метательное копье в правую руку, зажав в левой еще два. Он кивнул Борсу и сделал два быстрых шага внутрь таверны. Когда он ставил ногу на пол и рука с копьем уже проходила мимо уха, он услышал щелчок арбалетной тетивы за спиной, а следом и свист стрелы. Стражник вскрикнул, когда копье проткнуло его пониже нагрудника и вошло в кишки. Наконечник копья проткнул его насквозь, выйдя парой футов ниже, и он упал под козлы, где принялся извиваться, корчиться и стонать, как это обычно делают пронзенные копьем умирающие животные. Тангейзер взял в правую руку второе копье и повернулся к капитану, который вытаращился на него, слишком потрясенный, чтобы испугаться. Тангейзер сделал шаг. Капитан зашарил короткой рукой по поясу, но его пистолет представлял не большую угрозу, чем вылетевший в панике из его зада неприличный звук.

— Подумай о жене, — посоветовал Тангейзер. — Подумай о детях.

Капитан послушался, и остатки его боевого духа испарились. Тангейзер приставил наконечник копья к его горлу, потом развернулся и перебросил Борсу лишнее копье. Затем он вытащил пистолет из-за пояса капитана. Великолепное оружие, снабженное самым новым испанским колесцовым механизмом, — красивая вещица, выдающая тщеславие ее обладателя. Тангейзер сдул с полки порох и сунул пистолет обратно за пояс капитана. Он осмотрелся и увидел юного Гаспаро. Гаспаро лежал на спине рядом с лестницей; в его груди зияла окровавленная дыра. Мальчик был верен им и умер за них. Тангейзер подавил жуткий приступ гнева, прежде чем снова посмотреть на капитана. Кадык капитана дернулся под приставленным к нему наконечником копья, когда он попытался восстановить хотя бы тень своего прежнего авторитета:

— Мое имя…

Тангейзер ударил его по щеке тыльной стороной ладони. Тяжелое золотое кольцо распороло капитану щеку до кости.

— Оставь себе свое имя, — сказал Тангейзер. — Мне от него нет пользы.

Капитан захныкал и зажмурил глаза. Тангейзер бросил взгляд через плечо. Второй стражник валялся на козлах. Его лицо и борода блестели, как глазированные, от запекшейся крови. Стрела арбалета вошла над глазом и впилась так глубоко, что оперение наполовину ободралось об кость. А тот стражник, что стал жертвой Тангейзера, лежал, сжавшись и задыхаясь на каменных плитках пола, в ожидании приступа боли, такой чудовищной, что он больше не осмеливался ни двинуться, ни закричать, едва смел дышать. Тангейзер развернулся лицом к алькову. Священник стоял, глядя в пол, словно надеясь, что таким образом он может сделаться невидимым.

Тангейзер посмотрел на Сабато Сви.

Сабато сидел в знаменитом кресле Тангейзера. Челюсти распялены железной грушей, засунутой ему в рот. Из ее узкой части торчал ключ винтового механизма, увеличивающего размер груши, чтобы причинить жертве еще более сильную боль. Тангейзер опустил взгляд. Руки Сабато были прибиты гвоздями к подлокотникам кресла. Тангейзер поглядел в его черные глаза и увидел, что из его души успели что-то вырвать. Что-то такое, в поисках чего можно провести всю оставшуюся жизнь — и так и не найти. Пытка всегда отнимает это.

Тангейзер посмотрел на Гонзагу.

— Ты, поп, — бросил он ему, — вынь эту гадость у него изо рта.

Гонзага не посмел поднять головы.

— И если я услышу от него хотя бы вздох, — продолжал Тангейзер, — ты за это заплатишь.

Гонзага нащупал распятие на четках «священного розария», которыми была подвязана его ряса, и забормотал какую-то чепуху на латыни. От этого жеста разум Тангейзера залило волной белой ярости. Он прошел через комнату. Копье скользнуло вниз по сложенным в кольцо пальцам. Когда он подошел к Гонзаге вплотную, испуганный инквизитор наконец осмелился поднять голову.

— Сжальтесь, ваша светлость! — прохрипел он. — Сжальтесь во имя Христа!

Тангейзер ударил копьем в подъем левой ноги священника. Гонзага завопил и потянулся к древку. Тангейзер вырвал у него распятие — и черные бусины четок дождем посыпались на пол. Он заглянул в два водоворота неизбывного ужаса, в которые превратились глаза инквизитора на побелевшем лице. Поднес к ним распятие. Плюнул на крест, забрызгав слюной искаженную физиономию Гонзаги.

