Социалисты уходят из НСДАП

Соединение национализма с социализмом далось нелегко, и понятно, что отдельные люди и группы ожидали слишком многого. К тому же Гитлер не скупился на обещания, когда он говорил перед руководителями экономики в Гамбурге или в Рурской области и когда он несколько дней спустя выступал перед безработными массами в берлинском Спортпаласте, а потом развивал свои планы на будущее перед мекленбургскими крестьянами, которых донимали судебные исполнители. Замешательство относительно представлений Гитлера о социализме и его возможного соглашения с еврейскими высшими финансовыми кругами было всеобщим.

Пункт 17 партийной программы требовал «безвозмездной конфискации земель». Гитлер объяснял колеблющимся сельским хозяевам:

«Так как НСДАП стоит на почве частной собственности, само собой разумеется, что слова „безвозмездная конфискация“ касаются только создания законодательных возможностей конфисковать в случае необходимости землю, которая была приобретена незаконным путем или используется не для народного блага. Это направлено в первую очередь против еврейских компаний, спекулирующих земельными участками».

Когда у Геббельса попросили уточнить насчет социализма, тот по‑левантински вывернулся:

«Национал‑социализм сегодня еще не является чем‑то ставшим, он находится в процессе становления. Он непрерывно подвергается изменениям и поэтому его нельзя определить во всей совокупности. Национал‑социализм упростил мышление немецкого народа».

Соответствующие подозрения высказывались и противниками из социалистического лагеря:

«Адольф Гитлер мог в начале своей деятельности действовать с честной взбалмошностью. Сегодня он только креатура промышленников. Неужели кто‑то может вообразить, что поставщики угля и железа будут давать деньги на партию, цель которой — отнять у них собственность и в честь тевтонских богов повесить их на первом же фонарном столбе?»

И Тухольский, писавший под всеми возможными псевдонимами, казался не очень обеспокоенным.

«Что произойдет во внутренней политике? Не то, о чем вы думаете. Пара приговоров к каторге, пара грубых выходок против евреев и горстки республиканцев, ограничение прав рейхсбаннера, запрет КПГ — и больше ничего».

И эмигрировавший в США Альберт Эйнштейн тоже смотрел на дела и на финансовую поддержку Уолл‑стрит, не видя в этом ничего особенно дурного:

«Я иногда вижу в национал‑социалистическом движении только следствие временных экономических трудностей и детскую болезнь республики. Солидарность евреев я всегда считал желательной, но какую‑то особую реакцию на результаты выборов считаю совершенно нецелесообразной».[47]

Бывший министр юстиции социалист Отто Ландсберг успокаивал самого себя и других относительно того, чего следует ожидать:

«Вы еще молоды, коллеги, и переоцениваете опасность, которая исходит от этих юдофобов. Я лично не раз видел, как подобные антисемитские движения появлялись и снова исчезали. В 80‑х годах XIX века они были сильны в моем родном городе Острово и мой брат в гимназии страдал от них. Когда я несколько лет спустя посещал ту же гимназию, от них не осталось и следа. Было бы неверно всерьез воспринимать этих людей в политическом плане».

А председатель Совета министров Пруссии Браун, тоже социалист, характеризовал возникающую путаницу, при которой Гитлер всем все обещает, такими словами:

«Гитлер, этот прототип политического авантюриста, который с помощью питаемой из темных денежных источников агитации собирает вокруг себя массы отчаявшихся и потерявших надежду людей, а также все те круги, которые из‑за капиталистической жажды наживы, реакционных убеждений или политического непонимания являются смертельными врагами нынешнего народного государства, сулит им туманный Третий рейх и обещает всем соплеменникам все, что они хотят, и всегда за счет другой части населения».

В мае 1930 года младший из братьев Штрассер, Отто, видя сильную поддержку со стороны капитала, захотел наконец узнать, что же делают социалисты в НСДАП. Явный пакт между Гитлером и властителями экономики и общества беспокоил его, его брата Грегора и многих других. Благодаря издаваемому им печатному органу «Националь‑социалистише брифе» позиции Отто Штрассера в партии были достаточно прочными, и для решительного объяснения с Гитлером он пришел вместе с братом Грегором в берлинский отель «Сансуси». Озабоченность д‑ра Штрассера после этого не стала меньше, и у него сохранились горькие воспоминания об этом споре.

