Дела идут

Характерная особенность диктатуры состоит в том, что она делает сегодня то, что осуждала вчера, и не делает завтра того, что обещала позавчера. Для нее важна только выгода. Если демократия рискует скатиться к хаосу, то умному человеку, получающему неограниченную власть, угрожают химеры и мессианство. Люди до сих пор не придумали стабильную форму государства.

Гитлер, который, несмотря на несколько уроков, полученных им у консервативного журналиста‑экономиста Функа, вскоре ставшего министром экономики, ничего не смыслил в политэкономии, достиг на первом этапе своего правления совершенно невообразимых успехов просто потому, что предоставил экономику экономистам и отправил на пенсию многих бюрократов, которые мешали делу. Он значительно сократил влияние и остальной части правящей касты, дал широкие полномочия людям с жизненным опытом, и дела пошли по закону Дарвина: «Побеждает сильнейший».[58]Никакой социализации предприятий или магазинов, предусмотренной партийной программой, не произошло.

Треть нации, которая жила за счет общественной поддержки, получила работу. Правда, сначала было налажено производство вооружений и введена всеобщая воинская повинность.

«Не использовать миллиарды человеческих рабочих часов — это безумие и преступление», — заявил Гитлер, когда в марте 1933 г. рейхстаг 441 голосом против 94 наделил его всеми мыслимыми полномочиями. После первого удара лопатой и короткой речи Германию вскоре прорезали «дороги фюрера», имперские автобаны. В чистом поле возник завод по производству народных автомобилей, на которых рабочие экономили по тысяче марок. Трудовая повинность стала обязательной для лиц обоих полов и главной заповедью национал‑социалистического мировоззрения. На осушенных болотах возникли деревни, на орошенных песках росла рожь. Немцы, которые претендовали на земли на Востоке, в те годы помалкивали. Люди в Германии хотели работы и хлеба и были не большими националистами и шовинистами, чем французы или русские.

Самым впечатляющим на партийных съездах в Нюрнберге было прохождение маршем по стадиону «Цеппелин» юношей из трудового фронта с обнаженными, загорелыми торсами и тысячами сверкающих на солнце лопат на плечах. Один из них громко спрашивал: «Откуда ты, товарищ?» А другой отвечал: «С балтийского побережья». И на повторенный вопрос каждый раз следовал новый ответ: «С баварских гор», «Из Эмсланда», «Из Шварцвальда», а в заключение над полем звучал многоголосый рев: «Германия!» И снова задавался вопрос: «Кем ты был, товарищ?» Один отвечал: «рабочим», другой — «крестьянином», третий — «художником», четвертый — «техником», и снова тысячи молодых глоток ревели: «Германия!» Это были юноши, которые несколько лет назад видели людей, умирающих от голода на улицах и на скамейках скверов, а несколько лет спустя маршировали по Европе.

А Гитлер говорил им:

«Немецкий народ хочет только равноправия. Если мир решит, что нужно уничтожить все оружие до последнего пулемета, мы готовы присоединиться к такой конвенции. Если мир решит уничтожить определенные виды оружия, мы заранее готовы от них отказаться».

Мир никаких подобных решений не принял, и два года спустя после таких речей в Германии была введена всеобщая воинская повинность, которая давно существовала во всех соседних странах. Так как германская армия в 1935 г. была слабее бельгийской, протест против нарушения Германией Версальского договора, запрещавшего ее вооружение, был столь же слабым, как и протест против нарушения ФРГ Потсдамских соглашений в 50‑х годах. Гитлер заключил пакт с польским президентом Пилсудским, заключил конкордат с Католической церковью, предоставлявший Ватикану широкие права в Германии. А через три месяца после введения воинской повинности, летом 1935 г., между Англией и Германией был подписан морской договор, который ограничивал немецкий ВМФ 35% английского. Для Гитлера это соглашение с братским нордическим народом было «счастливейшим днем в жизни», и те, кто видел на его глазах слезы радости, верили ему.

