Глава 27. Утром на улицах было людно

Утром на улицах было людно. Возле колодцев собирались кучками крестьяне, обсуждая ночное событие. Почти шепотом женщины гадали, кто мог быть поджигателем. Мужчины прикрикнули на них и приказали держать язык за зубами. Разные ходили слухи и высказывались предположения. Павел Серафимович услышал о пожаре от соседа Кости. Хотя мужчина мало с кем общался, но такая новость всколыхнула все село. Одно было понятно: это чья‑то месть и у коммуниста среди крестьян есть враг.

Надежда Черножукова послушала бабскую болтовню на улице и вернулась домой. Мужа дома не было. Мать спросила у Вари, где отец.

– Пошел Ольгу проведать, – ответила она. – Сказал, ненадолго, скоро вернется.

А уже после обеда со скоростью ласточки полетела от хаты к хате другая новость: арестовали Федора Черножукова. К Варе прибежала запыхавшаяся Олеся.

– Что случилось?! – кинулась к ней Варя.

– Там… там… там такое… – тяжело дыша, сказала перепуганная девушка.

– С папой что‑то? – побледнела Варя.

– Нет! Говорят, что за дедом Федором приехали, – выдохнула Олеся.

– Кто приехал? Ты можешь объяснить? – спросила Варя, спешно одеваясь.

– Из города приехали. Люди с оружием. Его раскулачивать. Что же это будет? – заголосила девушка.

– Молчи! Лучше беги к Ольге, пусть отец идет к дяде Федору! – скомандовала Варя. – А я – за мамой!

– Ага! – Олеся помчалась из хаты.

Мать едва успевала за Варей.

– Мама, быстрее, пожалуйста! – просила ее Варя.

Со всех улиц люди двигались в сторону усадьбы Федора Черножукова. Варя с матерью подошли туда почти одновременно с отцом и Ольгой. Чужаки в кожаных куртках грузили на сани кузнечный инвентарь. Братья Петуховы помогали выносить лопаты, грабли, бороны, топоры – все, что находили в сарае и во дворе. Несколько ретивых девушек‑комсомолок тянули из хаты подушки, перины, вышитые полотенца, посуду. Все сбрасывали на сани. У растворенных настежь ворот стоял часовой с ружьем за плечами. Рядом с ним – Щербак с Михаилом. Михаил заметил отца и мать, отвернулся, взял под уздцы коня, начал о чем‑то переговариваться с Кузьмой Петровичем.

Павел Серафимович искал глазами брата, но тот, наверное, оставался в доме. Нигде не было видно и погорельца Лупикова.

– Не надо, папа, – остановила Павла Серафимовича Ольга, заметив, что он собирается идти во двор. – Все равно тебя туда не пустят.

– Я хочу видеть брата, – сказал он. – Где он? Что с ним сделали?

– Сейчас ты ему ничем не поможешь, разве что навредишь. Давай подождем, скоро все выяснится.

Напрасно надеялся Павел Серафимович, что все образуется. Под конвоем вывели из дома Федора и его жену Оксану. На миг остановились на крыльце родного дома Черножуковы, окинули взглядом свою усадьбу. В руках они держали какую‑то одежду, перевязанную половичками. Перекрестившись, молча двинулись со двора.

На улице супруги остановились перед замершей толпой. Позади них уже стоял Лупиков.

– Люди добрые! – обратился к односельчанам Федор. – Меня обвиняют в поджоге. Перед всеми вами, перед Богом клянусь: я не делал этого!

– Ты угрожал пустить мне красного петуха! – взвизгнул, забегая вперед, Лупиков. – У меня даже свидетели есть.

– Да, угрожал, но не делал этого.

– Не ври! Я тебя узнал! – закричал чекист.

– Я был дома и даже не знал о пожаре, – спокойно сказал Федор. – Говорят, что в вас стреляли, но у меня произвели обыск и не нашли оружия.

– Мало ли куда ты мог его деть! Там разберутся во всем!

– Не оправдывайся перед коммунякой, – обратилась Оксана к мужу. – Кто он и кто ты? Он – За…ков, гнида, которому нет места на этом свете. А ты – честный, порядочный человек. Кто о тебе скажет плохое слово? Разве что завистники.

