Глава 13. Мое тело реагирует прежде, чем мой разум, я бегу через дверь и лужайки Деревни Победителей в темноту улицы

Мое тело реагирует прежде, чем мой разум, я бегу через дверь и лужайки Деревни Победителей в темноту улицы. Носки промокают от влажной земли, и я ощущаю острые укусы холодного ветра. Куда? Куда пойти? В лес, конечно. Я оказываюсь у забора прежде, чем жужжание напоминает мне, что я ловушке. Я двигаюсь в обратном направлении, тяжело дыша, опираясь на больную пятку и вновь поднимая ее.

Следующее, что я осознаю, это то, что я стою на руках и коленях в подвале одного из пустых домов в Деревне Победителей. Слабый свет от луны проходит через окошки над моей головой. Я замерзшая, промокшая и обветренная, моя попытка бегства не сделала ничего, чтобы подавить истерику, поднимающуюся во мне. Она утопит меня, если я ее не выпущу. Я беру в рот край своей рубашки и начинаю кричать. Как долго это продолжается, я не знаю. Но когда я заканчиваю, мой голос почти пропал.

Я сворачиваюсь на боку и смотрю на участки лунного света на бетонном полу. Назад на арену. Назад в место кошмаров. Это то, куда я иду. Надо признать, этого я не ожидала. Я представляла множество других вещей. Думала, что буду публично унижена, подвергнута пыткам или казнена.

Побег в леса, преследование Миротворцев и планолетов. Брак с Питом, и наши дети, вызванные на арену. Но никогда я не думала, что снова буду участником Игр. Почему? Не было никаких прецедентов до этого момента. Победители до конца своей жизни не участвуют в Жатве. Это часть награды за победу. Так было до сих пор.

Здесь есть какое‑то защитное покрытие, которое подкладывают, когда красят. Я натягиваю его как одеяло. Вдалеке кто‑то выкрикивает мое имя. Но в этот момент я освобождаю себя даже от мыслей о тех, кого люблю больше всех на свете. Я думаю только о себе. И о том, что со мной будет.

Защитное покрытие жесткое, но греет. Мои мышцы расслабляются, биение сердце замедляется. Я вижу деревянную коробку в руках маленького мальчика, президента Сноу, вытягивающего пожелтевший конверт. Правда ли это Двадцатипятилетие Подавления было спланировано семьдесят пять лет назад? Это кажется маловероятным. Это слишком удобный способ для Капитолия решить их проблемы. Избавиться от меня и подчинить дистрикты. Все в одном маленьком аккуратном конвертике.

Я слышу голос президента Сноу в своей голове:

– На семьдесят пятой годовщине, как напоминание о том, что даже самые сильные среди них не могут преодолеть власть Капитолия, мужского и женского трибута будут выбирать из уже существующего фонда победителей.

Да, победители у нас самые сильные. Они те, кто пережил арену и выскользнул из петли бедности, которая душит остальную нашу часть. Они (или мне следует говорить мы?) воплощение надежды там, где нет никакой надежды. И теперь двадцать три из нас будут убиты, чтобы показать, что надежда была всего лишь иллюзией.

Я рада, что выиграла только в прошлом году, иначе я бы знала всех победителей. Не только потому, что я вижу их по телевизору, но и потому, что они гости на каждых Играх. Даже если они не менторы, как Хеймитч каждый раз, большинство возвращается в Капитолий из года в год ради этого события. Полагаю, многие из них друзья. У меня будет только один друг, из‑за убийства которого я должна переживать: Пит или Хеймитч. Пит или Хеймитч!

Я бегу по подвалу в поисках выхода. Как же я попала сюда? Я поднимаюсь по ступенькам на кухню и вижу, что стеклянное окошко в двери разбито. Должно быть поэтому моя рука, кажется, кровоточит. Я спешу назад, в ночь, и направляюсь прямиком в дом Хеймитча. Он сидит один за кухонным столом с полупустой бутылкой белого ликера в одной руке и ножом в другой. Пьяный как свинья.

– Ах, а вот и она. Вся в изнеможении. Наконец‑то сложила два и два, солнышко? Поняла, что пойдешь туда не одна? И теперь ты здесь, чтобы попросить меня… о чем? – говорит он.

Я не отвечаю. Окно распахнуто настежь, и ветер пробирает меня до костей так же, как если бы я была на улице.

