Неприкаянный

- Вот здесь я предлагаю поставить дом. Дом трехэтажный, с теплоизоляцией, автономным горячим и холодным водоснабжением, все как в проекте, - говорил архитектор, тыча карандашом в листок, на котором были начерчены квадраты и прямоугольники.

- Камины будут? - поинтересовался Борис Федорович Ползунов.

- А как же, целых пять, как Вы и просили, - успокоил его архитектор и продолжил, - Возле дома будет отапливаемый гараж на пять автомобилей, крытый бассейн, оранжерея...

- Ладно, про дом мы уже говорили, а вокруг что будет? - перебил его Борис Федорович.

- Русская баня и сауна, детская площадка для будущих внуков, небольшой летний домик для праздников, мраморная лестница к реке. У воды тоже будет небольшой домик.

- А может баню к реке переместим? Может найдутся желающие зимой в проруби искупаться? - подал идею Ползунов.

- Санитария будет против.

- Ну с санитарией мы уж договоримся, - усмехнулся Борис Федорович.

Недавно Ползунов дорос до чиновника Питерского уровня, и соответственно своего новому положению решил отстроить себе летнюю резиденцию, которая по его замыслу должна была стать и основным жилищем. В проект он воплотил все мысли и желания, идущие еще с раннего детства, всю тайную зависть, которую он когда-либо испытывал по отношению к более удачливым личностям этого мира. Все слезы, выплаканные им в начале девяностых теперь материализовались в красные прямоугольные стены, за которыми дышал покой и комфорт, и Борису казалось, что построенный дом законсервирует в своих стенах то чувство, к которому человек всегда движется, но которое никогда не удается испытать - счастье. Да, он собирался строить своего рода мавзолей счастья, из которого оно никогда не уйдет, в стенах которого оно всегда будет таким же приятным, как шмат буженины в холодильнике.

Строиться он решил в области, в поселке Сиверской - от городских глаз подальше, к тому же и те места ему понравились. Переговоры с местной властью прошли без особых затруднений и можно было приступать к выполнению своей заветной мечты.

Вскоре начались строительные работы. Рычали трактора, копошились рабочие с молдавским загаром на худосочных щеках, гудели бетономешалки. Под натиском бульдозеров с сухим треском рушились дачи-гнилушки, которые с большой охотой были проданы их владельцами за тройную стоимость. Обильные финансовые вливания подогревали стройку выше точки кипения, и уже вскоре появились стены, потом и крыша, потом началась внутренняя отделка помещений и благоустройство территории. Через полгода жилище распахнуло свои двери для хозяина.

- Первую очередь пока построили, - сообщил архитектор, - Готовы приняться за вторую.

- А что вам мешало построить ее сразу?

- Видите, Борис Федорович, ту избушку у реки?

Возле реки стояла покосившаяся гнилушка отвратительного вида с ободранной краской и почти провалившейся крышей. Из ее крыши и крыльца торчали сравнительно большие кустики, а половина окон были заколочены почерневшими от времени досками.

- Странно, - пробормотал Борис Федорович, - А я думал, что там уже давно никто не живет...

- В том-то и дело, что живет, да не только летом, а весь год. Живет там какая-то бабка, вдова. Дом продавать наотрез отказалась, почему - не известно. Я, впрочем, ее не видел и с ней не говорил, не моего ума это дело, подробности можете выяснить у местной администраторши.

- Ладно, попробую поговорить сам, - сказал Борис Федорович, - А Вы поработали очень хорошо, получите премию.

Просиявший архитектор зашагал к своей “Ниве”, а Ползунов, решив не откладывать дело в долгий ящик, двинулся к избухе. Едва пробравшись через изрытый участок и изрядно загваздав дорогие ботинки серой глиной он постучался в висящую на одной петле дверь. Из мрачного жилища появилась закутанная в платок тетка, по лицу которой даже тяжело было определить ее возраст.

- Вам кого?

- Здравствуйте, уважаемая Лидия Дмитриевна. Меня зовут Борис Федорович, я Ваш новый сосед, у меня к Вам деловое предложение, - сказал он с предельной вежливостью.

- Уже приходили, говорили. Не продам - и точка, - грубо ответила хозяйка.