– Молчать! – Лупиков аж позеленел от ярости. – Вот такие, как он, стреляют из‑за угла в честных коммунистов, убивают комсомольцев, жгут хаты. Все вам мало! Никак не нажретесь! Кулаки! Ростовщики! Эксплуататоры! Нажились на чужом – хватит! Вас депортируют на север, подальше от трудового народа, чтобы не мешали работать честным колхозникам на благо родной страны!

Осип Петухов захлопал в ладоши, прося толпу поддержать его, но люди не пошевелились.

– И так будет со всеми кулаками! – разошелся Лупиков. – Все отойдет колхозам! Хватит сидеть по хатам и дрожать над своим богатством!

– Люди добрые! – обратился к людям Федор, несмотря на вопли чекиста. – Простите меня, если кого‑то обидел, и не поминайте лихом!

Мужчина низко поклонился. Женщины расплакались.

– И меня не вспоминайте плохим словом! – сказала Оксана. Она поклонилась, приложив руку к груди. Цветастый платок сполз у женщины с головы, открыв черные, без малейшего проблеска седины волосы. Голова обвита толстой блестящей косой; на шее – ряд красных бус, взгляд черных глаз – смелый, гордый, свободный. И сама удивительно красивая, настоящая украинка. – Простите, если что‑то было не так! Прощайте!

– Брат! Федор! – не удержался Павел Серафимович. – Вы еще вернетесь!

– Нет. Мы не вернемся. – Федор остановил взгляд на брате, ободряюще улыбнулся. – Теперь я враг народа, кулак. И моя вина лишь в том, что я слишком много работал и любил родную землицу, а теперь не захотел трудиться на чужой земле.

– Сгниешь на каторге! – закричал Лупиков.

– Лучше сгнить, чем прогнуться под такой гнидой, как ты! – сказал Федор и плюнул прямо в лицо коммуниста.

Лупиков привычным движением потянулся за оружием. Вспомнил, что кобура пустая, вытер лицо рукавом.

– Вот теперь у меня не осталось ни капли сомнения, что это ты хотел меня убить! – прорычал он с ненавистью.

Федор будто не услышал его. Он вместе с женой обернулся к своей усадьбе, супруги поклонились, в последний раз бросив взгляд на дом, которого у них уже не было.

– Прощайте! – сказали Черножуковы еще раз, а человек с ружьем дал команду садиться на сани.

– Взяли все необходимые вещи? – спросил он.

Федор с женой молча сели на сани.

– Брат, я знаю, что ты вернешься! – крикнул Павел Серафимович, когда лошади двинулись с места. – Я буду тебя ждать! Всегда!

– Все возможно! – донесся до него голос брата. Федор с Оксаной махали на прощание руками, пока не исчезли из поля зрения.

Варя тихонько плакала, припав к Ольгиному плечу, а Павел Серафимович еще долго стоял посреди улицы с шапкой в руках. Он до боли в глазах всматривался в белое пространство, где исчез его брат, надеясь, что, может, все изменится и его сейчас отпустят. И только когда Лупиков попросил дать дорогу лошадям, будто во сне, пошел к толпе.

Из хаты вынесли все добро. Выгнали из хлева скот, потянули коров на веревке в колхозные конюшни. Впереди вел коня Михаил, на санях которого везли нажитое его родным дядькой. За ним – еще одни сани, дальше Петуховы тянули коров, которые подняли рев, чувствуя беду. Колонну замыкал Лупиков, ведя холеных и ухоженных лошадей.

Толпа тихо зашумела:

– Что же с ними будет?

– В Сибирь повезут.

– Я слышала, что позволяют на семью брать лишь тридцать два килограмма груза. И что можно взять для жизни в один узелок?

– От людей в городе слышал, что семьи сажают в товарные вагоны и везут аж в Архангельскую область.

– А где это? Далеко?

– Где‑то на севере.

– Там же холодно.

– Еще как! Живут бедняги в деревянных бараках.

– Разве ж там согреешься?

– То‑то и оно! Болеют люди, мрут.

– Может, это все болтовня?

– Чистая правда! Слышал от умных людей, те не соврут.

– Да поможет им Бог! Может, и выживут да когда‑нибудь вернутся.

– Как знать…

– Вот и все, – с грустью сказал Павел Серафимович, надевая шапку. – Накинули коммуняки петлю на наши шеи. Накинули, а теперь будут натягивать веревку.

– Идем домой, – тихо позвала Варя. – Холодно.

– Что ты хочешь? – вздохнул Павел Серафимович. – Февраль месяц.

Date: 2015-09-24; view: 311; Нарушение авторских прав