— Гордишься своей жестокостью, верно, святой отец? — Он швырнул распятие на пол. — Это еще пустяки. Я тринадцать лет был турком.

Он навалился всем весом и загнал наконечник копья еще глубже в ломающуюся кость стопы. В легких Гонзаги не осталось воздуха, чтобы закричать, да и сил на крик тоже не было. Его рот широко раскрылся без всякого звука. Дрожащие губы налились кровью.

Тангейзер схватил его за горло.

— Ты еще даже не начал понимать, что такое жестокость. Но сейчас ты поймешь.

Он крутанул копье, высвобождая его, и загнал во вторую стопу Гонзаги. Гонзага начал валиться на колени. Тангейзер удержал его в вертикальном положении. Древние учат, что, совершая злой поступок, человек принижает себя до уровня своего врага. Тангейзер никогда не соглашался с этой философией. Он снова загнал копье глубже и почувствовал, как боль поднимается пузырем по дыхательному горлу, сжатому его рукой. Глаза священника закатились. Показав белки, он издал булькающий звук. Внимание Тангейзера отвлек болезненный стон со стороны кресла. Он обернулся.

Он посмотрел на Сабато Сви и увидел ужас в его глазах. Он понял, что над комнатой висит завеса смертельной угрозы и он — единственный ее источник. Тангейзер выдернул копье и протащил вопящего священника через комнату. Гонзага поскользнулся на собственных кровавых следах и упал на пол к ногам капитана. Тангейзер положил копье на стол. Посмотрел на Борса.

Борс засмеялся и спросил:

— Когда же настанет моя очередь?

Тангейзер подошел к Сабато. Принялся осторожно вертеть ключ груши, пока она не сложилась до такого размера, чтобы ее можно было вынуть изо рта, не причиняя лишних страданий.

— Прости меня, — сказал Тангейзер.

Сабато подвигал челюстью и выплюнул кровь. Он был белым от потрясения и, хотя в нем не было ожесточенности, сидел такой же жесткий, как и гвозди, которыми он был приколочен к креслу. Тангейзер осмотрел гвозди. Их плоские головки торчали в двух дюймах над кистями Сабато.

— Ты не мог бы подождать еще немного, мой друг? Мы все еще в опасности.

Сабато сумел выдавить мрачную улыбку:

— Я никуда не уйду.

Тангейзер подхватил копье и подошел к пленникам. Он наклонился над Гонзагой и впихнул железную грушу между его челюстями. Загнал ее на нужное место, ударив ладонью, и почувствовал, как она ударилась о зубы.

— Встань, — велел он.

Священник в ответ только стонал и мычал.

— Встань! Встань, я сказал!

Инквизитор с трудом поднялся на свои продырявленные ноги и стоял, пошатываясь. Ноздри его раздувались, жадно втягивая воздух над железным кляпом. Тангейзер потащил его через комнату к Борсу.

— Раздень его.

Со всей грубостью, на какую он был способен, Борс начал срывать с Гонзаги рясу. Тангейзер развернулся, схватил пухлого капитана за шею, подвел его к стражнику с копьем в животе, который все еще дышал, и нагнул.

— Посмотри на него.

Наконечник копья пронзил внутренности полицейского и нашел самый естественный выход наружу — через анус. Его штаны были в пятнах экскрементов и вытекшей крови. Капитан поперхнулся. Подошвой сапога Тангейзер ударил по древку копья, загоняя его еще дюйма на четыре в кишки несчастного. Тот ответил кошмарным стоном. Капитана вывернуло прямо на его корчащегося в муках подчиненного. Борс засмеялся.

Тангейзер обвел взглядом разоренную таверну: пустые столы на козлах и скамьи, грязные лужи желтого света, качающиеся тени, кровь, застывшую на полу черными лужами, похожими на нефть. Он снова повернулся к капитану, чье жирное маленькое личико кривилось от страха в сумрачном свете. Тангейзер подтянул его к себе и заговорил ему в ухо:

— Смотри, смотри во все глаза на то, что вы натворили.

Капитан выполнил приказание с гримасой страха на лице.

— Посмотри на мертвецов, на умирающего, на весь этот кошмар. Узри хохот варвара. Нагого священника. Распятого Христа. Познай мстительность своих врагов.

