Глава 12. После этого просто лежать в кровати стало труднее

После этого просто лежать в кровати стало труднее. Мне хотелось сделать что‑нибудь, чтобы узнать побольше о Дистрикте‑13 или помочь в свержении Капитолия. Вместо этого я сижу дома без дела, поедая булочки с сыром и наблюдая за рисованием Пита. Хеймитч иногда заходит, чтобы передать мне новости из города, всегда плохие. Увеличение числа наказываемых или умирающих от голода.

Зима пошла на спад, когда мою ногу сочли годной к употреблению. Мама показала мне упражнения, которые я должна делать, и разрешила мне немного ходить самостоятельно. Как‑то ночью я засыпаю, настроенная отправиться следующим утром в город, но, просыпаясь, нахожу Вению, Октивию и Флавия, ухмыляющихся мне.

– Сюрприз! – визжат они. – Мы здесь пораньше.

После того, как я взяла на себя тот удар плетью, попавший мне по лицу, Хеймитч добился, чтобы их приезд перенесли на несколько месяцев, пока рана могла зажить. Я не ждала их в течение еще трех недель. Но я пытаюсь делать вид, будто радуюсь, что моя свадебная фотосессия наконец‑то состоится. Мама развесила все платья, так что, они готовы, но, честно говоря, я даже не примерила их.

После обычных театральных возмущений ухудшением моей красоты они приступают непосредственно к делу. Больше всего их беспокоит мое лицо, хотя, думаю, мама выполнила потрясающую работу по излечению его. На моей щеке только длинная розовая полоса. Порка не общеизвестный факт, поэтому я говорю им, что поскользнулась на льду и порезалась. И только потом понимаю, что это то же оправдание, которое я применяю, говоря о больной ноге, делающая ходьбу на высоких каблуках проблемой. Но Флавий, Октавия и Вения не подозрительные личности, так что, здесь я в безопасности.

Так как я буду оголенной всего несколько часов, а не несколько недель, я добиваюсь, чтобы меня побрили, а не убирали волосы воском. Я все еще должна пропитываться чем‑то в ванной, но это не нечто отвратительное, и мы переходим к моим волосам и косметике прежде, чем я осознаю это. Команда, как всегда, полна новостей, от которых я обычно стараюсь отключаться. Но Октавия выдает комментарий, который привлекает мое внимание. Это мимолетное замечание о том, как она не могла достать креветки для вечеринки, но это цепляет меня.

– Почему ты не могла достать креветки? Не сезон? – спрашиваю я.

– О, Китнисс, мы не могли получить никаких морепродуктов в течение многих недель! – говорит Октавия. – Ты знаешь, потому что погода в Дистрикте‑4 была столь плоха.

Моя голова начинает гудеть. Никаких морепродуктов. В течение многих недель. Из Дистрикта‑4. Скрытый гнев в толпе во время Тура Победителей. И вот я абсолютно уверена, что в Дистрикте‑4 было восстание.

Я начинаю между делом расспрашивать их, какие еще затруднения были этой зимой. Их не нужно уговаривать, поэтому любое небольшое подталкивание действует на них. К тому времени, как я одета, их жалобы о трудности получения различных продуктов – от крабового мяса до музыкальных микросхем и ленточек – дают мне информацию о том, какие дистрикты, на самом деле, могли восстать. Морепродукты из Четвертого. Электронные устройства из Третьего. И, конечно, ткани из Восьмого. От мысли о таком масштабе восстаний я начинаю дрожать из‑за страха и волнения.

Я хочу по расспрашивать их еще, но появляется Цинна, обнимает меня и проверяет косметику. Все его внимание направлено на шрам на мой щеке. Так или иначе, я сомневаюсь, что он поверил в историю про «поскользнулась на льду», но он не спрашивает об этом. Он просто втирает мне в лицо порошок, и то, что можно было увидеть на щеке после удара плетью, исчезает.

