Варшава – 22 июля 1942 года

По приказу немецких оккупационных властей все проживающие в Варшаве евреи независимо от пола и возраста подлежат эвакуации. Действие сего приказа не распространяется на:

• евреев, трудоустроенных в органах власти или в немецких коммерческих предприятиях;

• евреев, работающих на немецких промышленных предприятиях;

• членов Юденрата и вспомогательного персонала Юденрата;

• работников еврейской полиции, сотрудников еврейских медицинских учреждений и санитарных бригад;

• работоспособных евреев, не включенных в трудовой процесс, которым предписывается переместиться в специальные жилые бараки на территории сокращенного гетто и ожидать направления на работы;

• евреев, госпитализированных в еврейские медицинские учреждения в первый день эвакуации и не подлежащих перемещению по состоянию здоровья;

Действие сего приказа не распространяется и на членов семей (жен и детей) лиц, относящихся к вышеперечисленным категориям.

Подлежащим эвакуации евреям разрешается взять с собой до 15 кг личных вещей, включая такие ценности, как золото, ювелирные изделия, наличные деньги и пр.

Ответственность за организацию процесса эвакуации возлагается на Юденрат, исполнять сей приказ надлежит отрядам еврейской полиции под руководством специальных подразделений войск СС.

Чтобы еще больше унизить евреев, немцы часто назначали самые жестокие и кровавые свои Aktion на самые святые для евреев дни. Например, на 22 июля 1942 года приходился девятый день месяца Ав – дата разрушения Первого и Второго Иерусалимских Храмов и изгнания евреев Испанской Инквизицией[77].

* * *

Ирена знала, что этот день рано или поздно придет… В ту среду 22 июля, когда она увидела расклеенные на стенах домов плакаты с текстом приказа, она попросила Ирену Шульц оставаться на рабочем месте и не отходить от телефона. Еще Ирене Шульц нужно было разыскать всех десятерых связников и сообщить им, что организация начинает действовать по экстренному плану. У каждого из связных по обе стороны стены имелись собственные сети, как правило, состоящие из молодых женщин, готовых приступить к выводу детей из гетто и размещению их во временных убежищах. Всего надо было предупредить около 25 человек, в основном находящихся на арийской стороне.

Ирена зашагала в сторону гетто. Улицы города были наэлектризованы предчувствием беды. Поляки собирались у плакатов, чтобы обменяться последними слухами… Ирене пришлось пройти через дополнительный кордон вспомогательных войск – украинцев, латышей и литовцев, – выставленный немцами вокруг гетто. Через ворота проехал грузовик с эсэсовцами. Ирена почувствовала, как изменилась обстановка в гетто, как только ступила на его территорию. Улица Лешно, обычно одна из самых оживленных, была пуста. Из окон выглядывали перепуганные люди, ищущие взглядом подразделения немцев или «синемундирников». Ирена зашагала еще быстрее. Где‑то вдалеке непрестанно звучали полицейские свистки. Слышались автоматные очереди.

А еще везде были перья. Они кружились в воздухе, словно хлопья снега. Перья были везде, и порывы летнего ветра закручивали из них маленькие смерчи. Ирена подняла голову и успела увидеть, как высунувшийся из окна третьего этажа мужчина вытряхивал из пухового одеяла набивку. Ирена не знала, какие районы гетто подлежат депортации в первый же день, а поэтому давным‑давно решила, что просто будет ходить искать родителей, готовых отдать ей своих детей, в первых попавшихся домах. Депортируемым позволялось иметь всего 15 кг вещей. Они потрошили одеяла и подушки, а потом аккуратно складывали шелковые или хлопчатобумажные наперники, чтобы взять с собой. Отказывающиеся отдать Ирене своих детей люди убеждали ее, что после переезда «в трудовые лагеря на Востоке» жизнь станет только лучше, и к зиме они снова набьют эти наперники пухом.

Ирена свернула на Желязную и увидела, как по ней почти бегом гонят евреев колонной по четыре к платформам товарного двора железной дороги, к умшлагплатц.

