Глава 6. Самое постыдное заключалось в том, что утром самым бессовестным образом я проспала

Самое постыдное заключалось в том, что утром самым бессовестным образом я проспала. Мой драгоценный супруг был в данном случае не без вины, потому что сразу по моему возвращению он – нет, вовсе не устроил мне сцену ревности, чего я всерьез опасалась, – напротив, был исключительно рад меня видеть, несмотря на столь поздний час. Еще больше он обрадовался сообщению о моих успехах в расследовании этого дела, а на предъявленный мною грязный полиэтиленовый пакет смотрел как на какую‑то святыню, бережно развернул его, тщательно стал осматривать на свет. Володька обещал непременно завтра же им заняться, отнести пакет в университетскую лабораторию, его друг Самосадный ему в этом поможет. По словам моего супруга, частицы травы на стенках вполне могли быть марихуаной, и он, Володька, знал способ абсолютно точно это определить.

Однако мой драгоценный супруг непременно, прежде чем отправиться спать, пожелал услышать подробный рассказ обо всех моих сегодняшних происшествиях, включая разбойное нападение на дороге возле проходной с похищением старой телевизионной аппаратуры Павлика и наш ночной визит на крекинг‑завод с дракой и погоней. Последним рассказом он особенно заинтересовался и все задавал мне уточняющие вопросы. Володька, между прочим, уверял, что ни сернистый ангидрид, ни азотная кислота не используются ни в одном из технологических процессов переработки нефти, и их нахождение на территории крекинг‑завода кому угодно должно показаться по меньшей мере странным.

– Впрочем, химический завод там рядом, – добавил Володька резонно. – Своему человеку стырить оттуда все эти химикалии ничего не стоит.

Я непонимающе уставилась на него, и Володьке пришлось терпеливо объяснять мне, что расположенный в нашем городе химический завод называется «Нитрон» не просто так, а потому, что там производят азотные удобрения, те самые пресловутые нитраты, от которых как черт от ладана бегут все экологи и желающие прожить долгую и безболезненную жизнь, считая их чем‑то особенно вредным, губительным для здоровья человека. Однако на самом деле без этих нитратов ни одно растение обойтись не может. Для растений нитраты – это примерно то же, что для животного организма белки, философски пояснил мой супруг. Делают же нитраты, они же азотные удобрения, не без участия азотной кислоты. Так что на «Нитроне» этой, в общем‑то, достаточно опасной в обращении жидкости завались, и ее не воруют оттуда канистрами только потому, что в отличие от этилового спирта внутрь ее употреблять нельзя, и, таким образом, простым гражданам азотная кислота на хрен не нужна. И еще Володька разуверил меня в том, что завод «Нитрон» – то же самое, что крекинг‑завод, они только расположены рядом, буквально через дорогу, и дыр в их заборах достаточно, чтобы без проблем пронести какое угодно количество реактивов.

– Значит, – сказал Володька, – ты думаешь, что и сернистый ангидрид, и азотную кислоту протащили на крекинг‑завод тайно и потихоньку влили в цистерну с нефтью, в то время как она подавалась в реактор?

Над этим предположением супруга я так глубоко задумалась, что начала даже клевать носом от усталости. Заметивший это Володька тут же напомнил мне, что, пожалуй, пора ложиться спать и что ему завтра рано вставать, идти в университет учить студентов, аж к первой паре… Как будто не он донимал меня глупыми расспросами! Мы улеглись, и он тут же засопел, как ребенок, я же еще долго ворочилась с боку на бок, перенапряжение тяжелого дня давало о себе знать, стало причиной бессонницы. В конце концов я все‑таки уснула. Володька, впрочем, встал как положено, рано утром. Я последовала было его примеру, сварила ему кофе, отважно сидела рядом с ним, смотрела, как он завтракает, потом проводила на работу, не забыв сунуть ему в карман завернутый в газету полиэтиленовый пакет, который мы нашли вчера. Потом я присела на диван, чтобы тщательно обдумать все свои сегодняшние действия, особенно то, что я могу успеть сделать до того, как надо будет идти на похороны. Но в голову мне что‑то ничего не приходило, и я решила, что обдумывать это лучше, лежа на диване: так спокойнее, и наверняка придут в голову умные мысли. Я улеглась на диван и даже закрыла глаза, чтобы лучше сосредоточиться. Когда же я открыла их, свет, льющийся из окна, показался мне слишком ярким для раннего утра, и, глянув на часы, я обнаружила, что время уже близится к десяти. Только бы успеть к началу панихиды! Я была в ярости на собственную слабость, в отчаянии, что не успела сделать ничего путного и зря потеряла бесценное время. Но делать было нечего. Наскоро умывшись и позавтракав, я отправилась на панихиду, впрочем, не предвкушая от этого мероприятия ничего путного.

* * *

И все‑таки я не опоздала – мне повезло с транспортом. Когда я подошла к Дворцу культуры «Нефтяник», люди в темных костюмах и с сумрачными лицами стояли возле входа группами и разговаривали. Даже если бы на дворце не висел государственный трехцветный флаг с траурной ленточкой, даже если бы траурная музыка не звучала через динамики громко и прямо‑таки душераздирающе, по всему было видно, что здесь готовится траурно‑торжественное мероприятие.

В толпе людей я разглядела Щеглова. Он стоял с совершенно незнакомыми мне мужчинами и что‑то рассказывал, судя по его виду, весьма интересное и даже смешное. Я была шокирована выдержкой и цинизмом этого человека. Нужно быть последним мерзавцем, чтобы вести себя весело и непринужденно на похоронах человека, к смерти которого ты имеешь самое непосредственное отношение. Нет, не зря у Щеглова вокруг губ эти морщины, подумала я в тот момент, сразу понятно, что он негодяй. Впрочем, я заметила, что собеседники Щеглова моего ужаса перед ним не разделяют, слушают болтовню с интересом и сдержанно, соответственно обстоятельствам, но одобрительно улыбаются. Хорошо еще, что он, стоя вполоборота ко мне, меня не видел. Не испытывая большого желания снова оказаться под его опекой, я поспешила пройти во Дворец культуры.

В последний момент я вдруг вспомнила, что мы с Валерой Гурьевым договорились сегодня встретиться здесь около входа. Однако среди столпившихся вокруг мужчин Валеры совершенно точно не было: наверняка он опять опаздывал. Поэтому я решила, что Гурьев, если захочет, найдет меня, и поспешила внутрь здания, откуда доносилась скорбная похоронная музыка.

Первое, что я увидела, был огромный портрет покойного Сергея Викторовича Венглера в траурной рамке, укрепленный на стене в вестибюле. Под портретом груда живых и искусственных цветов, на вершине которой находилось нечто, краснеющее кумачовой тканью, накрытое сверху белой простыней. Конечно, Сергей Викторович лежал в закрытом гробу, дошло до меня. Я поскорее отвела глаза, чтобы не смотреть на эти цветы и на то, что было под ними. Последнее время как‑то слишком часто мне приходилось бывать на похоронах совершенно незнакомых, посторонних людей. Разумом‑то я понимала, что это необходимость и так было надо, но вот душой хотелось всего этого по возможности избежать.

Рядом с цветами выстроился ряд стульев, на которых сидели несколько женщин в черных платках. Одна из них, лица которой не было видно, казалось, совершенно раздавлена горем. Она содрогалась от рыданий, едва была в состоянии сидеть на стуле; ее поддерживали, бережно обняв за плечи, с одной стороны главный инженер крекинг‑завода Валерия Дмитриевна, с другой молодая девушка, подросток, в чертах лица которой угадывалось явное сходство с покойным. Я поняла, что это, должно быть, дочь Венглера. На тех же самых стульях, чуть поодаль от женщин, сидел молодой парень, едва ли старше двадцати лет, симпатичный, как всегда в этом возрасте: пышная копна русых волос на голове и первый мягкий пушок, пробивавшийся над верхней губой. Пожалуй, это был сын Венглера, решила я. И даже вспомнила, что мне называли его имя – Юрий – и то, что он учится в политехническом университете. Сходство его черт с отцовскими было много меньше, чем у дочери, и я подумала, что сын внешне, наверное, больше похож на мать.

