Глава пятнадцатая. Немецкого снайпера они все-таки подстерегли

Немецкого снайпера они все-таки подстерегли.

Во время разбора неудачного дня словно раздвоившийся в душе Жилин нашел в себе силы разобраться в характере противника. Скорее всего, он был молодой и неопытный.

Наблюдал плохо: когда Зобов со связным стоял у кустарников, снайпер мог и должен был их видеть, но не стрелял — чего-то опасался. Чего? Вполне вероятно, принял их за чучела.

А когда старший лейтенант прошел дальше — выстрелил по связному. Почему? Да потому что он был в темном, хорошо выделялся на снежном фоне. Опытный же снайпер прежде всего стрелял бы по Зобову в белом, несколько сливающемся с фоном полушубке.

Снайпер должен был знать, что впереди всегда идет командир, а за ним — связной или охрана. Даже только ранив командира, стрелку легче было бы разделаться со вторым — связным: этот хорошо виден и деваться ему было бы некуда.

Вот так, разбирая событие дня, в отделении решили, что со старого места снайпер стрелять не будет. Его вспугнули. Куда он перейдет? Скорее всего, в полосу девятой роты — там на фланге батальона наши снайперы охотились не часто, и, следовательно, там много «непуганых» фрицев. К ним под крылышко и перейдет немецкий стрелок.

Так оно и случилось. Немец действительно перешел поближе к флангу, но выстрелил по чучелу не из дзота, а из кустарника, возле которого проходила траншея. Костя немедленно всадил туда две пули, Засядько добавил. Но все три пули явно срикошетировали, обив иней на кустарнике. Мало того, немец успел сделать выстрел, и пуля прошла как раз между Костей и Засядько. Оба, смущенные, не стали испытывать судьбу и немедленно сменили позицию. Костя оставил на новом месте Засядько, а сам помчался к командиру роты, который еще только собирался ложиться спать.

— Товарищ старший лейтенант, — взмолился Костя, — свяжитесь с минометчиками, пусть ударят по снайперу!

— Сам уже не справляешься? — спросил сердитый Мкрытчан.

— Поймите, он явно прикрывается бронещитком — пули рикошетируют.

— Какой может быть щиток? Да еще броне? Снайпер как танк?

— Вроде танка, товарищ старший лейтенант. А если минометчики…

— Хватит, — выпучил глаза Мкрытчан. — Мины на лимите. Зачем швыряться?

"Черт упрямый!" — про себя выругался Костя и почтительно попросил:

— Разрешите позвонить минометчикам?

— Звони, — недоверчиво разрешил командир девятой роты.

Прислушивавшийся к их разговору телефонист в душе сразу встал на сторону Кости и отчаянно закрутил ручку телефона.

— Товарищи! — без предисловий взмолился Костя. — Снайпер за бронещитком прячется.

Помогите выкурить. Это Жилин говорит! Сержант Жилин.

Там, на наблюдательном пункте минометчиков, его поняли сразу и сразу же приняли решение:

— Укажи цель! Поможем.

Они договорились о целеуказаниях, и Костя помчался к снайперам. Возле Засядько уже торчал Малков, курил и вяло, назидательно ругался.

Костя быстро объяснил, в чем дело, и приказал:

— Стреляйте и под снег. Пулю поверху, пулю под снег.

Он давно заметил, что когда бежишь по траншее, то заснеженные брустверы кажутся выше, н невольно сгибаешься, чтобы каска не показывалась над снегом. А пуля пробьет такой снег запросто…

— Как это — под снег? — недовольно спросил Малков.

Пришлось объяснять, а это сбивало боевой настрой. Малков ушел, а Костя с Засядько разошлись по траншее и через амбразурки в снегу трассирующими пулями показали цель минометчикам, а заодно и предупредили немца: держись. Охота не окончена.

Далеко позади раздался слабый хлопок выстрела, и в небе заныла первая мина. Она разорвалась метрах в двадцати от позиции снайпера, и Костя опять выстрелил трассирующей пулей. Теперь минометчики дали залп батареей. Четыре мины вспухли в кустарнике одним дымным облаком, и кустарник сразу потемнел, приобрел предвесеннюю лиловатость.

Костя рассчитал правильно. Аккуратный, хозяйственный немец не мог позволить себе оставить бронещиток. Он снял его, но пригнуться как следует не успел — подвела привычка пригибаться в траншее до линии снега…

Однако минометчики еще не знали, что снайпер был уже обезврежен, и выдали второй залп, который лег чуть правее. И тут случилось почти чудо. Из пустынных кустарников выбежали три немца и помчались прямо поверху к ходу сообщения. Снайперы поняли их маневр и стали стрелять не сразу, а чуть подождали, пока выдохнется их порыв в сугробах.