- Но Лидия Дмитриевна, - взмолился чиновник, - Я Вам заплачу... - он назвал сумму, которой хватило бы на строительство небольшого кирпичного домика или на покупку однокомнатной квартиры в благоустроенной части поселка.

- Нет, - коротко сказала она и захлопнула дверь, которая тут же отворилась снова, ибо замок уже давно проржавел и отвалился.

Первое знакомство завершилось неудачно. Как чиновник Борис Федорович был человеком в меру осторожным и к бандитским действиям по выдворению несговорчивой соседки прибегать не собирался. Ведь не дай Бог какой скандал, а он в Москву метит, иначе его карьера не обретет логической завершенности. Решил пока подождать, может хозяйка в конце концов согласится, а может что и придумает.

- Мое предложение остается в силе! - объявил он и двинулся к своему автомобилю. Отчего эта дура упорствует было совершенно непонятно - через одну-две зимы ее жилище неизбежно превратится в груду гнилых бревен, вот и не будет у нее ни избы ни денег.

Через месяц Ползунов торжественно переехал в свой новый особняк. Прикасаться к своим материализованным мечтаниям было очень приятно, однако маленькая занозка все-таки продолжала теребить его сознание. Вроде немного потеребит - и пройдет, и снова теребить. Было ясно, что сама по себе эта болька не пройдет, надо ее выковыривать. Занозой этой было сохранившаяся постройка бабки Лиды, которая не давала его замыслу реализоваться во всей своей полноте. Кроме того ветхая избушка находилась прямо напротив окон его кабинета и сильно портила вид, открывающийся на речку. “- Ах, чтоб тебя!” - сердился он.

“- Надо с кем-нибудь из старожилов побеседовать, они наверняка знают эту бабку лучше всяких администраций”, - решил он.

Вскоре нашелся и старожил - мужичек среднего возраста, каждое утро бродящий по окрестностям в поисках средств на опохмелку или какой-нибудь дурацкой работы. Звали его архаичным именем Карп, но не то из-за рыбьего имени не то из-за неумеренной любви к спиртному местные переименовали Карпа в Ерша.

Знакомство завязалось легко - полтинник на опохмелку, на другой день - еще полтинник, и пошло-поехало. Уже через неделю Борис Федорович доверительно беседовал с только что опохмелившимся, а потому очень веселым Ершом.

- Лидию Дмитриевну знаешь? - спросил Борис Федорович.

- А как не знать! Недавно овдовела, теперь из своей избы почти не выходит...

- А почему она за свою развалюху так уцепилась?

- Считает, что что-то от ее мужа осталось здесь, и вскоре это что-то заберет ее к нему.

- Невидимая рука что ли? - сказал Борис Федорович и весело засмеялся. Захохотал и Ерш.

- Ха-ха-ха! Вроде того.

- Ты, кстати, к ней доступ имеешь?

- Могу хоть сейчас с литровкой к ней пойти, а что?

- Понимаешь, Ерш, ее земля мне очень нужна. Ее халупа страшно отравляет вид на речку и это травит мою душу.

Ерш опять усмехнулся, мол: “- Какие вы, богатенькие, все чувствительные. Прямо барышни!”, но тут же серьезно уставился на Ползунова и в его взгляде ясно читался вопрос: “- Сколько?”

Боря назвал сумму, которой Ершу хватит на целых пять лет пьянства даже при его разгульности. Хватило бы этих денег и на что-то более полезное, но совершенно очевидно, что он больше ни на что их тратить не собирался.

- Ладно, подумаю, - промолвил он, - Только Вы должны оказать мне поддержку, какую - скажу позже.

- Разумеется! - почти обрадовано закричал Борис Федорович.

- Заметано.

На том и порешили.

Для начала Ерш выпросил у Ползунова три крошечных радиоприемника, издающих несмотря на свои размеры звук внушительной громкости. Кроме того он взял у чиновника еще и портативное передающее устройство.

- Зачем это тебе? - удивлялся Боря, но Ерш ему своих планов не раскрывал.

- Тебе бы в разведке служить! - восхищался Борис.

- Служил когда-то, - с неохотой ответил ему Ерш, но больше говорить на эту тему он явно не собирался.