– Надо признать, для парня это было проще. Он был здесь даже прежде, чем я смог распечатать бутылку. Просил меня о еще одной возможности пойти. Но что можешь сказать ты? – Он подражает моему голосу: – Займи его место, Хеймитч, потому что при прочих равных условиях я бы предпочла, чтобы у него вся оставшаяся жизнь была сломана, а не у тебя.

Я прикусываю губу, потому что после того, как он сказал это, я боюсь, что действительно этого хочу. Хочу, чтобы Пит жил, даже если это означает смерть Хеймитча. Нет, это не так. Он, конечно, ужасен, но Хеймитч теперь – часть моей семьи.

Для чего я пришла? Думаю я. Что я могу хотеть здесь?

– Я пришла, чтобы выпить.

Хеймитч смеется и хлопает бутылкой по столу передо мной. Я вытираю своим рукавом горлышко и делаю пару больших глотков, прежде чем начинаю задыхаться. Мне требуется несколько минут, чтобы прийти в себя, и даже потом из моих глаз и носа все еще течет. Но внутри меня ликер ощущается как огонь, и мне нравится это.

– Возможно, это должен быть ты, – говорю я с легкостью, притягивая стул. – В любом случае ты ненавидишь жизнь.

– Совершенно верно, – соглашается он. – И так как в последний раз я попытался поддержать тебя… Кажется, на сей раз я должен спасти парня.

– Это еще одна хорошая причина, – говорю я, вытирая свой нос и прикладываясь к бутылке снова.

– Аргумент Пита состоял в том, что раз я выбрал тебя тогда, то теперь должен ему. Все, что он захочет. И все, что он хочет – это возможность пойти туда снова, чтобы защищать тебя.

Я знала это. Таким образом, Пит не так уж непредсказуем. Пока я валялась на полу того подвала, думая только о себе, он был здесь, думая только обо мне. Стыд недостаточно сильное слово для названия того, что я чувствую.

– Знаешь, ты могла бы прожить сотню жизней и все равно не заслужить его, – говорит Хеймитч.

– Да‑да, – резко отвечаю я. – Без вопросов, он лучший в нашем трио. Так что ты собираешься делать?

– Я не знаю, – вздыхает Хеймитч. – Вернусь с тобой туда, вероятно, если смогу. Если мое имя вытянут при Жатве, это не будет иметь значения. Он просто добровольно предложит занять мое место.

Мы сидим некоторое время в тишине.

– Это будет тяжело для тебя на арене? Знать всех остальных? – спрашиваю я.

– О, я бы не стал рассчитывать на это, где бы я ни был, там становится невыносимо. – Он кивает на бутылку. – Могу я теперь вернуться к этому?

– Нет, – говорю я, обхватывая ее. Хеймитч тянет из‑под стола другую бутылку и откручивает крышку. А я понимаю, что я здесь не только для того, чтобы выпить. Есть кое‑что еще, что я хочу от Хеймитча. – Хорошо, я решила, о чем я попрошу, – говорю я. – Если в Играх будем я и Пит, в этот раз мы пытаемся поддержать его.

Что‑то мерцает в его налитых кровью глазах. Боль.

– Как ты и сказал, это будет плохо, с какой стороны не посмотри. И независимо от того, чего хочет Пит, его очередь быть спасенным. Мы должны ему это. – В моем голосе появляются просительные нотки: – Кроме того, сейчас, когда Капитолий ненавидит меня, я хороша настолько, насколько мертва. А у него все еще может быть шанс. Пожалуйста, Хеймитч, скажи, что ты поможешь мне.

Он хмурится, смотря на бутылку и взвешивая мои слова.

– Хорошо, – произносит он наконец.

– Спасибо, – говорю я. Мне нужно пойти, увидеть Пита сейчас, но я не хочу. От выпивки у меня кружится голова, и я совершенно измучена, кто знает, на что он может заставить меня согласиться? Нет, теперь я должна пойти домой, чтобы увидится с мамой и Прим.

Как только я подхожу к своему дому, передняя дверь открывается, и Гейл тянет меня в свои объятия.

– Я был не прав, мы должны были уйти, когда ты говорила, – шепчет он.

– Нет, – говорю я. У меня проблемы с фокусированием, и ликер болтается в моей руке, выливаясь на спину куртки Гейла, но его, кажется, это не заботит.

– Еще не слишком поздно, – произносит Гейл.

За его плечом я вижу маму и Прим, жмущихся друг к другу. Мы бежим. Они умирают. И теперь у меня есть Пит, чтобы защищать его. Конец обсуждения.

