Декабря 1975 г. Показ этапа работы над отрывками

Виктор Розов. «Затейник».

Вячеслав Г. — Сергей Сорокин.

Валерий Г. — Валентин Селищев.

Работа над отрывками из современной драматургии.

Студенты-режиссеры, занятые актерски, должны самостоятельно произвести анализ материала и показать предварительную заготовку. Раз в неделю строго по очереди отрывки курируются педагогами А. И. Кацманом и Б. Н. Сапегиным. На узловых этапах: начальном, где проверяется направление анализа; центральном, где намечается перевод анализа в сферу его воплощения; и

финальном, главном этапе доведения отрывка до законченного результата — в работу включается Г. А. Товстоногов.

ТОВСТОНОГОВ (прерывая показ). Давайте остановимся. Зря, между прочим, вы это не сделали сами. Скажите, разве не было никаких перемен? Разве с самого начала и до сего момента вы живете в одном событии?

ВЯЧЕСЛАВ Г. На мой взгляд, здесь два события: подготовка к выпивке и сама выпивка.

ТОВСТОНОГОВ. Разве этим определяется суть происходящего?.. Но, между прочим, в вашем показе особой грани между подготовкой к выпивке и самой выпивкой я не увидел. Псевдоправдивое произнесение текста по очереди — что оно дает? Вне вскрытия подлинного конфликта, столкновения, вне чередования событий? Кстати, сколько их здесь и как они называются?

ВЯЧЕСЛАВ Г. Мне кажется, три. Мы попробовали их определить, но это оказалось очень трудным делом.

ТОВСТОНОГОВ. И для нас оказалось очень трудным делом вас смотреть. Не понимаю, как вы позволяете себе играть, не обнаружив цепи событий, действий?

ВАЛЕРИЙ Г. Мы пытались это сделать, Георгий Александрович. Начинается сцена с примирения.

ТОВСТОНОГОВ. Вот вам здесь по жизни легко или трудно?

ВАЛЕРИЙ Г. Мне как Валентину Селищеву?

ТОВСТОНОГОВ. Ну, конечно!

ВАЛЕРИЙ Г. Поначалу легко.

ТОВСТОНОГОВ. Неужели? Вы же сыграли неблаговидную роль в жизни Сорокина. У вас двоих есть прошлое, которое определенным образом влияет, проявляется в настоящем. А вам легко. Вот и получается сцена, где вы разговариваете с партнером, как со случайным попутчиком в поезде, и отсутствует напряжение.

В чем заключается главное отличие жизненной правды от художественной? В том, что если в жизни мы часто можем увидеть человека отдыхающего, находящегося в полном покое, то в сценическом произведении вот такого полного покоя быть не может! Покой может быть только мнимый!

Если же вас тянет к подлинному покою, значит, вы живете неверно! Пусть это будет критерием проверки вашего существования! Раз вы спокойны, стало быть, и нам незачем следить, остается лишь слушать слова...

КАЦМАН. Которые плохо слышны.

ТОВСТОНОГОВ. А тут все взаимосвязано: нет столкновения — бормочется текст. И заканчивается то, ради чего вы пришли сюда заниматься. Да и нам лучше дома, в уютной обстановке прочесть эту пьесу.

Зачем нам необходимо вас, студентов, обучающихся на режиссерском факультете, окунуть в море актерской профессии? Чтобы вы сами на своей шкуре почувствовали, что такое бездейственная пустота! Чтобы вы, как будущие режиссеры, понимали, насколько беспомощен актер вне ощущения сути происходящего, вне целенаправленной логики действия!

Если покой по результату, то изнутри острейший конфликт! Сопротивление обстоятельств, доведенных до логического максимума! Я приводил вам недавно пример: пляж, люди, загорая, одурели от жары, перевернуться на другой бок — событие! Существование острейшее! А вы спокойны, подлинно спокойны. Нельзя себе это позволять. Вы должны сразу проанализировать, где та причина, которая позволяет вам прибывать в подобном качестве?

ВЯЧЕСЛАВ Г. Трудно определить, на чем строится наше столкновение. Мне казалось, что обстоятельство выпивки — поворотное.

ТОВСТОНОГОВ. Если б ларек был закрыт, состоялась бы ваша повторная встреча? Состоялась. Значит, наличие водки должно обострить то главное, что отсутствовало сегодня.