Внизу гостиная очищена и освещена для фотосъемок. У Эффи отличное время для командования всеми вокруг, придерживаясь графика. Это, вероятно, хорошо, потому что здесь шесть платьев и каждое требует своего головного убора, туфель, драгоценностей, прически, косметики, декораций и освещения. Сливочные кружева и розовые розы в локонах. Атлас цвета слоновой кости, золотые татуировки. Алмазная обшивка платья, фата с драгоценными камнями и лунный свет. Тяжелый белый шелк, рукава, ниспадающие от моего запястья до пола, и жемчуг. Как только одна сессия одобрена, мы сразу же переходим к следующей. Я чувствую себя словно тесто, которое месят и придают новую форму снова и снова. Маме удается кормить меня кусочками пищи и поить глотками чая, пока они работают со мной, но к тому времени, как съемка закончена, я голодная и изможденная. Теперь я надеюсь провести немного времени с Цинной, но Эффи подталкивает всех к двери, и мне приходится довольствоваться обещанием телефонного звонка.

Наступает вечер, и моя нога болит из‑за всех этих сумасшедших туфель, таким образом, я оставляю любые мысли о выходе в город. Вместо этого я иду вверх по лестнице смывать все эти слои косметики, кондиционеров и красок, а затем спускаюсь сушить волосы у камина. Прим, которая пришла из школы как раз вовремя, чтобы увидеть два последних платья, обсуждает их с мамой. Они обе кажутся чрезвычайно довольными фотосессией. Когда я падаю на кровать, я понимаю, что это оттого, что они думают, это означает, что я в безопасности. Что Капитолий закрыл глаза на мое вмешательство в порку, потому что, так или иначе, никто не пойдет на такие расходы для того, кого они планируют убить. Правильно.

В моем ночном кошмаре я одета в шелковое свадебное платье, но оно порвано и в грязи. Длинные рукава цепляются за шипы и ветки, потому что я бегу через лес. Стая трибутов‑переродков становятся все ближе и ближе, пока не догоняют меня со своими горячим дыханием и клыками, с которых течет слюна. Я бужу себя своим собственным криком.

Рассвет слишком близко, чтобы пытаться снова заснуть. Кроме того, сегодня я действительно должна выйти и с кем‑нибудь поговорить. Гейл будет недостижим в шахтах. Но мне необходим Хеймитч или Пит, чтобы разделить с ними груз всего, что свалилось на меня, когда я ходила к озеру. Беглые преступники, забор, с направляющимся по нему электричеством, независимый Дистрикт‑13, дефицит в Капитолии. Все.

Я завтракаю вместе с мамой и Прим и достигаю поворотного момента в выборе доверенного лица. Воздух теплый, с обнадеживающими признаками весны в нем. Весна была бы отличным временем для восстания, думаю я. Все чувствуют себя менее уязвимыми, когда зима проходит. Пита нет дома. Я предполагаю, что он уже ушел в город. Я удивлена, когда вижу, что Хеймитч ходит по своей кухне в столь ранний час. Я вхожу в его дом без стука и могу слышать, как Хейзелл наверху подметает полы теперь безупречного дома. Хеймитч не мертвецки пьян, но все же выглядит несколько неустойчивым. Я полагаю, что слухи о Риппер, вернувшейся в дело, верны. Я думаю, что лучше отправлю его спать, когда он предлагает прогуляться до города.

Мы с Хеймитчем теперь можем общаться при помощи своего рода стенографии. За несколько минут я рассказываю ему все свежие новости, а он говорит мне о слухах о восстании в Седьмом и Одиннадцатом. Если мои догадки верны, то это означает, что как минимум половина дистриктов хотя бы попытались бунтовать.

– Ты все еще считаешь, что тут это не сработает? – спрашиваю я.

– Да, все еще. Те, другие дистрикты, они намного больше. Даже если половина людей попрячется в своих домах, у мятежников есть шанс. Здесь, в Двенадцатом, это должны быть или все мы, или никто из нас, – говорит он.

