Ноября 1975 года. Заканчивается установка света

Заканчивается установка света. Помощник режиссера командует монтировщиками. По

сигналу распахиваются куски холщового задника. И впечатление, будто обнажается

лошадиная плоть. «Вглядитесь внимательно, видите, плоть эта состоит из роз. А знаете —

почему розы? Понимаете, мы ищем Рай. Лошадиный рай», — говорит Кочергин.

Г.А. Розенцвейг здесь?

РОЗЕНЦВЕЙГ. Здесь, Георгий Александрович, здравствуйте.

Г.А. Доброе утро, Сенечка, как прошла запись, продуктивно?

РОЗЕНЦВЕЙГ. Черновой вариант сделали, но потом придется переписать.

Г.А. Перепишем-перепишем, главное, что сегодня есть рабочий вариант.

Миша Волков и Валя Ковель! Вы не могли бы спуститься ко мне со сцены? Не хочется с утра кричать через весь зал. Знаете, что меня не устраивает в сцене с Князем? Открытый конфликт. Отсутствует светский этикет. Вы не скрываете своего отношения к Князю, неприязни, и вам не важно, заметит это Князь или нет? Отсюда вытекает лобовое, как правило, неинтересное столкновение... Вам важно скорей от него избавиться и все! Я это понимаю с первой минуты, и далее скука. Вы упрощаете свою жизнь. Зачем? Лобовое столкновение никогда не дает глубины характеров. Вот и вы подтверждаете правило, лишая себя возможности сыграть слой светского воспитания! А попробуйте не торопиться...

¶КОВЕЛЬ. Я поняла, Георгий Александрович, высокий ритм...

Г.А. Да, при медленном темпе. Надо проявить отношение к Князю не в прямом напоре на него, а во внутреннем монологе, в переглядках, поворотах. Причем все обстоятельства остаются: и то, что он надоел, и то, что в старческом маразме...

КОВЕЛЬ. И то, что довел меня своими ухаживаниями.

Г.А. Да, но вы должны преодолевать эти препятствия в пределах светской воспитанности.

КОВЕЛЬ. И еще мне кажется, что у таких хозяев лакей должен быть полной противоположностью Феофану. Он все понимает, все видит, слышит, но в критические моменты даже бровью не поведет.

Г.А. Правильно. Мироненко здесь? Спуститесь сюда, пожалуйста. Если Феофан был, по словам Холстомера, копией своего господина, то здесь вы должны создать полный контраст поведению своих хозяев. Они изнемогают в обществе Князя. Фриц это видит, но нем, как рыба. Хитрый, все понимающий, вышколенный немец, который нюхом чувствует, когда кивнуть, когда подскочить и что-то сделать, а когда молча, как статуя, стоять.

КОВЕЛЬ. Деловой человек.

ВОЛКОВ. Своего рода Штольц.

Г.А. Тогда у Серпуховского будет лишний повод сказать: как вы живете? Вы не знаете, как надо жить! Надо получать удовольствие от жизни, а не быть такими сухарями, для которых самое важное — дела и деньги.

ВОЛКОВ. Так может сразу задать Фрица? Пусть он вместо Конюшего выводит Князя?!

Г.А. Правильно! Миша Данилов! Князя будет выводить Фриц, а не вы. Нужно, чтобы он с самого начала был задан в сцене. Да и по жизни это вернее. За Князем ухаживает лакей хозяина, а не Конюший.

ДАНИЛОВ. Пожалуйста, я не в обиде.

Г.А. Тем лучше. Начнем.

Поддерживаемый Фрицем, выходит Князь.

{Басилашвили.) Все-таки, несмотря на то, что Князь дряхлый, в нем есть еще врожденная стать. Увидел лошадей и воспрял духом! Освободитесь от Фрица. Прочь, дальше я иду сам.

Стоп! Мишу Данилова освободили от проводов Князя, он растерялся и невразумительно стоит. Займите место у столба перед колоколом.

Бобринский показывает Князю лучших лошадей. Первую из лошадок играет Елена Алексеева.

Стоп! (Данилову.) Вы ведете лошадь, а расстояние от руки до Лены Алексеевой все время меняется. Почему?

ЗАБЛУДОВСКИЙ. У нас же уздечки, Георгий Александрович, а сегодня мы без костюмов. Вы сами разрешили не надевать.

Г.А. Костюмы можно не надевать, а уздечки обязательно.

(Алексеевой.) Я прошу вас использовать в танце все пространство. Пойдите вдоль мужского ряда, а потом по авансцене к столбу.

Бобринский приказывает Фрицу принести сигары для Князя.

(Мироненко.) Медлительность не годится, Юзеф. Вышел, вернулся, и все быстро, четко.

