Дверь захлопнулась

До рассвета было еще далеко. Виктор Сергеевич, или, как он чаще всего представлялся знакомым по еще не отброшенной привычке, просто Виктор, не спеша шел по улице 3‑го Интернационала, где изредка проносились машины, разбрасывая резиной налетевшую за ночь снеговую кашу. Муть цвета воды, подкрашенной молоком, колыхалась в свете фонарей и рекламы. Ветер гнал низкие тучи в сторону Радицы.

«Ну и февраль», – подумал Виктор. Погода напоминала ему скорее о декабре или марте. Когда он видел такую мягкую середину зимы? В шестьдесят девятом? Или в восьмидесятых?

На торговом центре Тимошковых горела рекламная панель, поражая внимание своей бессмысленностью в это раннее время. Ролик сменился заставкой – часами, и Виктор прибавил шагу: он спешил занять очередь в кассы предварительной продажи.

На площади автостанции продувало, и ветер превращал влагу, налипшую на железных ступенях пешеходного мостика, в тонкую корочку льда. «Лестница в небо, – мелькнуло у него в голове, и через секунду: – Хорошо, что нищих нет в такую рань». Держась за перила – под варежками от стальных уголков тоже поползла хрупкая застывшая пленка, – он осторожно начал подыматься туда, где сквозь подсвеченный городским заревом рваный тюль облаков пробивались утренние звезды. Со стороны бараков, что еще до революции тянулись здесь вдоль путей, ветер принес легкий, знакомый с детства запах угольного дыма.

Виктор пропустил узкую боковую лестницу на вторую платформу – хотя здесь путь до входа в вокзал был короче, идти понизу, где ждал осклизлый переход через пути, не хотелось. Он осторожно проследовал дальше и спустился по основной лестнице, широкой и заворачивающей к зданию вокзала буквой «Г», прошагал мимо высоких окон с византийскими арками наверху, зашел за угол и, толкнув дверь, очутился в большом зале с двумя рядами квадратных колонн – послевоенный архитектор тяготел к классике. Освещение показалось Виктору тускловатым. «Экономят», – подумал он и практически машинально двинулся к кассе предварительных продаж, припоминая на ходу дату и номер поезда.

У кассы неожиданно для Виктора никого не оказалось – он даже подумал, не перепутал ли время, – окошки были наглухо занавешены желтоватой шторой, за которой, судя по всему, света не было. «Странно, штору повесили», – мелькнуло в голове; он помнил, что в прошлый раз здесь были жалюзи. На всякий случай протер глаза – и заметил, что еврорамы с пластиком и пластиковый прилавок тоже куда‑то исчезли, а вместо них стояли новые, еще хранящие запах лака деревянные рамы, окошко, как раньше, округлое и забрано деревянной заслонкой. Виктор невольно оглянулся, удивившись этому неожиданному ретро; то, что он увидел, поразило его еще больше. Пол был из бетона с мраморной крошкой, как когда‑то давно, в детстве, а на стенах – как же этого он сразу не заметил‑то – горели сдвоенные канделябры с лампами накаливания и стеклянными абажурами в форме шишек. Может, это и было сразу замечено, но осталось без внимания: в конце концов, какая разница, как сейчас оформляют вокзалы! За годы реформ кто только не подался в дизайнеры по интерьеру…

«Черт, да я же сплю!» Виктор бросился тереть глаза, несколько раз себя ущипнул, но ничто не менялось. Зал был теплым, очень теплым и странно пустым. Ну да, он спит, он видит этот вокзал таким, как было когда‑то, в очень далеком детстве, это воспоминания… Возможно, он вообще еще никуда не ходил, он все еще спит, ему кажется, что он пытается проснуться… Так, однако, можно и опоздать в кассу. Надо что‑то делать. Надо выйти из вокзала. Во сне наверняка память покажет ему что‑то странное, искаженное…

Он потянул на себя ручку – бронзовую большую ручку, рубчатый цилиндр с шариками на концах на большой дубовой двустворчатой двери со вставными стеклами – и выскочил на перрон. В лицо ему полетели снежинки.

Слякоти не было. Вокруг было морозно, сыпал снег, практически метель, ветер гнал белую сухую поземку по платформам, кружил в свете шаров‑фонарей, что появились на пешеходном мостике. Виктор машинально застегнул ворот и подумал, что надо бы и уши шапки опустить – задувает. Бывало ли во сне холодно? Он не помнил. Он заглянул за угол и вместо сероватой силикатной пятиэтажки увидел под светом фонаря, качавшегося на деревянном столбе, деревянные частные домики, уходящие в темноту, в сторону Ново‑Советской. Платформу от привокзальной площади отгораживал забор. Сзади, где‑то со стороны Молодежной, раздался стон паровозного гудка. Паровозного – этого Виктор не мог с чем‑то спутать. Он обернулся: со стороны базара на путях стоял товарняк, где среди четырехосных вагонов и платформ – с буксами не на роликовых подшипниках, а на простых, с крышками для смазки – затесались двухосные. Слишком много деталей, мелочей, будто кто‑то специально пытался восстановить все как лет сорок назад, или даже больше, в деталях, иногда совпадавших, иногда не очень. Бетонные урны‑колокольчики – это было. Большие часы на башне вокзала – нет, таких не было, он помнил стандартные электромеханические, а эти прямо настоящие башенные… Да, это не настоящее. Наверное.

Становилось зябко. Виктор вновь повернулся и вошел внутрь вокзала. Там было все так же тихо, такая же песочно‑желтая окраска стен с белой лепниной, такой же пол, на котором таял прилипший к его ботинкам снег, оставляя лужицы. Легкие шаги гулко отдавались под высоким потолком, и где‑то в невидимой отдушине приглушенно завывал ветер.

И тут до Виктора вдруг дошло, что он в одну секунду потерял всех родных, близких, знакомых – и вдобавок ко всему очутился в непонятном месте без паспорта и денег. Потому что если это действительно прошлое, то ни Российской Федерации, ни тем более современных купюр здесь быть не может.

Date: 2015-09-22; view: 277; Нарушение авторских прав