От шести снайперов трем, бегущим по снежной целине, уйти невозможно…

Минометчики теперь уже работали на себя — в кустарнике оказался НП противника, который никто и никогда не засекал.

Вечером Жилин доложил об общей удаче снайперов н минометчиков. Басин довольно кивал головой, а вызванный командир минометчиков, молоденький лейтенант, сиял от удовольствия и сразу предложил:

— Товарищ капитан, вы прикажите снайперам взаимодействовать с нами. Ведь иной раз столько фрицев из под наших мин выскакивает! А снайперы бы их добивали.

Басин смотрел в возбужденное юношеское лицо, представлял, как хочется лейтенанту рассказывать об удаче всем и каждому, и потому отрицательно покачал головой:

— Приказывать не буду. Работа у снайперов творческая, они сведены в отдельное подразделение, так что вам, лейтенант, придется договариваться лично с Жилиным. А я — не возражаю. Все ясно?

Лейтенанту все было ясно, и он собрался решать какие-то свои вопросы, но Басин резко повернулся к Жилину:

— Что у тебя с артиллеристами?

Лейтенант понял, что поговорить ему не придется и откозырял. Жилин проводил его взглядом и доложил, как ранили связного Зобова. Басин вспомнил слова Зобова о святом месте и недобро усмехнулся: бог война называется… на пехоту свысока поглядываешь, подначиваешь, а сам о простейших вещах не думаешь.

— Напугали вы его, — сказал он Жилину и вдруг резко спросил:

— Кто, в случае чего, тебя заменит? Ты об этом думал?

Жилин насупился, исподлобья взглянув на комбата. Тот засмеялся:

— Учиться тебе нужно, Жилин, вот в чем дело. Я ж тебе обещал — сделаю из тебя человека.

— Учиться я погожу, — усмехнулся Костя, поерзав, — Нужно войну сломать.

— Нет, мой дорогой, война эта — надолго. И командиров для нее, особенно обстрелянных, потребуется много. Так что думай… кого на свое место готовить. — Басин неожиданно вздохнул. — Пока я живой и на батальоне.

Вечером, после обеда, Жилин долго лежал на нарах, слушая беззлобную перебранку Кислова н Малкова: очередь идти за дровами была Малкова. а он, до отвращения не любящий заниматься хозяйственным и делами, возражал:

— Взялся за хозяйство — вот и веди. А то видал, как оборачиваешь: хочу делаю, а хочу — нет. Порядок должен быть.

— Вот ты по порядку и действуй — твоя очередь, ты и чеши. А я что взял, то и отдать могу.

— Как же — отдашь… Ты от кухни не отлепишься. Прикипел.

Отделение дружно засмеялось — у него, отделения, появились тайны от командира. Костя сразу понял это по их хитрым, словно бы ненароком обращенным на него взглядам. Ну и что? Почему не посмеяться над товарищем, если даже этот товарищ стал командиром? Но тут взорвался Кислов:

— Ты чего болтаешь? За это знаешь что бывает?

Это был уже не беззлобный треп-перебранка. Это прорезался гнев. И Костя сразу вспомнил грудной смех Марии в кухонной землянке, тревожный и, как теперь показалось Косте, виноватый взгляд Кислова.

Он не пошевелился, не двинул рукой. Он просто помял, что — смешон. Измена не так страшна, как сопутствующий ей смех окружающих. А Костя никогда еще не был смешон.

Он долго не мог совладать с собой, переходя от душащей ярости до безвольного убеждения, что смеялись не над ним и не из-за Марии. Но все это не помогало, Костя уже ревновал и ничего с собой поделать не мог. Он встал и молча ушел.

Все вокруг было привычно и домашне — и гул голосов, и всплески смеха у кухни, которая кончала раздачу обеда-ужина, я чьи-то слаженные тенор и баритон, задушевно поющие про печурку в землянке, и обыкновенный перестук пулеметов, и словно простуженные, лающие винтовочные выстрелы. Костя подумал: к оттепели. винтовки вдалеке осипли.

Мороз как будто ослабел, но стал влажным, въедливым, в нем не было крепости, бодрости. Вздрагивая от этого противного, словно мокрого, холода, Костя походил по безопасным, скрытым за скатами тропкам и уже почти спокойно подумал:

"А почему я ее ревную? Мы ведь оба свободные. Как каждый решит, так и получится. — Но эта мысль не успокоила его. Нет, они уже не были свободные, они уже связаны общей тайной, общей радостью и общим страхом. Причем Мария, вероятно, даже большим, чем он. — А чего ж делать? Как поступить? — Тут припомнилось недавнее решение как следует поговорить с Марией и выяснить все до ниточки. — Но что выяснять? Что? Зачем пришла в батальон? Как жила прежде? Почему смеется с Кисловым? Что случилось?" Выходило, что ничего не случилось, психовать не из-за чего, а вот разобраться в себе и в ней. а уж потом и решить чин чинарем — это надо.

