Сопротивление

Варшава, август – декабрь 1942

Войдя в кабинет Ирены, заплаканная Яга закурила и уставилась на тлеющий кончик своей сигареты.

– Что случилось? – спросила Ирена.

– Нам нужны деньги. Сегодня мне пришлось заплатить 200 злотых часовым на Хлодной. Шмальцовники обычно берут по 500, но ходят слухи, что у кого‑то просили уже 1000.

– Но это же не повод для слез.

Яга тяжело вздохнула:

– Вчера застрелили Марту, связную… а еще забрали в Павяк Стефью Пыжек.

Ирена резко выпрямилась. Какой бы трагичной ни была смерть Марты, арест Стефьи гораздо опаснее. Если она заговорит, под угрозой окажется вся организация.

– Как это произошло?

– Ее арестовали, когда нашли несколько тысяч злотых и 25 пустых Kennkarte.

– Что ей известно? Кого она знает?

– Деньги были от Ирены Шульц. Она знает адреса нескольких убежищ, знает, где живу я. Ханну я пока отправила к своей кузине.

– Сколько ей лет?

– Шестнадцать… может, семнадцать.

– Не хочется даже думать, что с ней сейчас делают.

В воздухе между ними повис невысказанный вопрос: сломается ли Стефья под пытками? О том, что творится в пыточных камерах этого средневекового замка, стоящего в центре Большого гетто, тюрьмы, находящейся внутри другой тюрьмы, даже думать было страшно…

Многие члены ее организации носили с собой cjank – капсулу с цианидом.

Ирена была одной из немногих, кто этого не делал, но в такие моменты она была готова передумать и очень надеялась, что у Стефьи такая капсула была.

– Сколько стоит жизнь Стефьи? – спросила она Ягу. – Я знаю… звучит это ужасно. Но сколько, по‑твоему, нужно заплатить, чтобы вытащить ее оттуда?

– Я задала Яну тот же вопрос, – ответила Яга, – а он усмехнулся и сказал, что даже у Бога нет таких денег. Но даже если б они у нас были, этот хорек Майссен обязательно найдет нестыковки.

Майссен был назначен комиссаром Ауэрсвальдом[83]вести надзор за финансовыми документами службы соцзащиты. Попытки тайно манипулировать финансовыми потоками пришлось прекратить.

Яга погасила сигарету и собралась уходить, но передумала и снова закрыла дверь кабинета:

– У меня очень нехорошие предчувствия, Ирена. Я все время гадаю, нет ли среди нас предателя. Я завидую тебе, потому что у тебя нет детей. А я больше всего боюсь за Ханну… Ну, то есть я никогда себе не прощу, если с ней что‑нибудь случится.

После нескольких мгновений неловкой тишины Ирена сказала:

– Яга, скажи мне откровенно. Ты еще можешь работать? Ведь мы все знаем, чем рискуем.

Яга бросила на Ирену сердитый взгляд.

– Не глупи. Конечно, да. Мне просто время от времени нужно выплакаться. Кто же еще пойдет с тобой закапывать банки? – ей вроде удалось взять себя в руки. – И, если уж на то пошло, яблоня‑то – моя.

Ирена долго сидела в своем кабинете, разглядывая через открытую дверь секретарш и ассистенток. Кто из них мог бы стать предателем? Она задумалась о том, как уязвима ее организация… одно предательство потянет за собой другое… и вся сеть начнет рушиться по принципу домино. Как же зыбко и ненадежно все было… а ведь на ниточке висели тысячи жизней в одной только Варшаве. А события прошлой недели заставляли думать, что на этой ниточке не тысячи, а миллионы жизней.

В одно душное августовское утро в ее дверь робко постучали. На пороге Ирена увидела двух мужчин. Один из них был ей хорошо знаком – юрист Леон Фейнер[84], социалист и один из лидеров еврейского Бунда. Он назвался своей кличкой – Миколай. Своего товарища – щуплого, небритого человека в плохо сидящем шерстяном костюме – Фейнер представил Яном Карским[85], дипломатическим представителем правительства в изгнании и связным Армии Крайовой. Ирена пожала ему руку и заметила шрамы на запястьях. Он делал попытки покончить с собой. Миколай объяснил, что задача Карского – собрать свидетельства о массовых убийствах евреев, стать очевидцем событий, а потом донести эту информацию до сведения Рузвельта и Черчилля. Бомбардировками железнодорожных магистралей, ведущих в концлагеря, союзники могли бы спасти сотни тысяч жизней. Леон Фейнер попросил Ирену устроить Карскому экскурсию по гетто, и они отправились туда немедленно…

В дверь кабинета снова постучали. Это была одна из ее секретарей, она странно посмотрела на Ирену и вручила ей напечатанный документ. Ирена закрыла за ней дверь и задумалась: сколько стоит Ирена Сендлер?