Я не думала об этом. Как мы восполним численный недостаток?

– Но, возможно, есть что‑то… – настаиваю я.

– Возможно. Но нас мало, мы слабые, и мы не разрабатываем ядерное оружие, – говорит Хеймитч с легким сарказмом. Он не слишком обеспокоился из‑за моей истории про Дистрикт‑13.

– Как ты думаешь, Хеймитч, что они сделают? С дистриктами, которые восстают? – спрашиваю я.

– Ну, ты же слышала, что они сделали с Восьмым. Ты видишь, что они сделали здесь, и это даже без провокаций, – говорит Хеймитч. – Если бы вещи действительно вышли бы из‑под контроля, думаю, у них не было бы никаких проблем с уничтожением дистрикта, так же, как они сделали это с Тринадцатым. Тебе нужны еще примеры?

– То есть ты считаешь, что Дистрикт‑13 действительно был разрушен? Я имею в виду, Бонни и Твил были правы насчет кадров с сойкой пересмешницей, – говорю я.

– Хорошо. И что это доказывает? Ничего, на самом деле. Есть множество причин, по которым они могут использовать старые кадры. Вероятно, тогда это выглядело более внушительным. К тому же, это намного проще, не так ли? Нажать пару кнопок в комнате для монтажа, чем специально лететь туда и снимать это, – произносит он. – Идея о том, что Тринадцатый как‑то откололся, и Капитолий игнорирует это? Это звучит, как слух, за который хватаются отчаявшиеся.

– Я знаю, я просто надеялась, – говорю я.

– Именно. Потому что ты отчаявшаяся, – отвечает Хеймитч.

Я не спорю, поскольку он, конечно же, прав.

Прим приходит домой из школы, переполненная возбуждением. Учителя объявили, что сегодня вечером будет обязательный просмотр.

– Думаю, они собираются показать твою фотосессию.

– Это невозможно, Прим. Они только вчера сделали кадры, – говорю я ей.

– Ну, кто‑то слышал это, – произносит она.

Я надеюсь, что она неправа. У меня не было времени подготовить Гейла ни к чему из этого. После порки я вижу его только, когда он заходит к моей маме, чтобы та проверила, как он выздоравливает. Он часто работает семь дней в неделю в шахтах. За несколько минут личного общения, которые у нас были, когда я провожала его назад в город, я делаю вывод, что призывы к восстанию в Двенадцатом были подавлены Тредом. Он знает, что я не собираюсь бежать. Но он также должен знать, что если мы не восстанем здесь, то мне суждено стать невестой Пита. Увидев меня в роскошных платьях на экране… что он может с этим сделать?

Когда мы собираемся около телевизора в семь тридцать, я выясняю, что Прим была права. Конечно же, здесь Цезарь Фликерман, говорящий все в том же месте, стоя перед толпой около Тренировочного центра, где мы рассказали этой толпе о нашей предстоящей свадьбе. Он приглашает Цинну, который стал восходящей звездой благодаря своим костюмам для меня на Играх, и после минуты их добродушной болтовни, они обращают наше внимание к гигантскому экрану.

Теперь я вижу, как они могли снять меня только вчера и получить специальный выпуск сегодня. Изначально Цинна сделал эскизы двух дюжин свадебных платьев. Потом был процесс сужения проектов, создания самих платьев и выбор аксессуаров. Очевидно, в Капитолии сделали возможность голосования за наиболее понравившиеся на каждой стадии. И кульминация – фотосессия со мной в последних шести платьях, которые, я уверена, были некоторое время выставлены на показ. Каждый кадр встречается невероятной реакцией толпы. Народ, выкрикивающий приветствия своим любимым платьям, засвистывает те, которые ему не нравятся. Проголосовав и, вероятно, сделав ставки на платья, люди очень потратились на мою свадебную одежду. Странно видеть это, когда понимаешь, что даже не потрудилась примерить ничего из этого до того, как прибыли камеры. Цезарь сообщает, что заинтересованные стороны должны отдать свои заключительные голоса до завтрашнего полудня.