Neville Chamberlain & Adolf Hitler

Европейские государства проявили понимание, когда несколько месяцев спустя немецкие войска были введены в демилитаризованную Рейнскую область. В 1933‑38 гг. государственные расходы Германии на вооружение не превышали расходов Франции, которая наряду с линией Мажино располагала также не разоруженной после первой мировой войны армией.

В эти годы Гитлер провел выборы, и более 90% немцев одобрили его политику, пребывая в честном заблуждении. Мир безмерно восхищался «фюрером и рейхсканцлером», как он стал именовать себя после смерти Гинденбурга.

Черчилль в 1938 г. писал Гитлеру в открытом письме:

«Если бы Англию постигла такая же национальная катастрофа, как Германию в 1918 году, я молил бы Бога ниспослать нам человека с Вашей силой воли и духа».[59]

Английский посол в Берлине сэр Невилль Гендерсон заявлял:

«Любая страна была бы рада иметь во главе такого человека, который, хотя он только начал, высвободил огромные творческие силы своей нации на благо своего народа».

Английская газета «Дейли мейл» писала:

«Вера действительно творит чудеса. Немцы обрели новую, действенную веру. Никогда в истории за столь короткий срок не происходили столь существенные преобразования в жизни народа, затронувшие как его внутреннее состояние, так и внешнеполитическую роль нации, и даже самое ее поведение».

Бывший английский премьер‑министр Ллойд Джордж делился своими впечатлениями на страницах «Дейли экспресс»:

«Это не Германия первого послевоенного десятилетия, сломленная, подавленная, бессильная, сгорбившаяся под тяжестью забот. Германия теперь снова полна надежд и преисполнена решимости устроить свою жизнь без вмешательства каких‑либо внешних сил. Впервые после войны налицо общее чувство уверенности. Народ стал более радостным. Это более счастливая Германия».

Немецкие союзы фронтовиков организовывали визиты к бывшим противникам во Францию и встречные визиты. Гитлерюгенд и французская молодежь вместе проводили каникулы в палаточных лагерях. И на Олимпиаде 1936 г. в Берлине французская команда маршировала мимо Гитлера, подняв руки в нацистском приветствии, и сто тысяч зрителей, ликуя, аплодировали ей как никакой другой.

Весной 1938 г. немецкие войска вступили в Австрию, которой по Версальскому договору было запрещено реализовать статью 1 ее Конституции от 12 марта 1919 г. «Немецкая Австрия — составная часть Германской республики». Солдат рейха осыпали цветами. Из альпийских долин приходили горняки, чтобы приветствовать их. Во всей стране царило неописуемое ликование и воодушевление. Гитлер приехал в Вену, откуда он бежал четверть века назад, и с балкона Венского замка объявил сотням тысяч собравшихся людей:

«Я могу в этот час доложить немецкому народу о величайшем свершении моей жизни. Как фюрер и канцлер германской нации и рейха, я объявляю перед лицом истории о вхождении моей родины в состав Германского рейха».

Осенью того же 1938 года немецкий вермахт вступил в Судетскую область и вернул рейху 3,5 млн. немцев, живших в пограничных областях Чехословакии. В Годесбергском отеле фронтового товарища Гитлера Дреезена фюрер и английский премьер‑министр Чемберлен пришли к согласию относительно права народов на самоопределение, председатель Совета министров Франции Даладье к ним примкнул, Муссолини, разумеется, тоже, и Мюнхенские соглашения, заключенные в сентябре 1938 г., позволили Чемберлену по возвращении в Лондон выразить в аэропорту надежду, что обеспечен мир на целое столетие. Польша и Венгрия, с согласия всех участников договора, тоже присоединили к себе области многонациональной Чехословакии, где их соотечественникам двадцать лет пришлось жить под чужим господством.

Ради важнейшей, как считал Гитлер, задачи, летом 1933 г. его старый поверенный адвокат Ганс Франк явился к нему в Берхтесгаден, где Гитлер после первых месяцев, проведенных в рейхсканцелярии, стал бывать все чаще.

