Глава 5. Валера оказался прав: сквозь кленовые заросли вела узкая, но хорошо протоптанная тропинка

Валера оказался прав: сквозь кленовые заросли вела узкая, но хорошо протоптанная тропинка. Значит, здесь явно ходят. Тропинка вскоре привела нас к дыре в заборе, через которую можно было, хотя и рискуя зацепиться, но все‑таки проникнуть на заводскую территорию. За забором тропинка стала шире, словно осмелела: видно, тут рабочие уже не боялись ходить парами. Тропинка петляла между какими‑то непонятными в сумраке ночи стальными сооружениями, где‑то что‑то клокотало, шипело, бурлило, источая разного рода нефтехимические запахи, я чувствовала, что постепенно они становились для меня привычными. Внезапно до меня дошло, что это – те же самые очистные сооружения, что я видела днем, только, так сказать, это был вид сзади. Осенняя ночь становилась все прохладнее, и над очистными сооружениями вздымались клубы пара, придавая окружающему пейзажу какой‑то жуткий, зловеще‑сказочный вид, как в американских фильмах ужасов. Ощущение призрачности, нереальности происходящего усугублялось тем, что территория крекинг‑завода была слабо освещена немногими уличными фонарями, расположенными на стоящих далеко друг от друга столбах, и нужно было внимательно смотреть себе под ноги, чтобы не споткнуться о какой‑нибудь производственный хлам, который в изобилии валялся под ногами.

– Интересно, а собаки тут есть? – спросила я, на ходу оборачиваясь к своим спутникам. – Меня удивляет, что я ни разу не слышала собачьего лая.

– Услышим еще, – пообещал Валерий. – Боюсь, что постоянная керосиновая вонь собакам весь нюх отшибет и они за пять метров человека не учуют.

– И охраны что‑то не видно, – заметил Костя. – Может быть, ее здесь и нет?

– Сидит, наверное, в сторожке и музыку слушает, – предположил Валера. – Здесь в одиночку‑то воровать глупо, канистрами бензина немного натаскаешь. Да и потом, вокруг обычных рабочих полно. Технологический цикл ведь постоянный, безостановочный, работают здесь в три смены, только руководство завода днем приходит.

Вдруг где‑то впереди нас раздался оглушительный свисток, что‑то мощно зарокотало, громыхнуло железом, заскрипело протяжно, надрывно. От неожиданности я вздрогнула, испугалась и остановилась, и мои спутники налетели на меня сзади.

– Это железнодорожные цистерны, Ирина, – пояснил Валера Гурьев. – Так что не пугайся. Вон, смотри. Видишь, вот они. Судя по грохоту, это порожняк, пустые цистерны. Их с завода обратно на станцию перегоняют.

Я посмотрела вперед и действительно разглядела мерцающие огни маневрового тепловоза, его огромную фару спереди, льющую желтый свет, несколько небольших красных огоньков по сторонам. Маневровый тащил за собой вереницу цистерн. Машинально начав считать их, я насчитала восемь штук.

– Наверное, те самые, что снимал наш Павлик, – усмехнулся Валера. – Теперь они, похоже, никого более не интересуют.

Мы свернули куда‑то за угол. Тропинка вела нас мимо каких‑то непонятных груд бесформенного металла, и вскоре мы вышли на асфальтовую дорогу. Это меня обеспокоило. Пробираться малоосвещенными задами крекинг‑завода казалось мне спокойнее и безопаснее, чем тащиться по основной дороге, где нас запросто могут увидеть. Но другой дороги, кроме этой, мы не знали. Впрочем, как оказалось, опасаться особенно было нечего: вокруг, как и днем, было пустынно, завод работал словно сам собой, без участия человека. Но не совсем без участия: вскоре нам встретились две женщины в тяжелых, похожих на балахоны комбинезонах и касках. Посмотрев на нас спокойно и дружелюбно, они прошли мимо. Мы все трое вздохнули с облегчением.

