Вручение вымпелов штурмовой двойке

Ушла на отдых в Тьянгбоче группа Ильинского.

Володя Шопин сидит в лагере‑1, руководит работой шерпов на участках 1–2 и 2–3. Правда, первая группа шерпов, которая пыталась пройти в лагерь‑3, вернулась, оставив груз на шестой верёвке из‑за большого количества снега на этом и без того сложном маршруте. На 7800 поднялся только Хута с очень небольшим грузом. По пути он подправлял перила. Ночуют они с Колей Чёрным на 7350 вместе с тремя шерпами, которые завтра попытаются всё‑таки пробиться с тем же грузом наверх.

В общем, всё происходит чрезвычайно медленно, планы регулярно срываются, урезаются и опять срываются. Как долго будет происходить загрузка лаге‑ря‑3 кислородом и снаряжением, сказать невозможно. Завтра у шерпов день отдыха, а послезавтра уже наш выход. Коля предложил организовать на участке 2–3 две тройки шерпов, которые работали бы в противофазе. Но я сомневаюсь, что найдётся такое количество способных на это.

Хотя я как можно дольше хотел бы обойтись без кислорода, никто не знает, как сложатся обстоятельства. Если без этого будет невозможен подъём на вершину, то придётся взять “железяку” и “намордник” (Баллон с кислородом и маска).

Недавно Пемба Норбу говорил, что погода установится после обильного снегопада. Вчера в глубине души все надеялись, что сегодня будет перелом, однако и этот день как две капли воды похож на все предыдущие: с утра – солнце, в середине дня – снег, поздним вечером – прояснение до утра.

Вечером отметили день рождения Володи Пучкова. Он достал шампанское. Главным украшением стола были жареное мясо и только что принесённые яблоки.

Ребята, только что пришедшие сверху, отмечают отличный аппетит на всех высотах. Сказывается акклиматизация и регулярное пользование кислородом. Вопрос с кислородом беспокоит меня постоянно, и всё время происходит борьба противоположных желаний.

25 апреля. 22.00. Наш выход опять откладывается как минимум на день. Наверху ничего не продвигается. Коля жалуется на острые боли в брюшной полости. Сейчас он на 6500 и собирается спускаться. Хута Хергиани под предлогом сломанной кошки тоже вдруг спустился в лагерь‑1 и поговаривает о возвращении в базовый лагерь, хотя в лагере‑2 ещё три пары кошек. Только Володя Шопин сохранил рабочий настрой и предлагает пойти в двойке с кем‑нибудь из шерпов до 7800 или даже выше. Шерпы жалуются на усталость. Завтра отдыхают. Наверху, как и здесь, обильные снегопады. Лхоцзе совсем белая. Таким образом, наш выход завтра не имеет смысла по всем причинам – плохая погода и совершенно не обеспечен кислородом и снаряжением лагерь‑3.

Я уже не рвусь выйти вверх как можно раньше. Уж если идти на вершину, так нужно дождаться погоды и маломальского обеспечения кислородом. Сегодня Овчинников велел нам с Эдиком подробно расписать наш график движения по весу рюкзаков на каждом переходе. Получается, что самое “узкое” место, то есть самые тяжёлые рюкзаки, на участке 3–4. Придётся нести по 17–20 килограммов. Но при этом в идеальном варианте нам даже не понадобится помощь Иванова. Мы в состоянии занести для себя всё необходимое для обработки и штурма, включая кислород.

Дни тянутся исключительно однообразно. Сегодня весь день играли в “Эрудит”, иногда развлекаемся шахматами и домино.

Приходил гость из Намибии, немец по происхождению. В этом сезоне туристам не везёт. Приехать чёрт знает откуда, чтобы увидеть густую облачность вместо знаменитых гор – невелико удовольствие.

Проклятая погода, когда же, наконец, улучшение?

26 апреля. 22.30. Наконец‑то завтра выходим.

