Сентября 1969 года, понедельник. Вечером в этот понедельник настроение в «Роще» было подавленное

Вечером в этот понедельник настроение в «Роще» было подавленное. Кто‑то погасил весь свет и поставил на каждый столик свечи. Ивонна сидела в задней части небольшого зальчика, возле дверей, вместе со Стивом, Джули и остальными. Мак‑Гэррити тоже тут был, но, к счастью, сидел он не с ними. Один раз он вышел на сцену и прочел несколько строф Элиота. Типично для него, подумала Ивонна. Отвергает стихи, которые пишут другие, но способностей сочинить собственные у него не хватает. Поболтали о субботнем концерте в Торонто, на котором, как выяснилось, Джон Леннон и Йоко выступали с некоторыми звездами рок‑н‑ролла; кто‑то завел довольно бессвязный разговор о тех убийствах в Лос‑Анджелесе, но остальные не подхватили тему и разговор увял. Ребята, казалось, были погружены в себя. Конечно, они и до этого знали, что в прошлый понедельник что‑то случилось в Бримли, однако теперь известие об убийстве разнеслось по всей округе, имя жертвы напечатали в утренних газетах и сообщили в вечерних новостях. Многие ее знали – хотя бы по имени или в лицо.

Ивонна все еще не могла оправиться от потрясения: сегодня вечером перед ее уходом отец вручил ей альбом «Мэд Хэттерс» с автографами. Она не могла себе представить, что ее отец даже просто находился в одной комнате с этой потрясающей группой, не говоря уж о том, чтобы он попросил их подписать диск. Но в эти дни он то и дело преподносил ей сюрпризы. Может, он еще не совсем безнадежен.

Если не считать издевательств Мак‑Гэррити над Элиотом, основная часть вечера была отдана местным фолк‑исполнителям. Плотненькая стриженая девушка в джинсах и футболке спела ирландскую народную «По ярмарке она идет» и «Прощай, прощай» Сэнди Денни; кудрявый щербатый трубадур – британскую «Деревья вырастают высоко» и «Иглу смерти» Берта Янша, после чего исполнил небольшую программу из дилановских вещей.

Все это звучало мрачновато, и Ивонна понимала, хотя никто не говорил об этом вслух, что это концерт памяти Линды. Кое‑кто из тех, кто тут сейчас сидел, знали ее лучше, чем Ивонна; Линда даже несколько раз пела здесь, когда заезжала к друзьям в Лидс. Все с таким нетерпением ждали ее приезда. Ивонне захотелось быть такой же: светлым, одухотворенным человеком, к которому все так и тянутся. Но она не могла забыть и то, что кто‑то ведь убил ее.

Она вспомнила фотографию, которая тогда выпала у отца из портфеля. На ней у Линды были лицо и глаза, лишенные всякого выражения. Дурацкий василек на щеке. Линды нет дома, мертвая Линда – всего лишь пустая оболочка, а ее дух улетел к свету. Ивонна чувствовала, что ее переполняют слезы, и слушала печальные старые песни, баллады об убийстве и предательстве, об умерших возлюбленных, о превращениях, о крушениях кораблей в море и загубленной юности. Пить ей не разрешалось, но в «Роще» она легко могла сойти за восемнадцатилетнюю, так что Стив брал ей что‑нибудь вроде сидра «Вэбичем» или слабоалкогольные коктейли с соком: «Пони» или «Черри би». Через какое‑то время у нее закружилась голова, и ее начало тошнить.

Она добралась до туалета и сунула палец в глотку. Это помогло. Потом она прополоскала рот, вытерла лицо и закурила. Она не так уж плохо выглядела. На обратном пути ей пришлось протискиваться мимо Мак‑Гэррити в узком коридоре, и ее испугало выражение грубого веселья на его лице при виде ее очевидного замешательства. Он остановился, прижался к ее груди, провел сверху вниз по ее щеке грязным пальцем с обкусанным ногтем и прошептал ее имя. Ее затрясло.

