Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава двенадцатая. Из пяти человек отделение отобрало двух — Кислова, за его суровую, тщательно продуманную н рассчитанную ненависть к противнику
Из пяти человек отделение отобрало двух — Кислова, за его суровую, тщательно продуманную н рассчитанную ненависть к противнику, н Алексея Кропта. белоруса изпод города со странным названием Пропойск. И оттого что город этот находился в Могилевской области, всем становилось весело. Но судьба паренька вызывала несколько недоуменное уважение. Кропта еще не призывали в армию, когда отступающие войска появились в его деревеньке. Собственно, даже не войска, а недавно сформированный полевой госпиталь, и он, как многие, помогал медикам, чем мог. А в ходе помощи влюбился во врача, которая была старше его лет на семь. — А я не за то, что она красивая, хоть и это было, а за то, что умная и все умела. Ну — все. все… За ней он пошел в отступление, похоронил се после бомбежки, воевал в окружении, прибивался к разным частям, дрался, потом попал к партизанам. Раненным его вывезли в наш тыл. поправился, стал минометчиком и потом опять в пехоте пулеметчиком, бронебойщиком, а недели три и связистом, теперь решил стать снайпером. Все военные профессии, с которыми он познакомился, он знал. И знал хорошо. — Когда ж ты все успевал? — с уважением спросил Жилин, которому сразу приглянулся этот высокий, худощавый, светло-русый парень с бледным, тонким лицом и необыкновенно светлыми, ясными глазами. Взгляд их был прям, открыт И доброжелателен. Жилин давно заметил, что ни у кого он не встречал такого ясного и чистого взгляда, как у белорусов. — Так раз уж дело… значит, делай. — Во взгляде Алексея мелькнуло что-то очень твердое., холодно-льдистое, упрямое. И еще Алексей Любил читать, может быть, поэтому и говорил он лишь с легким белорусским акцентом — твердым и тоже холодно-льдистым — хорошим, почти литературным русским языком. — Я Пушкина любил и Есенина… — объяснил Алексей, но наизусть читал Лермонтова. — Михаил Юрьевич поближе… траншейней. Поскольку обоих ребят как бы нашел Малков, а работать с ними приходилось только днем, когда Жилин бывал то на охоте, то действовал с пулеметчиками, заниматься с ними тоже стал Малков, которому и самому приходилось осваивать снайперскую винтовку. Но вечерами они собирались вместе. Кислов сразу же взял на себя хозяйственные заботы и не только таскал обеды-ужины, но и кашеварил сам — у него оказался явный дар доставалы. В землянке стало как-то уютно, домашне-пахуче и весело. В жесткие декабрьские холода в теплую, домашнюю жизнь снайперов ввалились два заиндевевших бойца в полушубках и не с винтовками или автоматами, а с карабинами. — Сержант Жилин здеся обитается? — спросил тот, что был повыше, и Костя сразу узнал обоих и, неожиданно радуясь до обмирания сердца, воскликнув: — Рябов! Глазков! Как это вас… занесло? Дак читаем — все Жилина хвалят… — Рябов говорил правду — и в дивизионной и в армейской газете несколько раз писали о батальоне Басина, о творческой боевой активности его бойцов и командиров, упоминали и снайперов Жилина. Писали, в общемто, правдиво, но такими умными и красивыми словами, что о заметках старались не упоминать: мешала скромность. — Вот и решили найти и опыта поднабраться. — Да ладно вам свистеть… Садитесь, грейтесь… Костя суетился, понимая, что он снова оказался не на высоте: даже угостить гостей нечем. Нет в нем хозяйственной жилки… Нет — и все… Гости рассаживались степенно, неторопливо отстегивая крючки полушубков и оглядываясь. — Не богато живешь, станишник, — вроде бы в шутку укорил Рябов. — Не посовременному. — А как… по-современному? — Удобств кету. Саперы вен в хатах сшиваются, а мы, артиллеристы, делаем