Хотя наверху работа отнюдь не кипит, тем не менее кое‑что уже занесли. А главное – сегодня впервые днём не было снега. За последние сутки заметно потеплело. Вот и паста в ручке не замерзает. Может быть, это долгожданное улучшение погоды?

Володя Шопин с одним шерпом поднялись в лагерь‑3. Занесли верёвку, восемьдесят метров, и кислород. Хута и Коля спускаются вниз. Иванов пришёл из Тьянгбоче после отдыха.

Вечером Евгений Игоревич на всякий случай попрощался с нами (если завтра проспит) и, главное, сказал: “Обещаю вам, что без вашей попытки восхождения экспедиция отсюда не уйдёт”. Эти слова мне как бальзам на душу.

Евгений Игоревич в который раз настоятельно напомнил мне: “Идти только в связке. Постоянно следи за самочувствием Эдика”. Его беспокоило то, что на предыдущих выходах Мысловский, как правило, делал переходы на два‑три часа дольше других участников. Выходя из “хижины дяди Тамма”, я заверил хозяина, что на пути к вершине, где отсутствуют перила, ни о каком разрыве, конечно, не может быть и речи.

27 апреля. Взвесили рюкзаки: у меня семнадцать килограммов – продукты, рация, фотоаппарат, личное снаряжение.

Нас торжественно проводили Тамм, Овчинников, Воскобойников. Дима всё это зафиксировал на киноплёнку.

Покинули базу в 6.00. Ледопад, покрытый свежевыпавшим снегом; в этот рассветный час представлял собой необычное и величественное зрелище. Без резких теней и ярких бликов, в мягких оттенках сплошного белого цвета. Снежный бархат перепутал привычные ощущения глубины и перспективы, покрыл протоптанные тропы, сделал неузнаваемыми хорошо знакомые участки. К тому же в последнее время происходило интенсивное таяние льда, особенно в нижней части. За время нашего почти двухнедельного отсутствия на леднике появились новые ручьи и озера, которые теперь замёрзли и тоже покрылись равномерным пушистым ковром.

Через двести метров провалился в ледниковую лужу по колено обеими ногами. Вместо того чтобы сразу отжать носки, шёл до того места, где надевают кошки. За это время воду из носков перекачало во внутренний и наружный ботинки. Эдик дал запасные носки, но они, конечно, тут же намокли. До лагеря‑1 дошёл без проблем, хотя ноги мёрзли.

На прошлом выходе свой ледоруб оставил на 7800, а лыжные палки – на 6500. Решил, что дорога через ледопад настолько комфортабельна, что обойдусь без дополнительных точек опоры. И вот теперь по свежему снегу с не очень лёгким рюкзаком идти оказалось тяжеловато. До 6100 шли пять часов – это очень долго.

В промежуточном лагере полтора часика посидели, попили чайку. В лагерь‑1 пришли к 16 часам.

Там было несколько шерпов. Они накормили нас рисом с добавкой цзампы. Это традиционная непальская еда – болтушка из поджаренной ячменной муки. Поговорили с Навангом, который был прикомандирован к нам в помощь до 7800. Намекнули, что в случае его хорошего самочувствия он может попасть вместе с нами и на вершину. Он весь загорелся от этой перспективы.

Ещё раз посчитали кислород. Получилось, что в принципе хватает на троих. Мне хотелось поднять как минимум по две верёвки вдобавок к тем восьми, которые уже имелись на 8250. Иначе их могло не хватить для обработки участка 4–5 и обеспечения самого восхождения.

Правда, Валя Иванов утверждал, что до 8500 хватит десяти верёвок, но я настаивал на двенадцати, чтобы иметь запас. Никто не знает, что нас ждёт, и лучше занести лишнюю сороковку, чем остановиться в сорока метрах от хорошей площадки из‑за отсутствия верёвок.