Следующую неделю он по-видимому посвятил установке и наладке своей аппаратуры. Впрочем, Ползунов был изрядно занят своими чиновничьими делами и на время забыл и про Ерша и про вдову.

Уставший от длительного перечитывания бумаги, которую он взял с работы на дом, Борис Федорович уставился в окно, чтобы созерцание темного осеннего неба немного отвлекло от мельтешения букв перед глазами. Взгляд его скользнул по Небу, спустился к черной глади реки и уперся в занозу - халупу Лидии Дмитриевны. “- Когда же я от нее наконец избавлюсь?!” - с раздражением подумал он, вспомнив про Ерша, наверняка уже пропившего и аванс и полученную аппаратуру. “- И чего я с ним связался?” - задал он себе вопрос, но тут же сам на него и ответил: “- А как еще было поступать?! К кому обратиться?! Слава обидчика стареньких вдов сейчас, в канун выборов, ох как не нужна”. Потом он вспомнил про индийский обряд сати - ритуальное самосожжение вдов на погребальном костре мужа и очень пожалел, что он никогда не был принят в России. О том, что его совершали только жены павших в боях воинов, Ползунов ни то не вспомнил ни то просто не знал.

Тем временем за границей Ползуновского участка произошло нечто странное. Сперва в ненавистной Борису Федоровичу избушке вспыхнул свет, потом открылась дверь, откуда выскочила одетая в одно нижнее белье Лидия Федоровна. Она несколько раз оббежала вокруг своего жилища, промчалась к реке, потом вернулась обратно. Он еще ни разу в своей жизни не видел такой быстроногой старушенции. “- Можно шоу-бизнес устроить, открыть старушечьи бега, и моя соседка будет на них постоянной фавориткой”,-сострил он про себя, и тут же с грустью добавил, -“Да, уж помирать она точно в ближайшем будущем не собирается”. Немного развеселившись Ползунов снова засел за папку необъятных размеров, до предела набитую бумагой, ее даже нельзя было застегнуть. Забот было выше головы, и о бабке-занозе пришлось снова забыть. На носу была предвыборная кампания в Думу - шанс пробиться в Москву.

В один из этих жарких дней Борис Федорович был до предела погружен в бумажную работу. Сидя за компьютером он читал многие сотни страниц, понять смысл которых могут лишь единицы канцелярских крысиных королей. В этот момент в кабинет вошел охранник и сообщил о прибытии Ерша - Карпа.

- Пусть войдет, - пробормотал Борис Федорович и снова погрузился мыслями в экран, по которому одна за другой пролетали страницы, испещренные мелкими буковками.

- Здравствуйте, Борис Федорович, - торжественно произнес Ерш. Сегодня он оказался на удивление трезв, прилично одет и гладко выбрит.

- Здорово... - не отрываясь от компьютера сказал Ползунов.

- Вы бы, Борис Федорович, в окно посмотрели, - предложил Сиверский абориген.

- А чего там?

- Сами увидите.

Ползунов глянул в окно. Возле избушки Лидии Дмитриевны толпился какой-то народ, восновном - сухие деды и скрюченные под тяжестью лет серые бабки - вороны.

- Ну и что?

- Как что, вдову хоронят! Теперь земля становится как бы ничейной, ведь потомков у нее нет. Так что, можете оформлять!

- А? - Борис Федорович наружно побледнел, а внутренне - похолодел, - Пришил бабку, что ли? Она же месяц назад вокруг своей хатки марафон бегала!

- Смеетесь?! Никакой “мокрухи” и в помине, умерла сама от инфаркта миокарда, врач засвидетельствовал.

- А ты при чем? - спросил Ползунов, параллельно удивившись тому, откуда местный гопник может знать такие мудреные понятия, как “инфаркт миокарда” и при этом еще правильно их называть.

- При всем. Это - успех моей операции.

- Ну-ка, расскажи поподробнее, - попросил оторвавшийся наконец от волшебного экрана Борис Федорович и отдал все свое внимание на откуп гостю.

- Если помните, я у Вас брал маленькую радиостанцию и микроприемники?

- Помню!