– Нет, поздно. – Мои колени подгибаются, и он держит меня. Когда алкоголь одерживает победу над моим разумом, я слышу, как стеклянная бутылка разбивается об пол. Это кажется очень соответствующим, потому что я, очевидно, потеряла контроль над всем.

Когда я просыпаюсь, я едва успеваю добраться до туалета, прежде чем белый ликер вновь появится. Он жжется так же, поднимаясь, как и опускался, а на вкус хуже в два раза. Я дрожу и вся в поту, когда меня перестает рвать, но, по крайней мере, большая часть этой жидкости вне моей системы. Достаточно все же, чтобы попасть в кровь и привести к стучащей головной боли, пересохшему рту и бурлению желудка.

Я включаю душ и стою под теплыми струями примерно минуту, прежде чем понимаю, что я все еще в нижнем белье. Мама, вероятно, просто стянула с меня грязную верхнюю одежду и укрыла одеялом на кровати. Я бросаю мокрое белье в раковину и выливаю шампунь себе на голову. Мои руки жжет, и тогда я замечаю стежки, маленькие и ровные, пересекающие мою ладонь и продолжающиеся на другой стороне кисти. С трудом я вспоминаю, что разбила то окно вчера вечером. Я вычищаю себя с головы до пят, только для того, чтобы меня вывернуло на изнанку прямо в душе. Это в основном просто желчь, которая уходит в канализацию вместе с душистой пеной.

Наконец‑то чистая, я надеваю свой халат и направляюсь обратно к кровати, не обращая внимания на свои волосы, с которых стекает вода. Я забираюсь под одеяла уверенная, что так себя чувствуют отравленные. С прошлого вечера шаги на лестнице возобновляют мою панику. Я не готова видеть маму и Прим. Я должна взять себя в руки, чтобы быть спокойной и обнадеживающей, такой же, как я была, когда мы прощались в день Жатвы. Я должна быть сильной. Я изо всех сил стараюсь принять вертикальное положение, выжимаю свои волосы, чувствуя пульсацию в висках, и собираюсь с духом, готовясь к этой встрече. Они появляются в дверях, держа чай и тост, их лица наполнены беспокойством. Я открываю рот, планируя начать с какой‑нибудь шутки, и ударяюсь в слезы.

Слишком много всего, чтобы быть сильной.

Мама садится на край кровати, а Прим заползает прямо ко мне, они издают успокаивающие звуки, пока я в основном плачу. Потом Прим берет полотенце и вытирает мои волосы, распутывая колтуны, в то время, как мама уговаривает меня съесть тост и выпить чай. Они одевают меня в теплую пижаму и укрывают слоем одеял, и я снова засыпаю.

Когда я просыпаюсь вновь, то могу определить по свету, что уже далеко за полдень. На моем ночном столике стоит стакан воды, я жадно осушаю его. Мои желудок и голова все еще чувствуют себя неустойчиво, но гораздо лучше, чем до этого. Я поднимаюсь, одеваюсь и заплетаю волосы сзади. Прежде чем я спущусь, я делаю паузу на верху лестницы, немного смущаясь от того, как я восприняла новости о Двадцатипятилетии Подавления. Мои беспорядочные метания, пьянство с Хеймитчем, плач. Учитывая все обстоятельства, я думаю, что заслужила один день снисхождения. Тем не менее, я рада, что здесь не было камер.

Внизу мама и Прим снова обнимают меня, но они не чрезмерно эмоциональны. Я знаю, что они сдерживаются, чтобы мне было легче. Глядя в лицо Прим, я не могу поверить, что она та же хрупкая маленькая девочка, которую я оставила после Жатвы девять месяцев назад. Сочетание этого испытания и всего, что было дальше – жестокость в дистрикте, парад из больных и раненых, с которыми она часто работала теперь сама, если мама не успевала за всеми – эти вещи заставили ее повзрослеть. Она также довольно сильно выросла, мы практически одного роста сейчас, но это не то, что заставляет ее казаться настолько старше.

Мама наливает половником кружу бульона для меня, и я прошу вторую, чтобы взять ее к Хеймитчу. Затем я иду через лужайку к его дому. Он только‑только просыпается и принимает кружку без комментариев. Мы сидим там, почти умиротворенно, потягивая наш бульон и наблюдая за закатом через окно его гостиной. Я слышу кого‑то, ходящего наверху, и предполагаю, что это Хейзелл, но через несколько минут к нам спускается Пит, бросая картонную коробку с пустыми бутылками из‑под ликера на стол.