Когда она вернулась к Стиву и остальным, был антракт. Со Стивом она пока не говорила о Линде – отчасти из‑за опасения узнать, что он с ней спал: тогда Ивонна стала бы ревновать. А не надо бы. Ревность – негативное чувство, всегда говорил Стив, от нее следует избавляться, но она не могла ничего с собой поделать. Линда была такое совершенство, по сравнению с ней Ивонна чувствовала себя наивной, неуклюжей школьницей. Наконец она все‑таки решилась.

– А ты хорошо знал Линду? – как можно небрежнее спросила она.

Стив свернул сигарету, насыпав в нее «Олд Холборна» из своей банки, и ответил:

– Не очень. Она уехала еще до того, как я пришел в коммуну. Я ее видел раза два, когда она приезжала из Лондона и останавливалась у Дэнниса.

– На Бэйсуотер‑террас? Она там жила?

– Да. Еще до того, как перебралась в Лондон.

– Она с Дэннисом жила?

– Нет, не то чтобы с ним, они просто делили квартиру. – Он озадаченно взглянул на нее. – А что такое? Она умерла. Мы должны ее отпустить.

Ивонна почувствовала, что начинает волноваться:

– Да ничего… Просто… ну… я сама с ней всего один раз встречалась, и она мне понравилась, вот и все.

– Все любили Линду.

– Похоже, что не все.

– Ты о чем?

– Ну, кто‑то же ее убил.

– Это не значит, что он не любил ее.

– Не понимаю.

Стив похлопал ее по руке:

– Мы живем в сложном мире, Ив, и люди в нем совершают поступки по самым разным причинам, часто – по таким, которых мы не понимаем и которых не понимают даже они сами. Я хочу сказать, тот, кто это сделал, кем бы он ни был, совсем не обязательно убил ее из ненависти, от ревности, зависти или еще каких‑то таких чувств. Возможно, как раз из любви. Или это акт доброты. Иногда приходится разрушать вещи, которые любишь больше всего. И не нам спрашивать почему.

Ивонна ненавидела, когда он разговаривал с ней так снисходительно, словно она и правда была глупенькая школьница, до которой просто не доходит. Но до нее действительно не доходило. Для нее это выглядело просто: Линду убили. И вся эта болтовня насчет «убить из любви или из доброты» была для нее бессмыслицей. Возможно, это потому что я дочка полицейского, подумала она. В таком случае надо срочно перестать так себя вести, а то они на нее напустятся, не успеешь глазом моргнуть.

– Ты прав, – произнесла она. – Не нам спрашивать.

Вечер продолжился. Сквозь толпу она видела Мак‑Гэррити, темную тень, сгорбившуюся в отблесках свечей возле сцены, справа; ей показалось, что он пялится на нее. Юноша с длинными светлыми волосами забрался на крошечную сцену и запел «Полли на берегу» Робина Хичкока.

В отдельном кабинетике шумного и прокуренного итальянского ресторана на Фрит‑стрит Бэнкс и Энни разделили между собой газированную воду и бутылку домашнего красного вина, причем Бэнкс уплетал телятину со сливочным соусом марсала, а Энни ела макароны со свежими овощами. Снаружи сгустилась темнота, и улицы, пабы и рестораны Сохо наполнились людьми, только что закончившими работу или приехавшими в Вест‑Энд, чтобы провести здесь вечерок. Красные и лиловые огни отражались в поблескивающих от дождя тротуарах и мостовых.

– Ты должен мне объяснить, – потребовала Энни, убирая волосы за уши, чтобы они не мешали ей, пока она ест.

– Что объяснить? – осведомился Бэнкс.

– Всю эту историю с «Мэд Хэттерс». Я почти ни слова не поняла, когда ты рассказывал о ней перед ужином.

– Я не виноват, что ты так отстала в культурном развитии, – усмехнулся Бэнкс.

– Спиши это на мою незрелость и объясни все простыми словами.

– Ты никогда не слышала про «Мэд Хэттерс»?