ВЯЧЕСЛАВ Г. Я думал, что мое действие — напиться. В событии «Выпивка».

ТОВСТОНОГОВ. Напиться? Само по себе «напиться» не может быть действием, если, конечно, не исключительное обстоятельство: соревнование — кто больше кого выпьет? Что же

главное в экспозиционном куске? В чем его существо? Ведь столкновение уже изначально, а не только тогда, когда вы вступите в область прямого открытого конфликта. Мы следим за тем, что поначалу нам кажется непонятным, постепенно разгадывая загадку ваших прошлых и настоящих отношений. И вы должны не выпускать наше внимание из русла вашей борьбы. Спокойно, вне прошлого проговорить экспозицию, на эмоциональном заводе покричать друг на друга в лобовом столкновении — это и есть то, с чем борется наша методология.

ВЯЧЕСЛАВ Г. Конечно, я задавал себе вопрос: для чего напиться? Я играл по действию «напиться», потому что до конца не уверен, виновен ли Селищев в истории с запиской?

КАЦМАН. Интуитивно Сорокин убежден в этом, только у него нет доказательств.

ТОВСТОНОГОВ. На поверхности сцены — захламленная комната, водка, килька, а на самом деле, пока мне еще непонятная, а вам предельно ясная борьба. Плохо, что вы позволяете себе играть, не зная, что вам надо делать. Мы занимаемся методологией, неужели вы не понимаете, что это методологически неверно? В таком случае воспитанный артист или бьется, как рыба о лед, и сам предлагает действие или останавливается и говорит: «Не знаю... Не понимаю... Объясните, пожалуйста».

ВЯЧЕСЛАВ Г. За время самостоятельных репетиций у нас накопилось много вопросов.

ТОВСТОНОГОВ. Много — это тоже плохо. Должен быть всего лишь один вопрос: что мне делать? Какое действие?

ВЯЧЕСЛАВ Г. Но я не могу найти, что мне делать, не определив сквозное действие роли.

КАЦМАН. Да не лукавьте, Слава! Приблизительное ощущение сквозного действия в целом у вас есть: разобраться в прошлом, восстановить истину! А вот здесь, в экспозиционном куске, на этом конкретном участке, что вы делаете? Что делает Валерий?

ВАЛЕРИЙ Г. Мне нужно создать дружескую атмосферу для того, чтобы приступить к главному: заставить Сергея признаться в своем поражении. И по тексту это сходится.

ТОВСТОНОГОВ. Ну вот! А вы говорили, что Селищев спокоен. Когда человек хочет создать дружескую атмосферу, он входит в область искусственного существования, правда? Причем, активного! Ведь когда дружеская атмосфера естественна, о ней не думаешь, она существует подсознательно... Значит, один ищет расположения, а второй?

КАЦМАН. А Сорокин поглощен, каким образом подойти к главному? То, что Селищев ищет расположения, мешает Сорокину взять сходу этот барьер. Слабому человеку, а Сорокин слабый человек, очень трудно. И чем больше Селищев пытается расположить вас к себе, тем более вам труднее найти в себе силы перейти к главному — вот действие.

ТОВСТОНОГОВ. Можно в идеале нафантазировать такую ситуацию, где Селищев будет неуязвим и никакого скандала не будет.

КАЦМАН. Вот в чем он неуязвим? Это уже другое дело. Таким образом, Сорокин хочет найти в себе силы начать разговор.

ВЯЧЕСЛАВ Г. Почему аксиома: хочу разобраться в прошлом, выяснить все до конца? А если: не хочу выяснять, не хочу разбираться? Я уже отрезал все пути и не хочу туда возвращаться! Моральная сила Сергея не в мести. Уж коли испугался тогда, сдался тогда, то и теперь молчи! Не он инициатор этой встречи. Селищеву он более необходим. Монолог Сергея должен возникнуть неожиданно для него самого. «Поганым стал». Что это? Это искренне? Может быть, это прокольная фраза? Отчего Сорокин начинает говорить? Оказывается, Селищев ничего не знал. А Сергей был уверен, что Селищев все знал. И весь монолог: открыть глаза на правду. А потом, оказывается, Селищев знал, а я, рассказывая, был шутом. Поэтому в начале сцены пью не для смелости, а уходя от разговора.