МИРОНЕНКО. Может, мне принести сигары, дать коробку Князю и отойти в сторону, ждать дальнейших приказаний?

Г.А. Хорошо, правильно. Давайте еще раз с выхода Князя.

ЛЕБЕДЕВ. У Толстого написано: при появлении нового человека кобылы оживились. А у нас, к сожалению, полное спокойствие. Я рассказал табуну о Князе. Вспомнит он меня или нет, узнает или не узнает — это может волновать не только меня?!

Г.А. Евгений Алексеевич прав, учтите, пожалуйста, его замечание.

Выход Князя.

(Оркестру.) А нельзя ли сделать рэтэню? На выходе Князя растянуть музыку, а, как только Князь освободится от Фрица, остановите ее совсем.

¶ {Басилашвили.) Олег, поблагодарите Фрица... Нет, поблагодарите его, как лакея. Помните, как Хмелев здоровался с нижестоящими в «Анне Карениной»? Вялой кистью руки слегка махните ему. Увидел, что лошади смотрят на вас, воспрял духом, выпрямился, и оркестр заиграл марш.

Выход первой кобылки.

(Алексеевой.) А нельзя ли в центре сцены сделать пируэт? Не зря же вас учили в балетной школе?

(Мироненко.) Плохо стоите, Юзеф. Найдите комбинацию высшей угодливости при сохранении человеческого достоинства. Фриц и аристократ, и лакей.

Князь неожиданно засыпает. Бобринский пытается остановить оркестр, но тот продолжает

играть.

Стоп! А почему оркестр не остановился? РОЗЕНЦВЕЙГ. Миша Волков не дал сигнал. ВОЛКОВ. Кто не дал? Я махнул рукой. РОЗЕНЦВЕЙГ. Это не сигнал. Надо вот так. (Показывает.) Г.А. Еще раз.

ВОЛКОВ. Но как мне остановить оркестр? Семен Ефимович хочет как-то вот так. Но ведь я не дирижер?

Г.А. У вас платок в руках. Вы им вытирали губы. Вот платочком и махните оркестру. ВОЛКОВ. Но как махнуть, чтобы оркестр замолк? Г.А. Платочком можно как угодно. Они догадаются.

Бобринский по-немецки отдает сигнал Фрицу.

(Волкову.) Не надо нажимать на слова, демонстрируя хорошее знание немецкого. Легко, быстро, пробросом. Все равно в зале девяносто девять процентов зрителей ничего не поймет. ВОЛКОВ. А один процент? Г.А. А для одного процента вы должны идеально чисто сказать.

Второго жеребца играет Владимир Козлов. Во время показа Князь на него не смотрит.

(Волкову.) Хотели что-то сказать, но увидели, что Князь смотрит на Холстомера. Перейдите вокруг кресла, попадите в поле зрения Серпуховского и повторите, показывая на жеребца: «Вот этого, Князь, я у Воейкова купил».

Мари приглашает гостя и мужа к столу.

(Басилашвили.) Мари позвала вас, но еще до поворота к ней должна быть реакция на ее голос: «Матье!». И обернувшись: «О, пардон, Мари». Замялся, закашлялся, мол, черт возьми, бывает же такое, причудилось.

(Оркестру.) И снова заиграли. Надо же загладить недоразумение.

(Волкову.) Ушла Мари, и у вас должен быть не пустой переход, а размышление на музыке. Подошли к Князю, прервали оркестр и начали интимный разговор: «Ты нынче пьешь, Князь? Отчего?»

(Басилашвили.) «Пить не начинал! Но и не бросал!!» Выплеск! А потом впал в прострацию.

(Хору.) Присядьте на станок, пока мы работаем над диалогом.

На протяжении этой и предыдущих репетиций в сценах, где занят Хор, актеры среднего
поколения и молодые артисты ни репликами, ни своим видом не давали понять Георгию
Александровичу, как тяжело им порой стоять часами, не двигаясь, не мешая тем, кто
ведет диалоги на первом плане. При повторениях сцен, Хор-табун тут оке включался в
действие, причем с той степенью отдачи, которая, казалось бы, возможна только со
свежими силами. А когда вновь и вновь Георгий Александрович останавливал актеров и
выстраивал диалог, Хор-табун снова старался бесшумно стоять, тем самым как бы
помогая актерам и режиссеру в создании наилучшей творческой атмосферы. И чем
старательней это делалось, чем более увлекался Георгий Александрович сценой, тем чаще
забывал об участниках Хора. И иногда, как и сейчас, предчувствуя длительную

разработку куска, но, не имея возможности отпустить Хор-табун за кулисы (а вдруг

¶ пойдет сцена, надо же сразу подхватить/), Георгий Александрович разрешает участникам Хора сесть на станок, и они с благодарностью принимают это предложение.