В траурном зале было полно народу. Все так же, как и на улице, стояли небольшими группами и переговаривались между собой: не умолкая звучала траурная музыка, которая позволяла говорить довольно громко, отчего в зале стояло гудение человеческих голосов, имевшее, впрочем, вполне пристойный, скорбно‑торжественный характер. Оглядевшись вокруг, я вскоре заметила в одной из групп лысого управленца, он, увидев меня, испуганно уставился на меня и поспешил отвернуться в сторону: видимо, разговаривать со мной ему не хотелось. Это мне показалось обидным. В другой группе людей я разглядела красивое, правильное лицо начальника охраны крекинг‑завода. Он широко улыбнулся мне, поклонился. Золотой перстень блеснул на его пальце, напомнив мне что‑то, я не сообразила, что именно, поняла только, что нечто весьма неприятное. Однако, к огорчению своему, и здесь я не обнаружила Валеры Гурьева. Это мне очень не нравилось. Или этот тип бессовестно решил улизнуть с похоронного мероприятия, которые, это было известно всем на телевидении, Валера Гурьев терпеть не мог, несмотря на свои криминальные увлечения, или у него нашлось какое‑то еще более срочное дело, ради которого он бросил на произвол судьбы меня вместе с моим расследованием. Довольно подло с его стороны и на Валеру не похоже, но его отсутствие заставляло меня нервничать и делать самые невероятные предположения.

Сын Венглера явно скучал, и по его лицу было заметно, что он не чувствовал ни особенного потрясения от гибели родного человека, ни желания рисоваться перед людьми выражением неискренней скорби. Я заметила, что он уставился на меня во все глаза, едва только я вошла в зал, и через некоторое время, пока я осматривалась вокруг, наклонился к Валерии Дмитриевне, главному инженеру завода, и что‑то негромко сказал ей. Та посмотрела в мою сторону, кивнула, как хорошей знакомой, потом, жестом приглашая сына Венглера позаботиться пока о своей матери, встала со стула и направилась прямо ко мне.

– Спасибо, что пришли, – сказала она, протягивая руку. – Такое ужасное несчастье. Супруга Сергея Викторовича совсем раздавлена горем.

Я внимательно посмотрела на главного инженера, представляя ее на месте того, кто устроил позавчерашний взрыв. Ее сочувствие выглядело вполне искренним, что означало, что или она здесь ни при чем, и все случившееся дело рук кого‑то другого, того же Щеглова, например, или эта дама хорошо умеет притворяться и делает это специально ради меня.

– Там, на улице, Щеглов где‑то был, – снова заговорила она, так и не дождавшись моего ответа. – Если хотите, он вам все покажет…

– Да ну, зачем, – я пожала плечами. – Здесь не завод, здесь мне нечего показывать. А у Щеглова своя компания, я, знаете ли, совсем не стремлюсь в нее попасть.

Главный инженер посмотрела на меня несколько озадаченно, но ничего не сказала.

– Кстати, – осторожно начала я, – мне говорили, что вы вчера в Москву летали, делать доклад по поводу вчерашней аварии…

– Да, летала, – сказала Валерия Дмитриевна довольно сухо.

Я почувствовала, что это для нее далеко не самая приятная тема.

– Основная версия происшедшего остается прежней? – поинтересовалась я. – Ошибка аппаратчицы?

– Да, и это единственная версия, – отвечала Рогачева рассеянно.

Мне очень хотелось видеть в этой рассеянности и нежелании говорить со мной об аварии злой умысел, почти признание в том, что она знает истинные ее причины. Но, оценивая поведение и интонации ее голоса спокойно и непредвзято, я склонялась к убеждению, что причины здесь в другом. Все эти технари – люди высокомерные ничуть не менее, чем высокомерные интеллектуалы‑гуманитарии, и им не нравится, когда об их профессиональных проблемах начинает судить дилетант. Однако нравится ей это или нет, но я все‑таки решилась осторожно заикнуться про сернистый ангидрид: мне было просто интересно, как главный инженер будет на это реагировать.

– Скажите, а на вашем заводе используются в каком‑нибудь технологическом процессе сернистый ангидрид и азотная кислота?

Валерия Дмитриевна удивленно посмотрела на меня:

– Азотная кислота? Нет. С какой стати?

– И сернистый ангидрид тоже? – вежливо переспросила я. – Тогда объясните мне, пожалуйста, с какой стати на территории вашего крекинг‑завода обнаруживаются банки из‑под этих реактивов?

– Кто вам сказал, что они там обнаруживаются? – Рогачева смотрела на меня все более отчужденно.

– Вчера я их видела своими глазами в куче мусора, – ответила я, решив, что лучше не уточнять, в какое именно время дня я их там видела.

– Мало ли какой хлам валяется на территории нашего завода, – пожала плечами главный инженер. – Мусор мы, надо сказать, регулярно с территории вывозим, но, ей‑богу, не знаю, откуда он там опять берется. Кстати сказать, ваш Щеглов заведует вывозкой мусора! – добавила она, глядя на меня довольно холодно.

– Щеглов? – переспросила я, чувствуя, что мне опять становится жутко. Неужели это все устроил все‑таки Щеглов?

– Именно, – подтвердила Валерия Дмитриевна. – Вот и обращайтесь к нему с вопросами, почему он этот мусор вовремя не вывез.

В самом деле, почему? Чувствовал, знал, что у него рыльце в пуху из‑за всей этой истории, и не постарался вовремя замести следы? Или опять та самая пресловутая русская беспечность, о которой толковал мне вчера вечером Гурьев?

– Кстати, если не секрет, Валерия Дмитриевна, – снова заговорила я. – Вы сама химик по образованию? Или как?

– Нет, я не химик, – отвечала главный инженер. – Я закончила политехнический университет. А почему вы это спрашиваете?

– Жалко, что вы не химик, – не унималась я. – Тогда вам, наверное, неизвестно о существовании ПДК на сернистый ангидрид для нефти, идущей на переработку методом вакуумного гидроформинга.

То, как я бодро и без запинки выговорила этот замысловатый технический термин, произвело на Валерию Дмитриевну хорошее впечатление. Однако смысл моих слов ее явно насторожил.

– Нет, впервые про это слышу, – сказала она озабоченно. – А что, есть такая ПДК?

– Есть, – сказала я со вздохом. – И в случае ее превышения происходит взрыв, совсем как тот, от которого погиб Сергей Викторович Венглер! – Я кивнула на груду цветов под портретом в траурной рамке.

– Откуда вам это известно? – с тревогой в голосе спросила главный инженер крекинг‑завода.

– У меня муж химик, – ответила я с гордостью. – И преподает химию студентам в университете!

– Ах, в университете! – Валерия Дмитриевна презрительно рассмеялась. – Эти в университете вообще ничего не знают про настоящие технологические процессы на крекинг‑заводе. Сами посудите, они учат по учебникам, устаревшим как минимум лет на двадцать! Вот и присылают к нам своих выпускников, которые элементарных вещей о нефти и нефтепродуктах не знают. Зато рассуждают, химические формулы писать горазды!

– Между прочим, то же самое мне говорил Щеглов! – заявила я обиженно.

– И это один из немногих случаев, когда он был прав! – довольно резко перебила меня Валерия Дмитриевна. – Впрочем, – сказала она, вдруг успокаиваясь, – может быть, вы и правы. Спасибо, что сказали. Я завтра же, как только вот с этим развяжемся, – она кивнула на груду цветов под портретом Венглера, – пойду в лабораторию, побеседую там с людьми.

Рогачева умолкла, потупившись и глядя в пол, видимо, напряженно что‑то обдумывала. Значит, сказанное мной задело ее, оказалось для главного инженера информацией к размышлению. Однако, незаметно наблюдая за ней со стороны, я готова была поклясться, что ничего про сернистый ангидрид она не знала и все сообщенное мною явилось для нее полнейшим сюрпризом. Значит, решила я, к взрыву на крекинг‑заводе она не причастна? Тогда главным виновником по‑прежнему остается наш старый знакомый Щеглов? А уж как увивался вокруг меня вчера это тип! Неспроста это, ей‑богу, неспроста! Значит, он тоже что‑то от меня хотел, что‑то хотел осуществить с моей помощью!

В зале тем временем настроение заметно оживилось, народу стало больше, новые группы работников завода, женщин и мужчин самого разного возраста, подходили и подходили с улицы, в зале становилось все теснее. А Валеры Гурьева все не было! Я чувствовала нарастающее беспокойство: уж не случилось ли чего‑нибудь с нашим криминальным репортером? После вчерашнего ограбления я готова была уже поверить во все, что угодно.