КАЦМАН. Он пьян от встречи. Ему нужно выпить, чтобы протрезветь и найти истину.

ВЯЧЕСЛАВ Г. А разве не заглушить это желание? Ведь поначалу я не хочу разговаривать. Сколько лет прошло. Да, это болит, но разбираться — значит, стать и мелким, и слабым. И бессмысленно, столько лет прошло. Зачем копаться в грязном белье? Сорокин уговаривает себя не опускаться до бесполезного копания.

Это потом из него монолог прет. Мне кажется, он давит в себе: добраться до истины... И стоит ли к ней подходить?

ТОВСТОНОГОВ. Вас соблазнила эта логика. Но, повторяю уже в который раз, вы должны научиться предвидеть результат. Ложная посылка, Слава, как показала практика — ложная! Вы даже сейчас, по-моему, не совсем понимаете, что получилось? Вы вышли на бытовую зарисовку: наливают, закусывают, пьют, а больше ничего не происходит. Я все ждал, когда вы остановитесь, а вы — если бы я вас не остановил — могли бы так спокойненько доиграть до конца. Вот смотрите, что выходит, когда сознательное загоняется в подсознание, а сознательно — ничего, кроме выпивки! Пятнадцать минут вот так, на пустом месте, вы не имеете права существовать ни как актеры, ни как режиссеры. Вы должны были сами это почувствовать и наложить себе запрет на подобное существование. Табу. Иначе беда, если не катастрофа.

ВЯЧЕСЛАВ Г. Я верю, Георгий Александрович, я просто хочу разобраться...

ТОВСТОНОГОВ. Я и пытаюсь вам помочь... Вот когда я вижу: сидят два человека, вроде бы, по-дружески разговаривают, но висит какая-то загадка... Но ничего не висело. Всем хотелось спать. Если я, зритель, вижу: сидят и пьют, если ничего, кроме визуальной стороны, нет, я засыпаю. Если разгадываю, что за этим диалогом стоит, тогда мне становится интересно. Не замечали, что процесс раскрытия загадки, интереснее, чем отгадка?

ВЯЧЕСЛАВ Г. Я искал внутренний конфликт.

ТОВСТОНОГОВ. Я не отрицаю, что у вас внутренний конфликт. Конечно, нужны качели, полюса. Конечно, борьба. С одной стороны — цель, с другой — обстоятельства. Проблема: что делаю сознательно и что мешает? На мой взгляд, Сорокин пьет не для того, чтобы заглушить, а для того, чтобы найти в себе силы для, может быть, бесполезного, ненужного, запоздалого, но так необходимого вам разговора. Он понимает, что если сегодня не наступит момент истины, больше его не будет никогда. Он хочет совершить что-то такое, что ему не позволяли долгое время. Что он делал, купив водку? Сидел, ждал, думал. Хотел выйти на тему. Готовился к тому, с чего начать? И вдруг отступил. Потом отступил еще и еще раз. И когда, казалось, разговора не будет, из него брызнул фонтан.

ВЯЧЕСЛАВ Г. Пьеса называется «Затейник». У Розова же это неспроста? Сорокин опустился. «Затейничество» вошло в его в кровь. Чувствую, что Селищев оправдывается, и заранее оправдываю его. Как готовиться? К чему? Все время одна мысль: после стольких лет начинать разговор — глупость.

ТОВСТОНОГОВ. Какая глупость, Слава? Пьеса про это. Про то, как ожило то обстоятельство, которое перевернуло вашу жизнь! Для него нет срока давности!

ВЯЧЕСЛАВ Г. Согласен! Но мне кажется, есть опасность упрощенного решения: мне бы не хотелось сыграть мстительного человека.

ТОВСТОНОГОВ. Он восстанавливает истину! Это не месть!

ВЯЧЕСЛАВ Г. Но я боюсь, что это будет выглядеть, как месть.

ТОВСТОНОГОВ. При чем тут месть? Как вы можете ему отомстить? Вы живете на разных планетах!

ВЯЧЕСЛАВ Г. Да, моя планета — «Затейник»! Это падение, но что поделаешь? Но в глубине души...

