Шаг к трону

Важные дела следует вершить с утра. Тогда все получится именно так, как следует. Во всяком случае, так думалось Елизавете.

После доклада Лестока, подтвердившего слова великой княгини, императрица задумалась. Размышления ее касались многих предметов, однако первым, как и советовал мудрый Симон Тодорский, должна была стать забота о наследнике великокняжеской четы.

«Бедная девочка, – подумалось Елизавете. – Скоро год, а ты все молчишь, ни словечка никому не сказала. Должно быть, только Прасковья‑то Румянцева знает о твоей беде. Но и она молчит. И это хорошо, подруга, вишь ты, настоящая, хоть и болтушка по виду‑то… А Петр, прости господи, великий князь… Урод проклятый, дурак голштинский… Слов не подобрать!»

Императрица одернула себя. Не дело бранью это несчастье поливать, о деле надо задуматься. Однако вместо дела подумала императрица о давней своей подруге Марье Алексеевне, урожденной княжне Голицыной. Многие годы дружбы связывали Елизавету Петровну и Марью Алексеевну – с тех давних уже пор, когда вступила тридцатидвухлетняя Елизавета на престол.

«Ох, давнее дело… Давнее…» – императрица улыбнулась, вспомнив, что именно Марья Алексеевна принесла ей впервые мужское платье – мундир измайловского полка, подобный тому, в какой любила наряжаться сама. Вспомнилось Елизавете, как подгоняли две дамы сей мундир и как это было весело и славно.

«Молодость, как же ты хороша…»

С воспоминаний об исколотых иглою пальцах мысли императрицы незаметно перетекли к мужу Марьи Алексеевны, генерал‑аншефу Василию Федоровичу Салтыкову. И к их сыну, Сергею Васильевичу – умнице и красавцу. Поговаривали, что к своим годам сей камергер уже ведет счет третьему десятку амурных побед.

«Ну что ж, батюшка Сергей Василич, должно быть, не зря я маменьку твою сейчас вспомнила. Похоже, именно тебя‑то мне и нужно, дружочек…»

– Свет мой, Сергей Васильевич… – Елизавета улыбалась, глаза ее сияли добротой и приветливостью… – Как вам живется при дворе, все ли радует, всего ли вдоволь?

– Благодарю, матушка императрица. Вам ведомо, я много объездил, много повидал… И каждый раз Россия, Петербург для меня – словно манна небесная, стремлюсь сюда каждодневно, скучаю и жажду увидеть дорогие лица… – Сергей Салтыков склонился в поклоне.

Красивое лицо, вьющиеся темные волосы, статная фигура… «Подойдет, – подумала Елизавета, – не может не подойти…» Не то чтобы он подходил по всем статьям, но внешность весьма недурна, да и умом не последний… «Ничего, – решительно сказала себе императрица, – дурное дело нехитрое… Была не была…»

– Я бы очень хотела, – произнесла она с теплой улыбкой, – познакомить вас наконец с наследником престола и его юной супругой. Право, они оба должны, не могут вам не понравиться… И у вас наверное есть что им рассказать… Вы ведь только на днях из Парижа?

«Из Парижа, матушка, а перед этим я посетил Флоренцию и Милан… Но вам‑то что с этого?»

– Невеста нашего Петруши так привлекательна и умна, что, право же, не может вам не понравиться… Правда, правда, я редко восхищаюсь кем‑либо, и вы это знаете лучше других. Но сейчас я, без преувеличения, очарована. Милая девушка, предмет восхищения пиитов и блаженство для людей, сведущих в тайнах разума…

«К чему вы ведете, матушка?»