Капитан втянул в плечи голову с испачканной рвотой бородой. Кончиком окровавленного копья Тангейзер поднял подбородок капитана, чтобы посмотреть ему в глаза.

— Знай, что ты в аду. И мы демоны этого ада.

Рвота пеной вылезала из ноздрей капитана, который пытался не разрыдаться. Он закрыл голову руками, словно испуганный ребенок. Тангейзер отошел на шаг назад от умирающего стражника, крутанул в воздухе копье, пробил острым наконечником череп полицейского и воткнул его прямо в мозг. Раздался хруст, и человек затих. Он убил стражника, принесшего присягу испанской короне. Его жизнь снова стала такой, а не иной. Он снова был убийцей. Да будет так. Он чувствовал сопротивление кости, когда вытаскивал копье. Тангейзер взглянул на капитана.

— Страдания или снисхождение, — произнес он. — У тебя есть выбор.

Капитан с такой отчаянной надеждой цеплялся за жизнь, что вдруг сумел заговорить.

— Господин, ваша светлость, я ваш слуга. — Он подавил рыдание. — Я жду ваших указаний.

Тангейзер показал на труп.

— Оттащи его к стене, вон туда.

Когда капитан нагнулся, занявшись делом, Тангейзер посмотрел на Борса и кивнул на залитого кровью мертвеца на козлах. Борс с грохотом приблизился, положил оружие и обеими руками взялся за тело. Он дотащил его до дверного проема, ведущего в складскую часть помещения, и утащил в темноту. Гонзага стоял, голый и дрожащий, посреди черно-белых обрывков своей рясы. Борс вернулся обратно к скамье и взял аркебузу. Больно ткнул дулом Гонзагу под ребра.

— На колени, — сказал он. — Становись на четвереньки, как пес.

Гонзага упал на руки, задыхаясь из-за груши, и Борс снова засмеялся.

Тангейзер поднял с пола вторую аркебузу. Он подул на запальный фитиль, подошел к окну, чуть приоткрыл ставень и посмотрел наружу. Два стражника и около двадцати ротозеев стояли на улице. Он указал пальцем на капитана, тот привалил тело к стене и заковылял к нему.

— Утри бороду, — велел Тангейзер.

Капитан вытер нос и подбородок рукавами.

— У тебя на улице два человека, — сказал Тангейзер. — И ты, должно быть, очень на них сердит.

Недоумение отразилось на лице капитана.

— Сердит?

— Я на них сердит. Они не сделали ничего, чтобы разогнать толпу. Это возмутительно.

— Возмутительно, да-да, — согласился капитан.

— Если ты дорожишь их жизнями, как и своей собственной, ты прикажешь им разрядить ружья, чтобы очистить улицу. Затем ты отпустишь их до утра. Скажи им, чтобы шли по домам. Если они замешкаются, ты прикажешь выпороть их.

— Выпороть как следует! — пробормотал капитан.

— Когда ты отдашь им приказ, ты захлопнешь перед ними дверь. Потому что ты очень сердит.

— Я просто в ярости! — взвизгнул капитан.

Тангейзер поглядел на Борса, который встал так, чтобы его не было видно из двери, и взял аркебузу на плечо, оставив под рукой копье. Тангейзер подтолкнул капитана вперед.

— Если ты выйдешь на улицу, — предупредил Тангейзер, — мы убьем тебя на месте.

Не успел капитан все как следует обдумать, как Тангейзер распахнул левую створку двери. Капитан, которому наконец-то дали возможность выпустить пар, причем он считал себя в этом деле мастером, обрушил все скопившиеся за мучительные минуты эмоции, облеченные в форму словесной порки, на двух стражников, остававшихся на улице. Обещание выпороть их скоро переросло в обещание многочисленных увечий и двойного повешения. Тангейзер ткнул в зад капитану копьем. На середине сентенции тот захлопнул дверь перед носом своих подчиненных. Затем посмотрел на Тангейзера, дожидаясь одобрения. Тангейзер вынул из-за пояса у капитана пистолет. Даже не спрашивая, капитан протянул ему рожок с порохом, отделанный медью, и мешочек с пулями и пыжами.

— Иди к отцу Гонзаге, — велел Тангейзер. — Встань так же, на четвереньки.

Date: 2015-09-24; view: 274; Нарушение авторских прав