Колонну сопровождал конвой из еврейских полицаев, то и дело подгонявших отстающих кнутами и дубинками.

А в Centos царил абсолютный хаос. Ирену хватали за одежду и за руки, умоляя дать еды, денег, выписать Ausweis, приютить на время депортации… Ирена уже была готова уйти, как вдруг увидела Еву на лестнице. Та пыталась пробиться через толпу с двумя тяжелыми свертками в руках.

Они с трудом пробились друг к другу.

– Слава богу, ты нашлась! Твои связные должны быть готовы доставить детей к точкам перехода. Я сейчас пытаюсь выяснить, какие кварталы будут депортироваться первыми, чтобы заранее вывести оттуда детей…

Только закончив давать указания, взволнованная Ирена заметила, что на Еве нет лица.

– Тебе плохо, ты нездорова? – спросила она.

– Я только что вернулась с умшлагплатц, – сказала Ева, пристально смотря поверх плеча Ирены. – Их загоняли в теплушки… по сто с лишним человек в вагон. Плакали дети. Я видела, как кто‑то попытался отказаться, и его застрелил украинец. – Ева закрыла глаза и помассировала пальцами виски. – Я смотрела с улицы Ставки. На площадке у платформ еще осталось не меньше тысячи человек. А в поезде было всего девять вагонов. Наши же еврейские полицаи хватают людей прямо на улицах и отправляют на умшлагплатц.

– Ева. Сейчас каждая секунда на счету. Оповести своих курьеров. Я позвоню тебе в Centos или забегу сама. Сегодня из кабинета никуда не уходи!

Глаза Евы наполнились слезами. Ирена взяла ее за руки.

– Дорогая моя! Сейчас не время оплакивать обреченных или бояться. Пожалуйста, Ева, сделай, как я сказала. Время – золото.

Ирена сунула ей в руки конверт с деньгами.

– Попозже я тебе позвоню… либо в Centos, либо домой. Но осторожнее: телефон могут прослушивать, особенно в Centos.

Ирена почти летела через гетто, а в голове ее так же стремительно мелькали мысли, планы, идеи и страхи. Она не чувствовала усталости, хотя провела на ногах уже больше семи часов, а была еще только середина дня. Пошли слухи, что последний на сегодня поезд уже ушел и что теперь можно было не бояться выйти на улицу и заниматься обычными делами… Улица Лешно снова заполнилась людьми.

В самое жаркое время дня Ирена нашла Шмуэля у ворот на Лешно. Он стоял немного в стороне от новоприбывших украинских и литовских солдат. Очереди на вход в гетто не было. У Шмуэля был такой вид, будто он перегрелся на солнце. Он узнал Ирену и пошел ей навстречу. Самоуверенности в его походке сильно поубавилось.

– Сколько? – спросила Ирена.

– Сегодня? Я слышал, шесть тысяч. – Он опустил глаза от чувства вины и стыда. – Самое страшное было, что мне пришлось конвоировать их на умшлагплатц.

– Шесть тысяч!.. Шмуэль! Мне надо знать, в каких кварталах будет проводиться следующая Aktion.

– Это знают только немцы. Я что, похож на немца? – съехидничал он.

– Тогда и не веди себя как немец.

Он недовольно оскалился:

– Пани Сендлер… не надо ко мне цепляться. Я могу сказать всего одно слово, и вы загремите в Павяк, а то и хуже.

Ирена глубоко вздохнула и заговорила помягче:

– Шмуэль, пожалуйста, я же только хочу помочь детям. Меня просто поразила цифра… 6000 за один день! Как такое может быть?

Ирена дала ему сотню злотых, и он быстро спрятал деньги в карман.

– Я не сомневаюсь, что Еве будет приятно услышать, как ты мне помог. Какие кварталы? В какое время?