– Да уж, – прокомментировал не без ехидства Валерий. – И люди здесь доверчивые, как дети.

Мы прошли еще немного. Вдруг я замерла на месте и сказала вполголоса:

– Стойте, ребята, вот он, этот цех!

И это было правдой: громадный цех № 5, в ночном полумраке казавшийся еще необъятнее и страшнее, высился теперь в двух шагах от нас. Мысль, что чуть больше суток назад в его бетонных стенах оборвалась человеческая жизнь, наполняла меня суеверным ужасом, будто какая‑то неведомая опасность продолжала угрожать нам оттуда и сейчас.

– Стойте, ребята, давайте не пойдем туда, – предложила я. – Искать там, по‑моему, все равно нечего, тем более что мне говорили: во время работы цеха это запрещено.

– Нам вообще запрещено шататься здесь без провожатых, если уж на то пошло, – заметил Валерий. – Пойдемте, мне хочется посмотреть на то место, где все это произошло!

И, не глядя на нас, Гурьев решительным шагом направился к цеху, где накануне произошла трагедия. Мы с Костей вынуждены были последовать за ним.

Мне показалось, что внутри цех выглядит не так страшно. По‑прежнему работали оба реактора, глухо рокоча, струился по трубам керосин. В зале было сумрачно, почти темно, только наверху, где располагались аппаратные, горел свет, сквозь узкие окна‑бойницы виднелись склоненные над приборами сосредоточенные лица аппаратчиц. Мне было жутко и сладостно одновременно наблюдать эту картину напряженной работы, осознавая, что мое присутствие здесь незаконно, небезопасно и, несмотря на мое журналистское удостоверение, грозит нам всем неприятностями.

– Здесь, значит, все и произошло, – сказал Валера Гурьев задумчиво. – А это, стало быть, все, что осталось от третьего реактора, – добавил он, сравнивая развороченное взрывом бетонное основание с висящими над ним обрывками труб с двумя другими, которые работали.

Мы прошли вперед еще немного и вдруг обнаружили небольшую стальную дверь, слегка приоткрытую и как бы приглашающую войти.

– А вот это, стало быть, та самая дверь, через которую наш Павлик вышел, как он говорил, во дворик, – констатировал Валера. – Кто‑нибудь из присутствующих видит причины не последовать его примеру?

Недолго думая, мы вышли в эту дверь. И вправду оказались в небольшом дворике, окруженном с трех сторон высоченными кирпичными стенами остальных корпусов крекинг‑завода, совершенно глухими: ни единого окна не выходило на эту сторону. Только с четвертой, слева от нас, оставалось неширокое открытое пространство. При неверном свете одинокого уличного фонаря возле самой нашей двери были видны тускло поблескивающие рельсы подъездных путей, что шли через это пространство, ширина которого, как мне тогда показалось, едва‑едва позволяла вместиться одной‑единственной цистерне, так что рядом с трудом можно было протиснуться. Зато возле двери, через которую мы попали во дворик, обнаружилась небольшая ниша, и прямо из стены над нами выходило несколько толстых тяжелых шлангов, маслянисто поблескивавших в свете уличного фонаря над нашей головой.

– Похоже, что здесь перекачивают нефть из цистерн в реакторы, – сказала я, кивнув на шланги. – Вон, видите, как все в нефти перемазано!

Валера Гурьев согласно кивнул. Не только шланги, но и все кругом было заляпано, закапано нефтью, капитально замусорено какими‑то словно застывшими пузырьками, бумажками. Выглядело это все уныло и неприветливо, как, впрочем, всегда выглядят подобного рода производственные территории, по выражению моего супруга Володьки, антропогенные ландшафты.

– Вот здесь, значит, и снимал наш Павлик таинственные нефтяные цистерны, в то время как некий ядреный пролетарий доставал из них большие, перемазанные в нефти мешки, а в них пакеты поменьше, а в тех пакетах марихуана, – констатировал Валера.