просто: вкопали клуни, а то и хаты, которые поменьше, прямо в землю — и порядок. Тепло, и мухи не кусают. — Ну так то вы… Вы ж на войне вроде курортников. Пехота воюет, а вы со стороны, как в кино зырите. Все снаряды копите. — Оно так… Так… Но вот — накопили. — Рябов сразу посуровел, — А просто так разбрасывать жаль. В дело хочется. Разговор стал неулыбчивым. Артиллеристы решили выкатывать пушки на прямую наводку, но так, чтобы не раскрывать и не нарушать систему противотанковой обороны: отстреляться с временной огневой позиции и откочевать на основную. — А комбат наш считает, что нас перебьют. Вот мы и пришли… посоветоваться. — А комбат? — Так расчет же решил. Мы, сами… А комбат сказал: убедите, что вас не перебьют, — разрешу. Снайперы расселись вокруг стола, только Кислое возился в уголке, где у него постепенно образовалась каптерка отделения. Никого не удивило, что расчет сам решил не разбрасывать снаряды и рискнуть жизнью, а комбат требует доказательств, что они при этом уцелеют. И никто не отметил, что все это походило на распри в дружной семье, где дети уже подросли и стремятся сами начать самостоятельную жизнь, а родители их еще придерживают, все еще боятся, что они — маленькие… — Ну и… чем же мы вам поможем? — Ну, прежде всего, кого надо бить и, значит, откуда бить. Цель и район огневых. Второе; как сделать. чтобы самим не попасться. — А полегче у вас вопросов нету? — спросил Костя. — Ты не шуткуй, — сердито рубанул воздух тяжелой рукой Рябов, и глаза у него стали острыми, злыми, а темное, дубленое лицо как бы треугольным: выперли желваки на скулах. — Мы ведь по делу. Кислов бочком придвинулся к столу, положил фляжку, тарелку с салом и хлебом, поставил кружки. — Угощайтесь, — деловито, будто на собрании предложил он и присел на край нар, как хорошая хозяйка, приветившая хоть и не слишком дорогих, но нужных мужу гостей. Костя с благодарностью посмотрел па Кислова и, невольно попадая в заданный Кисловым тон, кивнул Малкову: — Разлей. Сказал так, что и Глазков и Рябов поняли: их разбитной, отчаянный в доме отдыха товарищ здесь, у себя дома, настоящий сержант, командир-единоначальник. И что в свой час он явился без доппайка, шло не от того, что этого самого доппайка не было, а потому, что Жилин не подумал, что он может понадобиться. А вот теперь понял, навел порядок — и все как часы. И то, что он не сам стал наливать, а поручил другому, тоже говорило о многом: водка Жилину ни к чему. Он без нее обходится, но уважение оказывает как положено и, как положено командиру, доверяет своему заместителю. А то, что Малков его заместитель, Глазков и Рябов решили сразу — как-то уж очень независимо, с чувством собственного достоинства держался Малков. Они выпили и разомлели не столько от водки — ее-то и было разве что грамм по пятьдесят, — сколько от установления сердечности, доверительности, какая бывает когда сходятся настоящие хозяева — рабочие люди — потолковать об общих, рабочих же, делах. Говорили порознь, не перебивая друг друга, слова обдумывали, и когда Кислов поставил битый и помятый, но до блеска отчищенный алюминиевый чайник и снайперы незаметно переглянулись — силен Кислов, где ж это он расстарался? — когда он выставил сахар да еще и поджаристые сухари к чаю, а сало так и не убрал, гости поняли, что в этой землянке живут настоящие бойцы. Не богатые, но разворотливые, хозяйственные, и верить им можно — не одному только Жилину, который, по всему было видно, н не касался всего этого, а всем, каждому бойцу. Тут по всему чувствовалось: каждый был самим собой и каждый старался для всех, для отделения, для дела — словом, они были такие, какими хотели быть ребята из рябовского расчета или из глазковского саперного отделения. Может быть, впервые