Пауза показалась Ирене бесконечной, но потом он стрельнул глазами по сторонам…

– Облавы будут проводиться каждый день по утрам. Поезда будут уходить с умшлагплатц с утра до середины дня. До следующего утра никого трогать не будут. Те, кто не поместится в поезда, остаются на ночь на умшлагплатц и отправляются первым утренним поездом.

– Куда идут поезда?

– Не знаю.

Ирена придвинулась вплотную к Шмуэлю:

– Сейчас не время врать.

– В Треблинку, – сказал он и уставился на свои пыльные ботинки. – Не думай, что я такой плохой, Ирена. Все мы, в еврейской полиции, в безвыходной ситуации… в ужасном положении.

Мы не только должны помогать немцам депортировать людей, но каждому из нас еще и назначили персональную квоту… каждый день доставлять по пять евреев на умшлагплатц, или нас тоже депортируют.

Неужели им недостаточно просто убивать, подумала Ирена. Откуда это страстное желание усугублять свое варварство, заставляя евреев вставать против евреев? Но Ирена не могла позволить себе жалеть Шмуэля, только потому, что понимала, в каком «ужасном и безвыходном положении» он оказался. В эти дни все были в «ужасном безвыходном положении». А завтра? – упорно спрашивала она.

– У меня есть одно условие, – сказал он.

Она закрыла глаза и кивнула, ожидая услышать какую‑нибудь банальную личную или меркантильную просьбу.

– Пообещай, что не будешь предупреждать жителей тех кварталов о том, что планируется Aktion … люди взбунтуются, и немцы поймут, что где‑то есть утечка информации.

Ирена снова кивнула:

– Даю слово.

– Первая цель – это Малое гетто. Завтра – район Генсиувки, центр размещения беженцев, дома престарелых и Цепла улица.

Ирена поняла, что для начала немцы решили выбрать самые легкие цели – малолетних заключенных, беженцев, слабых, больных стариков и всего один жилой квартал – наверно, чтобы солдаты вспомогательных подразделений могли отработать технику перемещения больших количеств людей. Что же делать? Поднять на ноги всю сеть. Найти Еву. Разыскать сестру Геттер. Позвонить Ирене Шульц. День уже давно перевалил за середину, но если поторопиться, то они со связными еще успеют вывезти с Цеплой хоть несколько детей. Она побежала по Лешно, продираясь через толпы перепуганных людей, и в конце концов добралась до штаб‑квартиры Centos.

Ирене снова пришлось пробиваться через орды просителей в кабинет Евы. Ева сидела за своим столом и даже не пыталась отбиваться от пяти чрезвычайно взволнованных, одновременно орущих ей что‑то мужчин в сильно потертой одежде…

Ева подняла голову и встретилась с Иреной глазами.

Мужчина, стоящий ближе всего к столу Евы, повернулся к Ирене и прорычал:

– Жди своей очереди!

Ирена жестом показала, что ей нужен телефон, и Ева подвинула его на край стола. Ирена дрожащей рукой набрала номер Ирены Шульц.

– Это Иоланта, – сказала Ирена в трубку. – Я хотела напомнить тебе, что сегодня у нас на Цеплой улице крестины. Приглашай всех‑всех, кто сможет прийти.

Она положила трубку и показала Еве, что будет ждать ее в женском туалете.

Когда они оказались наедине, Ева начала говорить:

– Ирена! Слава бо…

Ирена перебила ее и зашептала:

– Завтра облава на Цеплой улице. Поднимай всех сейчас же, – и убежала.

Весь тот жаркий день Ирена и девушки‑связные ходили по домам, стучали в двери и умоляли родителей отдать детей. Если родители соглашались, ребенка забирали сразу же… на размышления и повторные визиты времени не было. Замечая, что родители сомневаются, Ирена старалась не вести долгих разговоров, сразу отправлялась дальше. На сердце Ирены камнем лежало знание, заключенный со Шмуэлем сатанинский договор – спасти несколько детей, не предупреждая о смертельной опасности их родителей. Зло во имя добра. Она гнала от себя эти мысли, но они все равно не давали ей покоя.