– Понятно теперь, почему они не постеснялись делать это днем, – заметила я. – Смотрите, как это место идеально защищено от посторонних взглядов. С трех сторон глухие стены, с четвертой тоже закрыто цистерной, никому ничего не видно. Незачем и темноты ждать. Тем более что на этом заводе ночью так же многолюдно, как и днем.

Гурьев наклонился и поднял с земли нечто большое, темно‑коричневое, напоминающее негнущийся лист резины.

– Вот он, – сказал Валера, показывая нам то, что держал в руках. – Вот он, этот мешок. Только посмотрите, как он хитро устроен!

И стал осторожно отдирать от основной материи мешка какую‑то тонкую полупрозрачную пленку.

– Видите? – сказал он. – Этот мешок был, кроме всего прочего, одет в тонкую полиэтиленовую пленку. Предосторожность, чтоб нефть не проникла. Эти мешки из химического волокна, – он потряс тем, что держал в руках, – они же вовсе не герметичные, вода сквозь них свободно проходит, а нефть тем более.

– И как же они умудрялись все это запаковывать? – недоумевала я.

– Наверное, специальным вакуумным упаковщиком, – сказал Валера. – Не такая уж редкая штука, если честно. В любом приличном супермаркете такой обязательно стоит. И для его работы всего‑то и надо, что обычная бытовая розетка в 220 вольт, так что установить ее где угодно не составит проблем.

Я кивнула, переваривая полученную информацию. Получалось, что тот, кто все это устроил, продумал каждую мелочь.

– Так, а вот те самые небольшие пакеты, – сказал Валера, поднимая с земли один из них. – Тот же самый полиэтилен, значит, точно так же травку прямо на месте упаковывали партиями.

– Почему же он тогда порван? – спросила я. – Этот упаковочный полиэтилен что, такой непрочный?

– Он может быть порван, если в упаковщике произошли сбои, – вдруг сказал Костя Шилов. – У меня знакомый в супермаркете работает. Так он рассказывал, что их упаковщик, в принципе, нормально работает, а когда что‑то на него находит, он начинает оставлять в упаковках слишком много воздуха.

– И этот так! Точно, точно! – воскликнул Валера. – Под давлением нефти эти пакеты во время перевозки полопались, и травка просыпалась. Вот, смотрите‑ка! – Он показал нам пакет на свет. – Видите, он в нефти перемазан, а к ней часть травы пристала.

– А ты на сто процентов уверен, что это именно марихуана? – спросила я.

Валера внимательно осмотрел пакет с частицами прилипшей травы, смущенно помялся.

– Похоже, во всяком случае, – сказал он.

– Надо этот пакет с собой захватить, – решила я. – Показать его Володьке, пусть он определит, что это за трава, марихуана или, может, просто какие‑нибудь измельченные сорняки на корм скоту.

– Что мне непонятно, – задумчиво сказал Валера Гурьев, оглядываясь, – так это как им удалось предохранить мешки от всплытия в цистернах. Ведь они же должны плавать в нефти, как хрен во щах…

– Прижали чем‑нибудь, – предположил Костя Шилов. – Вон, кстати сказать, что за обрезки рельсов валяются? Очевидно, тоже в нефти перепачканные…

Приглядевшись, мы действительно обнаружили какую‑то странную груду металлолома, сваленную у края железнодорожной насыпи. Впечатление было такое, что они не просто были перемазаны в нефти, но пролежали в ней достаточно долгое время. Валера, осмотрев их, удовлетворенно кивнул, а я смотрела на все его действия и пыталась представить, насколько все это реально: заложить в нефтяные цистерны мешки с марихуаной, да еще прижать их сверху какой‑то железякой, чтобы не всплыли… Тогда много ли останется места для самой нефти? Впрочем, подумалось мне, нефтяные цистерны огромные, на несколько десятков тонн, туда много что может уместиться. А на месторождениях нефть едва ли измеряют при загрузке. Просто заливают в цистерну, видят, что она полна, значит, все готово, можно отправлять в путь. Так что это все оказалось вполне реально – перевозить наркотики таким способом…

– Слушай, Ирина, а это что за хлам? – спросил Валера, указывая куда‑то вперед, чуть дальше.