(Басилашвили.) «У меня тоже был такой пегий». «Пегий» — подчеркните.

БАСИЛАШВИЛИ. Но я его звал «Пестрый».

Г.А. А остальные — «Пегий». Мол, ничего не поделаешь, для других он остался «Пегим». Пусть будет «Пегий»... Князь просит Бобринского показать лучшую из лошадей. Но пока Боб-ринский собирался это сделать, Князь заснул, а проснувшись, стал кричать на Бобринского.

Нет, Олег, не рассердился! Что он может показать — этот торгаш, скупой человек, который никогда не поймет, что такое страсть? На музыке, во время сна, не надо отдыхать! Набирайте, копите этот процесс, чтобы, проснувшись, взорваться!

БАСИЛАШВИЛИ. Можно я сокращу текст? Некоторые фразы повторяются дважды.

Г.А. Пожалуйста, определите необходимый минимум, а мешающее можно смело убирать! «Я купил его так, без породы, без аттестата!» — То есть какая у меня была интуиция!.. Хорошо бы поначалу забыть, как звали мерина. «Это был сын Любезного Первого!» А вот как же его звали? Ударьте себя по лбу и вспомните! «Холстомер! Холсты... мерил!»

ФЕДЕРЯЕВА. Может, сначала: «Холсты... мерил!» А от этого и имя вспомнил: «Холстомер»!

Г.А. Хорошее предложение, Аллочка! Попробуем его осуществить, да, Олег Валерьянович?

(Волкову.) А почему вы в такой напряженной позиции?

ВОЛКОВ. У Князя сейчас удар будет. Я боюсь за него.

Г.А. А сыграйте наоборот. Ждите этого удара как выхода из положения. Если у Князя случится удар, вы-то тут ни при чем. Князь измочалил вас, рассказывает какие-то байки, желаемое выдает за действительное. Встаньте в безнадежную позицию и иногда поглядывайте на Фрица: «Он невозможен». Вот, заснул. Скомандуйте: «Фриц».

(Мироненко.) Строевым, но бесшумным шагом обойдите кресло, наклонитесь к спящему Князю и скажите по-немецки: «Main lieber Herr»

Мироненко никак не может запомнить.

ГОРСКАЯ. «Майн либер» — Ван Клиберн! Вспомни Клиберна, и все получится.

Мироненко, как мог, произнес. Князь проснулся, увидел его и сказал: «Феофан?»

Г.А. (Мироненко.) Повторите, выговаривая по буквам: «Феофан?»

(Басилашвили.) А если не поверить, что это не Феофан? Пощекочите слугу пальцем в живот и напомните: «Пейте шампань, мадам, ситро жоли!» И посмейтесь: «Ха-ха-ха-ха!» Нет, Олег, «ситро жори» — это пусть Феофан говорит, ему можно, но вы только: «Ситро жоли!»

(Волкову.). Добавьте в обращении к Князю: «Мон шер, мон шер, какой это Феофан? Это же мой слуга — Фриц!» То есть, дорогой, придите, наконец, в себя.

(Мироненко.) Вы должны быть шокированы. Вас пальцем в живот тычат.

(Басилашвили.) Не Феофан? Фриц? Да, все смешалось.

БАСИЛАШВИЛИ. Нужно ли мне извиняться перед Фрицем?

Г.А. Не надо. Ошибка помогает вам вспомнить своего кучера. Этим и живите.

(Ковель.) Во время монолога Князя выходите приглашать к чаю. Не останавливайтесь, пройдите вокруг столба, протяните локоть Волкову. Он, сказав: «Нам пора», — уведет вас.

(Мироненко.) Смотрите, князь хочет встать. Это должно вас обнадежить. Помогите ему! Быстро, быстро.

(Басилашвили.) Все-таки как похож этот старый мерин на Холстомера! Только подойдя, скажите лошади: «Как я устал жить». И вы, Олег, положите голову на плечо Холстомера. Вот, оба голову положили и постойте так. А теперь отстраните его, Олег! «Но, но, но, но!» И пальцем погрозите! Все-таки не получается пластика человека, который так плохо ходит, что его приходится поддерживать.

БАСИЛАШВИЛИ. Но ведь я еще держусь?!

Г.А. Да, держитесь, пока есть силы, но уж если повис, то совсем. Когда Фриц вас поддерживает, сникните, обмякните. Вот каков Серпуховской на самом деле!

¶

КТО-ТО ИЗ АКТЕРОВ. А нужно ли высказывание Толстого о старости повторять в адрес Серпуховского?