КАЦМАН. Но в глубине души Сергей хочет подняться? Хочет! И сегодня есть шанс. Вот он. Разговор необходим. Иного случая не будет! Собрался, вошел, и споткнулся. Один раз, второй. И стал вести себя унизительно! Как лакей взял сдачу!

ВЯЧЕСЛАВ Г. А это как раз для того, чтобы отрезать путь к монологу. Пусть он думает, что я лакей. В глубине души я все равно храню достоинство.

ТОВСТОНОГОВ. О чем вы говорите, Слава? Сорокин потерял достоинство и сам давно уже это понимает. И мы следим за тем, как он возвращает достоинство, весь этот отрывок. Если бы он был с достоинством, водку пить с Селищевым не стал, а сдачу швырнул бы ему в лицо!

ВАРВАРА Ш. Сергей не может этого сделать. Он знает: у него впереди разговор.

ТОВСТОНОГОВ. Знает! Может, и не хотел пить. Надо проверить. Но без водки не осмелился. Не хватило сил. Я должен видеть, как вошел человек, явно готовившийся сказать что-то

важное, но передумал. Почему Сорокин уступает? Я должен читать причины. Хочу одно, делаю другое. Сорокин все время совершает обратное тому, что ему самому хотелось бы.

Смотрите, Слава, как вас должна обезоруживать каждая реплика Селищева. То, что Сели-щев говорит о счастливом билете, сваливая все на судьбу, — все это вы пропускаете, а ведь при правильном существовании каждая его реплика является топливом, которое не только подогревает, а иногда обжигает!

А вы, Валерий, чувствуете, что предстоит что-то важное? Вот вы очень подробно играете последствие истории с невидимой нами ушедшей дамой, а главное, все, что связано с приходом Сорокина, с завязкой отношений, пропустили. А какой у вас был внутренний монолог перед приходом Сорокина?

А у вас, Слава, какой был внутренний монолог, когда вы несли сюда пол-литра?

«Скажу, скажу!» А когда вошел сюда, увидел такую обезоруживающую улыбку, такую радость на лице Селищева. Минуту назад этим пол-литром хотелось по физиономии, а сказал: «Давай тяпнем». Для вас, Валерий, эта встреча тоже имеет огромное значение. Текст: «Нам с тобой всегда было трудно», — это правда? Он подает старые отношения с выгодной для себя позиции.

ВАЛЕРИЙ Г. Перетасовывает карты.

ТОВСТОНОГОВ. Да! По вашей логике: встретились два когда-то близких знакомых, даже два друга, которым нужно поговорить. Наконец-то встретились. Был когда-то в их жизни неприятный прокол, пятно, которое нужно смыть, ликвидировать и разъехаться друзьями.

ВАЛЕРИЙ Г. Друзьями? Я хочу, чтобы он признал поражение.

ТОВСТОНОГОВ. Он и так поражен. Дальше некуда. Наоборот, идеальная цель: расстаться по-хорошему.

ВАЛЕРИЙ Г. Я потом скажу, что мог бы стереть его в порошок.

ТОВСТОНОГОВ. Это вы скажете потом. И это, действительно, правда. А сейчас вам нужно создать ту тональность встречи, которая не позволила бы выявить то, что на самом деле произошло. Искусственная экзальтация! Совсем не похоже на подлинное существование. Оно должно создавать препятствие, чтобы Сорокин не мог ничего сказать. Я должен до конца следить за тем, чья возьмет? Иначе нет борьбы.

Вы, Слава, должны войти сюда и принести монолог. Вам необходима истина. Пока ждал, прокрутилась вся жизнь. Прошлое восстановилось до мелочей, до фраз. Будто вчера все было. Вопрос один: с чего начать? А так готов. Вошел. Но осечка. Первая. Вторая. Я должен увидеть атомы. Что и когда вас сбивает? Уже даже взгляд Селищева. Улыбка. И так далее. И монолог стерся. А потом обнаружить, где и когда вы заново стали к нему готовиться.

ВАЛЕРИЙ Г. Георгий Александрович, давайте попробуем начало.