за все время войны, да я вообще службы в армии, Жилин со сладкой, до боли, остротой почувствовал дружный коллектив, его красоту его внутреннюю силу. Так, должно быть, строгий, много работающий отец в светлые минуты своей жизни оглядывает свою подросшую и сдружившуюся большую семью и, поняв, что хоть каждый и чуть наособицу, все они — вместе, ощущает великую гордость за эту свою семью и щемящую радость от того. что все. что он делал, не пошло прахом. Наверное, это и есть величайшая радость, дарованная мужчине, и Жилин испытывал ее в этот час. Маленький, молчаливо-улыбчивый Засядько, как младший сын в этой семье, дождался паузы и. сказал вздрагивающим от волнения голосом: — Я так понимаю, товарищ сержант, что пушку близко к передовой вытаскивать не следует… — Это ж почему? — вежливо, по все-таки с нотками недовольства спросил Рябов: самый младший, почти сосунок, вдруг решает такие вопросы. — А потому, что прямой наводкой можно стрелять и с шестисот и с трехсот метров. Верно? Рябов подумал и кивнул: верно. — И еще вот почему — немецкие дзоты стоят выше, чем наша оборона… — Правильно! — сразу уловил его мысль Костя. — Снизу бить… или сверху — только амбразуру колупать. А нужно в дзот попасть и все там перекалечить. Я так тебя понял? Засядько? — Так точно, товарищ сержант. И еще — немецкая пушка, когда по нас била, семь снарядов выпустила, и все… не очень точно. И вот я все думал — почему? А потому, что ее пришлось выкатывать и фрицы торопились. Им снарядов не жалко. А нам нужно такое место найти, чтобы пушку заранее, в темноте, вытащить и бить наверняка. И я такое место знаю. — Это ж где? — опять не слишком довольно спросил Рябов. Получалось, что снайперы не только думают за пушкарей, но даже пушку к себе приспособили. Ведь так и сказал: "а нам нужно". — Вот там, товарищ сержант, откуда мы немецкую машину на шоссе подстрелили. Там — кустарник. Заранее сделаем бруствер, из лощины расчистим дорогу и затемно вытащим. А на зорьке ударим — и сразу вниз, в лощину. — Kyсты — ориентир… — покачал головой Рябов. — У них ориентиры пристреляны. — У них тут все пристреляно, — уловив паузу, сердито вставил Малков, — Так что ж — не воевать? Рябов посмотрел на Малкова с уважением: умеет, человек утвердить себя, умеет найти момент… — Разрешите мне, товарищ сержант, — вмешался Алексей. — В партизанах пушки на лыжи ставили. Вот если и они так же, то тащить будет значительно легче. А брустверы делали снежные и заливали водой. За ночь будут лучше бетона. Кислов разлил пай, выжидательно поглядывая на Рябова И Жилина, Но они молчали, задумавшись каждый о своем. Жилин сказал: — А прикрыть мы вас прикроем. От пулеметов. Но вот насчет минных или артналетов — тут не ручаемся. Нужно подумать об укрытиях… — Их тоже можно сделать из снега и залить водой. Ночью, — впервые заговорил Глазков так, словно все остальные вопросы были решены. В разгар этой беседы, когда обсуждались и возможные цели и системы прикрытий, зашуршала плащ-палатка, которой была прикрыта дверь землянки, и в сумрак вошла Мария. Здесь, в землянке, она показалась такой высокой, что Костя ее не узнал. Она улыбнулась и со словно бы сдерживаемым смешком сказала: — Гостей принимаете? И этот смешок, и слишком высоко, певуче звучащий голос, и ее одежда — перепоясанная шинель и чуть набекрень надетая ушанка вместо стеганки и платка тоже помешали Жилину узнать ее, но сердце у него обмерло — это был ее и не ее голос, и все, что он гнал ночами, все, чему не верил и не мог верить, вдруг оказалось возможным наяву, но таким, чему все-таки нельзя было верить. Остальные ребята тоже примолкли — женского голоса они не слышали давно и представить, что в их батальоне появилась еще одна женщина и вот зашла к ним, да