– К сожалению, Господь не дает нашим детям наследника. Граф Алексей и я скорбим и молимся, но толку чуть. Если бы вы, любезный Сережа, смогли развлечь великого князя – и, может быть, его благочестивую супругу, – я была бы счастливейшей из смертных… Мне так жаль их… Сердце разрывается, когда я вижу их страдания из‑за бесплодного брака…

«А больше всех страдаешь, конечно, ты, матушка… Кому, как не тебе, сожалеть о том, что после всех интриг, козней и усилий все разбивается о личность твоего племянника? Все очень просто: великий князь, говорят, не способен исполнять супружеский долг. Хотя слыхал я и другое: ему любы те женщины, которые как можно менее походят на его жену. Лесток сказывал, что Петр страшно мнителен и психически неустойчив, а как‑то спьяну лейб‑медик обмолвился, что даже душевно нездоров… Да и как же иначе, если бедный отрок все детство свое провел среди сумасшедших кирасир… А княгиня, право, недурна – видел ее на балу у Румянцевых… Молодая женщина, а мужу нелюба… Невыносимо сии муки терпеть…»

– С великою радостью, матушка, – поклонился камергер. – Служить вашему величеству при дворе великого князя честь для меня!

«А уж природа возьмет свое, – с некоторым облегчением подумала императрица. – Надо будет чем‑то полезным занять Петрушу‑то, чтобы не помешал службе Сергей Василича…»

Однако надеяться только на Салтыкова было глупо. Елизавета, раз уж за что‑то бралась, всегда предусматривала и запасной ход – если, паче чаяния, основная ставка не сыграет.

«Надобен мне человек, который будет близок к великой княгине необыкновенно. Приятен ей и при этом не вызовет ни у кого никаких подозрений. Как Лесток, который политик куда более чем лекарь… Лекарь! Именно что лекарь!»

Воистину великие дела должны делаться с утра – теперь Елизавета в этом убедилась, ибо мысль о Салтыкове ей пришла в голову ранним утром. Как сегодня поутру и мысль о Лестоке…

– Друг мой, – проговорила императрица, едва лейб‑медик закончил свой ежеутренний осмотр. – А хорош ли Алексей Кирсанов? Видала я его уже несколько раз в твоей свите.

– Моей свите, матушка? – Лесток деланно удивился.

– Ну как же еще назвать твоих помощников, как не свитою? Да не о названиях разговор сейчас. Хорош ли сей доктор?

– Матушка Елизавета, ты мне изменить желаешь? – Лесток шутил, но как‑то настороженно.

– Лучше тебя меня никто не излечит. Да и не знает никто, – императрица вернула лейб‑медику улыбку. – О невестушке своей тревожусь. Ей, сдается мне, давно уж персональный лекарь надобен. Дабы и телесные и душевные хвори врачевать.

– Кирсанов хорош, – лейб‑медик, как всегда, понимал свою императрицу с полуслова. – Мудр и сдержан, знает много, честен, неболтлив. Чести женской никогда не предаст. Одно плохо – женат.

– Чем же плохо? Хорошо даже – уважение к женщине имеет.

«И забот будет меньше, в женихи, дай Бог все сложится, набиваться не начнет…» Грязное все‑таки дело – высокая политика.

– Так тому и быть, друг мой. Прикажи ему – пусть пополудни войдет в малый кабинет – поручение для него у меня есть.

Когда Кирсанов вошел в кабинет, Елизавета перебрала, должно быть, не один десяток вариантов беседы. Но в конце концов решила обойтись вовсе без намеков.

– Видите, милейший Алексей Николаевич, – сказала она, чуть склонив голову и прищурив обычно насмешливые, но сейчас невероятно серьезные глаза, – видите ли, жена милого нашего Петруши в очень щекотливом положении… Виданное ли дело, столько в браке – а наследника все нет… Должно быть, как великая княгиня ни молода, однако, похоже, здоровья все же некрепкого… Думаю я, ей нужен врачеватель и конфидент. Иначе ей, голубке, никогда радости материнства не видать. Тут помочь надо, дело государственное…

– Как же… – пролепетал сконфуженный Алеша, которому давно и невероятно нравилась великая княгиня, – как же помочь?

– Ой, не знаю, милый Алексей Николаевич… И негоже между супругами влезать, и молчать не могу, вся душа изболелась – ведь мои же дети… Природа должна способствовать, Алеша, так думаю… Природа, молодая кровь, молодое тело…

Сергей положил теплые руки на живот Екатерины. Та ответила улыбкой.