Гитлер явно думал о социализме совсем иначе:

«Видите ли, дорогой партайгеноссе Штрассер, владелец фабрики зависит от рабочей силы и от усердия своих рабочих. Если они бастуют, его т.н. собственность совершенно теряет свою ценность. Кроме того, по какому праву эти люди требуют своей доли собственности и даже участия в руководстве?»

И Гитлер раздраженно продолжал:

«Видите ли, большинство рабочих не хочет ничего, кроме хлеба и зрелищ, они не понимают никаких идеалов, и мы не можем рассчитывать на то, что перетянем на свою сторону значительную массу рабочих. Мы хотим вырастить новый господствующий слой, который не будет, как они, руководствоваться моралью сострадания, а будет ясно понимать, что он имеет право господствовать благодаря своей лучшей расе, и он будет беспощадно осуществлять это господство над широкими массами».

Бывший социалист Штрассер собрал все свое мужество:

«Г‑н Гитлер, если Вы хотите сохранить капиталистическую систему, Вы не должны тогда говорить о социализме! Ведь сторонники нашей партии — в первую очередь социалисты, и они ссылаются на партийную программу, которая четко требует социализации национализированных предприятий».

Гитлер ответил упрямому собеседнику:

«Выражение „социализм“ само по себе плохо, но это не означает, что данные предприятия должны быть социализированы, а лишь то, что они могут быть социализированы, если они будут работать против интересов нации. Пока они этого не делают, было бы преступлением разрушать экономику. В действительности в экономике с успехом действует лишь одна система: ответственность снизу, авторитет сверху».

После этого объяснения Гитлер написал яростное письмо своему берлинскому гауляйтеру Геббельсу, требуя с позором выкинуть Отто Штрассера и его сторонников из партии:

«Национал‑социалистическая партия, пока я ей руковожу, не будет дискуссионным клубом беспочвенных литераторов или салонных анархобольшевиков. Она не создана для глупых доктрин политических перебежчиков».[48]

Штрассер, который не нашел социализма и в этой партии, ушел из нее. Свой манифест он назвал «Социалисты уходят из НСДАП» и обрушил всю свою ярость на «восточный султанат Гитлера»:

«Мы ощущаем в противоположность 25 пунктам национал‑социалистической программы все более расплывчатые формулировки наших социалистических пожеланий, постоянное ослабление социалистических требований программы как преступление против духа и программы национал‑социализма. С неумолимой последовательностью в НСДАП проводится линия предательства ее принципов».

Вместе с Отто Штрассером в национал‑социалистическую оппозицию, которая позже получила название «Шварце фронт», ушла дюжина редакторов и полдюжины партийных газет, ряд вожаков гитлерюгенда, пара партийных функционеров и несколько депутатов окружных и городских собраний. Масса членов партии осталась верной фюреру, брат Грегор — еще два года.

За Гитлером стояли большие деньги и поэтому он шел от успеха к успеху. А Отто Штрассер со своими «левыми людьми справа» стал в дальнейшей жизни политически безродным и несчастным. После прихода Гитлера к власти Штрассера сначала подвел его ближайший доверенный человек в пражском изгнании, который составлял и должен был тайно распространять в рейхе листовки, еврей Мар. Этот деловой сотрудник работал в первую очередь на СС под руководством быстро выдвигавшегося Гейдриха, еврея на три четверти, проникшего в элитный расовый орден. Чешская полиция в конце концов посадила Мара на несколько лет за решетку. То же произошло с другим еврейским агентом СС Поллаком, который работал среди эмигрантов. Бывшего национал‑социалиста Штрассера гоняли из страны в страну, пока во время войны ему не предоставила убежище Канада. В середине 50‑х годов непримиримого борца с Гитлером ждало новое разочарование: ему долго не разрешали ступить на землю ФРГ, а когда он наконец вернулся на родину, преодолев множество препятствий, против него стали выдвигать самые нелепые обвинения. Штрассер подавал иски в суд и все судьи, в том числе и члены Конституционного суда в Карлсруэ, большей частью бывшие партайгеноссе, отказывали человеку, за голову которого Гитлер назначил миллион:

«Поддержка им НСДАП, когда эта партия шла к власти, весит тяжелей, чем его позднейшее сопротивление этой партии».[49]