– Вот, все сделано, – говорит он.

Все усилия Хеймитча уходят на то, чтобы сфокусироваться на бутылках, так что спрашиваю я:

– Что сделано?

– Я вылил весь ликер в унитаз, – говорит Пит.

Похоже, это выводит Хеймитча из оцепенения, и он хватает коробку в неверии.

– Ты что?

– Я все вылил, – говорит Пит.

– Он просто купит еще, – произношу я.

– Нет, не купит, – отвечает Пит. – Я выследил Риппер сегодня утром и сказал ей, что сдам ее в ту же секунду, если она продаст ликер хоть кому‑нибудь из вас. Я также заплатил ей на всякий случай, но я не думаю, что она хочет вернуться под арест Миротворцев.

Хеймитч делает выпад со своим ножом, но Пит отклонятся от удара так легко, что тот выглядит жалко. Злость охватывает меня:

– Это вообще не твое дело, что он делает!

– Это полностью мое дело. В любом случае двое из нас попадают на арену снова, один – ментор. Мы не можем позволить себе алкоголиков в этой команде. Особенно тебя, Китнисс, – говорит Пит мне.

– Что? – выплевываю я, негодуя. Это вышло бы более эффектно, если бы у меня не было этого ужасного похмелья. – Прошлая ночь – первый раз, когда я вообще пила!

– Да, и посмотри, в какой ты сейчас форме, – говорит Пит.

Я не знаю, чего я ждала от нашей первой с Питом встречи после сообщения. Несколько объятий и поцелуев. Немного утешения, возможно. Не этого. Я поворачиваюсь к Хеймитчу:

– Не волнуйся, я достану тебе еще ликера.

– Тогда я сдам вас обоих. Протрезвеете на складах, – говорит Пит.

– И в чем тут смысл? – спрашивает Хеймитч.

– Смысл в том, что двое из нас вернутся из Капитолия. Один ментор, другой победитель, – говорит Пит. – Эффи прислала мне все записи Игр живущих победителей. Мы будем смотреть их и выяснять все, что только сможем о том, как они борются. Мы собираемся набрать вес и стать сильными. Мы собираемся начать действовать, как профи. И один из нас собирается стать победителем снова, независимо от того, нравится вам это или нет! – Он вылетает из комнаты, хлопая входной дверью.

Хеймитч и я вздрагиваем от удара.

– Мне не нравятся совершенно убежденные в своей правоте люди, – говорю я.

– А кто нравится? – спрашивает Хеймитч, который начинает высасывать остатки из пустых бутылок.

– Ты и я. Те, кто планируют вернуть его домой, – говорю я

– Ладно, потом подшутим над ним, – отвечает Хеймитч.

Но спустя несколько дней мы соглашаемся вести себя, как профи, потому что это лучший способ подготовить Пита. Каждый вечер мы смотрим старые обзоры Игр, которые выиграли оставшиеся победители. Я осознаю, что мы никогда не встречали ни одного из них в Туре Победителей, который теперь кажется странным воспоминанием. Когда я понимаю это, Хеймитч говорит, что последняя вещь, которую хотел бы президент Сноу, это увидеть меня и Пита – особенно меня – общающимися с другими победителями из потенциально мятежных дистриктов. У победителей есть особое положение, и если бы они поддержали мой вызов Капитолию, это было бы политически опасно. С поправкой на возраст я понимаю, что некоторые наши противники будут пожилыми людьми, что является одновременно и печальным, и обнадеживающим. Пит делает много заметок, Хеймитч выдает информацию о личностях победителей, и постепенно мы начинаем узнавать наших соперников.

Каждое утро мы делаем упражнения, чтобы укрепить наши тела. Мы бегаем, поднимаем тяжести и растягиваем мышцы. Каждый день мы работаем с боевыми навыками: бросаем ножи, боремся на руках. Я даже учу их забираться на деревья. Официально, как предполагается, трибуты не обучаются, но никто не пытается нас остановить. Даже в обычные годы трибуты из Первого, Второго и Четвертого оказываются способными владеть копьями и мечами. Это ничто в сравнении.

После стольких лет плохого обращения, тело Хеймитча изо всех сил сопротивляется усовершенствованию. Он все еще здорово силен, но даже малюсенькая пробежка заставляет его задыхаться. И, можно было бы подумать, что парень, который каждую ночь спит с ножом, мог бы хотя бы попадать в стену дома, но его руки трясутся так сильно, что требуются недели, чтобы добиться даже этого.