- Нет ничего проще. Пошел я в очередной раз к старухе, поминать Кондрата Макаровича, ее мужа покойного. Выпили мы с ней, о покойнике поговорили. “- Ох и любил он меня!” - говорила она, а я отвечал, что если сильно любил, то может один и на Тот Свет не уйти, болтаться где-то поблизости и ждать ее. Она на это ответила, что сама чувствует своего Кондрата где-то рядом. Тем временем я незаметно свои устройства у нее повсюду расставил. На следующую ночь начал свою первую передачу - шумы, трески, шаги, вздохи и прочая дребедень. А днем снова к ней пошел, она плакала и говорила, что это ее муж приходил, сомнений быть не может.

- Ну а потом что?

- Я владею навыком более-менее сходно говорить чужими голосами. Способность эта, кстати, не такая уж и редкая, главное ее вовремя заметить и развить. Ну как, - окончание фразы он произнес уже голосом Ползунова, да так, что не отличишь. Тот аж сел.

- Ну и ну!

- А что, Вы в компаниях друзей на кухнях 80-х Брежнева не передразнивали?

- Ну да, дурачились...

- Так что, не замечали, что у кого-то это выходило неважно, а у кого-то - почти натурально. Так если бы такой человек хорошенько потренировался по особой системе, то запросто Америки мог бы войну объявить! Если бы, конечно, телефон Белого Дома узнал.

- Вот и стал я после тресков и скрипов голосом ее Кондрата вещать. Сперва - охи и вздохи, а потом - отдельные слова.

- Ну и что? - спросил Боря, тело которого пробила непонятная дрожь. Он сам хорошо себя представил на месте вдовы.

- Психанула, конечно. Именно тогда она этот “марафон” и пробежала. Но это только в истерички в таких случаях пугаются насмерть или топятся в омуте. Бабка-то наша была тертой, огни и воды прошла, такими фокусами ее со света не сживешь.

- И что ты делал дальше?

- Каждую ночь понемногу добавлял в явление “привидения” новые элементы речи, а днем навещал ее, беседовал о “странных” ночных происшествиях и все больше и больше убеждал, что это приходил именно ее муж, которому никак не уйти на Тот Свет. В доказательство приводил многочисленные литературные и жизненные примеры. Старуха была, что называется, сталинской закалки, поначалу ни во что не верила, какую-то “химию” подозревала. Но время и камень точит, а тут вместо прочного валуна - трухлявая старая душа. Короче, в один прекрасный день она поверила окончательно и бесповоротно. И с того дня она сама начала морально готовиться к смерти, в ее словах это часто проскальзывало.

В конце концов я решился на отчаянный шаг и голосом Кондратия произнес длинный монолог о тяжести бытия между плотным и бесплотным. Я рассказал о том, что я (то есть он) все и всех вижу, брожу по этому же миру, по этим же дорогам и домам. Однако не могу ничего потрогать ибо не имею тело, не могу быть никем услышанным и не могу ни на что надеяться. Иным словом - это и есть ад, а не какие-то там прокопченные черти со сковородками, такое только на Земле представить можно. Сегодняшнее мое обращение - это величайшая благодать, данная откуда-то свыше, а откуда - могу только догадываться, и надежда на Избавление. Когда я произносил эту речь, то прямо-таки видел ее застывшее лицо, ее пульсирующие артерии, дрожащие мускулы. Каждое слово, я это чувствовал, проходило сквозь ее ветхую оболочку и вливалось прямо в нестареющую душу, откуда приходил ответ - твердая решимость спасти своего любимого, совершить прыжок в Запредельное. Да, я почти увидел, как все ее тело сжалось для прыжка, как затаилось дыхание. И прыжок был сделан, прыжок прямо туда, к страдающей любимой душе, с твердой как алмаз верой в предстоящее их слияние и достижение того, о чем мы мало что знаем... Ну а на Земле это отобразилось в виде инфаркта еще одного дряблого старушечьего сердца.

Борис Федорович был бледен как мел. Он кругами ходил по комнате, то и дело подходя к бару, откуда доставал бутылку коньяка и прихлебывал прямо из горла. Было ясно, что на него напали какие-то свирепые мучения, не муки совести, а что-то иное, совсем потустороннее. Ведь так бледнеют только перед самой смертью, у него даже нос заострился, а щеки впали. Однако гость ни то не заметил этого, ни то просто не хотел прекращать разговора, хотел выложить все раз и навсегда:

- А теперь скажу о себе. Говоря по правде, проведенная операция - семечки, ерунда, я даже с Вас денег за нее не прошу. Дело в том, что я - бывший психолог, служил... Нет, где я служил - сказать не могу, зачем лишние проблемы! Но случились некоторые неприятности и меня выбросили из обоймы, карьера была загублена в самом расцвете. Да, ведь прикончить такую карьеру - все равно что убить младенца! Да ладно...

