Смоленский Маресьев

Меня привезли в «Красный крест» в карете «Скорой помощи» с подозрением на инфаркт и битый час мурыжили в так называемом приёмном покое. У медперсонала случилась пересменка и ядрёные девицы в белых халатах и без нижнего белья, ничуть не смущаясь моим присутствием, наперебой рассказывали друг другу о своих амурных приключениях. Всерьёз опасаясь за свою жизнь и испытывая неприятные боль и жжение в области сердца, я, грохнув о кушетку кулаком, громоподобным, как мне казалось, а на самом деле- хриплым и бесцветным, голосом завопил:
- Да когда же, чёрт побери, вы меня в палату отправите?! Окочуришься тут с вами.
Девицы примолкли, будто впервые увидев меня. Потом та, что сменялась и уходила домой, что-то, явно касающееся меня, шепнула сменщице и та, лениво развернув ко мне пышный бюст, пропела: «Как ваша фамилия, больной?». Записав все мои данные, сверив их с моим паспортом, ознакомившись с содержанием моей медицинской страховки, девица нажала кнопку звонка и откуда-то издалека пригрохотала инвалидная коляска, толкаемая неопрятной бабищей в грязном спереди халате. Несмотря на мои уверения в способности самостоятельно передвигаться, меня заставили усесться в кресло, откинувшись затылком на желеподобные перси, и тётка, что – то ворча сквозь зубы, со скоростью улитки попёрла меня во вторую кардиологию, где заведующий отделением Пашков, тут же назначил мне капельницу и ещё кучу всяких лекарств.
До следующего утра, почти сутки, я приходил в себя и отсыпался. Разбудило меня какое-то постукивание и пыхтение, будто по полу бегает в темноте ёжик. Это был не ёжик. В косом луче света, падающем из коридора, я разглядел худощавого старика в тренировочном костюме, старательно делающего физзарядку. Попыхтев с полчаса, дедуля вышел в коридор. Я дотянулся до «сотика» и, нажав кнопку, глянул на засветившийся экран: 7.00. Спать уже не хотелось, но и вставать оснований не было. Через полчаса вернулся наш дедуля, шумно распахнул дверь и, включив свет, гаркнул: «Подъём!». Никто, кроме меня не отреагировал. Я сел, спустив ноги с кровати, и продолжил рассматривать нашего физкультурника. Дед стащил с себя джемпер и майку и, по пояс голый, пошлёпал к умывальнику в углу. Был он тощим, как узник Бухенвальда, ключицы торчали, как вёсла лодки, сквозь обтянувшую рёбра кожу видно было, как бьётся сердце…
Мурлыча под нос бравурный марш, дедок наклонился над раковиной и только тут я смикитил, что у него нет кистей обеих рук! Он ловил струю воды культями, умудряясь закидывать холодные струйки даже на спину. Вытершись насухо полотенцем, старик присел на свою, стоящую у окна койку. Мы разговорились. Ему было, кажется, около восьмидесяти пяти, звали его Георгием Тихоновичем Ивановым. В 1942 году, их десантный полк был выброшен с парашютами в районе Курской дуги. Полк попал в окружение, и из семисот человек только девяносто осталось в живых. В тяжелейшем бою Иванов лишился обеих рук. А потом были госпитали, операции, боль и отчаяние. Но желания уйти из жизни у Георгия никогда не было. После освобождения Смоленщины стал работать по специальности- агрономом, а потом принял полуразвалившийся совхозик, где на ферме дурным голосом орали с голодухи с десяток коров, а на счету не было ни гроша. Лет через десять смоленский Маресьев вывел хозяйство в передовые, а в середине 60-х ему за выдающиеся заслуги в области растениеводства и выращивания овощей было присвоено высокое звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и Золотой Звезды Героя. Сорок четыре года возглавлял совхоз Георгий Тихонович и все эти годы совхоз был в передовиках, его наградили орденом Трудового Красного Знамени. Вот с каким выдающимся человеком довелось встретиться в больнице…
- Георгий Тихонович,- с неподдельным интересом спрашивал я,- а как Вы, в таком возрасте, да ещё и без рук, столь, прекрасно выглядите, видите, слышите, быстро на всё реагируете?
- Секретов у меня никаких нет. Не курю, алкоголь почти не употребляю, всю жизнь живу по раз и навсегда установленному распорядку дня, делаю, ты видел, зарядку, а потом, - три километра пешком, обливание холодной водой. Ем крохи… А ещё цель перед собой ставлю, вот скоро мне будет восемьдесят пять и я застолблю следующую веху,- дожить до девяноста. Лекарства ненавижу!