ТОВСТОНОГОВ. Ну, давайте. Что бы мне хотелось найти? Вначале мы должны видеть Селищева таким, какой он есть на самом деле. И тут должна быть незаметная, но впоследствии запомнившаяся разница. Как только проводил женщину, стал готовиться к встрече. Человеку всегда свойственно думать вперед, а не о том, что он сейчас делает. А вы думали сейчас о настоящем. Это неверно.

Чем вы, Валерий, живете до прихода Сорокина?

ВАЛЕРИЙ Г. Мне надо настроиться на главный вопрос: насколько Сергей в курсе той истории? Что он знает обо всем былом? Трудно жить с загадкой. Убийцу тянет на место убийства.

ТОВСТОНОГОВ. Нам важно, Валерий, чтобы вы по отношению к входящему были спиной. Вот вошел Сорокин — развернитесь к нему.

ВАЛЕРИЙ Г. А вы не увидите тогда улыбки.

ТОВСТОНОГОВ. А может, нам выгодно как раз не увидеть вашей улыбки!? А по лицу Сорокина догадались бы о ней. В кино я бы камеру перевел с Сорокина, увидевшего, как вы улыбаетесь, на вас.

Слава, вы вошли в неверном ритме. Вы должны войти в полной решимости начать разговор... А ну-ка, давайте по-другому. Валерий, спрячьтесь! Входите, Слава! Ну и что? Что бы вы стали делать? Вы оставили его с дамой?

ВЯЧЕСЛАВ Г. Да, сидел, ждал, когда она уйдет.

ТОВСТОНОГОВ. Где? За дверью? Сцена начинается с того, что Селищев долго смотрит ей вслед. Он бы увидел и вас.

ВЯЧЕСЛАВ Г. Нет, я был где-то далеко. Он с женщиной, хотя женат на... В общем, далеко был. Видел, как дама вышла, и, не торопясь, двинулся к себе...

ТОВСТОНОГОВ. А если осторожно войти в комнату, оглядеться? Странно. И почему бы Селищеву не подбежать сзади и не обнять Сергея? Вот! И встретьтесь глазами! Растормошите Сергея, встряхните его, заставьте увидеть вашу улыбку. Достаточно с этим отрывком. Мне важно, чтобы вы поняли, как все сложно. Мы с трудом нашли вариант начала. Если бы вы к следующему разу обнаружили таким образом первые три минуты, это было бы лучше, чем пятнадцать минут бездействия. Но хорошо, что хотя бы вы двинулись в этом направлении.

22 декабря 1975 года
А. Вампилов. «Прощание в июне»

Семен Г. — Фролов. Василий Б. — Букин.

Букин с ружьем стоит посреди двора.

Фролов (развалился на скамейке). Не понимаю, на что ты еще надеешься? Неужели ты думаешь, что она полетит с тобой на север? Она прекрасно знает, что по дороге вы забудете ее где-нибудь в кабаке. Ты и твой лучший друг Гомыра.

Букин. Я понимаю, Гриша. Ты, во что бы то ни стало, хочешь разбить молодую семью.

Фролов. Твоя песенка спета. Через месяц я посажу тебя на самолет, и мы помашем друг другу на прощание. В это время Маша будет ждать меня на вокзале. Тебя это устраивает?

Букин. Не надо, Гриша. Я впечатлительный. Возьму и выстрелю.

Фролов. Ружье тебе идет, бандит.

Букин. «Это все ландыши виноваты».

Фролов. Мародер.

Букин. «Этих ландышей целый букет».

Фролов. Жизнерадостный погромщик.

Букин. Гриша, ты хорошо воспитан и знаешь, как себя вести. Во всех случаях жизни.

Фролов. Тебе это не нравится?

Букин. Почему же? Мне нравится. Я даже тебе благодарен. Ты всегда умел вовремя остановить. Поправить. Удержать... Я тебе просто завидую. Ты — организованный человек, цельная натура. У тебя удивительный такт и большое чувство меры...

Фролов. Вот так всегда узнаешь со стороны, что ты неплохой человек.

Букин. С тобой никогда не наделаешь глупостей. В любом случае ты знаешь, как надо себя вести. Гриша, скажи, что делать, если тебе хочется выстрелить в человека?

Молчат. Игра принимает серьезный оборот. Фролов поднимается, подходит к Букину.

Вот что интересно. Ведь до этой самой минуты ты себе ничего такого и представить не мог.