Потом началась целая волна бед и несчастий, как будто сглазил меня кто-то. Казалось, что судьба взяла в руки автомат и расстреливает длинными очередями, но для собственного удовольствия не убивает сразу, простреливает пока руки-ноги да мягкие места, лишь бы дольше мучился. Так и оказался я в этом вонючем поселке, без всяких надежд на нормальную работу. Пить, разумеется, начал, а если бы не начал - давно бы от тоски сдох или руки на себя наложил. Но тут появились Вы и у меня снова появилась возможность окунуться в любимую работу, а не таскать дрова и кирпичи. Теперь я показал Вам, на что способен и очень прошу принять к себе на службу.

Монолог был произнесен на одном дыхании, и только по его окончанию Ерш определил, что Борис Федорович его не слушает. Разумеется, как психолог Ерш должен был заметить это гораздо раньше, но предчувствие небывалого успеха, ведущего к воскресению давно похороненной карьеры затмило все его чувства, в том числе и профессиональные.

Ползунов тем временем прекратил бродить по кабинету и откинулся в глубокое кресло. Он распечатал следующую бутылку коньяка и тут же впал в глубочайшее уныние, по своей глубине сопоставимое с колодцем до центра Земли. Ерша он не выгонял, но ничего ему и не предлагал, просто не обращал на него никакого внимания.

- Она знала... Знала куда идет, сама туда прыгнула - и безусловно пришла. По крайней мере перед смертью для нее все было предельно ясно, чисто. А я? Куда я приду? Какая у меня цель? А когда сдохну - кто прыгнет за мной? Кто сделает этот шаг?

И тут он заорал с такой силой, что в кабинете задрожали даже высококачественные дубовые стеклопакеты, а Ерш в одно мгновение поседел:

- Никто! И буду я болтаться там как говно в проруби! Всегда! Вечно! До скончания веков и после него!

Нырок

Вася застыл на площадке из грубо обструганных досок, возвышающейся над черными водами. Недалеко жарко пылал костер, и слышались пьяные голоса товарищей, вещающие каждый о своем, и сливающиеся в хаос из грубого смеха, обрывков песен и сокровенных монологов.

- А-а-а! Смотрите! - крикнул Василий.

Голоса стихли и на фоне алых отблесков показались черные фигуры. У Васи захватило дыхание, самодельная вышка под его ногами принялась раскачиваться из стороны в сторону. “ И какого хрена я сюда поперся?!”, подумал он, но отступать было поздно, ведь Василий привлек внимание всех своих приятелей, и что самое главное - девушек.

Отгоняя последние сомнения, Вася метнулся вниз головой в бездну озерных вод. Сверкнула освещенная луной гладь, виляя хвостиком, промелькнула маленькая рыбешка. И тут молния пронзила Васино тело, сознание померкло. “Я же кричал, что мелко здесь, мелко!!!” орал кто-то на берегу.

Очнулся Вася в больничной палате, кругом сновали люди в белых халатах, периодически задавая ему разнообразные вопросы, что-то говоря про переломы шейных позвонков. Но все это было уже в недосягаемой дали для Василия. Тело его, подобное куску дрянной ваты, валялось где-то рядом и казалось совершенно чужим и никому не нужным. Единственное на что он был еще способен - поднимать да опускать голову, да еще сердце продолжало постукивать в немощной груди.