И разгорается спор. Лебедев предлагает сказать текст как размышление о старости в обобщенном смысле, не конкретизируя. Актеры пытаются доказать, что в таком случае авторский текст вообще не нужен. Но Г.А. поддерживает предложение Евгения Алексеевича. А на реплику одного из актеров, что фраза Толстого корява, сверкает очками и непререкаемым басом: «У Толстого нет корявых фраз/»

В центре у столба Холстомер. Возвращение к началу первого акта. Бобринский приказывает Конюху зарезать Холстомера. Конюх точит нож:, появляется Конюший.

Г.А. (Данилову.) Прогулка-прогулка, ничего не надо предрешать. И после вальяжного прохода — профессиональный жест: взял лошадь за морду и определил место, где будет резать.

ИЗОТОВ. На взмах ножа давать музыку?

Г.А. Конечно. Как договорились вчера.

Удар ножом. Вспышки света. Вспарываются куски холщового задника. Возникает обнаженная плоть, в которой угадывается натюрморт из роз. Пантомима — мгновения прожитой жизни.

Г.А. (Изотову). Громче, Юра! Не слышно в записи высокого голоса Лены Алексеевой.

(Лебедеву.) Жаль, что в пантомиме пропустил несколько хороших мест.

ЛЕБЕДЕВ. Очень медленная музыка. Трудно пристроиться к ней.

Г.А. Еще раз пантомиму, пожалуйста.

(Кутикову.). Евсей Маркович, еще раз повторяю: надо высветить лишь то пространство, которое Евгений Алексеевич использует для пантомимы. Его лицо хочу видеть особенно ярко высвеченным.

КУТИКОВ. Лицо невозможно, Георгий Александрович.

Г.А. Тогда нарушаю свой принцип и прошу вас дать два следящих прожектора, как в балете. Но чтобы лицо я видел все время!

(Хору.) На зонге «О, смертный, жизнь проходит быстро» нужны живые голоса. Надо, что ваши голоса превалировали над записью. Иначе искусственно и холодно получается, не трогает. Поставьте руки на пояс, потом на «опомнись» протяните руки вперед. И спев «опомнись», опустите. В конце зонга у всех должны быть опущены руки.

(Лебедеву и Басилашвили.) Финальные монологи ни в коем случае не торопить. Паузу заработали. Мы должны понять, что вы говорите от себя. Как в «Карьере Артуро Уи», Женя. Спокойно приведи себя в порядок, настройся и говори.

После перерыва прогон второго акта. Г.А. не останавливает актеров до монолога Холстомера

о переходе из рук в руки.

(Лебедеву.) В рассказе о старушке, купившей лошадь, важен парадокс: ездила регулярно молиться в церковь, но секла кучера. Вот этого противопоставления не получается.

Князь принимает Мари за Матье.

(Волкову.) Две ошибки, Миша. Первая. Пока Князь не вспомнил, что это Мари, а не Матье, нет основания переходить к ней. Вы просто взяли сейчас и сняли оценку Князя. Вот он вспомнил, и переход логичен. Мари, прости этого старого идиота, он невозможен. Второе. «Тебе хочется попивать?» — сейчас звучит как-то игриво. А почему? Я не понимаю. Подтекст иной: ты что, алкоголиком стал? Это опасно, голубчик, подумай о себе.

51 1

¶ Князь говорит о себе: «Размах уже не тот».

(Басилашвили.) «Размах уже кончился!» У вас не так записано? Отметьте, пожалуйста, и чтобы впредь к этому не возвращаться.

(Ковель.) Я просил вас, приглашая гостя и мужа к столу, выйти на реплику Князя. А вы опять входите со своей репликой. Это не дело.

{Волкову и Ковель.) Уходя, переглянитесь и дайте знак Фрицу: мол, займись им, мы уже больше не можем находиться в его обществе.

Холстомер и Князь положили голову друг другу на плечо.

(Лебедеву.) Погладь Князя, Женя. И, если можно, заплачь в голос! И тогда Князь очнулся: «Но, но, но, но!»

После реплик Хора про величественную, гадкую и жалкую старость.

ШВАРЦ. Сейчас получается, что бывает старость величественная, бывает гадкая — говорится Хором про Холстомера, а не про Серпуховского.

Г.А. Это должно быть сказано не про Холстомера, не про Серпуховского, а про старость вообще.

ШВАРЦ. Но Лебедев в центре сцены в позе лошади, ярко освещен?! Непроизвольно так читается.

Г.А. Олег Басилашвили, задержитесь в центре! Еще раз текст Хора.

Пусть зал решает, к кому относится старость «величественная», к кому «жалкая»...