Фролов. Дай сюда.

ТОВСТОНОГОВ. Я бы сказал: не получилось. Те же ошибки, что и в розовском «Затейнике». Только там — на ритмическом нуле, здесь — эмоциональный мотор. Ни событий, ни действий, наигрыш, крик.

КАЦМАН. Энергия на пустом месте.

ТОВСТОНОГОВ. В каком событии вы живете, можете сказать?

ВАСИЛИЙ Б. Подготовка к мести.

ТОВСТОНОГОВ. Что вы совершаете по действию в этой подготовке?

ВАСИЛИЙ Б. У меня намечается взрыв.

ТОВСТОНОГОВ. Взрыв? Поэтому так орали?

ВАСИЛИЙ Б. В первом куске я не орал.

ТОВСТОНОГОВ. А что вы делали?

ВАСИЛИЙ Б. Я сдерживался от взрыва.

ТОВСТОНОГОВ. Старайтесь уходить от определения действия «скрываю», «сдерживаюсь». Я не понял, почему вы взяли ружье? Какое событие было до того, как взяли? Не можете ответить? Ужасно! Как же вы могли начать действовать, не зная этого? Оговорите круги обстоятельств.

СЕМЕН Г. Вчера было распределение. У Букина — на север. У Маши — свободное. Если Маша поедет с ним, я проиграл.

ТОВСТОНОГОВ. Что по действию в первом куске?

СЕМЕН Г. Я хочу его взбесить, сознательно провоцирую, чтобы узнать, есть ли у него дополнительные сведения?

ВАСИЛИЙ Б. А я в первом куске хочу уйти от провокации.

ТОВСТОНОГОВ. И как меняются действия?

ВАСИЛИЙ Б. Фролов — победитель, я — побежденный. Сказав: «...мы помашем друг другу на прощание. В это время Маша будет ждать меня на вокзале», — Гриша открывает карты, и от этого возникает...

ТОВСТОНОГОВ. Что?

ВАСИЛИЙ Б. Унизить его, уничтожить, как личность.

ТОВСТОНОГОВ. И где возникает ружье?

ВАСИЛИЙ Б. Там, где Фролов мне говорит: «Твоя песенка спета».

ТОВСТОНОГОВ. Скажите, Сеня, не кажется ли вам, что есть момент, где Фролов не допускает, что Букин выстрелит в вас, но есть, где допускает? Где этот момент? Очень много пропускаете в восприятии друг друга, будто заранее знаете все наперед. А весь смысл сцены в том, что никакого заранее разработанного плана не было. Ничего не происходит преднамеренно. Все рождается на наших глазах... Плохо, что позволяли себе эмоционально механически существовать, а в результате, как и предыдущая пара, были на нуле. И там, и там неправда. Еще раз начните, пожалуйста.

ВАСИЛИЙ Б. Давай, как у Вампилова: ружье уже в руках.

Начали. У Букина ружье. Он молча прогуливается. Фролов, сидя на скамейке, наблюдает за ним.

ТОВСТОНОГОВ. Василий, а почему вы так долго молча гуляете? Что, у Семена первая реплика? И вы ждете ее? У кого из вас первая реплика? Или вы играете в игру: кто кого перемолчит?

СЕМЕН Г. Первая реплика моя: «Не понимаю, на что ты еще надеешься?». Но он уже с ружьем, и я наблюдаю за ним. Мне надо накопить вопрос.

ТОВСТОНОГОВ. Скажите, а вам Букин очень нужен?

СЕМЕН Г. Естественно. Он — объект. Я жду его взгляда. Мне кажется, пауза должна работать на меня. Мне выгодно его завести, увидеть его нерв и тогда спросить.

ТОВСТОНОГОВ. Правильно! Только чем вы индифферентней по отношению к Букину, тем вы скорее его заведете. А затем и выясните все, что вам нужно.

СЕМЕН Г. Но как я могу завести Букина на разговор, если он даже не смотрит на меня?