"Что ж ты решишь? Что? Женишься? Война же идет! Война! А может, тебе семейную землянку выделят? Или отправят в тыл, чтоб ты. там семью строил, а тут другой пускай воюет? А может, отправишь молодую жену домой, к матери? Так нет еще у тебя дома, и матери, может, нет. Дурак ты. дурак,. Живи, пока живется, а там… Там видно будет.

Останешься живым — разберешься, а нет… так война все спишет. Мертвые сраму не имут".

Он окончательно но как-то тяжко, мрачно успокоился, побродил еще немного и вернулся в землянку. Ребята готовились пить чай, обсуждали наступление на среднем Дону.

Молчаливый Костя сидел с края стола, прислушивался, изредка исподлобья присматриваясь к товарищам.

"А в самом деле, кого оставить за себя? А то так, кто вместо меня заступит? Малков?

Потянет, но… своенравный и слишком уж уважает себя. Хоти… Хотя вот и ребят подобрал и возится с ними, обучает. Но как-то свысока, что ли… А может, так и нужно? Держать дистанцию. Все ж таки командир… Засядько? Просто молод. Тихий, скромный, исполнительный… И рядом и словно нет его… Пожалуй, и потребовать не сумеет. А может, я его не сумел разглядеть? Может, есть в нем, ведь в каждом есть что-то свое, но обязательно нужное людям. А я не знаю… Итак — Джунус… Он — воин и… командир.

Скажет — впечатает и назад ни шагу. Но, обратно же, есть в нем… вернее, не в нем… Хотя нет. Все в нем есть. Нет одного — умения говорить. И не потому, что он слабо знает русский — он, наверное, и свой казахский теперь подзабыл. У него пет этого… умения говорить с людьми. Молчун. — Он задумался перебирая в памяти все, что знал о Джунусе, и внезапно для себя задал себе же вопрос:

— А может, и не нужно ему говорить? Может, достаточно одного примера? Научить оп научит. На это у него и опыта и, обратно же, умения вполне хватит. И проконтролирует как никто, — он же все видит, все замечает".

И оттого что Джунус вроде бы по всем статьям подходил ему в заместители и, значит, в преемники, Костя повеселел и великодушно подумал: "Жаль, конечно, что Колпаков задерживается… Этот бы тоже подошел", — но сейчас же вспомнив, что Колпаков попрежнему пишет только Джунусу, хотя и обращается ко всему отделению, решил; "Да, вот это — командир".

От всех этих успокоительных, а под конец даже и веселых мыслей Костя опять стал самим собой: "А-а… Живы будем — не помрем. А помрем — воскреснем".

После чаепития ребята устраивались на ночь, а Костя пошел к Марии.

Шла артиллерийская дуэль — две упрямых батареи, спрятанные в лесах, а может, и в оврагах, садили друг в друга снаряды, и они плыли над головой с гусачьим шепелявым свистом — дело, по всему, подвигалось к оттепели.

Костя шел по знакомой тропке весело, спокойно и, когда встретился с Кривоножко, почтительно уступил ему дорогу и отдал честь. Старший политрук недавно стал капитаном — пришел приказ о присвоении звания — и последнее время часто бывал в батальонных тылах, "подкручивая ослабевшие гайки". Басин молчаливо согласился с таким разделением забот: политработа в новых условиях — ведь это, кроме всего прочего забота о подчиненных. И забота эта исходит и от тыла.

Капитан Кривоножко молча, ко приветливо улыбнулся Жилину, но когда они разминулись, оглянулся и долго смотрел вслед, гадая, почему командир отделения снайперов все еще пользуется откровенным благорасположением и нового комбата.

Жилин явно и нахально шел в самоволку. В тылах ему делать нечего. Но Кривоножко уже научился не спешить: войны еще хватит, следует действовать рассудительно, но решительно.

Только в этом случае добьешься успеха.

Это были уже новые, капитанские мысли и чувства Кривоножке. Но Костя, естественно, о них не знал. Он по простоте думал, что все идет как шло раньше, и, пожалуй, даже радовался, что Кривоножко нашел себя и стал явно неплохим человеком. Таким, которого можно и нужно уважать.

Date: 2015-09-24; view: 308; Нарушение авторских прав