– Ну как не слышала, даже видела их в программе у Джонатана Росса. Не в этом дело. Просто получилось так, что я не знаю наизусть всю их чертову биографию, только и всего.

– Они высоко взлетели в конце шестидесятых, примерно в то же время, что и «Лед Зеппелин», и чуть позже, чем «Пинк Флойд» и «Ху». У них была особенная музыка: элементы фолк‑рока, что‑то от «Бёрдс» и «Фэйрпорт Конвеншн», но они придали ей психоделическое звучание – во всяком случае, поначалу. Представь, что скрестили психоделическую «Восемь миль в высоту» и народную английскую балладу «Ярмарка в Скарборо».

Энни скорчила гримасу:

– Хотела бы я знать, как звучит и то и другое.

– Тогда сдаюсь, – проговорил Бэнкс. – Так вот, успехом они во многом обязаны своему клавишнику Вику Гривзу, тому самому, о котором мы с тобой говорили; теперь он живет в Линдгарте. Пожалуй, еще тут приложил руку их соло‑гитарист Рэг Купер, тоже йоркширский паренек.

– Вик Гривз был у них клавишником?

– Да. Он вроде Кита Эмерсона умел извлекать из электрооргана потрясающие звуки.

Энни подняла брови:

– Уму непостижимо.

– Они устраивали световые шоу, носили смешные шляпы с обвисшими полями, лиловые вельветовые штаны, золотистые балахоны и занимались всевозможными психоделическими штуками, модными в шестидесятые. Но в июне семидесятого, вскоре после того, как их второй альбом взлетел на вершины хит‑парадов, их басист Робин Мёрчент утонул в бассейне лорда Джессопа в Свейнсвью‑лодж.

– В нашем Свейнсвью‑лодж?

– В том самом.

– А расследование было?

– Полагаю, что да, – ответил Бэнкс. – Надо будет в этом покопаться, когда вернемся в Иствейл. Наверняка где‑то в подвалах хранятся эти дела.

– Замечательно, – откликнулась Энни. – В последний раз, когда я туда спускалась, я потом неделю чихала.

– Не волнуйся, мы туда отправим Кева.

Энни улыбнулась, представив реакцию Кева, особенно если учесть, каким он стал невыносимо напыщенным после повышения.

– Может быть, что‑то знает твоя подруга – фолк‑певица? – предположила она.

– Пенни Картрайт? – удивился Бэнкс, вспомнив свою последнюю, неудачную встречу с Пенни на берегах реки Свейн в один летний вечер. – Ну что ты, «Хэттерс» были в моде еще до того, как она родилась. Да и уехала она опять. Но этот раз в Америку.

– Что потом случилось с «Мэд Хэттерс»?

– Нашли себе другого басиста.

– А Вик Гривз?

– У них долго были с ним проблемы. Он был непредсказуем. Иногда не являлся на концерт. Или вдруг уходил со сцены. Бывало, что набрасывался на других членов группы или на свою девушку. Рассказывают, что иногда он просто сидел, уставившись в пространство, как говорится, в полной отключке, не в состоянии играть. Разумеется, ходили слухи, что он употреблял гигантские количества ЛСД, не говоря уж о других наркотиках. Многие из их ранних песен написал он, и некоторые тексты очень… ну, явно навеяны наркотиками, глючные, если можно так сказать. Остальные участники группы были немного более практичными и амбициозными, и они не знали, что с ним делать, но в конце концов повод для беспокойства исчез сам. В семидесятом Вик пропал на месяц – кажется, это было в сентябре, – а когда они его отыскали, выяснилось, что он влачит нищенское существование где‑то в сельской местности. Он больше не хотел иметь ничего общего с музыкальным бизнесом и с тех пор живет отшельником.

– И никто ему не помог?

– Каким, например, образом?

– Для начала – хотя бы поспособствовать тому, чтобы он получил психиатрическую помощь.