Внезапно по наполненному людьми траурному залу пошло какое‑то движение. Все стали оглядываться назад, на входные двери. Вскоре через них вошли несколько мужчин солидного вида, в числе которых я узнала и директора завода Горбунова. Однако он шел немного позади какого‑то важного дядьки, постоянно пропуская его вперед. Значит, в этой группе был явно кто‑то посолиднее нашего директора, быть может, какой‑нибудь нефтяной чиновник из Москвы. Все эти важные мужчины направились было к груде цветов под портретом Венглера со скорбными физиономиями, некоторое время печально взирали на видневшееся сверху этой груды нечто красное и белое. Потом встали в ряд и тоже принялись что‑то вполголоса обсужлать. Время уже приближалось к полудню, однако траурная церемония никак не начиналась. Видимо, так было положено, устроители чего‑то выжидали.

Внезапно мне показалось, что кто‑то сзади пристально смотрит на меня. Оглянувшись, я действительно обнаружила довольно далеко от себя широкую мясистую физиономию, не сводившую с меня глаз. Впрочем, едва я обернулась, физиономия скрылась за спинами стоящих рядом. Я тоже отвернулась. Однако в следующее мгновение я снова почувствовала на себе неотрывный, давящий взгляд. Итак, за мной наблюдали, да еще так назойливо. Спрашивается, кто и зачем? От всего этого мне снова стало невыносимо жутко и страшно. Что за чертовщина происходит на этом крекинг‑заводе? Что за банда здесь орудует?

Чтобы хоть как‑то избавиться от неприятного ощущения, я решила опять заговорить с Валерией Дмитриевной, все это время стоявшей в глубокой задумчивости и не обращавшей внимания на происходящее вокруг.

– Скажите, – спросила я, поглядывая на сидящих возле груды цветов, – а что, у Венглера остались дети?

– Да, сироты, – очнувшись от задумчивости, вздохнула Рогачева, тоже глядя в их сторону. – Вон сидит Юрка, сын, умный парнишка. В политехе учится, хочет на наш завод после окончания прийти работать.

– Ну а что, дело выгодное, – сказала я, чувствуя, как мной овладевает бес иронии. – Зарплаты у вас высокие, есть возможность левого заработка. Правда, иногда несчастные случаи происходят, как с его отцом, но он‑то уж будет осторожен…

Валерия Дмитриевна вздрогнула, посмотрела на меня с нескрываемым безразличием.

– Что за вздор вы болтаете насчет левых заработков? – спросила она строго.

– Вы утверждаете, что это вздор? – Я пожала плечами. – Меня уверяли, что вовсе нет, скорее наоборот…

– Я вижу, что вы наслушались болтовни этого дурачка Щеглова. – Валерия Дмитриевна неодобрительно покачала головой. – И, наверное, верите каждому его слову.

– Верю? – удивилась я. – Да какое мне, собственно, до всего этого дело?

– Никакого? – Главный инженер посмотрела на меня недоверчиво. – А зачем тогда вы сюда пришли?

– Да вот, хочется поприсутствовать на похоронах человека, с которым вместе едва сама не погибла за компанию, – сказала я беспечно. – Вообще‑то у меня дед был, который ни одних похорон своих соседей и знакомых не пропускал, неважно, близкие с ними были отношения, не слишком близкие… Я тогда еще девчонкой была, удивлялась такой дедовой блажи, даже страшно было… А теперь, с возрастом, начинаю его понимать.

Но Рогачева посмотрела на меня еще более недоверчиво.

– А зачем тогда вчера вы снова приходили сюда? – спросила она строго. – Да еще притащили с собой всю вашу съемочную группу. Для чего вам это было нужно?

Я внутренне страшно испугалась, ожидая от нее услышать что‑то вроде: «Зачем вы лазили на наш завод этой ночью?» Но нет, Валерия Дмитриевна молчала, ожидая моего ответа и глядя на меня по‑прежнему строго и недоверчиво, и я немного успокоилась, решив, что, очевидно, про ночную вылазку она еще ничего не знает. – Мы начали готовить передачу про ваш завод, – ответила я наконец. – И нам нужно было снимать для этой передачи материал. Для этого мне понадобилась съемочная группа. Только теперь, когда у нас отняли всю нашу аппаратуру прямо возле проходной вашего завода и избили нашего оператора, ни о какой передаче речи быть не может!

– Что‑что? У вас отняли аппаратуру? – Я готова была поклясться, что изумление и даже испуг главного инженера были абсолютно искренними. – Да как же это?.. И мне никто ничего не сказал!

– А наверняка никто ничего и не знает, – ответила я. – Улица возле вашей проходной совершенно пустынная, никто нас там не видел. Милиция уже спрашивала вахтера, но тот тоже говорит, что ничего не видел, не знает…

Валерия Дмитриевна потупилась, вид ее стал куда менее уверенным в себе.

– Так что криминала на вашем заводе много, – продолжала я так же легкомысленно. – Кстати, Щеглов говорил мне, что не кто иной, как сам Сергей Викторович, авиационный керосин налево продавал. Как вы думаете, это правда?

– Что? Венглер воровал керосин? – Главный инженер завода смотрела на меня как на ненормальную. – Да вы что, спятили?

– Я только повторяю слова Щеглова, – возразила я преспокойно.

– Нашли кого слушать! – Валерия Дмитриевна состроила презрительную гримасу. – Я же говорила вам, что нельзя доверять словам этого придурка!

– Как раз придурком‑то он мне совсем не показался, – сказала я задумчиво.

– Все равно, не верьте ему! Он, кстати сказать, мне уже жаловался. Нес какую‑то чушь, будто бы Сергей Викторович самый первый жулик на нашем заводе.

– А почему вы считаете, что все это полная чушь? – невинно спросила я. – Лично я, между прочим, два дня только на вашем заводе побыла, а уже кое‑что видела!

– Вы? – Главный инженер завода заметно напряглась. – Что вы видели? Когда?

– Как раз позавчера, перед самым взрывом реактора, – преспокойно ответила я. – Там из стены пятого цеха тянется труба, по которой отводится готовый керосин, верно?

– Верно, – подтвердила Валерия Дмитриевна. – Его откачивают в специальный резервуар, откуда потом разливают по цистернам для заказчиков.

– А вы знаете, что на этой самой трубе есть такой небольшой симпатичный кран? – продолжала я иезуитским тоном. – Когда я позавчера подошла к пятому цеху, около этого крана стоял бензовоз и сливал керосин прямо из трубы себе в емкость!

Валерия Дмитриевна посмотрела на меня с недоумением, но в глазах ее мелькнула тревога. Признаюсь, ощущение одержанной победы было для меня очень приятно. Впрочем, тогда я еще не знала, что последует дальше.

Главный инженер завода стала растерянно оглядываться по сторонам, затем, отыскав кого‑то в толпе, кивком позвала подойти. К нам приблизился незнакомый лысоватый полный мужчина.

– Василий Николаевич, – сказала она, – вспомните, у нас на отводном трубопроводе из пятого цеха дополнительные патрубки есть?

– Из керосинового, что ль? – переспросил он, тем временем вальяжно разглядывая меня. – Есть, конечно.

– И кто по ним у нас керосин сливает? – Голос у Валерии Дмитриевны сделался стальным, поэтому лысоватому мужчине я от всей души не позавидовала.

– Да никто. – Василий Николаевич тем не менее оставался невозмутимо спокоен. – Он, по‑моему, заварен наглухо, этот патрубок.

– Вы уверены, что заварен? – переспросила Валерия Дмитриевна строго. – Однако поступил сигнал, что керосин через этот патрубок кто‑то все‑таки сливает!

Тут только ее собеседник заметно смутился, посмотрел удивленно сначала на своего начальника, потом на меня.

– Так это позавчера, что ли? – спросил он, пожимая плечами.

– Да, позавчера!

– Ах, это! – Он рассмеялся с видимым облегчением. – Так это Александр Николаевич Витьку Чернова туда отправил свой бензовоз налить. Ну, помните, он у нас для авиамодельного клуба покупает!

– Помню, – сказала Валерия Дмитриевна так же строго. – Только почему он прямо из трубы сливал? Чем ему основной наливной терминал не понравился?