Около 18 часов к нам в лагерь спустился Шопин, который делал с шерпами ходки на переходе 2–3. Занесли они не очень много: шерпов пугают крутые заснеженные скалы. Володя чувствовал себя отлично, готов был идти и до лагеря‑4, но не с кем, и ему было ведено спускаться.

Володя был уверен, что при теперешней акклиматизации без труда дойдёт и до вершины. Поэтому с лёгким сердцем он отправился на отдых. Я испытывал что‑то вроде угрызений совести оттого, что вот мы идём на вершину, а Володя встаёт в конец длинной очереди на восхождение. Под влиянием этого чувства я даже пообещал ему составить компанию, если у него не окажется партнёра. Я чувствовал себя отлично, надеялся, что этот выход всех сил не отнимет и для повторного подъёма мне достаточно будет короткого отдыха на 6500. Как здорово было бы зайти наверх ленинградской связкой! Реальны или нереальны были эти планы, судить трудно: слишком неправильно всё сложилось в нашем с Эдиком восхождении.

В бодром настроении 28 апреля в 10.00 мы втроём вышли наверх. К сожалению, рюкзаки были тяжеловаты. Я нёс слишком много продуктов, без которых, как потом оказалось, вполне могли обойтись. А усталость уже начала накапливаться.

Но тогда мы этого ещё не замечали, казалось, что сил навалом, и даже не было мысли попросить у базы ещё одного‑двух шерпов в помощь хотя бы до лагеря‑2. Мы даже прихватывали лишнюю пару фирновых крючьев, мешок с рационами да ещё снимали на маршруте свободные карабины. В итоге нагрузились гораздо больше расчётного веса.

Сложилось впечатление, что до самого конца экспедиции мы так и не смогли перестроить свою психологию по отношению к нашим друзьям – высотным носильщикам. На протяжении всей жизни в альпинизме мы воспитывались на принципах полного самообеспечения, привыкли всегда рассчитывать только на собственные силы. Поэтому стеснялись попросить шерпов поднести что‑нибудь из личных вещей или группового снаряжения, даже когда это было необходимо. И если на предыдущих выходах тяжёлая работа оправдывала себя, давая полноценную акклиматизацию, то на последнем подъёме всё‑таки следовало экономить силы.

По связи в 14.00, где‑то на двадцать пятой верёвке, передали телеграмму от Пахомовой – Гурьяна. Я был удивлён и растроган. Значит, ленинградский “Спартак” помнит и переживает.

В лагере‑2 вечером мы, как могли, поговорили с Навангом о прошлых экспедициях (поляки, баски, болгары, японцы), сравнили их с нашей. Мы явно выигрывали в физической и спортивной подготовке, не говоря уже о сложности маршрута. Наванг дал каждому из нас священный шнурок на шею и несколько каких‑то зёрен, предназначенных к немедленному съедению. Потом он ещё час молился своим богам, прося погоды и здоровья.

Поужинали втроём, но спальных мест было только два, да и то не очень удобных. С сожалением покинул я эту палатку, согретую примусами и нашим дыханием. Чтобы дойти до второй, мне пришлось полностью одеться, так как ночью на таком ветру и морозе даже к этой дороге в пятнадцать метров по узкой полочке надо относиться серьёзно.

Уже уходя из лагеря‑2, мы имели груза больше запланированного: пришлось взять верёвки и кислород, который шерпы так и не занесли в лагерь‑3, а впереди предстояла самая тяжёлая работа на участке 3–4. Там даже по плану должно было быть приблизительно по восемнадцать килограммов груза.

В 18.00 слушали большую передачу из базового лагеря – записи голосов родных и знакомых. Эдик попал в тёплую домашнюю обстановку, в окружение своих трёх женщин. Я вспомнил эту чудесную семью и не мог не позавидовать ему. Сколько нежности было в словах и сколько старания в песнях под пианино его жены и дочерей. Приятно было и мне услышать голоса друзей‑ленинградцев.