Мы направились к куче мусора, который лежал возле бетонной стены в стороне от рельсов. Валера наклонился, поднял одну из больших банок из коричневого стекла и, прочитав этикетку, тихо присвистнул.

– Смотрите‑ка. Вот это истинно по‑русски, – сказал он, протягивая стеклянную банку мне. – Сделать злое дело и даже не потрудиться замести следы!

На этикетке стояло: «Сернистый ангидрид».

– Или он здесь все‑таки применяется в каком‑нибудь технологическом процессе? – вдруг усомнился в собственных выводах Валера.

Я в ответ пожала плечами: с такими вопросами надо обращаться к моему Володьке, а не ко мне. Мы торопливо стали поднимать одну за другой стеклянные банки, которых тут, возле путей, было множество. На всех них была одна и та же надпись «Сернистый ангидрид», но вскоре Костя Шилов протянул мне точно такую же стеклянную банку, на этикетке которой я прочла: «Концентрированная азотная кислота».

– Ну? – сказал Валера торжествующе. – Какие еще нужны тебе доказательства?

Я ничего не ответила, продолжая и дальше рассматривать кучу всякого хлама, которая лежала рядом с рельсами. Света решительно не хватало, высокая кирпичная стена отбрасывала тень и закрывала и без того тускло светивший уличный фонарь. Касаться руками омерзительных, перепачканных нефтью предметов, лежащих на земле, ужасно не хотелось, но в данной ситуации это был единственный способ понять, что же это такое лежало здесь. Мои спутники делали то же самое. Мы нашли еще несколько банок из‑под химических реактивов, затем несколько больших и малых пакетов, похожих на те, что мы уже осмотрели. Они были перемазаны в нефти, и я отчетливо видела, как частицы «травки» прилипли к ним.

– Нет, это потрясающе! – сказал Валера, распрямляясь с небольшим пакетом в руках. – Или вся эта история, которой мы занимаемся, гроша ломаного не стоит, или таинственные господа мафиози и контрабандисты потрясающе беспечные и легкомысленные люди. Оставить весь этот хлам лежать на месте, да еще после того, как им стало известно, что их видели во время разгрузки товара!

– Ну, они же не могли предполагать, что мы обнаглеем настолько, что припремся на крекинг‑завод посреди ночи искать улики! – возразила я. – Кассету с видеозаписью они у нас отняли и теперь считают себя в безопасности. А это, – я кивнула на стеклянные банки и полиэтиленовые пакеты, – подождет…

Валера Гурьев, морщась от омерзения, стал сворачивать грязный, скользкий пакет так, чтобы повернуть его сухой, не испачканной нефтью стороной.

– Ну‑с, гражданин следователь? – с комичной любезностью обратился он ко мне. – Что дальше?

– Милиции показать бы все это надо, – вместо меня ответил Костя Шилов. – Пусть наш майор Белоглазов приедет сюда, посмотрит, вызовет понятых, составит протокол. Без всего этого наша с вами находка не значит ровным счетом ничего, а для закона попросту не существует. В милиции же должны и анализ содержимого пакета сделать, и определить, наркотики там были или еще что…

– Да? А как мы объясним милиции, что мы делали на крекинг‑заводе среди ночи? – возразила я. – Майора Белоглазова ты сегодня видел, помнишь, как он искал подвох и преступление в каждом нашем утверждении? Тут ничего удивительного нет, с пострадавшими они всегда так обращаются!

– Верно, Ирина, все именно так и есть! – поддержал меня Гурьев. – Мы сами должны сначала сделать анализ, а потом думать, что с этим со всем делать. С милицией надо быть крайне осторожными и идти с чистосердечным признанием в самую последнюю очередь, иначе можно влипнуть, как эта аппаратчица. Кстати, Ирина, ведь у тебя же муж химик…

Валера внезапно запнулся, застыл с приоткрытым от изумления ртом. Потому что в этот момент стальная дверь, ведущая из пятого цеха, протяжно скрипнула, отворилась, и из нее появились двое мужчин.