«Я хочу, — начал диктовать Гитлер, — чтобы еврейский вопрос решался на вполне законной основе, чтобы заграница и международное еврейство не имели ни малейшего повода обвинить нас в зверствах. Насколько я знаю, Ваш отец, еврей, был исключен из сословия адвокатов за растрату денег клиентов, — исключен не нами, а за несколько лет до нас. Я даю мое согласие, дорогой партайгеноссе Франк, в знак признания Ваших больших заслуг, на восстановление Вашего отца в рядах сословия. Но Вы сами знаете по собственному опыту, насколько нам необходимо избавиться от этого груза, отправить этот народ туда, откуда он пришел, — в пустыню. Перечитайте мое заявление на партийной конференции в Гарцбурге в 1931 г. Я сказал писателю Гансу Гримму, а он потом сделал эти слова широко известными: „Когда мы придем к власти, мы постараемся, чтобы евреи получили собственное государство“. О различиях, которые проводит наш пропагандист Геббельс между капиталистическими евреями Запада и большевистскими евреями Востока, я публично не говорю, хотя, конечно, мы все знаем об этих различиях. Но пусть пропаганда будет такой, иначе народ нас не поймет».

Гитлер встал и прошелся по залу. «Дорогой Франк, — продолжил он, — дело не в том, что мой „темный пункт“, возможность того, что я на четверть еврей, доводит меня до бешенства. Я хочу ясности и четкого разделения, и я поручаю Вам, как моему комиссару юстиции, урегулировать все правовые вопросы. Не забывайте при этом, что желание уехать в Палестину определяется нашим нажимом, требованием покинуть нашу страну. Позаботьтесь о правовых основах».

Д‑р Франк хорошо понял своего фюрера и на партийном съезде осенью 1933 г. озвучил его пожелания:

«Независимо от нашего желания посчитаться с евреями, безопасность и жизнь евреев в Германии не подвергаются угрозе со стороны государства и его законов. Правовое решение еврейского вопроса возможно только по мере решения вопроса о еврейском государстве».

Закон о восстановлении профессионального чиновничества, который позволил выгонять евреев с государственной службы, был принят уже весной 1933 года. Затем последовал закон об отмене приобретенных прав гражданства и о запрете на предоставление германского гражданства. Десятки тысяч восточных евреев, мигрировавших после первой мировой войны, покинули Германию, и тысячи из них уехали в Палестину, британскую подмандатную территорию, которую обещал евреям в 1917 году английский министр Бальфур.

Т.н. Нюрнбергские законы были подготовлены к партийному съезду в 1935 г. и 15 сентября этого года собравшийся в Нюрнберге рейхстаг единогласно принял Закон о защите немецкой крови и чести, который Геринг, как председатель рейхстага, огласил своим зычным голосом. Браки между евреями и гражданами немецкой или родственной крови были запрещены. Внебрачные связи между этими двумя группами карались, и депутаты громко смеялись, слушая п. 4:

«Евреям запрещается поднимать имперский и национальный флаги и носить имперские цвета. Зато они могут носить еврейские цвета. Осуществление этих прав находится под государственной защитой».

Гитлер восстановил серьезное настроение своим заключительным призывом:

«Господа депутаты! Вы приняли сейчас закон, значение которого будет в полной мере оценено лишь через много веков. Позаботьтесь о том, чтобы этот закон был облагорожен самой неслыханной дисциплиной всего немецкого народа, за который и за которую вы несете ответственность».[60]

От каждого, кто хотел сделать карьеру, требовали генеалогический паспорт. Народ занялся изучением своих предков, и бывало так, что молодые, цветущие национал‑социалисты вдруг получали из далекого учреждения документ, свидетельствовавший, что у них есть доля еврейской крови. Часто после этого они шли в ближайший лес и там стрелялись или вешались. Для них не было утешением вступительное положение этой официальной подборки документов:

«В соответствии с идеями национал‑социализма, надлежит справедливо относиться ко всем другим народам и никогда не говорить о высших или низших расах, а всегда только о чужеродных расовых примесях. Арийцем по происхождению считается такой человек, у которого нет инорасовой, с точки зрения немецкого народа, примеси. Чужеродной в данном случае считается прежде всего кровь живущих и в Европе евреев и цыган, азиатских и африканских рас и аборигенов Австралии и Америки, тогда как, например, англичане и шведы, французы и чехи, поляки и итальянцы, если у них самих нет такой же чужеродной для них примеси, должны считаться арийцами независимо от того, живут ли они у себя на родине, в Восточной Азии или в Америке».[61]

Национал‑социалистическая расовая теория, которая считалась наукой и преподавалась в университетах, не проводила различий между евреями‑иудаистами и крещеными евреями, что совпадало с установками лондонской газеты «Джуиш уорлд»:

«Еврей остается евреем, даже если он меняет религию. Христианин, который принимает иудейскую религию, не становится от этого евреем, так как еврей — это не религиозное, а расовое понятие, и свободомыслящий еврей, даже еврей‑атеист остается таким же евреем, как и какой‑нибудь раввин».

С 1935 года, со времени издания Нюрнбергских законов, немецкие евреи, которые еще не эмигрировали, жили в невидимом гетто. Из их среды выдвигались лишь те, кто за свои заслуги был объявлен «почетным арийцем». Так, сын еврейского купца из Братиславы Давида Ленарда, знаменитый физик Филипп фон Ленард, был награжден Гитлером в 1936 г. Национальной премией в области наук и искусств и одновременно почетным золотым значком НСДАП. Организатором берлинской Олимпиады в том же году и имперским комиссаром Олимпийских игр был бывший государственный секретарь и «почетный ариец» Теодор Левальд. Еще один из них, бывший директор Люфтганзы, поставлял Герингу парашюты и другое авиационное снаряжение и со временем стал генерал‑фельдмаршалом. Его фамилия была Мильх.

Герхард Кесслер, который в 1933 г. вынужден был прервать свои исследования «придворного еврейства», прямо указал в 1935 г. в своей научной работе «Родовые фамилии евреев в Германии» на еврейское происхождение фамилий тех министров, которые по‑человечески ближе всего стояли к Гитлеру: Гесс (родовая фамилия приезжего), Розенберг (из восточногерманско‑славянской колониальной области), Франк (родовая фамилия приезжего), Лей (усеченная форма от Леви).

Зоннеман, девичья фамилия жены Геринга, также толковалась как еврейская (германизированная еврейская фамилия Симеон), как и девичья фамилия будущей жены Гитлера Евы Браун (указание на цвет кожи). В заключение своего исследования Кесслер, который в то время из предосторожности жил в Стамбуле, а публиковался в Лейпциге, написал замечательные слова:

«Даже немец может с уважением относиться к великой и богатой истории еврейства, выраженной в еврейских именах, а еврея уважение к предкам должно удержать от того, чтобы стыдиться своего имени, презирать его или даже легкомысленно отбрасывать. Блажен тот, кто чтит своих предков».

Eva Braun (06.02.1912 — 30.04.1945)

Пропагандистский аккомпанемент преследованиям евреев создавал Геббельс, теща которого, очень нахальная еврейка Фридлендер, любила грозить при ссорах: «Вот я скажу моему зятю Геббельсу!» В 1945 году она все еще жила в доме Геббельса. «О наших штурмовиках говорят, — кричал он в берлинском Спортпаласте, — будто они приударяют за еврейками...» Геббельс подождал, пока утихнет многоголосый протест, и с глубоким презрением в каждом слове протянул: «…Хотел бы я видеть штурмовика, который находил бы в этом удовольствие». Зал хохотал. Но смеялись и над самим Геббельсом. «Кто это? — спрашивала одна женевская газета, поместив фотографию колченогого, маленького, темноволосого Геббельса, приехавшего на заседание Лиги наций. И сама отвечала: — Это представитель высокой, здоровой, светловолосой и голубоглазой нордической расы».