Утром собирались медленно, но в лагерь‑3 пришли засветло. Вначале путь проходил так, что случайно сброшенный камень мог упасть на товарища, идущего в двух‑трёх верёвках ниже, поэтому приходилось особенно тщательно рассчитывать каждый шаг, пытаясь угадать “живые” камни под свежевыпавшим снегом. Громко проклинал я косые траверсы через кулуары, когда верезка закреплена концами, а середина провисает над обледеневшим жёлобом. Если здесь поскользнуться и зависнуть на зажиме, то долго будешь барахтаться с таким грузом.

Наванг, к моему удивлению, устал больше меня, хотя нёс меньше.

Позднее я узнал, что Наванг к этому времени отработал наверху больше недели, не спускаясь в базовый лагерь. К тому же на днях, идя без очков по заснеженным скалам, получил снежную слепоту, и теперь резь в глазах отнимала дополнительные физические и моральные силы. Становилось ясно, что даже с его железным здоровьем вряд ли удастся долго пробыть здесь. Но я всё‑таки надеялся, что он придёт хотя бы в лагерь‑4.

Опять пересчитали груз. Мы и раньше знали, что переход 3–4 будет самым тяжёлым, но не предполагали, что завтра случится такое.

30 апреля. Долго не могли понять, как же нам всё ухватить. Наконец нагрузились приблизительно так: я – 27–29 килограммов, Эдик – 25–27, Наванг – 25–26 килограммов.

Помня адский холод (впрочем, в аду, кажется, жарко), который мы испытали, выходя из лагеря‑3 три недели назад, я надел всё, что было с собой. На этот раз мороз оказался слабее, но ни одна одёжка лишней не была.

Палатки лагеря‑3 прилепились к монолитной нависающей скале, и от них уходил вниз крутой снежно‑ледовой склон. На стыке склона и скалы удалось вырубить неширокую площадку, на которой одна палатка встала целиком, а вторая на две трети. На таком крутом склоне удобно надевать тяжёлый рюкзак, под который всегда приходится садиться.

Я вышел на час‑полтора раньше и, дойдя до седловинки, занялся киносъёмкой. Это было ошибкой, так как и без того мы вышли только в двенадцатом часу. Через некоторое время появился Наванг, но ко мне не поднимался. Полчаса спустя я продолжил своё довольно медленное движение вверх. Я был в двух верёвках выше по кулуару от Наванга, когда к нему подошёл Эдик.

Я надел маску, установил ручку редуктора на расход одного литра в минуту и стал искать подходящий камень, чтобы поставить рюкзак повыше. Просто поднять на плечо я его не мог – слишком тяжёл, и приходилось садиться под рюкзак, надевать лямки и плавно вставать. Было уже два часа дня, а до лагеря‑5 осталось ещё одиннадцать верёвок. Я надеялся, что кислород позволит увеличить темп. Ругал себя за то, что утром опять долго готовился к выходу. Хотелось взять как можно больше баллонов, верёвок, крючьев, а рюкзаки уже и так трещали. Ругал себя за то, что затеял киносъёмку. Уж очень хотелось использовать краткие часы хорошей погоды. Отлично смотрелся со стены Наванг, поднимавшийся по снежному взлёту, а левее нашего контрфорса кулуар Боннингтона виден был почти до самого ледника Кхумбу.

Кислородная маска на лице сразу вызвала массу неудобств. До сих пор я только примерял её, сидя за столом в “кают‑компании”, и не предполагал, что на маршруте с ней возникнут сложности. Резиновая трубка с индикатором поступления кислорода висит перед грудью и грозит зацепиться за выступ или запутаться в самостраховках, маска сильно сокращает главный сектор обзора – не видно зацепок для ног. А когда наклоняешь голову, маска упирается в пуховку и совсем сдвигается на глаза. Я промучился минут двадцать, пройдя всего треть верёвки, и решительно снял маску. Облегчения от кислорода не почувствовал, зато неудобства сильно осложнили работу. Сняв маску, ощутил, как резко охватило морозом влажную кожу лица, но через пару минут привык.