– А, ну так там позавчера запарка была! – пояснил, смеясь, Василий Николаевич. – Приехало из вертолетного училища три керосиновоза, каждый по 15 тонн, требуют заправки, а документы у них не в порядке. И вот Александр Николаевич послал одного из них обратно в часть за документами, а остальные стояли и ждали. И тут как раз Витька со своим «ЗИЛом» приперся. Ну, он хотел было мимо них сунуться, так те так разорались, что чуть морду ему не набили, говорят, наш керосин, наша очередь. Так Александр Николаевич Витьку и послал к тому патрубку, чтобы тот потихоньку налил, пока эти олухи ждут…

– А документы на все это оформлены?

– Разумеется, Валерия Дмитриевна, какой разговор! – Василий Николаевич выглядел прямо‑таки обиженно. – Все оформлено, накладная заверена, по счету проплачено…

– Так, понятно, – сухо оборвала Валерия Дмитриевна разглагольствования своего подчиненного. – Спасибо, что все объяснили.

– А вы что, думали, там воровство? – Василий Николаевич снова усмехнулся. – Да нет, Валерия Дмитриевна, я вас уверяю…

Валерия Дмитриевна еще раз сухо кивнула, поворачиваясь к своему подчиненному боком. Наконец тот понял, что разговор окончен, и удалился. Я чувствовала, что щеки у меня горят огнем.

– Нет, нет, это ничего, все нормально, – сказала она, видя мое смущенное выражение лица. – Спасибо, что сказали. В сущности, вы правы, у нас тут все, что угодно, может быть…

– Однако, – осмелилась заметить я, – вы были так уверены, что Венглер не мог воровать. Если не секрет, почему у него такая репутация?

– Потому что это было всем известно, – сказала Валерия Дмитриевна. – Нехорошо это говорить теперь, на похоронах, но над ним весь завод смеялся из‑за его мелочной принципиальности.

– Смеялся? – немного опешила я. – Что же в этом было смешного?

– Ну, понимаете, – сказала главный инженер, потирая виски. – Тут у нас есть дополнительные ворота, через которые бензовозы на территорию завода заезжают. Все, кто имеет личный автомобиль, также имеют право беспрепятственно через эти ворота на территорию крекинг‑завода въехать. Только въехать, ничего больше! Однако, вы понимаете, они заезжают через эти ворота с пустым бензобаком, а выезжают оттуда с полным… Это как бы неписаный закон, надо только уметь не попадаться.

– Кому не попадаться? – не поняла я.

– Иногда комиссии приезжают из области, – пояснила, несколько нервничая, Валерия Дмитриевна. Казалось, она начала жалеть, что продолжила со мной разговор на эту тему. – И Михаил Евгеньевич, директор завода, теоретически, если увидит, обязательно будут взыскания…

– Но только он не видит, и никаких взысканий нет, – подытожила я. – Понятно. И что же дальше?

– Так вот, – продолжала главный инженер. – Хотя Венглер имел старую «Волгу», которой, как известно, бензина много надо, он никогда в эти ворота не заезжал, всегда заправлялся на заправке. И со всеми ругался из‑за этого воровства, обещал написать в областное правительство. Даже писал жалобу нашему директору, только этой жалобе ходу не давали. Представляете, что это был за человек? И про такого человека Щеглов говорит, что он продавал налево авиационный керосин!..

Это было сказано убежденно и очень серьезно. Впрочем, я собиралась было возразить, что все это может быть чистейшей комедией, просто умелой маскировкой для того, чтобы воровать по‑крупному, но не успела: к нам подошел Юрий, сын Венглера, украдкой, с наивным любопытством глядя на меня, и сказал, обращаясь к Рогачевой:

– Валерия Дмитриевна, извините, там панихида начинается, мы вас ждем!

– Ах да, панихида, – сказала она с печальным вздохом. – Я должна речь говорить, так что извините… Вон Щеглов вами займется.

Щеглов действительно уже подходил к нам. Я внутренне вся похолодела, чувствуя, какой ответственный для меня разговор должен сейчас состояться. Виновен Щеглов в происшедшем или нет, это я должна была постараться вытянуть из него именно теперь, потому что неизвестно, когда представится еще возможность для откровенной беседы. Между тем Щеглов с усмешкой смотрел вслед удаляющимся Валерии Дмитриевне и сыну Венглера, не скрывая своего иронического отношения к ним. Я же в этот момент снова почувствовала на себе чей‑то тяжелый взгляд. И, обернувшись, снова увидела пухлую, мясистую физиономию. На этот раз ее обладатель был уже довольно близко от меня и смотрел не сзади, а сбоку. Я чувствовала, что у меня внутри все холодеет от такой неслыханной наглости этих бандитов. Щеглов тем временем, проводив взглядом прежних моих собеседников, повернулся ко мне.

– Вас, я смотрю, уже обработали, – нахально заявил он. – Рассказали, каким покойный был замечательным, порядочным, принципиальным человеком.

– Рассказали, – не стала отказываться я.

– И про то, что он на заправках заправлялся, тогда как все остальные на родном заводе, – тоже?

– И про это, – подтвердила я.

– Ну, тогда вам уже достаточно навешали лапши на уши, мне тут делать абсолютно нечего! – И он снова ухмыльнулся.

– Что‑то вы слишком веселы для сегодняшнего печального мероприятия, – заметила я. – Почему, если не секрет? Неужели Сергея Викторовича не жалко?

– Жалко? – Щеглов скорчил насмешливую гримасу. – Скажете же такое – жалко! Впрочем, – он вдруг серьезно кивнул, – вы правы, мне Венглера не жалко, а от всего здесь происходящего попросту очень смешно.

– У вас своеобразное чувство юмора, – заметила я.

– Может быть, – согласился Щеглов. – Но с другой стороны, как же мне не смеяться? Собрались солидные мужики, вон даже из Москвы чиновник приперся! Все с самым серьезным видом говорят о том, какой кристальной честности и высоких нравственных качеств был покойный. Вон послушайте!

Действительно, взгромоздившийся на трибуну толстый директор завода как раз произносил эти самые слова. Щеглов слушал все это с презрительной гримасой.

– А разве это не правда? – поинтересовалась я. – Разве Венглер не был человеком высокой порядочности?

– Ну, вы видели позавчера, – сказал Щеглов, – как керосин прямо из трубы налево откачивают. И это только верхушка айсберга! Про настоящий его бизнес только несколько человек на заводе знают!

– Вы в их числе?

Он обернулся, усмехаясь, пристально посмотрел на меня.

– Нет, какое там! Я маленький человек на птичьих правах, сегодня я здесь, завтра меня отсюда выперли. Меня солидные люди в долю брать не хотят.

– А мне вы сказали, что вы – заместитель главного инженера по какой‑то там части, – возразила я. – По‑моему, не так уж мало…

– Да? По‑вашему, это много? – Он вдруг стал серьезным, придвинулся ко мне вплотную, и я вдруг ощутила, что сегодня с утра он уже попил пивка. – А вы знаете, сколько, собственно, заместителей у нашего главного инженера? Знаете, какая у каждого из нас зарплата?

– Что, маленькая? – с невинным видом поинтересовалась я.

– У нас только вчерашнему выпускнику политеха, как только он оттуда приходит, дают должность простого инженера. А как он проработает на заводе три года, его сразу повышают в должности, назначают заместителем, подзаместителем, придумывают еще какую‑нибудь хренотень…

– А вы сколько лет проработали на заводе?

– Да вот уже лет семь будет, – ответил Щеглов, глядя в сторону трибуны, где теперь говорила траурную речь главный инженер крекинг‑завода. – Уже семь лет? – удивилась я. – И до сих пор вас своим не считают?

– Ну, вы видели. – Щеглов пожал плечами, кивая в сторону стоящего у трибуны заводского начальства. – Только что видели, как наша Валерия повернулась и ушла, прежде чем я успел подойти? Лишь бы только не здороваться со мной!

Щеглов досадливо скривил губы. Я могла думать о нем что угодно, однако то, что он сейчас мне рассказал, было чистой правдой: я своими глазами видела презрительное отношение к Щеглову Валерии Дмитриевны. Поэтому у меня вдруг мелькнула мысль: а может быть, Щеглов как раз и есть тот человек, которому в данной ситуации можно довериться? Раз Валера Гурьев все равно куда‑то пропал и, как добраться до арестованной аппаратчицы Наташи Шутовой, я понятия не имела…

– Послушайте, – сказала я. – А вы по‑прежнему убеждены, что взрыв реактора произошел по естественным причинам?