– Так, ребята, а вы что тут делаете?

Это было сказано спокойным, даже доброжелательным тоном, но у меня внутри вдруг все похолодело. Потому что до меня дошло, что это были не кто‑нибудь, а охранники крекинг‑завода. Несмотря на все наши предосторожности, мы все‑таки влипли!

– Бежим! – вдруг ошалело крикнул Валера Гурьев, хватая меня за руку и увлекая за собой. В другой руке он комкал найденный перепачканный в нефти полиэтиленовый пакет.

Мы побежали прямо по железнодорожным шпалам – быстро, как только я успевала в своих туфлях на высоком каблуке. Это было зверское испытание. В тот момент я очень пожалела, что, отправляясь на это мероприятие, не надела кроссовок: в них бегать от заводской охраны было бы точно намного удобнее. Впрочем, откуда же я могла знать, что все так обернется? Валера Гурьев тянул меня за собой с такой силою, что мне казалось, еще немного, и он выдернет мне руку. Но зато это неплохо помогало бежать, собственными усилиями мне не удалось бы мчаться по шпалам и щебенке железнодорожной насыпи с такой скоростью. Костя Шилов бежал следом, не отставая от нас. Краем глаза я видела, что двое охранников у двери пятого цеха сначала опешили, видимо, не ожидая, что мы вздумаем спасаться бегством. Но потом, опомнившись, они закричали: «Стоять! Стрелять будем!» Совсем как в кино. Затем бросились за нами следом, так же, как и мы, неуклюже прыгая по железнодорожным шпалам.

Мы уже успели обогнуть широченное здание цеха, рельсы вели прочь от него, к ржавым железным воротам, которые, мы видели, были в этот момент наглухо закрыты, стало быть, бежать туда не имело смысла. Мы выскочили на ту самую асфальтовую дорогу, по которой я шла сегодня днем, и изо всех сил помчались по ней в сторону заветной дыры в заборе – Валера Гурьев продолжал безжалостно тянуть меня за руку. Однако топот ног и торопливое дыхание охранников приближались. Несмотря на все наши усилия, они догоняли нас, были уже где‑то рядом, их присутствие ощущалось спиной. И тогда Костя внезапно остановился и крикнул во все горло:

– Бегите! Я их задержу!

Невольно обернувшись, я увидела, что Костя отважно подскочил к одному из охранников и внезапным ударом сшиб его с ног. Второй охранник замахнулся на Шилова чем‑то похожим на саперную лопату. Я похолодела от ужаса, но рассмотреть, что будет дальше, не успела: Гурьев с удвоенной силой потащил меня дальше за собой, прочь от места драки.

Мы бежали долго, выбиваясь из сил. По знакомой уже узкой тропинке, свернувшей в сторону от большой дороги, мы примчались к заветной дыре в заборе, через которую, не задерживаясь, выскочили наружу, прочь с территории завода. Я не уставала удивляться нашему исключительному везению: на этом проклятом крекинг‑заводе не оказалось собак. Иначе нам бы точно не выкрутиться из той переделки, в которую мы только что попали!

Я предложила было подождать Костю возле дыры, но Валера решительно потащил меня прочь по тропинке, петляющей среди зарослей клена. И я поняла, что Гурьев, в принципе, прав: чем скорее мы уберемся подальше от крекинг‑завода, тем лучше. С Костей могло случиться все, что угодно, его могли избить и задержать, а потом бы отправились искать нас. Не для того Костя жертвовал собой, чтобы в конце концов мы тоже попались, пусть и за территорией завода.