Этот путь был мне знаком, я навешивал здесь верёвки 13 апреля, но тогда шёл хоть и с нижней страховкой, но с меньшим грузом. В рюкзаке лежали только верёвки для обработки маршрута, а на груди и на поясе развешаны крючья, карабины и молоток. Идя свободным лазанием, я мог выбирать на стене простейший вариант пути, а теперь закреплённая верёвка диктовала кратчайшую, но не всегда самую удобную дорогу. Хорошо, что крутизна скалы ещё позволяла идти на ногах, придерживаясь за перильную верёвку и пристраивая носочки ботинок на мелкие полочки.

Я посматривал вниз, где в ста двадцати метрах от меня Эдик о чём‑то долго совещался с Навангом. Ждать их не имело смысла, так как по перилам всё равно каждый идёт независимо, а чем раньше я приду в лагерь‑5, тем лучше для всех.

Подошёл к стенке, на которой при обработке затратил довольно много времени и совсем заморозил страховавшего меня Эдика. Перестегнул зажим и попытался пройти по тем зацепкам, что и две недели назад. Однако стенка “отбрасывала”. Лезть с таким рюкзаком по мелким трещинам и выступам было невозможно. Верёвка шла по диагонали, с небольшим провисом. Когда я вынужден был её нагрузить, меня качнуло маятником вправо метра на два, и я оказался под выпуклой частью стены, почти не находя опоры для ног. Я висел на зажиме достаточно надёжно и даже удобно, длина страховки и точка закрепления её на грудной обвязке гарантировали от опрокидывания и потери контроля за ситуацией. Всё это было отработано на скальных тренировках и стенных восхождениях, и оставалось только выбрать один из способов движения по вертикальным перилам на отвесе. Мешкать было нельзя, так как рюкзак, несмотря на удобную конструкцию, был всё‑таки слишком тяжёл и буквально переламывал позвоночник, выворачивал плечи. Можно было встегнуть второй зажим с петелькой для ноги и по очереди передвигать то верхний, то нижний, но, прикинув длину тяжёлого участка, я решил, что обойдусь просто руками. Правда, пришлось снять рукавицы, так как они скользили по гладкой капроновой верёвке. Сделав несколько быстрых шагов‑подтягиваний, я влез на сравнительно пологую часть стены и прислонился к ней, с трудом восстанавливая дыхание и отогревая совершенно окоченевшие руки.

Маршрут приобретал всё более гребневой характер. Отдельные стенки можно было обойти справа, иногда попадались полки и гребешки, которые позволяли немного отдохнуть. Средняя крутизна возросла, я подошёл к самому сложному участку всего маршрута по юго‑западной стене Эвереста. Верёвки здесь навешивали Бершов и Туркевич неделю назад, и теперь я по достоинству оценил их безупречную работу на труднейших скалах.

Оказывается, участок 7500–7700, который снизу казался нам ключом маршрута, значительно проще того, что встретился на высотах 8000–8200. Как они лезли по этим микрозацепкам, присыпанным снегом, в тяжёлой и громоздкой одежде, в рукавицах и кислородных масках, которые так мешают при тонком лазании! К тому же этот чёрный непрочный сланец плохо держит крючья, а трещины забиты снегом и льдом.

Наконец мы с Эдиком опять оказались в зоне пряной видимости. Он был метров на сто двадцать ниже, и я с трудом докричался:

– Светлого времени не больше двух часов! С таким грузом до темноты в лагерь не успеем. Давай оставим здесь по девять‑десять килограммов, а завтра вернёмся...

Эдик кивнул, не снимая маски, и поставил рюкзак. Я попросил только не оставлять верёвки: кислорода на завтра ему хватит того, что есть в лагере‑4, а без верёвок, крючьев и карабинов мы не сможем обработать дорогу наверх.