– Ой, не надо про это! – с досадой отмахнулся от меня Щеглов. – Не начинайте все снова! Вчера вы меня уже достали этими рассказами про сернистый ангидрид, который в реакторе взрывается не хуже тротила!

Я опешила от неожиданной грубости Щеглова. Подозрения в том, что все это устроил Щеглов, заговорили в моей душе с прежней силой.

– Я, между прочим, вчера к Оксанке ходил, спрашивал про этот сернистый ангидрид, – продолжал Щеглов. – Она говорит, правда, такая ПДК существует, но в данном случае она не имеет смысла, там такой сорт нефти перегоняли, где его почти нет.

– Она что, показывала вам химический анализ партии? – поинтересовалась я.

– Да, показывала, – Щеглов согласился. – И не только анализ. Еще справочник какой‑то доставала, там сказано, что бакинская нефть практически не растворяет сернистый ангидрид.

– Это была бакинская нефть, которая взорвалась в реакторе? – переспросила я.

– Конечно, – подтвердил Щеглов. – Усть‑Катымское месторождение.

– А вы случайно не знаете, – продолжала я, – откуда прибыли те восемь цистерн, что перегоняли на керосин вчера?

– А, эти, – Щеглов кивнул. – Эти прибыли из Чечни, я совершенно точно знаю. Я даже специально смотрел, там прямо на бочках видны следы от пуль! Представляете?

Он сообщил это с какой‑то совершенно мальчишеской гордостью. А я во все глаза смотрела на него и никак не могла понять: он про пакеты, что приехали из Чечни вместе с нефтью, не имеет никакого понятия? Или в этих пакетах правда какой‑нибудь совершенно безобидный порошок, а вовсе не наркотики?

– А кто еще знал, что эти цистерны прибыли из Чечни? – спросила я.

– Да кто угодно, – Щеглов дернул плечом. – Вообще‑то мы часто оттуда нефть получаем, у нас на заводе все про это знают, и никто особого значения этому не придает.

– Все знают? – с сомнением посмотрела я на него. – И простые рабочие тоже, которых я видела там, на очистных сооружениях?

– Ну, эти нет, – Щеглов усмехнулся. – А вот лаборантка Оксана про это знает, хотя, в принципе, ей про это знать ни к чему!

– Оксана? – переспросила я. – Между прочим, эта Оксана говорила про вас, что вы балбес. Вы случайно не в курсе, что это она о вас так неласково?

– Папашка ее баламутил, – отвечал небрежно Щеглов. – У нее папашка крутой был, Шумков Николай Егорович, важный чиновник здесь. Он меня терпеть не мог и ей все на мозги капал: не связывайся ты с этим да не связывайся!

– А она что, с вами связывалась?

– Ну так мы же с ней встречались одно время! – Щеглов осклабился с довольным видом. – Правда, недолго, потом ее у меня этот Генка Мальцев отбил. Вон он, кстати сказать, стоит, смотрит на нас.

И Щеглов кивнул куда‑то в сторону: там я увидела смотрящего на нас не кого‑нибудь, а начальника охраны крекинг‑завода. На его красивом, с правильными чертами лице застыла обычная улыбка, не совсем соответствующая печальному поводу, по которому мы все здесь собрались. Машинально начальник охраны поднял руку к голове, и на его пальце блеснул большой золотой перстень с печаткой.

– А что, начальник охраны вашего завода Геннадий Мальцев? – спросила я.

– Ну да, а что? – Щеглов глянул на меня подозрительно. – Вы что, с ним знакомы?

– Он подходил к нам позавчера, еще до взрыва, – отвечала я. – Неужели забыли?

– Ах да, точно, подходил, – кивнул Щеглов удовлетворенно. – А то я уж подумал было, что он уже и за вами приударил.

– Я что‑то не поняла, – сказала я. – Почему же Оксана считает вас балбесом? Что вы такого ей сделали?

– Да ну ее на хрен! – Щеглов с досадой отмахнулся. – Она сама дурочка. Не знает, чего хочет. Сначала встречалась со мной, потом потащилась за Генкой, а он с ней побаловался немного и бросил. И тогда она на меня обиделась. Представляете? Генка ее бросил, а обиделась она на меня!

Я рассеянно кивнула. Вся эта история с несчастной любовью Щеглова меня совершенно не интересовала.

– А сегодня, – продолжал Щеглов, – зашел я туда, в лабораторию, смотрю, они снова сидят с Генкой вместе, как два голубка, только что не воркуют. Из‑за этого типа я еле уговорил Оксанку мне файлы открыть, посмотреть, что там насчет партии нефти, которая позавчера в реакторе взорвалась.

– Однако, как я поняла, вы всем этим очень заинтересовались, – заметила я.

– А вы? – нагло переспросил Щеглов. – Вы, скажете, просто так сюда приволоклись? Чего ради вы для этой Наташки стараетесь?

– Мне Наташа Шутова жизнь спасла!

– А я сам чуть не угробился! – нервно повысил голос Щеглов. – Интересно было бы вывести эту шайку на чистую воду. Если бы только ваша версия оказалась верна и это правда была левая партия нефти, прошедшая мимо лаборатории. Но куда там! Все везде оформлено, запротоколировано, акты анализа составлены, везде все чисто. Или они в лаборатории тоже на эту банду работают?

– Если они работают на банду, – предположила я, – тогда бы они своевременно сделали анализ, и взрыва никакого не было бы.

– Верно! – воскликнул Щеглов, глядя на меня ошарашенно. – Почему же тогда эта хренотень взорвалась?

Я молча пожала плечами. Поведение Щеглова меня ставило в совершеннейший тупик. Я не могла поверить, что можно так искренне разыгрывать участие, заинтересованность, попытку собственного расследования обстоятельств трагедии, если ты сам был ее прямым виновником и организатором. Или это все настоящий блеф? Можно позвонить лаборантке Оксане и спросить, правда ли, что к ней вчера приходил Щеглов и задавал эти вопросы. Впрочем, скорее всего последует положительный ответ, который не будет означать ничего определенного. Не без досады я констатировала, что подцепить Щеглова никак не удается.

– Скажите, – снова заговорила я, – вы ведь утверждаете, что Венглер торговал налево авиационным керосином, так?

– Ну, утверждаю. Дальше что?

– Я думаю, на вашем заводе должна быть непременно керосиновая мафия, которая держит это дело под контролем.

– Ну а я вам чего вот уже третий день подряд вдалбливаю? – вскинулся Щеглов. – Конечно, тут работает мафия. И вон, – он кивнул в сторону группы руководства завода, стоявшей возле трибуны, – ее главные представители.

– А если так, – невозмутимо продолжала я, – может быть, здесь имела место мафиозная разборка? Венглер с кем‑то что‑то не поделил, и его убрали. Могло такое быть?

Несколько мгновений Щеглов опять смотрел на меня ошарашенно, и я не могла отделаться от ощущения, что такая мысль не приходила ему до сих пор в голову.

– Да ну, бред! – воскликнул он сердито. – Взрывать реактор? Достаточно сложно и, потом, не слишком надежно. Венглер мог и не погибнуть, как вот, например, вы или я…

Я не сводила глаз с Щеглова, чувствуя, что тот говорит искренне. Взрыв реактора и мне самой представлялся теперь крайне рискованным способом убийства. Однако Володька уверял меня, что взрыв произошел вследствие чьего‑то злого умысла. Тогда чьего? И зачем все это было нужно?

– Слушайте, девочка, – сказал вдруг пожилой рабочий, стоявший рядом со мной и внимательно заглянувший мне в глаза. – Зачем вы во всем этом копаетесь? Что вам неймется?

– Ничего мне не неймется, – пробормотала я как‑то уж совсем глупо. – Просто мы обсуждаем свои дела, и ничего больше.

И я, и Щеглов были немало шокированы тем, что наша беседа стала достоянием чужих ушей. С другой стороны, чего же мы хотели? Мы говорили далеко не шепотом, а вокруг было полно народу.

– Нет, вы вовсе не свои дела обсуждаете, – возразил рабочий спокойно, глядя на меня так же внимательно, но с доброй усмешкой. – Ты интересуешься, почему Сергей Викторович погиб, а вот этот щегол выжил, да?

Мне ничего не оставалось, как кивнуть ему в ответ.