еще в гости, не смогли и потому выжидающе примолкли. Смущенно улыбаясь, Мария отчаянно смело шагнула к столу и, положив руку на одно Костино плечо, а на другое навалившись грудью, положила узелок и все тем же певучезвонким голосом, все с тем же, словно сдерживаемым, смешком сказала: — Здравствуй, Костя. Вот и свиделись… Она уверенно, по-домашнему привычно присела. Вот только теперь, ощутив ее руку, ее бедро, близко увидев ее большие темно-серые смеющиеся и тревожные глаза, Костя понял, что это — Мария. Горло у него перехватило. во рту пересохло, и он, оцепенелый от радости и от неизвестно почему и откуда пришедшего страха, просипел: — Здравствуй, Мария. Надолго ли? — Дак вроде насовсем. — Перехватив не удивленные — удивились ребята чуть раньше, — а уже ошеломленные взгляды бойцов, уточнила: — Вот — прислали служить. Говорят, вы тут без баб ничего толком и сотворить не можете… Ребята натужно посмеялись. Потом вспоминали дом отдыха, осторожно шутили, но второй раз чай уже не пили — гости стали собираться. У порога Рябов сказал громко: — Спасибо, ребята. Доложим своему начальству. — А пожимая руку Жилину, шепнул: — Выходит, серьезно… Ай-ай, казачок… Гляди да поглядывай. Снайперы переглядывались, еще не зная, как себя вести, но Мария опять решила посвоему: она поднялась. надела ушанку и подтянула ремень на шинели, а потом, сказав: "Проводи меня, Костя", стала за руку прощаться со снайперами. У двери осведомилась: — Если в гости зайду — не прогоните? Ребята пошумели, посмеялись, обещая не прогонять. Небо было ясным, звездным, и потому ракеты над передовой казались особенно ненужными. Пулеметный перестук, уханье орудий и разрывы мин приблизились, стали четкими, злыми. Снега лежали хрусткие, свет на них дробился и переливался. Мороз щипал вкрадчиво и как-то вкруговую — и снизу и сверху. — Ты где ж устроилась? — спросил Костя, так и не пришедший в себя не то от радости, не то от свалившейся на него сладкой заботы и страха перед этой заботой. — У фельдшерицы. Батальонная медицина стояла позади, в уютной лощинке — по ней незаметно для противника можно было выехать далеко в тыл. Там же располагались и ездовые из хозвзвода, там хранили свои запасы связисты и саперы. От кухни и от землянки снайперов это было метров пятьсот — шестьсот. Костя сразу прикинул — место хорошее: снаряды туда не падают, а мины залетают редко. Да и народ там собрался пожилой, спокойный. И он, думая, как же теперь жить, повернул на нужную тропку. Мария шла сзади. Скрипел снег, откуда-то слышался смех. Неподалеку грохнула мина, и снег на мгновение высветился миллионами звериных, жестких зрачков. Костя оглянулся. Мария стояла, закрыв лицо руками. — Ты чего? — бросился он к ней. — Испугалась? Эти ж далеко… — Я не сейчас, Костя, не сейчас… Я в землянке… в твоей боялась,. Господи, как же я боялась… Вот, аж теперь трясусь. Он обнял ее и почувствовал, как ее бьет озноб. Это не вязалась со всем, чти он видел, — она же вошла смелой, может, даже чересчур смелой хозяйкой и вела себя как хозяйка, а — боялась. Не понимая ее, Костя перестал гладить по плечам и посмотрел в глаза. В них и в струйках на щеках вспыхивали огоньки далеких ракет, и Костя, все еще не веря ее словам, испугался: она плачет. По-настоящему плачет. Он растерянно потоптался. и Мария, потупив вдруг просиявший взгляд, с упреком сказала: — Хотя бы поцеловал, что ли… Ай не рад? — вдруг быстро осведомилась она, и взгляд у нее сразу стал острым, злым. Он весело и благодарно усмехнулся и обнял ее. И чем дольше целовал, языком ощущая ее сладкие твердые зубы, тем глубже и шумнее дышал. Впрочем, она тоже, изогнувшись и прижавшись бедром к его коленке, дышала часто и шумно.
Date: 2015-09-24; view: 295; Нарушение авторских прав |