– Душа моя, давно уж хотел поговорить с тобой, да все не приходилось…

– Говори, Сережа.

– Раздумывал я о нас с тобой, о том, какой стала моя жизнь после того, как увидел тебя, как стал твоим…

Великая княгиня нежно погладила Салтыкова по плечу. Да, с тех пор как при «малом дворе» появился Сергей, жизнь ее чудесным образом изменилась. Ей даже показалось, что матушка императрица немного смягчилась, перестала ее шпынять и в каждой беседе спрашивать, довольна ли княгинюшка своей жизнью, рада ли она супружеству своему.

Екатерина, конечно, смиренно отвечала, что жизнью довольна и что сердце ее исполнено благодарности матушке Елизавете Петровне за неустанную заботу, которую та проявляет о «своих детушках».

А уж после того как Екатерина понесла, императрицу словно подменили. Она вновь стала такой, как была, когда встречала только что приехавшую из Пруссии Фике. Куда‑то волшебным образом исчезла глупая до одури Мария Чоглокова, зато разом ко двору великой княгини были допущены давние добрые приятельницы, с которыми она сблизилась, еще будучи Софией Августой Фредерикой. Стоит ли упоминать, что Сергей теперь всякий час был при ней – и на прогулках сопровождал, и долгие часы вечерних чтений не пропускал, даже перестал бурчать, что устает от бабской болтовни.

Если совсем уж честно, Екатерина тоже стала немного уставать – от Салтыкова, от его самолюбования, показной отстраненности на людях и навязчивости, даже прилипчивости, когда они оставались наедине. Что уж говорить о том, как высокомерно он всегда отказывался говорить с ней о политике, обсуждать давние победные сражения, кои когда‑то вела Россия…

– Это дело мужское, бабскому разуму неподвластное!

«Ох, Сережа, друг мой сердечный, как же ты не прав… И отчего ты так переменился? Оттого, что власть свою надо мною ощутил? Так есть ли она, власть‑то эта? Или сие тебе только кажется?»

Ее добрый гений, а с некоторых пор и доверенный друг Алеша Кирсанов (ох, снова Алеша), пользующий ее вот уже год, как‑то сказал:

– Матушка Екатерина, будь с этим камергером поосторожнее. Уж всем он хорош, уж всем он приятен. Да только со стороны‑то яснее ясного, что в первую очередь заботится он о себе, о грядущем своем, а уж все остальное рассматривает токмо через такой лорнет.

– Что ж тут удивительного, Алеша? Любому человеку сие свойственно – думать сначала о себе, а уж потом обо всех остальных.

– Оно‑то так, Катюша, да только не все так по‑волчьи на мир вокруг смотрят. А вот Сергей Василич как в покои ваши входит, так все по сторонам осматривается. Точно матерый зверь…

Екатерина улыбнулась: она тоже замечала за Салтыковым эту странную манеру: войти, оглядеться, кажется, даже принюхаться… А потом уж, не найдя ничего угрожающего, словно маску‑то и снять, в другого человека превратиться.

– …опаска есть у меня, княгиня, что вскоре амант ваш станет на вас как на ключик к счастью посматривать.

– Спасибо, друг мой! Постараюсь я ловушку сию обойти…

– Так что, Сережа, надумал ты, о нас с тобой размышляя?

Салтыков осторожно отпустил руку Екатерины, встал. Зачем‑то прошелся к распахнутым в сад дверям, вернулся обратно. Снова присел у ног Екатерины, а затем опять встал.

– Что ж ты суетишься‑то, батюшка Сергей Васильевич? Аль что‑то нехорошее думал, о счастии нашем в мечты уходя?

Салтыков оглянулся на Екатерину. За десять лет, проведенных в России, она удивительно похорошела, а за полгода беременности просто расцвела. Ныне ее улыбку можно было бы назвать солнечной без всяких поэтических преувеличений. Тем более горько будет сейчас расстраивать великую княгиню разговорами не ко времени.

– Не суечусь я, что ты. Просто подумал, что не следовало бы сейчас заводить разговор сей.