Слухи о том, что какая‑то женщина (некоторые говорили, что она не в своем уме) и ее помощники ходят по домам и уговаривают родителей расстаться с детьми, разнеслись по всей Цеплой улице. Усыпленных люминалом в тот день из гетто выносили и вывозили всеми способами: через проломы в стенах подвалов, в мешках для мусора, через тоннели под зданием суда, через дырку за церковью Благовещения, в картонных коробках под горами окровавленных бинтов в «Скорой помощи» Данбровского и в мертвецком фургоне… На рассвете из депо на Мурановской площади вышел трамвай Леона Шешко, под одним из сидений которого была спрятана коробка со спящим младенцем. И в этот момент в гетто началась депортация жителей Цеплой улицы…

Спасенных детей распределили по одиннадцати экстренным временным убежищам, где им предстояло пробыть несколько дней, пока не будут готовы документы и не найдутся места в монастырях, детских домах или приемных семьях.

Списки Ирены начали быстро расти. Теперь в них было уже почти 250 имен. А скольких спасти не удалось!.. Ирена тешила себя мыслью о том, что количество спасенных детей хоть приблизительно соответствует количеству погибающих, и в этом был некий намек на симметрию и равновесие. Но после начала депортаций смерть начала выигрывать с гигантским перевесом. Однако больше всего беспокоило то, что уже сегодня не хватает денег… А это значило, что, даже если они каким‑то чудом смогут выводить из гетто гораздо больше детей, чем сейчас, большинство из них все равно погибнет.

Возникли сложности с размещением… не хватало даже временных убежищ. Некоторые из соседей Яги по Лекарской улице позволили на несколько дней оставлять у себя детей. Одним из самых загруженных убежищ стала квартира акушерки Станиславы Буссольдовой, где почти постоянно находились четыре‑пять детей.

Очень странным, но надежным и безопасным временным убежищем для спасенных детей не раз становился частично разрушенный бомбежками зоопарк.

Чтобы выписать Бете настоящие документы, Станислава Буссольдова решила ее крестить. Ирена спросила у Шмуэля про родителей Беты Хеню и Исраэля Коппелей, и он узнал, что им удалось выжить в первой волне массовых депортаций. Дедушка Беты Арон Рохман был членом трудовой бригады и, имея Ausweis, каждое утро уходил из гетто на работу в арийскую Варшаву. Ирена помогла Станиславе устроить деду встречу с внучкой. Для этого подкупили двух польских «синемундирников», охранявших еврейских рабочих.

После двух таких коротких свиданий Ольга, взявшая на себя заботу о Бете, рассказала Ирене удивительную историю.

– На первой встрече я сказала пану Рохману, что мы хотим крестить Бету ради документов, ради ее безопасности. Я думала, ему будет больно это слышать, но он только спросил, что для этого потребуется. Я ничего не понимала. Как мы можем ждать какой‑то помощи от родителей Беты? Я сказала ему, что нужно будет белое платьице и распятие… но беспокоиться об этом не стоит, потому что я все достану. На втором свидании он положил в коляску сверток, погладил внучку по щеке и ушел. Я открыла пакет и нашла в нем белое платьице, белые туфельки и золотой крестик на цепочке. – Ольга опустилась на парковую скамейку и заплакала. – Даже представить не могу, сколько продуктов они отдали за все эти вещи. Недели через две мне позвонила Хеня Коппель – услышать голос своего ребенка. Я поднесла трубку к уху Беты, и та заулыбалась, загулила, словно узнала мамин голос, даже зачмокала и потянулась к трубке, а потом вытянула вперед руки, будто пытаясь схватить голос Хени.

* * *

В начале сентября Шмуэль сказал Ирене, что Коппелей депортировали.

– Отца два дня назад застрелили на умшлагплатц, – доложил он. – Он отказался идти в вагон. Мать отправили в лагерь в Понятове рядом с Люблином. Наверно, ей повезло… ненадолго.

Date: 2015-09-22; view: 395; Нарушение авторских прав