ТОВСТОНОГОВ. Не смотрит — это как раз и бесит. Букин — взбунтовавшаяся марионетка! Смотри-ка, кукла превратилась в личность!.. Говорите!.. И говоря: «Не понимаю, на что ты еще надеешься?» — не надо смотреть на Букина, так вы скорее вынуждаете его к объяснению!.. Вы правильно сказали: надо его разозлить, взбесить, чтобы расколоть. «Неужели ты думаешь, что она полетит с тобой на север?» Неправильно говорите о том, куда она полетит. Не север важен. Другое: «Неужели она с тобой полетит»? «Она прекрасно знает, что по дороге вы забудете ее где-нибудь в кабаке», — сострите. Вот тут взгляните на Букина. Как он серьезен. «Ты и твой лучший друг Гомыра», — опять плохо. Делаете ударение на Гомыре, и никому не известный Гомыра стал самым главным в этом куске. Сеня, а вы видите, что Букин задет?

СЕМЕН Г. Да.

ТОВСТОНОГОВ. Тогда не кричите, лучше его раздразнить спокойствием: «Маша будет ждать меня на вокзале». Вот, это лучше, чем белым голосом орать. Василий, и вам надо прикрыться юмором: «Ты, во что бы то ни стало, хочешь разбить молодую семью?»

ВАСИЛИЙ Б. Мне с юмором?

ТОВСТОНОГОВ. Да! Подложите: «Это не положено».

ВАСИЛИЙ Б. А где же перелом?

ТОВСТОНОГОВ. Так вот он и есть.

ВАСИЛИЙ Б. Значит, я принимаю его условия игры? Ты юморишь, и я принимаю?

ТОВСТОНОГОВ. Конечно!

ВАСИЛИЙ Б. Но мне сейчас совсем не до юмора, я уже на грани срыва!

ТОВСТОНОГОВ. И выглядите дурак дураком! Неужели вы сами не чувствуете? Разве можно серьезно говорить про «молодую семью»? Обратите внимание на оборот вампиловской фразы, у него с юмором как раз было все в порядке. «Ты во что бы то ни стало хочешь разбить молодую семью?» Это же не месткомовское собрание, где о себе вот так всерьез можно было бы сказать: «молодая семья»?! Нет, сейчас вы улыбнулись и сняли серьезность момента. Юмор не обязательно реализуется через улыбку. Если Букин способен в этот момент вот так, без напряжения, улыбаться, то ничего решительного не предстоит. Человек, пострадавший от приятеля, способного разбить молодую семью, сам способен на многое. Способен и отомстить — вот что должно за этим стоять. А у Фролова продолжение игры. Букин задет.

Что такое? Почему «Твоя песенка спета» на шепоте? Вы все время окрашиваете фразы интонациями. Будто заранее придумываете: так окрашу или так. Наиболее распространенная ошибка! Еще раз с «молодой семьи». Нет, Василий! А попробуйте полувопросом про молодую семью. Сеня: «Твоя песенка спета», — ответьте: да, точно, ты угадал мой замысел! Именно! Я твою молодую семью хочу разбить! Да, голубчик, любовь сильнее узаконенных моральных проявлений! Это фатально! Нет! Почему: «Твоя песенка спета», — три ударения? Зачем ударение на «песенке», будто вы — Кобзон? Вы же режиссер! Что за глупистика какая-то? Вы же можете просчитать: возможны три ударения, два из которых — идиотские!? Зачем же вы выбираете одно из них? «Твоя песенка спета», — подчеркните только «спета». «Спета!»

И вот начало нового события. «Не надо, Гриша. Я впечатлительный». Игрушка, палочка превратилась в оружие. А ведь могу убить. И Букин сам испугался этой своей мысли. Сеня, прежде чем сказать: «Ружье тебе идет, бандит», — отыграйте тыл, не торопитесь... Вот, правильно! Вот это надо, Фролов настолько не ожидал, что даже не думал, куда бежать в случае чего? А вы, Василий, не держите ружье, как палку, теперь это оружие. Встаньте в позицию и не двигайтесь. Вот так, Гриша, буду стоять до конца.

Ну, почему зашептали, Вася? Нет конфликта, нет столкновения, не ищете раздражитель в партнере. И тембр голоса Гриши, и выражения его лица — все должно раздражать! Вот, хорошо сжал ружье, больших усилий стоит не дать им партнеру в морду. Еще раз, возьмите повыше... Вот вы хорошо взяли ружье и сжали его, но: «ну, что ж, я понимаю, ты издеваешься, но не советую идти дальше, не играй с огнем», — вот этого нет в подтексте. А ну-ка, в шутку, а не всерьез, направьте на него ствол.