Занятый борьбой с евреями генерал полиции и службы безопасности Рейнхард Гейдрих сделал одно открытие. Один рожденный близ Хайфы еврей‑католик, который говорил на иврите и на идише так же, как по‑немецки, ребенком приехал со своим отцом в Золинген, а потом в Австрию, в Линц, где задолго до аншлюса сражался за фюрера, вынужден был бежать и вступил в СС. Историю этому подающему надежды ревностному унтерфюреру СС, Адольфу Эйхману, преподавал в реальной школе Линца профессор Леопольд Печ, антисемит, учитель Гитлера. И Гитлер во время прогулки по лесу однажды обнял человека, который сидел за той же партой, что и он, и долго смотрел ему в глаза. Дальнейшее взял на себя Гейдрих, который сфабриковал для нового сотрудника документы о рождении в Золингене. Эйхман стал работать под руководством офицера СС, еврея Леопольда фон Мильденштейна, друга сионистов, который планировал «пробудить в возможно большем числе евреев стремление уехать в Палестину». Товарищи по СС удивлялись, как этот еврей Эйхман с ярко выраженным семитским носом попал в их круг. «У него посреди рожи торчит ключ от синагоги», — говорили они, но их обрывали: «Молчать! Приказ фюрера!» Каждый понимал, что фюрер всегда прав, и Эйхман начал в берлинском бюро свою деятельность, за которую его защитник Серватиус на процессе в Иерусалиме в начале 60‑х годов требовал для него ордена, поскольку Эйхман помогал евреям заселять Палестину.

Исследователь имен Г. Кесслер наткнулся в 1935 г. на фамилию тогда еще неизвестного Эйхмана. Эта смена имени еврейских предков восходила к началу XIX века. «Единственным смыслом был разрыв обладателя этой фамилии со своими предками и с историей своего народа».

Сотрудничество между гестапо Гейдриха и еврейской организацией самообороны в Палестине «Хагана» было очень тесным, так как Эйхман знал:

«Все объединенные во Всемирной сионистской организации партии и союзы управляются из разведывательно‑контрольного центра, который играет чрезвычайно важную роль в политической жизни евреев. Этот центр называется „Хагана“, что значит „самооборона“.

Один из палестинских сионистов, который вел в Берлине переговоры с СД, носил фамилию Школьник. Под нею скрывался будущий премьер‑министр Израиля Леви Эшкол, который летом 1965 г. признался журналу «Шпигель»:

«Я провел там некоторое время в начальный период правления Гитлера».

Руководитель этой еврейской организации самообороны Файвел Полкес, родившийся в Польше, и гауптшарфюрер СД Адольф Эйхман впервые встретились в феврале 1937 г. в Берлине. Оба еврея скрепили свой братский союз в ресторане «Траубе».

Эйхман дал еврейскому подпольщику письменное заверение:

«На имперское представительство евреев в Германии будет оказано давление, чтобы оно заставляло эмигрирующих из Германии евреев ехать только в Палестину, а не в какую‑либо другую страну. Эта мера целиком в германских интересах и уже готовится с помощью мер, предпринимаемых гестапо».

Файвел Полкес пригласил своего нового друга Эйхмана на древнюю родину, и 2 октября 1937 г. в Хайфе с парохода «Румыния» сошел на берег корреспондент газеты «Берлинер тагблатт», как назвал себя Эйхман. Он повстречался со многими нужными людьми и по возвращении доложил:

«Радикальной немецкой политике в отношении евреев в еврейских националистических кругах очень рады, так как в результате еврейское население в Палестине настолько увеличилось, что в обозримом будущем в Палестине будет больше евреев, чем арабов».[62]

Еврейские общины в Берлине и во всех больших городах рейха организовали курсы иврита, готовя главным образом молодежь к «алие» — эмиграции в Палестину, Центральный комитет помощи и строительства был преобразован в Имперское представительство немецких евреев, а потом в Имперское объединение евреев в Германии, которое душа в душу с ведомством Эйхмана направляло евреев в Палестину. Рааман Мелиц представил в Иерусалиме цифры перевалочного пункта в Нидершенгаузене:

«82% ехали в Палестину, 9% — в Бразилию, 7% — в Южную Африку и по одному проценту — в США и Аргентину».