– Нет уж, душа моя, начал, так заканчивай! Пусть я что‑то дурное услышу – все лучше, чем в неведении оставаться!

Сергей Васильевич длинно и тяжело вздохнул. Он и сейчас мечтал бы вернуться на час назад и не заводить этого разговора, но слово‑то не воробей. Да и сколько можно тянуть?

– Раздумывал я о счастии нашем, матушка, раздумывал, да и стало страшно мне за малыша нашего, что ты под сердцем носишь. А ну как прознает великий князь, что ребенок не его?

Екатерина с тревогой взглянула в лицо аманта.

– Ты что сказать‑то хочешь, Сережа?

– Страшно мне, матушка. И за малыша нашего любимого страшно. И за тебя, душа моя ненаглядная… Боюсь я, что не позволит великий князь жить нашему крохе, убьет, как только тот родится.

Екатерина про себя усмехнулась. Да, отношения с Петром у нее были непростыми, но в чем его нельзя было упрекнуть, так это в дешевой мстительности. Почти два года прошло с тех пор, как Петр со смехом предлагал:

– А давай, княгинюшка, будем дружить семьями. Я с Лизанькой своей ненаглядной и ты с амантом Сергеем свет Василичем. Веселая компания, поди, получится. Да и поучиться, сдается мне, сможем друг у друга…

Тогда Екатерина промолчала, а сейчас, вспомнив тот странный разговор, порадовалась, что Сергею о нем не рассказала. Быть может, еще успеет – однако же сейчас надо дослушать Сережу до конца.

– Не тревожься об этом, друг мой! Думаю, Петру и в голову не придет поднимать руку на мое дитя. Да и Елизавета Петровна защищать будет его, аки львица.

– Только этой надеждой я себя и тешу, матушка! Однако все же беспокойно.

– Говорю тебе, выбрось из головы, Сергей!

Но тот не слушал. Отойдя как можно дальше от Екатерины, полуобернувшись и глядя в сад поверх деревьев, он проговорил:

– Насколько отрадней было, Катюша, свет жизни моей, если бы не стало вдруг великого‑то князя, Петра Федоровича… Насколько спокойнее и мне, и тебе, да и многим в стране этой…

Из «Собственноручных записок императрицы Екатерины II»

Я уже несколько времени замечала, что камергер Сергей Салтыков бывал чаще обыкновеннаго при дворе; он всегда приходил со Львом Нарышкиным, который всех забавлял своей оригинальностью, – я уже привела некоторыя черты ея. Сергей Салтыков был ненавистен княжне Гагариной, которую я очень любила и к которой питала даже доверие. Льва Нарышкина все терпели и смотрели на него, как на личность совсем не значащую и очень оригинальную. Сергей Салтыков заискивал, как только мог, у Чоглоковых; но так как Чоглоковы не были ни приятны, ни умны, ни занимательны, то его частыя посещения должны были иметь какия‑нибудь скрытыя цели.

Во время одного из этих концертов Сергей Салтыков дал мне понять, какая была причина его частых посещений. Я не сразу ему ответила; когда он снова стал говорить со мной о том же, я спросила его: на что же он надеется? Тогда он стал рисовать мне столь же пленительную, сколь полную страсти картину счастья, на какое он разсчитывал; я ему сказала: «А ваша жена, на которой вы женились по страсти два года назад, в которую вы, говорят, влюблены и которая любит вас до безумия, – что она об этом скажет?» Тогда он стал мне говорить, что не все то золото, что блестит, и что он дорого расплачивается за миг ослепления. Я приняла все меры, чтобы заставить его переменить эти мысли; я простодушно думала, что мне это удастся; мне было его жаль. К несчастью, я продолжала его слушать; он был прекрасен, как день, и, конечно, никто не мог с ним сравняться ни при большом дворе, ни тем более при нашем. У него не было недостатка ни в уме, ни в том складе познаний, манер и приемов, какой дают большой свет и особенно двор. Ему было 26 лет; вообще и по рождению и по многим другим качествам это был кавалер выдающийся; свои недостатки он умел скрывать: самыми большими из них были склонность к интриге и отсутствие строгих правил; но они тогда еще не развернулись на моих глазах. Я не поддавалась всю весну и часть лета; я видала его почти каждый день; я не меняла вовсе своего обращения с ним, была такая же, как всегда и со всеми: я видела его только в присутствии двора или некоторой его части. Как‑то раз я ему сказала, чтобы отделаться, что он не туда обращается, и прибавила: «Почем вы знаете, может быть, мое сердце занято в другом месте?» Эти слова не отбили у него охоту, а наоборот, я заметила, что преследования его стали еще жарче. При всем этом о милом супруге и речи не было, ибо это было дело известное, что он не любезен даже с теми, в кого он влюблен, а влюблен он был постоянно и ухаживал, так сказать, за всеми женщинами; только та, которая носила имя его жены, была исключена из круга его внимания.