– Так я тебе сейчас это объясню, – заявил рабочий. – Мы с Сергеем Викторовичем, когда еще молодые были, как‑то раз собрались в горы. На Кавказ, в Осетию, пешком походить. Ну, тогда в горах‑то спокойно было, не то что теперь. И вот однажды, когда мы были в походе, испортилась погода, пошел дождь, туман спустился. А мы шли по узенькой тропинке, ну, вы представляете, с одной стороны отвесная скала, с другой пропасть. Серега, он же высокий был, шел впереди, вдруг поскользнулся на каком‑то камешке и покатился вниз, в пропасть. Ну, мы в шоке, конечно, орем, кричим: «Серега, где ты, ты живой?..» В ответ тишина, только слышно, как внизу, в ущелье, ручей журчит, а что там, внизу, ничего не видно, кругом туман. И вот была у нас длинная альпинистская веревка, мы взяли обвязали ее вокруг пояса нашего проводника‑инструктора, а он был мастер спорта по альпинизму, и стали этого инструктора вниз, в это ущелье, спускать. Метров десять спускаем, вдруг услышали, он рявкнул: «Стой, нашел я его!» Минут пять мы стояли, ждали, потом слышим, инструктор кричит: «Тяни!» Ну, вытянули мы их обоих. Смотрим, Серега ободранный, весь в крови, но живой, только дрожит от страха, глаза круглые, и зубами клацает. Мы на него накинулись: что ж ты, мол, мы ж тебя звали, кричали, а ты молчок. А он: «А я ничего не помню!» И инструктор рассказывает, что нашел Сергея вцепившимся в корягу, корни сосны там из скалы торчали. Вцепился он так, что у нашего инструктора едва сил хватило ему пальцы разжать. А был он мастер спорта, наш инструктор, очень сильный человек. Потом этот инструктор объяснил нам: Сергей Викторович был из тех людей, которых опасность парализует, делает неспособными к любым действиям. Таким людям в горы ходить нельзя!

Щеглов смотрел на старого рабочего с досадой: видно было, что эта история ему хорошо известна. Я же как зачарованная не сводила взгляда с рассказчика. Внезапно мне вспомнилось что‑то очень похожее, что совсем недавно рассказывал мне Костя Шилов, и в голове моей начало проясняться.

– И многие на заводе знали про этот случай? – спросила я старого рабочего.

– Да весь завод! – вместо него со смехом отозвался Щеглов. – Кому этот папаша только не рассказывал про то, как они вдвоем с Сергеем Викторовичем по горам лазили.

Я задумалась, пытаясь понять, какое значение этот факт может иметь во всей цепи случившихся происшествий.

– Так что бросьте вы во всем этом копаться! – продолжал меж тем старый рабочий. – Кто вас об этом просит?

– Вот именно! – вдруг вскинулась я. – Кто меня об этом просит? Кто меня втянул в эту историю?

Я в упор посмотрела на Щеглова, но тот только нахально усмехнулся.

– Послушайте, – продолжала я. – Вы не ухмыляйтесь, а лучше объясните мне, почему вы меня пригласили на ваш завод! С какой стати? Зачем вам было все это нужно?

– Я? Пригласил? – Щеглов продолжал ядовито улыбаться. – Это вы что‑то путаете, барышня!

– Ничего я не путаю! – сказала я твердо. – Мой начальник Евгений Васильевич Кошелев отлично помнит, что вы представились ему и назвали свою фамилию и занимаемую должность на заводе! Так что отпираться глупо!

– Какой еще Кошелев? – искренне удивился Щеглов. – Ни с каким Кошелевым на телевидении я не разговаривал! Я разговаривал с вами, – тут Щеглов лукаво хихикнул, – но первой мне как раз позвонили вы!

– А вы? – окончательно рассердилась я. – Разве вы сначала не позвонили на телевидение? Не сказали, что хотите, чтобы телевидение сделало передачу о нелегком труде женщин на вашем заводе? Что вы непременно хотите, чтобы приехала снимать репортаж не кто‑нибудь, а именно Ирина Лебедева?

– Да вы что, в своем уме? – не выдержал и тоже вспылил Щеглов. – Я про вас до позавчерашнего дня вообще не знал, не слышал! Я ваше хреновое губернское телевидение не смотрю, потому что оно занудное!

– Так, ребята, вы бы заткнулись, а?

Мы с Щегловым оба спохватились и умолкли. Прямо рядом с нами стоял, улыбаясь по своей привычке, начальник охраны крекинг‑завода и смотрел на нас насмешливо и спокойно.

– Ты что, Щеглов, вообще совесть потерял, что ли? – говорил он негромко, но очень внушительно. – Даже директор завода попросил пойти угомонить тебя. Здесь же все‑таки похороны, а ты разорался! Стой спокойно и молчи или иди на хрен отсюда вместе с твоей бабой, если тебе так хочется поскандалить! – Начальник охраны повернулся и пошел от нас прочь.

Последние его слова были явно в мой адрес. Люди вокруг нас как‑то сразу расступились, образовав небольшое свободное пространство, словно мы были прокаженные. Старый рабочий, рассказывавший историю про то, как он с Сергеем Викторовичем ходил в горы, куда‑то исчез, скрылся за спинами стоявших. Несмотря на то что я не считала себя виноватой в случившейся неприличной сцене, тем не менее чувствовала, как отчаянно горят огнем мои щеки.

А на Щеглова замечание подействовало как ушат холодной воды. Он пристыженно умолк, притих, даже стал чуть поодаль от меня, сделал вид, что вовсе не знаком. Будто это я была виновата в том, что он разорался прямо на панихиде!

Я постаралась отвлечься от мучительного чувства стыда и осмыслить слова Щеглова, все то, что он мне наговорил. Признаться, голова у меня шла кругом. Если это не он пригласил меня на крекинг‑завод, тогда кто? И почему Кошелев так уверен, что по телефону ему звонил именно Щеглов? Может быть, Евгений Васильевич все перепутал, и ему называли вовсе не фамилию Щеглова, а какую‑то на нее очень похожую? Мало ли какие фамилии могут быть у работников этого крекинг‑завода, разве я знаю всех! Но тогда почему Кошелев твердо запомнил должность звонившего: заместитель главного инженера? Здесь‑то не могло быть совпадения! Или, может быть, Щеглов попросту все врет? Сам пригласил меня на завод для того, чтобы я стала свидетелем имеющих здесь место махинаций, а теперь отказывается от этого, хочет сделать вид, будто он здесь ни при чем? У меня вдруг возникло дикое желание задать все эти вопросы Щеглову, но тот стоял поодаль от меня с таким неприступным видом, смотрел вперед, где на трибуне, возле груды цветов выступал очередной оратор, что я никак не могла решиться снова начать разговор с ним.

Тем временем гражданская панихида подходила к концу. Последний оратор, кончив свою речь, сошел с трибуны и отошел в сторону. Какие‑то люди, похоже, служащие похоронного агентства, направились к груде цветов и стали разбирать ее. По толпе стоящих людей прошло некоторое движение, одни стали постепенно расходиться, другие поспешно направились к выходу на улицу, переговариваясь между собой, послышались чьи‑то всхлипывания и даже рыдания. Траурная музыка играла теперь особенно громко и скорбно, так что даже мне стало жутко и комок подкатил к горлу.

Щеглов незаметно и как‑то осторожно покинул меня. Я видела, как он направился к руководству завода, чтобы присоединиться к нему. Вдруг я заметила, что к Щеглову сквозь толпу протиснулся какой‑то мужчина в зеленой камуфляжной куртке, судя по его виду, только что подошедший с улицы. Я вздрогнула при виде его физиономии, сомнений не возникало: это был один из охранников крекинг‑завода, от которых мы с Костей Шиловым и Валерой Гурьевым убегали минувшей ночью. Он остановил Щеглова, взял его за руку, стал ему что‑то говорить, Щеглов рассеянно слушал и кивал. Но вдруг блуждающий взгляд охранника упал на меня, он замер с открытым ртом. Щеглов встревоженно обернулся, посмотрел на меня, потом на своего собеседника. Видно было, что он донимает охранника вопросами, и тот с готовностью на них отвечает. Мне стало до безумия жарко, голова отчаянно закружилась: не оставалось сомнений, он узнал меня! И теперь расскажет все Щеглову о нашем ночном визите на завод! Черт возьми, несмотря на наше удавшееся бегство, мы все‑таки влипли в историю!