Оставив три баллона в снежной нише, я продолжал подниматься, досадуя на себя, на маршрут и на тяжёлый рюкзак. Знал бы я, что здесь будет так круто, не канителился бы утром и не тратил времени на киносъёмку.

Стенка шла за стенкой. Я попытался торопиться, но от этого работал менее рационально и быстрее расходовал силы. Надвигались сумерки. Вот уже маршрут стал заметно выполаживаться, некрутые участки между взлётами становились всё длиннее, а лагеря нет и нет.

Вдруг снизу совсем близко слышу голос. Эдик? Как он сюда попал? Ведь разрыв между нами постоянно увеличивался. Эдик спрашивал меня, как лучше пройти эту верёвку. Я объяснил и подождал. Оказывается, он оставил рюкзак, и это позволило ускориться. Молодец! Лучше хорошо отдохнуть в палатке и утром сходить за грузом со свежими силами, чем карабкаться всю ночь по этим сумасшедшим стенкам.

Ещё тридцать метров – и мы на остром снежном гребне. Срублено несколько кубометров снега, и в этом проёме стоит палатка. Окоченевшими пальцами с трудом развязали рукав входа. В полном изнеможении вползли и некоторое время лежали в темноте...

Но уже через несколько минут я распаковал рюкзак и достал рацию. В назначенное время (18.00) мы не вышли на связь, так как находились на трудном участке. Внизу волновались, держали рацию на постоянном приёме. Мы сообщили, что у нас дела идут относительно нормально. Евгений Игоревич как мог ободрил нас и сообщил, что за нами поднимается группа Иванова, которая постарается помочь кислородом.

Сначала казалось, что в палатке тепло и хорошо, но скоро почувствовали, что пальцы на ногах онемели и надо срочно разуваться и отогревать их. Да и с ужином следовало спешить. Раньше ляжешь – раньше выйдешь... Но спешить не получалось. Усталость, холод и теснота – серьёзные помехи даже в этом нехитром деле. Эдик лёг, стараясь мне не мешать, а я присел на корточки перед примусом и газовой горелкой поближе ко входу, чтобы удобнее было доставать снег снаружи. Есть почти не хотелось, но пили много – сначала растворяли сублимированные соки, потом заварили чай. Эдик с удовольствием пил молоко из порошка. Движения наши из‑за усталости и объёмной одежды были неуклюжими, и мы иногда опрокидывали кастрюли и кружки. Приходилось опять топить снег и кипятить воду.

Я впервые был на высоте 8250. Обычно после первой ночи на новой высотной отметке болит голова и утром тяжело включаться в работу. А работа предстояла сложная, к тому же совсем неизвестная: дальше этого лагеря никто не ходил.

Чтобы исключить утренние неприятные ощущения, я решил попробовать спать с кислородом, расходуя 0,5 литра в минуту.

По связи вечером мы сообщили базе, что завтра возвращаемся за грузом, однако утром я предложил не терять рабочий день сразу двоим. Пока Эдик ходит за своим рюкзаком, я смогу начать обрабатывать маршрут. Эдик согласился.

Я взял пять верёвок, крючья, молоток, карабины. Подойдя к концу перил, оставил груз, повесив на себя только железо. Закрепил конец верёвки, пристегнулся к ней зажимом и пошёл, организуя промежуточные точки страховки. В случае срыва я повисал на системе “зажим – верёвка – промежуточный крюк”. К счастью, срывов удалось избежать. Этот метод – так называемая система одиночного хождения – конечно, менее удобен, чем работа в связке, но всё‑таки он позволил нам выполнить дневной план. Неудобство заключалось в том, что каждый участок приходилось преодолевать трижды – вверх, вниз, вверх. Навешивая верёвку, я лез, конечно, без рюкзака, потом возвращался, чтобы поднять его к подножию очередной стенки и достать следующую верёвку. Если спустить эти скалы на высоту кавказских вершин, то они не представят особых трудностей для опытного скалолаза.

Date: 2015-09-24; view: 258; Нарушение авторских прав