При государственной поддержке молодые евреи обучались сельскохозяйственным и ремесленным специальностям в Вайдхофене на реке Иббс, в Альтенфельдене в Верхней Австрии, в Рюднице близ Берлина и в Швибихене (Силезия), готовясь к новой жизни в Палестине.

Из Рексингена в Вюртемберге все 262 еврея уехали в Палестину, и лишь один вернулся после войны назад. Так рейх потерял до начала войны более 300.000 своих еврейских граждан из 500.000, в основном молодых и трудоспособных.

Во время этого исхода в землю обетованную Штрейхер со своим «Штюрмером» выполнял подсобную работу. Он поносил западные демократии, которые хотели принять евреев у себя и тем самым мешали их переселению в Палестину.

Палестинский араб Юнис Бари, журналист и националист, надеялся на создание арабского палестинского государства. В берлинском отеле «Кайзерхоф» ему бросилась в глаза молодая девушка в длинном белом платье без рукавов, которая шла рядом с толстым фотографом Гофманом, когда тот снимал фюрера под разными углами. «Кто эта милая куколка?» — спросил в неведении Бари у сидевшего рядом д‑ра Браухича с имперского радио, брата генерала. Браухич осторожно осмотрелся и приложил палец к губам. «Руки прочь! — прошептал он. — Это возлюбленная фюрера. Ее зовут Ева Браун». Он еще раз осмотрелся. «Она на четверть еврейка, как и другие, что у него были. С дочерью этого „полтинника“‑фотографа, Хенни, у него ничего не получилось. И с актрисой Гретль Слезак, которую у него пытался отбить Геббельс, тоже ничего. А к этой он привязан». Браухич кивнул в сторону фотографа и закончил:

«Все они еврейской крови. Черт его знает, почему так получилось. А что касается арабской Палестины, дорогой Бари, лучше выбросьте эту идею из головы».

Набравшийся опыта и повышенный в чине офицер СС Адольф Эйхман переселился после аншлюса Австрии во дворец Ротшильда в Вене. Вместе со своими еврейскими сотрудниками он организовал Центр еврейских эмигрантов и скоро от 200.000 австрийских евреев осталась лишь горстка.

После оккупации Судетской области, а через полгода и всей Чехии, этот специалист по вопросам эмиграции переехал в здание Совета израильских религиозных общин в Праге, создал бюро с 32 отделами и назвал его Центральным советом по решению еврейского вопроса в Чехии и Моравии. Здесь тоже работали почти исключительно евреи Эйхман дал своим помощникам разнарядку: 300 еврейских эмигрантов в день, причем и эти эмигранты тоже должны были сами оплачивать дорогу.

Руководитель палестинского ведомства Сионистского объединения немецких евреев д‑р Франц Элиэзер Майер сказал на процессе в Иерусалиме 26 апреля 1961 г., каким был Эйхман в 30‑х годах:

«В общем, с ним всегда можно было договориться. Он производил на меня впечатление довольно спокойного человека, который вел себя совершенно нормально, не услужливо, но корректно».[63]

Еврейское население Палестины, которое в 1933 г. было столь малочисленным, что мир вообще ничего не знал о евреях в библейской стране, к началу войны увеличилось в несколько раз. Дела Эйхмана шли, масса немецких евреев было в безопасности и друг Полкес и его «Хагана» были все ближе к своей цели — созданию после двухтысячелетних молитв евреев «На следующий год — в Иерусалиме» еврейского государства в Палестине.

Date: 2015-09-24; view: 287; Нарушение авторских прав