Стоп! – сказала я сама себе. Ну, расскажет, и что дальше? Не пойман, значит, как говорится, не вор. Что они мне теперь сделают, если заветный пакет уже у Володьки в лаборатории? Это меня немного успокоило, и я не без иронии наблюдала, как разговор Щеглова и охранника становится все эмоциональнее, как их снова, второй раз уже за это утро, одернули. В ответ Щеглов посмотрел довольно злобно и ответил, судя по виду, весьма резко. Потом, видимо, махнув рукой на официальные похороны, оба стали выбираться из толпы, отправившись куда‑то прочь из зала, наверное, чтобы спокойно где‑то поговорить. Мне снова стало не по себе. О чем они там будут толковать? И непонятно, почему этот охранник обращается именно к Щеглову по поводу меня. Разве не стоит в толпе руководства крекинг‑завода начальник охраны, которому и нужно докладывать обо всех ночных происшествиях?

В это время гроб с телом покойного взяли на руки и стали выносить из зала. Плач и рыдания стали еще громче и отчаянней, мужчины вокруг меня смотрели прямо перед собой с хмурыми сосредоточенными лицами. Наконец гроб вынесли из траурного зала, и толпа людей устремилась за ним следом. Меня как‑то незаметно оттерли к стене, где я и осталась стоять и молча смотреть на происходящее. Присоединяться к толпе работников завода у меня не было ни малейшего желания.

– Простите, а ведь вы Ирина Лебедева, да? С телевидения? – услышала я рядом с собой юношеский голос.

Подняв голову, я обнаружила, что сын покойного Венглера стоит около меня и смотрит самым восторженным взглядом.

– Да, Ирина Лебедева, – подтвердила я. – А вы Юрий, сын Сергея Викторовича?

Он кивнул, приветливо улыбнулся, впрочем, его улыбка, как я могла заметить, была печальной.

– Мама вашу передачу постоянно смотрит, – сказал он, – ну, и мы вместе с ней. У вас очень хорошее ток‑шоу, почти как в Москве…

Я улыбкой поблагодарила его за комплимент моей программе.

– Мама тяжело переживает гибель Сергея Викторовича? – спросила я. Глупый, конечно, бестактный вопрос, но ничего умнее не пришло в голову.

– Очень, – лицо Юры сделалось скорбным. «Хороший парень!» – подумала я. – Плачет постоянно, никак в себя не придет…

– А ты? – поинтересовалась я. – Ты очень любил своего отца?

– Да ну, как сказать… – Он замялся, и я почувствовала, что у парня что‑то на душе, что он хотел бы, но никак не решается высказать. Раз так, подумала я, нужно ему помочь.

– Как ты считаешь, его гибель – это правда несчастный случай? – спросила я его как можно невиннее.

Сын Венглера вздрогнул, посмотрел на меня пристально, потом, нервно вздохнув, покачал головой.

– Все так говорят, – отвечал он осторожно.

– И ты тоже так считаешь?

– Я? – Он снова смущенно помялся. – Я даже не знаю. Понимаете, я ведь не просто так к вам подошел…

– Вот как? – переспросила я. – Ты что‑то хотел мне рассказать о своем отце?

– Да… – Он снова немного помолчал. – Понимаете, полгода назад я как раз третий курс в политехе заканчивал, и у меня на нашем крекинг‑заводе была производственная практика…

– Тебя распределил институт? – поинтересовалась я. – Или ты сам захотел вместе с отцом поработать?

– Сам захотел, – подтвердил юноша. – С отцом было знаете как интересно! Он все объяснял, рассказывал…

– Он был хорошим специалистом?

– Да, очень, – Юрий Венглер поспешно кивнул. – Ну, вы же слышали, что о нем говорили сегодня.

– И это все правда? – спросила я. – Твой отец был действительно порядочным, честным, принципиальным?

– Безусловно! – Он смотрел на меня чистыми, почти детскими глазами.

– И все эти чиновники разве не говорят все то, что полагается говорить в таких случаях?

– Нет, что вы! – Юрий Венглер был близок к тому, чтобы обидеться на меня. – Как вы могли такое подумать!

Я поспешно кивнула. Собственно, так и следовало ожидать, что со всех сторон я буду получать противоречивые сведения о происшедшем и о людях, причастных к этому. Теперь мне надо решать, кому верить – хлыщеватому Щеглову или этому мальчику.

– Да‑да, Юра, – поспешно проговорила я. – Вы мне что‑то хотели рассказать…

– Ну да, – сын Венглера обрадованно закивал головой. – Так вот. Дело в том, что этой весной, как раз во время моей практики, на крекинг‑заводе тоже произошел несчастный случай…

– И тоже кто‑то погиб? – заинтересованно спросила я.

– Именно! – подтвердил юноша. – Тогда погибли двое: один из руководителей завода, замдиректора по перевозкам, и рабочий.

– А как это случилось?

– Понимаете, под ними мостки провалились, когда они по очистным шли.

– По очистным? – Я вздрогнула, пораженная неприятным воспоминанием.

– Ну, конечно. Видели, они от проходной завода вдоль дороги тянутся? Над ними еще вечно пар клубится.

– Разумеется, видела, – подтвердила я, вспомнив двух работниц, закрывавших вентиль в клубах пара. – И точно было установлено, что они сами собой утонули, никто им в этом не помог?

– Не утонули, а сварились заживо в кипятке, – сказал Юрий. Я содрогнулась от ужаса. – Там, на очистных, кипяток, потому что реакторы горячим паром промывают, другим их ничем не возьмешь. Образуется водно‑нефтяная эмульсия, которая потом отстаивается, а вода многократно очищается, после чего сливается обратно в Волгу…

– Понятно, мне кто‑то уже объяснял все это, – со вздохом сказала я. – Так вы говорите, под теми двумя провалились мостки?

– Именно так.

– Следствие, эксперты‑криминалисты этим занимались? – спросила я. – Было определенно установлено, почему обрушились мостки?

– В том‑то все и дело! – воскликнул Юра Венглер. – Эксперты‑криминалисты выдали заключение, что обрушение произошло по естественным причинам. С одной стороны, мостки деревянные, им прогнить в такой агрессивной среде ничего не стоило…

– А с другой?

– А с другой, я отлично помню, как отец не раз говорил матери, за каким чертом эти двое на эти мостки посреди ночи полезли.

– Это случилось ночью? – удивленно переспросила я.

– Их нашли рано утром, да и то чисто случайно, – пояснил Юра Венглер. – Дело в том, что они оба к очистным сооружениям не имели никакого отношения, это не их дело, за очистными следить.

– И что же, у милиции насчет естественности их смерти никаких сомнений не возникло? – спросила я. – Уголовное дело по факту гибели людей вообще‑то было возбуждено?

– В том‑то и дело, что, в принципе, было, – отвечал Юра Венглер. – Вернее сказать, следователь из прокуратуры приехал, составил кучу всяких протоколов, затем сложил их в портфель и тут же уехал обратно. В качестве причины происшедшего было названо плохое состояние заводского оборудования, кого‑то тогда даже, помнится, уволили, кого‑то осудили условно.

– Мостки поставили новые, а уголовное дело закрыли, – подытожила я. – Так, да, это было?

– Именно, – подтвердил Юра Венглер. – Совсем как в этот раз. Но только мой отец тогда все повторял, что это все не просто так. У нас на крекинг‑заводе производство слишком надежное и хорошо отлаженное, ни с того ни с сего здесь ЧП не бывает. А мостки тем более просто так не проваливаются, хотя они и деревянные. Что мостки могли взять и вдруг сгнить, это полная чушь!

Я задумалась. Рассказанное Юрием могло иметь отношение и к случившемуся позавчера, как и могло быть самостоятельной разборкой. Милиции бы этим заниматься надо, подумала я с досадой, милиции, а не мне!

– И что же, по мнению твоего отца, там произошло на самом деле? – спросила я. – Кто подстроил гибель тех двоих? И за что их погубили?

– Да если бы я знал! – воскликнул Юра Венглер. – Отец сам ничего толком не мог объяснить, говорил только, что мафия на нашем заводе совсем обнаглела, шурует как хочет, ни с кем не считается…

– И твой отец решил попробовать бороться с заводской мафией? – предположила я.

– Точно не знаю, – сказал Юра задумчиво. – Мне он вообще ничего не рассказывал, а матери только изредка. Как‑то я чисто случайно стал невольным свидетелем их разговора. Мать плакала, говорила ему: «Брось, не связывайся, не твое это дело! Они тебя убьют, как Шумкова убили!»