– Тогда были другие времена, Энни. Тогда многие не доверяли традиционной психиатрии. В моде были всякие чудики вроде Лэнга,^[17]которые трепались о политике и цитировали Уильяма Блейка.

– Блейк был мечтатель, – заметила Энни. – Поэт и художник. Он не принимал наркотиков.

– Знаю. Я просто пытаюсь тебе объяснить настроения, которые тогда преобладали в обществе, то, как я это понимаю. Иначе говоря, если все вокруг странные, насколько странным надо быть, чтобы это заметили?

– Я бы сказала, что глядеть в пространство, когда ты должен играть на клавишах, – это достаточно показательно. Не говоря уж о том, что он избивал своих подружек.

– Согласен, что насилие нельзя оправдать, но люди все равно часто закрывают на это глаза – иногда даже сами жертвы. К тому же среди хиппи всегда очень терпимо относились к употреблению сильнодействующих веществ, неудачным наркотическим трипам и тому подобному. Что касается всего остального, то поведение человека, особенно на сцене, могли рассматривать просто как проявление нонконформистской позиции или как авангардное театральное представление. Говорят, однажды перед представлением Сид Барретт вывалил себе на голову целый флакон бриолина, который во время концерта расплавился и потек по лицу. Зрители решили, что это некое художественное высказывание, а не симптом помешательства. Не забывай, тогда существовала масса всяких причудливых течений. Дадаизм, сюрреализм, нигилизм. Если Джон Кейдж мог написать свои «Четыре минуты тридцать три секунды тишины», можно предположить, что и Гривз, не играя, творил нечто подобное? Уж ты‑то со своим богемным прошлым должна это знать. Неужели никто из окружения твоего папы никогда не выставлял в качестве произведения чистый холст?

– Я была ребенком, – заметила Энни, – однако я действительно помню, что вокруг было много всяких чудаков. Но папа меня всегда от них ограждал. Ты удивишься, если узнаешь, насколько консервативными были методы моего воспитания. Родители из последних сил пытались вбить в мое сознание «традиционные ценности». Казалось, они не желают, чтобы я слишком отличалась от других, как отличались они.

– Видимо, они не хотели, чтобы в школе ты была белой вороной и над тобой смеялись.

– Ха! В таком случае их усилия пропали втуне. Другие ребята все равно думали, что я ненормальная… Ну и как «Мэд Хэттерс» пережили свои трудности?

– Их менеджер Крис Адамс сумел все наладить: нашел замену ушедшим, немного поиграл со звуком и имиджем группы, и – оп! – снова понеслось.

– Что изменилось?

– Вместо клавишника он ввел в состав вокалистку. Саунд у них стал немного более коммерческий, попсовый, но дух шестидесятых все‑таки остался. Они избавились от юношеской психоделики. Думаю, такими ты их и помнишь – с благозвучными гармониями. Ну а прочее – достояние истории. Они завоевали Америку, стали серьезной стадионной группой, кумирами молодежи и тому подобное. Когда они в семьдесят третьем выпустили четвертый альбом, они уже были суперзвездами. Не все их новые фанаты знали о прошлом «Хэттерс», как, например, не всем известно, что «Флитвуд Мак» были скромной блюзовой группой – еще до солистки Стиви Никс, популярного сингла «Рианнон» и прочей ерунды.

– Эй, ты поосторожнее насчет «ерунды»! Мне вот нравится «Рианнон».

Бэнкс улыбнулся:

– Извини. Я так и знал.

– Сноб ты.

– В общем, такова история «Мэд Хэттерс». Стало быть, ты говоришь, что эта его подружка…

– Мелани Райт.

– Мелани Райт сказала, что Ник считал, что напал на след роскошного сюжета и, как ей показалось, для него в этом было нечто личное.

– Да. И он упомянул об убийстве. Не забывай.

– Не забыл, – уверил ее Бэнкс. – Чье убийство он имел в виду?

– Судя по тому, что ты мне рассказал, могу предположить, что он имел в виду убийство Робина Мёрчента. А ты как думаешь?