Переход в новое состояние был сверхнеожиданным и моментальным, поэтому в его необратимость Вася-Нырок поначалу не верил. Жившее еще сознание выстраивало от своей гибели щит - надежду на выздоровление, лекарства, докторов, новые достижения медицины, наконец. Конечно, никто и не думал его в этом разубеждать, но текли не считаемые, ибо в этом не было никакого смысла, дни, а все оставалось по-прежнему и ни один мускул не дрогнул на заброшенном теле. Лежал он теперь дома, возле зеленых обоев и окна с чахлым столетником, над головой улыбался трещиной серый потолок. Жизнь продолжала течь. Где-то в другом измерении, за окном, и хоть как-нибудь в нее вмешаться уже не было никакой возможности. Иногда для пущего доказательства Васиного бессилия по его лицу совершенно безнаказанно пробегали мухи, а Вася мог только их созерцать.

Все недосягаемо для действия - как в музее. Мир сжался до невообразимо малых размеров, и тяжелый однообразный воздух замкнутого помещения вконец разрушил его последние надежды.

Друзья не приходили. Они боялись тотальной бессмысленности своих слез и сочувствий, а больше сказать им было, собственно, и нечего. Иногда заглядывал Паша, лучший друг Васи, молча смотрел на него, произносил несколько туманных мыслей и убегал.

Занимать бесконечную массу пустого времени было абсолютно нечем. Можно, конечно, было смотреть телевизор или просить родителей читать вслух книжки. Но ведь во всех произведениях литературы и, тем более, в телепрограммах, речь шла исключительно о том, что отныне стало для Василия глубоко чуждым - о действии. “Пошел, пришел, поехал, приехал, убил, повесил, украл, кольнул”. Сколько же, оказывается, скрытой мерзости в подобных словах! И кто бы мог подумать?!

Иногда беседовал с родителями, которые постепенно переставали его понимать. Услышав про чье-то убийство, он искренне позавидовал и преступнику и жертве. ”Как-то хорошо им! Они знают, что сделали и куда попали, нет этой проклятой двусмысленности! Это ни то, что висеть между жизнью и смертью, как я...” Услышав это высказывание, Васина мать расплакалась, но ничего сказать не смогла.

Единственная оставшаяся надежда и возможный исход - это только смерть, смерть окружена ореолом страха для разума. Но терять Васе абсолютно нечего. И лежа в слезах после сна, в котором он радостно бежал босиком по большому росистому полю, Василий решил, что последнее дело, на какое он еще способен - побороть собственное сознание. “Если этого не сделать, то истинный ад для меня будет здесь, на этом свете”, решил он.

Разумеется, у Василия уже не было жизни, но сохранялась гадкая обуза сознания, мешающая ему перейти во что-то иное, и теперь ее следовало разрушить с помощью ее же самой.

Начал Вася с извращения смысла понятий. Чего он только не вытворял с ними! Он переставлял буквы, извращал смысл слов, вставлял в старые формы новые содержания, и наоборот старые содержания облекал в новые формы. Если для него больше не существует предметов, то их названия и внешние формы - пустая шелуха, с которой можно вытворять все что угодно.

Разглядывая осточертевший столетник, он думал: “Цветок... Светок... Кусок света, воткнувшийся в землю и застрявший в ней... А отчего он зеленый? Свет был белый, а земля - черная, сложились - и вот тебе зеленый. А почему края у него такие острые? Наверное, свет и есть острый, только летит он так быстро, что мы этого не видим, но иногда он все-таки режет глаза... А почему он называется столетник? Наверное, через сто лет он вылезет из земли и полетит дальше”. Таким образом, Вася издевался над всеми предметами, находящимися в комнате. И потолок стал для него потным Локом, который вечно несет свою трещину, и пол - половинкой чего-то непонятного, а обои стали намеком на существование какого-то таинственного двойника, ибо это слово означает “оба”. Повторяя до бесконечности одни и те же пассажи, он убеждал себя в полной их реальности, и вскоре его комната превратилась в нагромождение каких-то то добрых, то страшных, а то и совершенно невообразимых сущностей. Вася снова стал смотреть телевизор, но все видимые там предметы тут же начинали менять в глазах Василия форму и содержание. Рожи обретали то рога то клыки, а то просто сминались как комья пластилина, здания и машины то уплотнялись до массивных гирь, то вытягивались в жерди, а иногда развоплощались до теней. Работавший на самоуничтожение разум все активнее и активнее разрушал некогда столь любимый мир. С треском лопнули границы между предметами и между людьми. Человек стал субстанцией, ярко-огненной внутри, ледяной посередине и мерзко-липкой снаружи. К липкому человеческому покрытию приклеивались все внешние предметы - дома, столбы, автомобили, шариковые ручки, микросхемы, электророзетки. Все растворялось и размешивалось в этой слизи, лишь чуть-чуть изменяя ее окраску.