– Давайте отправим Китнисс Эвердин на ее свадьбу стильно одетой! – кричит он толпе. Я собираюсь выключить телевизор, когда Цезарь говорит нам оставаться настроенными для другого грандиозного события сегодняшнего вечера. – Именно! Этот год будет семьдесят пятой годовщиной Голодных Игр, и это значит, что настало время нашего третьего Двадцатипятилетия Подавления.

– Что они делают? – спрашивает Прим. – До этого же еще несколько месяцев.

Мы поворачиваемся к маме, выражение лица которой является серьезным и далеким, как будто она пытается вспомнить что‑то.

– Это, должно быть, чтение карты.

Играет гимн и мое горло напрягается от отвращения, потому что на сцену выходит президент Сноу. Его сопровождает маленький мальчик, одетый в белый костюм, держащий простую деревянную коробку. Гимн кончается, и президент Сноу начинает говорить, напоминая нам всем о Темных Днях, после которых родились Голодные Игры. Когда были изложены правила Голодных Игр, в них говорилось, что каждую четверть века будут отмечать Двадцатипятилетие Подавления. Это должна быть прославленная версия Игр, которая бы освежила нашу память об убитых из‑за восстания дистриктов.

Эти слова как нельзя кстати, потому что, как я подозреваю, некоторые дистрикты восстают прямо сейчас.

Президент Сноу продолжает рассказывать нам, что происходило на предыдущих Двадцатипятилетиях Подавления.

– На двадцать пятой годовщине, предназначенной напомнить мятежника, что их дети умирают из‑за их выбора начать насилие, каждому дистрикту было приказано выбрать кандидатов и проголосовать за трибутов, которые представят его.

Интересно, что они чувствовали, выбирая детей, которые должны были пойти. Гораздо хуже, думаю, быть выбранным своими соседями, чем когда твое имя достают из шара Жатвы.

– На пятидесятой годовщине, – продолжает президент, – как напоминание о том, что по два мятежника умерли на каждого жителя Капитолия, все дистрикты были обязаны послать в два раза больше трибутов.

Я представляю, как это – оказаться перед сорока семью, а не двадцати тремя. Меньше шансов, меньше надежды, и, в конечном счете, больше мертвых детей. Это был тот год, когда выиграл Хеймитч.

– У меня была подруга, которая пошла в тот год, – говорит мама спокойно. – Мейсли Доннер. Ее родителям принадлежала кондитерская. Они отдали мне ее птицу потом. Канарейку.

Я и Прим переглядываемся. Мы впервые слышим о Мейсли Доннер. Может, потому что мама знала, что мы захотим выяснить, как она умерла.

– И теперь мы чествуем третье Двадцатипятилетие Подавления, – говорит президент. Маленький мальчик в белом делает шаг вперед, протягивая коробку, пока открывает крышку. Мы можем видеть аккуратные ряды пожелтевших конвертов. Кто бы ни разрабатывал систему Двадцатипятилетия Подавления, он все продумал наперед, на многие столетия Голодны Игр. Президент выбирает конверт с четко обозначенной цифрой семьдесят пять. Он просовывает свои пальцы под откидной створкой и вытаскивает маленький квадратик бумаги. Без колебания он читает: – На семьдесят пятой годовщине, как напоминание о том, что даже самые сильные среди них не могут преодолеть власть Капитолия, мужского и женского трибута будут выбирать из уже существующего фонда победителей.

Мама издает слабый вскрик, а Прим прячет лицо в ладонях, но я ощущаю себя так же, как и люди, которых я вижу в толпе по телевидению. Немного озадаченной. Что это значит? Существует фонд победителей?

И тогда я понимаю, что все это означает. По крайней мере для меня. У Дистрикта‑12 только трое победителей, из которых можно выбрать. Двое мужчин. Одна женщина…

Я возвращаюсь на арену.

Date: 2015-09-22; view: 229; Нарушение авторских прав