– Шумков, это тот, что погиб полгода назад? – переспросила я, чувствуя вдруг большой интерес.

– Ну да, – мой собеседник кивнул.

– Шумков… – повторила я задумчиво. – Мне только что называли эту фамилию. Это его дочь лаборантка Оксана, верно?

– Ну конечно! – подтвердил Юра. – По нашему заводу ходили слухи, что отец ее какие‑то странные анализы просил сделать.

– Когда он ее об этом просил?

– Да не знаю, – Юра Венглер сделал неопределенный жест. – Это ведь все только слухи. А вы что, с Оксаной знакомы?

– Я вчера заходила в вашу химическую лабораторию, побеседовать с людьми, – пояснила я. – Ну, так что же сказал Сергей Викторович в ответ на жалобы твоей матери?

– Да ничего особенного, – сказал Юра Венглер. – Сказал, что он и так никуда не лезет и что это все не ее дело.

Я согласилась. Итак, получалось хуже некуда: Сергей Викторович Венглер, значит, все‑таки под кого‑то копал. Но под кого? И насколько далеко он продвинулся в этом деле? Было ли ему известно что‑нибудь более определенное по поводу царящего на крекинг‑заводе криминала?

– Слушай, Юра, твой отец какие‑нибудь конкретные имена называл? – спросила я, пристально вглядываясь в лицо юноши.

– Имена? Нет, не помню… – Сын Венглера с сомнением покачал головой.

– Кто именно из руководства завода мог иметь касательство к гибели тех двоих? – не унималась я. – Неужели он ни разу никого не назвал?

– Нет, насколько я помню, – отвечал Юра грустно.

– Но, может быть, он говорил, чем именно занимается ваша заводская мафия? – продолжала я. – Что продает, минуя налоги, авиационный керосин? Или придумали что‑то покруче?

– Это все точно знал Шумков, – очень определенно сказал Юрий. – Я отлично помню, как незадолго до своей гибели он кричал, что выведет всех на чистую воду!

– Кому именно он это кричал?

– Ну, там целая толпа из руководства стояла, – пояснил сын Венглера. – Директор, главный инженер, Щеглов, помню, тоже стоял…

– Щеглов? – переспросила я, чувствуя, как снова закрадывается в душу тревога. – Он знал об угрозах Шумкова?

– Знал, конечно, – Юра Венглер кивнул. – Щеглов, кстати сказать, первым трупы нашел, когда они в отстойнике плавали. Он же и милицию вызвал. Еле отделался потом от этих ментов. Следователь сгоряча хотел его в умышленном убийстве обвинить, стал на него собирать улики.

– Серьезно? – Я почувствовала, как у меня от волнения сильно забилось сердце. – И чем же все это кончилось?

– Да ничем, – ответил Юрий. – У Щеглова обнаружилось алиби на тот момент, когда те двое провалились в кипяток.

– Алиби? Какое?

– Одна девчонка подтвердила, что он всю ночь был с ней, – невесело сказал Юра. – Щеглов ведь еще тот бабник. Эту девчонку потом поспешили уволить за безнравственное поведение, а Щеглов страшно злился из‑за всей этой истории, милицию ругал. Говорил: «Чтобы еще раз этим ментам что‑нибудь стал рассказывать! Да пусть хоть весь завод перережут, я ничего не видел, не знаю!»

Я задумалась. Опять имя Щеглова всплыло в этой истории, да еще в таком жутком контексте! Что я теперь должна про все это думать?

– Слушай, Юра, а отец‑то твой по этому поводу что говорил? Кто, по его мнению, был виноват в гибели Шумкова?

– Нет, он ничего не говорил, – отозвался сын. – Но я совершенно точно знаю, что он собирал на кого‑то компромат!

– Компромат? – ахнула я.

– Именно, – подтвердил Юра. – У отца есть тайник в гараже.

– Да? И что там?

– Не знаю, я туда не заглядывал. – Юноша смущенно улыбнулся. – Я как‑то отца застал за тем, что он в него что‑то прятал. Отец сначала испугался, что я про его секрет узнал, а потом меня очень просил никому про тайник ничего не болтать. Говорил, если с ним что‑то на заводе случится, в несчастный случай не верить, не бывает на крекинг‑заводе просто так несчастных случаев. И с содержимым этого тайника ни в коем случае к ментам не ходить. Потому что менты все в городе купленные, самому под суд угодить можно, а всю эту мафию ничем не возьмешь!..

Он на мгновение умолк, я тоже молчала. «Мафию ничем не возьмешь», – повторила я про себя. Однако Венглер надеялся ее чем‑то все‑таки взять, иначе зачем бы ему устраивать тайник? Опасная это игра!

В этот момент траурная музыка в зале внезапно умолкла, стало неожиданно тихо и как‑то жутко. Оглянувшись, к немалому своему удивлению, мы обнаружили, что почти одни в пустом траурном зале, только несколько человек занимались уборкой помещения, кто‑то подметал пол, кто‑то, забравшись на лестницу‑стремянку, снимал со стены портрет Венглера в траурной рамке. Зал из траурного в спешном порядке переделывался в обычный. Внезапно я вздрогнула и похолодела: в одном из многочисленных выходящих в зал дверных проемов стоял человек и пристально смотрел на меня. Я поняла, что это та самая мясистая физиономия, обладатель которой следил за мной все сегодняшнее утро. Мне стало еще страшнее от мысли, что этот тип мог слышать наш с Юрой Венглером разговор. Однако в следующий момент я успокоилась: траурная музыка играла слишком громко, а этот тип находился все время слишком далеко.

– Слушай, Юра, милый мальчик! – проговорила я настойчиво, заглядывая ему в глаза. – Ты кому‑нибудь про все это говорил? Про тайник и все прочее?

– Нет, нет! – он решительно замотал головой. – Только вам… Потому что вы тележурналистка, и я слышал, что вы несколько сложных уголовных дел распутали… Я и подумал, что вы в этом деле сможете мне помочь…

– Но имей в виду, – продолжала я, – про это никто ничего не должен знать, иначе… Ты понял?

– Юра, Юрка, черт! – вдруг раздался громкий мужской голос совсем близко от нас. Он обрушился так неожиданно, что мы оба невольно вздрогнули. – Юрка! Оглох ты, что ли? Я тебя зову, зову…

К нам быстро подошел какой‑то незнакомый мне мужчина, похоже, близкий родственник или друг Венглера, судя по тому, как фамильярно он обращался с его сыном.

– Ну, ты что стоишь‑то? – проговорил с упреком мужчина, глядя в упор на Юру и словно не замечая меня. – Мы уж по автобусам расселись, готовы ехать, только тебя одного ждем. Не время теперь для флирта с девушками!

Юра, не ожидавший упрека по поводу флирта, скривил недовольную гримасу. Мужчина меж тем взял его под руку и повел прочь из траурного зала. Юноша, обернувшись, кивнул мне на прощание, приглашая следовать за собой.

Мы вышли на улицу. Вереница автобусов и дорогих частных автомашин – траурный кортеж действительно уже давно был готов тронуться в путь, но мы так увлеклись нашей беседой, что совершенно позабыли про него. Я направилась было к одному из автобусов, где вроде бы виднелись свободные места, но тут сзади меня окликнули по имени. Обернувшись, я обнаружила, что это был Валера Гурьев.

– Извини, Ирина! – сказал он, подбегая. – Раньше не мог приехать… Пойдем со мной! – И он решительно потянул меня куда‑то в сторону от автобусов.

– Подожди, подожди, ты куда меня тащишь? – изумилась я решительности Валеры. – Я собираюсь ехать на кладбище.

– Черт с ним, с кладбищем! – воскликнул Гурьев, неумолимо таща меня за собой. – Я наконец‑то договорился со следователем, он разрешил нам свидание с Шутовой в больнице при городском следственном изоляторе. Давай, Ирина, побежали скорее! Времени в обрез, надо уже ехать. Надеюсь, мы не застрянем в пробке. Это было бы совсем некстати!

Я пристально посмотрела на честное и без малейших проявлений обычного ехидства лицо Валеры Гурьева. И вдруг поняла, что мне никогда не узнать правды, действительно ли он именно на это время сумел договориться со следователем прокуратуры и как

Date: 2015-09-24; view: 264; Нарушение авторских прав