Мы выбрались наконец на асфальтовую дорогу, ведущую от проходной крекинг‑завода до оживленной городской улицы, где ходил автобус. Дорога была, как всегда, пустынна. Мы шли молча, и я, чувствуя дикое беспокойство за Костю, поминутно оглядывалась, надеясь на самое невероятное. И оно случилось! Мы не прошли и половины пути, как позади нас послышался топот ног бегущего человека. Приглядевшись, мы в ночных сумерках узнали Костю.

– Отделался от них! – сообщил он, подбегая к нам. – Как, с вами все в порядке?

Вид у Кости был смущенный и довольный одновременно, несмотря на то что его пятнистая камуфляжная куртка была в нескольких местах разорвана, а на лице виднелась ссадина. Я почувствовала вдруг безумное желание броситься ему на шею и расцеловать, и бросилась бы, если бы не ехидное покашливание «криминального авторитета», наблюдавшего за нами. Это меня образумило.

Мы пошли по дороге дальше, уже втроем, к автобусной остановке. На ходу Валера протянул мне пакет.

– На, не бойся, не перемажешься, – сказал он мне. – Я его так свернул, что мокрой стороной нефти он внутри.

– Да ладно, – сказала я, сжимая заветный пакет в руке. – Последние два дня я уже столько раз перемазывалась в нефти, что мне это начинает даже нравиться.

– Ты знаешь, Ирина, время только начало двенадцатого, – сказал Валера Гурьев. – Мы можем пойти еще куда‑нибудь погулять. Правда, Костя?

– Ничего себе – только! – возмутилась я. – Меня Володька теперь убьет! Как я ему буду объяснять такое долгое отсутствие?

– Расскажешь ему правду, только правду, и ничего, кроме правды, – торжественно провозгласил Валера. – Между прочим, ничем предосудительным мы не занимались, не считая того, что залезли на крекинг‑завод и подрались там с охраной!

– Ну, допустим, – со вздохом согласилась я. – А скажи на милость, как же мы теперь доберемся отсюда до центра города? Да еще при нашем шальном виде!

– Вот именно! – заявил Валера. – Потому‑то я и сказал, что время только начало двенадцатого. Последний автобус отсюда в центр города уходит минут через двадцать. И нас в него впустят, несмотря на наш, как ты выразилась, шальной вид!

– Это значит, что не придется идти до дома пешком, – сказала я. – Уже отрадно. Впрочем, объяснения с Володькой все равно не миновать. А ведь мне придется еще просить его сделать анализ вот этого! – я показала пакет.

– Он поймет вас, не беспокойтесь, Ирина Анатольевна. Поймет, простит и все, что вы попросите, сделает! – убежденно сказал Костя Шилов. – Мы же столько времени знакомы…

– Да, это, конечно, аргумент, – не без иронии согласилась я. – Я, видите ли, шлялась допоздна черт знает где не с первым встречным, а с верными старыми друзьями.

Валера только снисходительно улыбнулся в ответ на мои жалобы. Костя Шилов смущенно отмалчивался.

– Кстати, вот еще что, ребята, – сказала я. – Завтра ровно в одиннадцать утра похороны Венглера, гражданская панихида во Дворце культуры «Нефтяник». Как, по‑вашему, я должна туда идти одна?

Валера грустно вздохнул и молча потупился. Костя еще больше смутился и пробормотал в ответ, что завтра у него командировка.

– Ну так что же? – не унималась я. – Значит, все‑таки одна?

– Ладно, Иринка, не плачь, я с тобой поеду, – смилостивился наконец Валера Гурьев. – Встретимся завтра в одиннадцать около этого ДК «Нефтяник». А до этого я схожу к кое‑каким своим знакомым, попробую договориться насчет встречи с аппаратчицей… как ее…

– Наташей Шутовой, – подсказала я. – Сделай это, Валера, пожалуйста! Это очень нужно!

Валера кивнул, глядя куда‑то в сторону. В это время мы уже подошли к остановке, возле которой стоял, сверкая огнями и рокоча мотором, автобус, последний в тот вечер. Он должен был отвезти нас в центр города, домой.