В контору берлинского общества помощи арестованным членам СА ворвался штурмовик по кличке «Свиные щеки», один из самых знаменитых героев уличных боев, и крикнул сидевшей за пишущей машинкой благородной фройляйн Иоланде фон Пескаторе, нечетко выговаривая слова из‑за обвисших щек: «Нас обманывают! Фюрер покупает себе „мерседес“ за 40 тысяч, а СА хлебают суп без мяса!» СА взбунтовались. Связь с призывами, речами и газетными статьями Отто Штрассера была несомненной. Высший руководитель СА Пфеффер фон Заломон и глава берлинских штурмовиков Штеннес, бывший капитан полиции, посягнули на партийные средства. Мюнхенский центр сначала закрутил кран, из которого капали деньги. И тут началось. Охрану Геббельса и берлинского руководства взяли на себя СС.

Штурмовики поломали мебель в берлинском штабе партии и избили эсэсовцев, преподав им урок, который те запомнили.

Штеннес решил лишить своего фюрера власти, и слова «Адольф предал нас, пролетариев» были на устах почти у каждого берлинского штурмовика. Территории к востоку от Эльбы переходили под знаменами со свастикой к Штеннесу, который оказался во главе заговора. В Бранденбургской марке, в Мекленбурге, Померании и Силезии вспомогательные войска партии не хотели больше идти в огонь за Гитлера. Они больше не пели на марше песню, слушая которую всего несколько дней назад, обыватели прилипали к окнам:

Гитлер — наш вождь неподкупный,

Он равнодушен к деньгам,

Которые иудеи

Бросают к его ногам.

Популярная мелодия, которая сопровождала этот сомнительный текст, вдохновляла коммунистов.

А потом кассы СА опустели. И в этот момент из Мюнхена приехал Гитлер. Он посещал пивные, сулил деньги и посты, места в парламенте и скорую победу. Штурмовики перестали ворчать и с мужественным равнодушием взяли презренные деньги. Вместе с вождями бунта движение покинули и социалистические идеи. Пфеффера позже арестовало гестапо, а Штеннес уехал в Китай, где стал военным советником.

Итак, поступили деньги, и Рем возглавил СА. Этот человек смотрел на три перенесенных им триппера как на «кару природы», а после ранения в лицо пристрастился к мальчикам. Но Гитлер говорил, что СА — это «не моральное заведение для воспитания благородных девиц».

В 1932 г. по стопам брата и Штеннеса пошел также Грегор Штрассер, до того организационный руководитель и подлинный вождь партии в Северной Германии, человек № 2 в движении. Изнурительная работа и конфликты сделали его диабетиком.

«Я не могу больше одобрять этот курс. Я снимаю с себя ответственность», — заявил он.

Будущий лауреат Нобелевской премии Карл фон Осецкий ликовал в своей «Вельтбюне» на первой странице январского номера за 1933 г.:

«В начале 1932 г. нацистская диктатура стояла у порога. В конце этого года гитлеровскую партию сотрясает тяжелый кризис, длинные ножи опять вложены в ножны и видны только длинные уши фюрера».

Гитлер прочитал письмо Штрассера в берлинском отеле «Кайзерхоф» и опять — в который раз — стал грозить самоубийством:

«Если партия распадется, я через три минуты застрелюсь».

Грегор Штрассер, пока его все искали, мирно сидел в одной берлинской пивной и пил светлое пиво с человеком, далеким от политики. Вечером он сел на мюнхенский ночной экспресс, а на следующее утро выехал вместе с семьей на автомобиле «для разрядки» в оккупированный Италией Южный Тироль, от которого Гитлер, несмотря на протесты, отказался. Для многих товарищей по партии «антикапиталистическая страстность», с которой продолжал выступать Грегор Штрассер, осталась в прошлом, в том числе и для близкого друга Штрассера, будущего министра пропаганды д‑ра Геббельса. Его многолетний личный референт фон Офен, который жил вместе с ним на его вилле в Шваненвердере, на одном большом приеме в 1944 г. столкнулся с саксонским гауляйтером Мучманом, и тот сказал: «Раз у Вас столько орденов, мой дорогой, то снимите, по крайней мере, по этому случаю Ваш партийный значок». — «Я не могу этого сделать, гауляйтер, — ответил Вильфред фон Офен. — Я вышел из НСДАП в мае 1932 г».[50]