«Молчат. Игра принимает серьезный оборот. Фролов поднимается, подходит к Букину».

Неторопливо, но решительно перешел. Стоп! А если вам даже не идти сюда? Сядьте там, на камень.

СЕМЕН Г. Вот это очень хорошая мизансцена! Очень хорошая, потому что мне еще рано...

ТОВСТОНОГОВ. Мне не надо рассказывать историю болезни. Действуйте!..

Достаточно. Дальше самостоятельно. Мне больно, что вы не усвоили следующее: мало определить действие, препятствия на его пути. Необходимо выработать вкус к тщательной, подробной, методологической проработке через действие частностей, его составляющих. Это адская работа. Должно быть ощущение, что на это нужны годы. Только тогда будет толк. Итак, найти за текстом и ремарками действие, дающее предполагаемый результат. Выстроить его наиподробнейшим образом через цепь препятствий. Существовать, а не обозначать действие.

29 декабря 1975 года
Михаил Рощин. «Валентин и Валентина»

Лариса Ш. — Валентина. Владимир В. — Гусев.

КАЦМАН. «Не дать ей возразить» — не атом! Надо примитивнее: «Не дать ей открыть рот!» Действие меняется на «не люблю военных». И оценка может быть даже наигранная. Остряк, трепач, душа компаний. «Что вы знаете о военных?» — это не вопрос. Треп. Если бы она ответила «не знаю военных», было бы легко. Но у нее отец — военный. Текст красить не надо, но иногда, передразнивая, как бы читая мысли партнера, имеете на это право. Рассказ о сестре, которая жила со Славиком, — это же бестактность. Надо извиниться перед ней, проверить взглядом, пристроиться, сделать цезуру. И вам, Лариса, надо проглотить это. Одесский красавец, текст построен репризно. Здесь тот случай, когда можно купаться в тексте.

— Не хочется уходить в жаргон.

КАЦМАН. Пока это не грозит. Наоборот: «Что вы знаете о военных?» — это жаргон, а вы переводите на бытовой язык. В чем тут дело? Гусев впервые столкнулся с тем, что он не нравится. По цели должно быть: обаять, очаровать ее. В Москве для москвички он сознательно вьщает одесский диалект. «Шоб вы знали», — это присказка, а вы: «Не хочу так говорить». Отелло черный, а вы, играя Отелло, хотите быть светлым! Тогда вам вообще противопоказана эта роль. Пластинки, библиотека не просто хорошие, а уникальные. Лариса, вам надо не поощрять треп, а прекращать его. Сейчас впечатление, что вы сбежали сюда, чтобы завлечь Гусева. Она думает о Валентине.

ВЛАДИМИР В. Сцена — искушение. Я понравился Валентине.

КАЦМАН. Гусеву показалось, что он понравился. Это может быть. Но чтобы она выбирала между Валентином и вами? Нет. В этой пьесе такого быть не может. Вам показалось, что вы у нее прошли.

ВЛАДИМИР В. Что-то стало рушиться, а раньше у меня получалось.

КАЦМАН. Откуда вы знаете? Кто вам сказал?

ВЛАДИМИР В. Чувствовал, получал удовольствие.

КАЦМАН. Удовольствие должны получать зрители. Запомните закон: если вы понравились себе тем, как сыграли, следовательно, вы плохо играли. Надо помнить, как сыграл партнер.

Не скисайте от моих замечаний. Замечания мешают дилетантам. Потому что они дорожат самочувствием. О самочувствии не надо думать. Отказавшись от предыдущего самочувствия, можно приобрести новое, более глубокое. Надо думать о действии, об обстоятельствах. Не прибавляйте после каждой фразы «Валечка». Ну, что вы делаете выдох и идете на страшную работу? Монолог о хлопцах — ничего не врет. «Армия — не карусель с лошадками» — это кого-то посадил на гауптвахту, кого-то довел до трибунала, но зато когда в поход... И его любят ребята, любят. Вот этот монолог произвел на нее наибольшее впечатление. Она думала: он пижон. И увидела, что в этом человеке есть что-то настоящее. И ей, и ему не нравится разврат.