Сергей Салтыков улучил минуту, когда все были заняты погоней за зайцами, и подъехал ко мне, чтобы поговорить на свою излюбленную тему; я слушала его терпеливее обыкновеннаго. Он нарисовал мне картину придуманнаго им плана, как покрыть глубокой тайной, говорил он, то счастье, которым некто мог бы наслаждаться в подобном случае. Я не говорила ни слова. Он воспользовался моим молчанием, чтобы убедить меня, что он страстно меня любит, и просил меня позволить ему надеяться, что я, по крайней мере, к нему не равнодушна. Я ему сказала, что не могу помешать игре его воображения. Наконец он стал делать сравнения между другими придворными и собою и заставил меня согласиться, что заслуживает предпочтения, откуда он заключил, что и был уже предпочтен. Я смеялась тому, что он мне говорил, но в душе согласилась, что он мне довольно нравится. Часа через полтора разговора я сказала ему, чтобы он ехал прочь, потому что такой долгий разговор может стать подозрительным. Он возразил, что не уедет, пока я не скажу ему, что я к нему не равнодушна; я ответила: «Да, да, но только убирайтесь», а он: «Я это запомню», и пришпорил лошадь; я крикнула ему в след: «Нет, нет», а он повторил: «Да, да».

В это время Сергей Салтыков сказал мне, что само небо благоприятствует ему в этот день, доставляя ему возможность дольше любоваться мною, и наговорил еще множество подобных вещей; он уже считал себя очень счастливым, а я не совсем была счастлива; тысяча опасений смущали мой ум и я была, по‑моему, очень скучна в этот день и очень недовольна собою; я думала, что могу управлять его головой и своей и направлять их, а тут поняла, что и то, и другое очень трудно, если не невозможно.

Сергей Салтыков вернулся из своего добровольнаго изгнания и сообщил мне приблизительно, в чем дело. Наконец, благодаря своим трудам, Чоглокова достигла цели, и, когда она была уверена в успехе, она предупредила императрицу, что все шло согласно ея желаниям. Она разсчитывала на большия награды за свои труды, но в этом отношении она ошиблась, потому что ей ничего не дали; между тем она говорила, что империя ей за это обязана. Тотчас после этого мы вернулись в город, и в это время я убедила великаго князя прервать переговоры с Данией; я ему напомнила совет гр. Берни, который уже уехал в Вену; он меня послушался и приказал прекратить переговоры без всякаго решения, что и было сделано. После недолгаго пребывания в Летнем дворце мы перешли в Зимний. Мне показалось, что Сергей Салтыков стал меньше за мною ухаживать, что он становился невнимательным, подчас фатоватым, надменным и разсеянным; меня это сердило; я говорила ему об этом, он приводил плохие доводы и уверял, что я не понимаю всей ловкости его поведения. Он был прав, потому что я находила его поведение довольно странным. Нам велели готовиться к поездке в Москву, что мы и сделали. Мы отправились из Петербурга 14 декабря 1752 г. Сергей Салтыков остался там и приехал лишь через несколько недель после нас. Я отправилась из Петербурга с кое‑какими легкими признаками беременности.

Date: 2015-09-22; view: 298; Нарушение авторских прав