* * *

Массовые депортации закончились в священный для евреев день Йом‑Кипур[86], который в этом году пришелся на 21 сентября. Опустошенное гетто превратилось в город‑призрак. На пике население гетто превышало 450 000, но теперь на легальном положении в нем осталось всего 30 000 человек. Они жили на четырех островках, состоящих из фабрик и мастерских, окруженных домами, отведенными для проживания самих рабочих, их жен и детей. По словам Стефана, приблизительно столько же в гетто оставалось «дикарей» – нелегалов, тайно живущих в подземных городах и заброшенных домах, окруженных колючей проволокой и отрезанных от электро– и газоснабжения.

C момента гибели Евы Ирена виделась с Адамом только раз. В эти два месяца все старались не попадаться немцам на глаза. Но теперь, через месяц с лишним после отправления последнего поезда в Треблинку, Ирена подняла связи с подпольщиками швейной фабрики Вальтера Теббенса[87]и договорилась встретиться с Адамом.

Ей были срочно нужны карты тех участков гетто, где в подземных бункерах прятались «дикари». Именно они находились в самой большой опасности, и именно у них было больше всего шансов забрать детей.

Перемещаться в этих зонах было опасно – немцы открывали огонь по всему, что двигалось, – и связным нужно было точно знать, где и как там найти людей.

В воздухе уже чувствовались признаки скорой зимы… Ирена подошла к полуподвалу на Милой улице, в котором находилась «Лавка Ландау». В подворотне ее встретила связная Зося, девочка лет 15, с лихо заломленным набок беретом, одетая в подвязанные веревкой старые мешковатые штаны и побитую молью кофту поверх мужской рубахи. Темные волосы ее были коротко подстрижены кем‑то, у кого чудом сохранились ножницы, но не было никаких парикмахерских навыков. На случай, если нужно будет срочно предупредить людей о начинающейся Aktion, у нее с собой был маленький колокольчик.

Ирена поднялась вслед за Зосей по лестнице и оказалась в темном чердачном помещении, из которого в случае опасности можно было выбраться на крышу. Под штукатуркой местами виднелась дощатая обшивка стен. Адам сидел за старым письменным столом и чистил антикварный «Браунинг ФН». Когда вошла Ирена, он даже не поднял глаз.

– Адам, – сказала Ирена, – мне нужна твоя помощь.

На неотапливаемом чердаке было холодно даже в наглухо застегнутом пальто, и каждое слово клубилось в воздухе облачком пара. После нескольких секунд неловкого молчания он сказал:

– Я не смог помочь даже собственной сестре, – и поднял взгляд на Ирену. – Мы же везде расклеили листовки. Мы всем сказали, что умшлагплатц – это верная смерть.

У одной из стен, накрывшись одеялами, сидели еще три исхудавших боевика.

– Ева знала, – почти шепотом сказала Ирена. Она замолчала, и слова повисли в морозном воздухе. – Сначала я думала, что она сама себя обманывает… ну, знаешь, смотрела на мир через розовые очки. Но в конце концов она все поняла. Она просто решила остаться со своими ребятами из молодежного кружка.

– Знаешь, что меня больше всего беспокоит? – Адам оставил пистолет в покое и пристально посмотрел на Ирену. – Когда я думаю про Еву, я понимаю, что у меня с ней не связано никаких хороших воспоминаний… я помню только, как она злилась и ругалась… как она спорила про оружие и бомбы.

Он снова принялся за пистолет, как ребенок, которому подарили первое охотничье ружье.

– Наверно, во всей Польше не найдешь более ухоженного оружия… – сказал он.

– Откуда он у тебя? – спросила Ирена.

– Армия Крайова. Мы теперь еврейское боевое подразделение – ЖОБ, то есть Zydowska Organizacja Bojowa. 20 октября. Эту дату надо запомнить всем школьникам. Я – командир отряда, и поэтому мне дали пистолет и десять патронов.

Адам сунул пистолет за пояс. Он развернул карту Варшавы и пометил кружочками места, где прячутся нелегалы, прозванные «дикарями», где любой родитель будет готов отдать Ирене своего ребенка.

– Про официальное гетто даже не думай, – предупредил он. – Там верят, что Ausweis будет защищать их вечно. Они снова получили квартиры… на десять душ комнату… Конечно, это – самообман, но им так легче…

Адам достал еще одну карту.

– Ходить придется через канализацию. – Он поднял над нарисованной от руки схемой канализационных магистралей карбидную лампу с жужжащим синим огоньком. – Я познакомлю тебя с человеком, который знает всю систему как свои пять пальцев. Тариф – 50 злотых с человека. По нынешним условиям плата весьма умеренная. И ему можно верить. Он уже много месяцев помогает нам транспортировать оружие, патроны, продукты, водит в гетто и на ту сторону наших бойцов и агентов.

Да, дешево, но где же взять эти деньги? На карте уже и так слишком много карандашных кружочков, а куда направлять спасенных детей? Хорошо, если удастся спасти каждого двадцатого… Ирена свернула карту и спрятала ее в двойном дне своей медицинской сумки.

Выходя из гетто, она вдруг поняла, что оккупация закончилась и началась война.

Date: 2015-09-22; view: 337; Нарушение авторских прав