Уж это-то я успел заметить…
- Иванов, Ваши лекарства…- пропела, появляясь в палате, медсестра.
- Читай вслух, что принесла!- требует Иванов. Медсестра читает, а дед комментирует.
- Это сама ешь, у меня аритмия, и оно противопоказано. Это выкинь, при моей глаукоме вредно! Это отдай Пашкову, пусть пьёт. От него у меня аллергия. А это вообще для меня смертельно!
Он делает страшные глаза и, как бы случайно, задевает поднос с лекарствами, они брызгами разлетаются по полу.
- Зови сюда заведующего!- кричит вслед чуть не плачущей медсестре Иванов.
- Что же это такое?- вопрошает он у появившегося в дверях Пашкова, - Вы что же, задумали Героя соцтруда ухайдокать?! Да я на вас жалобу в Минздрав накатаю!
Пообещав разобраться, Пашков ретируется из палаты. А мы идём на завтрак. На мне, - американский махровый халат с капюшоном, чёрный сверху и алый изнутри. На его рукавах значится Good naght. Конфискат с таможни…
За длиннющим столом в зоне отдыха, мимо которой тянется коридор, сидят студенты и студентки медицинской академии в белых халатах и шапочках. Человек тридцать. Они старательно что-то конспектируют. Очаровательная КМН застыла с торца стола, вопросительно глядя на меня.
- Позвольте!- я занял её место и с ходу заявил,- Записывайте, товарищи, записывайте! Студентам было всё равно кого конспектировать и они засопели над конспектами ещё более старательно.
- Так вот!- молвил я.- Вчера в женское отделение кардиологии привезли с села девушку лет восемнадцати с тяжёлым сердечным приступом. Очнувшись вечером, лежащая под капельницей девица спросила жалостливо глядящих на не1 соседок по палате:
- Ой, женщины, а как тут у вас в туалет ходят?!
Старшая махнула рукой на стоящие под умывальником утки:
- Да вон! Возьмёшь и сходишь… Чего уж там, неча стесняться!
Глубокой ночью вся палата проснулась от страшного грохота. Вскочили, включили свет… Оказалось, наша сердечница, надев на ноги по тяжёлой керамической утке, пытается по керамической же плитке пола выбраться из палаты в коридор, в туалет…
- Всё? Записали?- спросил я вставая. – А теперь,- можно смеяться… Это был анекдот. Студентики ошеломлённо воззрились на меня, вбирая информацию. Лишь КМН робко улыбнулась в ответ на мою гагаринско - масляковскую улыбку. Зато зашлись в хохоте мои соседи: Георгий Тихонович Иванов, взмахивая культями, как молодой бройлер крыльями, и Андрюха Севастьянов, постоянно протирая левый, фарфоровый, глаз, из которого от смеха потоком лились слёзы.
Вот так, весело и оптимистично прожили мы в палате дней пять. А потом наш Иванов засобирался:
- Сын за мной приедет. Заберёт домой. Он у меня – банкир! - как-то сразу поскучнев и, посерьёзнев, сказал Георгий Тихонович. Собравшись, он тихо сел на краешек кровати, смиренно сложив на груди свои культи. Нам с Андрюхой так же было не до смеха. А дед, что прибыл на день позже меня и лежал напротив, любитель заливать о своих любовных приключениях, ночью почил, как говорится, в бозе, и был увезен санитаром поутру в больничный морг…
Едва успели мы обменяться номерами телефонов, как дверь палаты с грохотом распахнулась, и к нам влетел высокий, плотный мужик лет сорока пяти, в бобровой шубе до пят с волчьим воротником и песцовой шапке на голове. За ним семенил заведующий нашим отделением Пашков. Я заикнулся было о необходимости надеть халат и бахилы, но мужик меня даже взглядом не удостоил…
- Собирайся!- махнул он рукой, даже не поздоровавшись с отцом, и, круто повернувшись, зашагал вон из палаты. Его краснощёкое лицо имело начальственное выражение, и кое-кто перед ним заметно пресмыкался.
Больше я Иванова так и не видел, звонил поначалу пару раз ему домой, поздравлял с днём рождения, Днём победы, потом перестал… А на днях залез в Интернет и там, из Википедии узнал, что 29 октября 2013 года скончался смоленский Маресьев, Герой Социалистического труда Георгий Тихонович Иванов, проживавший последние годы жизни в Смоленском геронтологическом центре «Вишенки». Легенде смоленского села был девяносто один год!