Мир растворился, но в глубине Васи оставалось еще какое-то непонятное ядро, делающее его еще в какой-то степени личностью. Наверное, именно из-за наличия этих остатков, он все-таки вошел в перепись населения как ныне живущий “гражданин РФ”.

Очень смутно Василий мог еще различать своих родителей и друга Пашу, и поэтому именно к ним он обратился со своей самой последней просьбой.

- Берите у меня кровь и вливайте ее в людей. Чем больше - тем лучше! Хоть в рот, хоть в вены - не важно!

- Зачем, зачем тебе это? - удивленно спросила мать, глотая слезы.

- Хочу растечься, разлететься на весь мир!

Конечно, никто его просьбы не понял. Но чем они могли помочь Васе? Слезливыми монологами, рыданьями? Или обеспечить его наркотиками, дабы последние годы жизни он провел в сладком полусне? Нет, уж лучше выполнить эту просьбу, несмотря на всю ее странность.

В тот же день Сергей Николаевич взял у своего сына первую порцию крови. Организовав через неделю большой обед для друзей и знакомых он подлил эту кровушку им в еду и питье. Один из его приятелей работал начальником станции переливания крови, и Васю удалось сделать донором, разумеется - не официально. Васина мама работала поваром в столовой и в каждый котел с пищей неминуемо добавляла по флакончику кровушки сына. Все трудились, для каждого распространение по миру крови несчастного Василия стало самоцелью.

А Паша копил Васину кровушку в специальную канистру, пока не набрал три литра. Потом он о чем-то задумался, нарисовал на листках бумаги несколько непонятных схем, посвятил в свою тайну двоих друзей, которые сначала вертели пальцами у висков, но потом почему-то все поняли. Было ясно, что Пашка что-то замышляет.

Каждый вечер родители отчитывались перед сыном о людях, получивших его кровь. Находившийся в полузабытье Вася на их рассказы как будто не реагировал, но чувствовал, как какие-то новые горячие шары вливаются в него, а сам он распух, вобрав в себя еще что-то. По этому распуханию он и судил теперь о времени, и чувствовал крепкую привязанность к себе все новых и новых людей.

Вооружившись веревками, кусачками, ломами и пистолетом-пугачем, Паша с друзьями направился к городской водоочистительной станции. Там они быстро нашли лазейку в колючей проволоке и оказались на заполненной ржавыми трубами территории. Сторожа, похоже, глубоко спали, уверенные в полной не интересности их объекта для каких-либо посетителей. Заглянув во все емкости, друзья нашли, наконец, главный бассейн и вылили в него все содержимое прихваченной с собой канистры.

Никем не замеченные, ребята покинули главную водокачку, и, побросав снаряжение в канаву, направились к дому Васи.

- Вы что! Три часа ночи! - крикнул им с порога облаченный в мягкий домашний халат Сергей Николаевич. Но, увидев лица гостей, сразу понял, что произошло что-то важное.

Друзья ринулись в Васину комнату и прямо на ходу крикнули:

- Городская водоочистка! Пять миллионов человек! Весь город!

В Васю ринулось бессчетное количество жгучих огненных шаров. И стал он раздуваться - до пределов Вселенной, до выхода за всякие пределы, до потери всякой остаточной плотности.

- Все!!! - подумал Вася (или уже не Вася).

- Он умер!!! - крикнул кто-то.

Подбежали, пощупали пульс, заглянули в глаза, послушали дыхание. Сомнений не оставалось.

- Это я его убил!!! Я брал его кровь! - дергая себя за волосы, совершенно не в тему крикнул Сергей Николаевич, - Дурак, зачем я выполнял эту его просьбу! - сквозь слезы причитал он.

Покопавшись в письменном столе, Сергей Николаевич извлек из него громадный пистолет, и приставил к виску. Послышался сухой грохот выстрела, и Сергей Николаевич рухнул на пол, под ним растеклась лужа крови.

- За сыном вдогонку пошел, - прошептал кто-то.

А разве был другой выход?