Мы с Питом соблюдаем новый режим. Это дает мне возможность что‑то делать. Это дает нам всем возможность что‑то делать, кроме как принять поражение. Мама помещает нас на специальную диету, чтобы мы набрали вес. Прим лечит наши болящие мышцы. Мадж таскает нам газеты Капитолия от своего отца. Предсказания о том, кто будет победителем, держат нас среди фаворитов. Даже Гейл входит в общую картину по воскресениям, хоть он не испытывает никакой любви к Питу и Хеймитчу, он обучает нас всему, что знает о ловушках. Это странно для меня, одновременно разговаривать и с Питом, и с Гейлом, но они, кажется, отложили в сторону все разногласия, которые были у них из‑за меня.

Как‑то вечером, когда я иду провожать Гейла в город, он даже признает:

– Было бы лучше, если бы его было проще ненавидеть.

– Кому ты рассказываешь? – говорю я. – Если бы я просто возненавидела его на арене, мы все бы не были в этом бардаке сейчас. Он был бы мертв, а я бы была маленьким счастливым победителем, совсем одним.

– И где бы мы были, Китнисс? – спрашивает Гейл.

Я замолкаю, не зная, что сказать. Где бы я была со своим притворным кузеном, который и не был бы моим кузеном, если бы не Пит? Он все еще целовал бы меня, а я целовала бы его в ответ, я бы была вольна это делать, ведь так? Позволила бы я себе открыться ему, убаюканная защищенностью, полученной от денег и еды, и иллюзией безопасности от победы при других обстоятельствах? Но по‑прежнему была бы Жатва, нависшая над нами, над нашими детьми. Независимо от того, чего хочу я…

– Охотились бы. Как и каждое воскресение. – Я знаю, что он, задавая вопрос, не имел в виду буквальное значение, но это все, что я могу ответить честно. Гейл знает, что я предпочла ему Пита, не согласившись сбежать. Как по мне, так нет никакого смысла говорить о вещах, которые могли бы быть. Даже если бы я убила Пита на арене, я по‑прежнему бы не хотела ни за кого замуж. Я обручилась только для того, чтобы спасти жизни людей, и эта затея с треском провалилась.

Я боюсь, так или иначе, что любое проявление эмоций с Гейлом могло заставить его сделать что‑нибудь решительное. Вроде начала восстания в шахтах. Хеймитч говорил, что дистрикт не готов к этому. А теперь и подавно, потому что на следующий день после объявления о Двадцатипятилетии Подавления сюда прибыла на поезде еще одна сотня Миротворцев.

Так как я не планирую вернуться живой во второй раз, то, чем раньше Гейл позволит мне уйти, тем лучше. У меня есть план сказать одну‑две вещи ему после Жатвы, когда будет час прощания. Скажу Гейлу, чтобы он знал, насколько важен был для меня все эти годы. Насколько лучше моя жизнь стала оттого, что я узнала его. От любви к нему, пусть она даже в ограниченной форме, которой я могу управлять.

День Жатвы жаркий и душный. Жители Дистрикта‑12 ждут, обливаясь потом, в тишине, на площади с автоматами, направленными на них. Я стою в одиночестве на небольшой, обитой бархатом арене, с Питом и Хеймитчем на таких же справа от меня. Жатва занимает всего минуту. Эффи, сияющая в своем парике цвета металлического золота, испытывает нехватку своего обычного воодушевления. Ей приходится долго пытаться ловить один единственный листочек в шаре для девочек, который, все и так знают, содержит мое имя. Затем она вытаскивает имя Хеймитча, который успевает только стрельнуть в меня несчастным взглядом, прежде чем Пит предлагает добровольно занять его место.

Нас тут же провожают в Дом Правосудия, где мы находим Главу Миротворцев Треда, ждущего нас.

– Новая процедура, – говорит он с улыбкой.

Нас проводят через черный вход к автомобилю и отвозят на вокзал. Нет никаких камер на платформе, никакой толпы, провожающей нас в путь. Хеймитч и Эффи кажутся сопровождаемыми охранниками. Миротворцы торопят нас всех садиться на поезд и хлопают дверью. Колеса начинают вращаться.

И мне остается смотреть в окно, наблюдая, как исчезает Дистрикт‑12, со всеми моими прощальными словами, по‑прежнему готовыми сорваться с губ.