Многолюдно, но одиноко

Жизнь во дворце закружила Фике в бесконечных празднествах, балах и приемах. Танцы, скачки, мороженое, платья, сшитые по последней моде, – какое же выбрать: зеленое с кружевами или цвета слоновой кости с парчовой отделкой? – кавалеры, улыбки, поклоны, неприкрытая лесть придворных…

Сумасшедший водоворот новых лиц, дел, событий, казалось, совершенно поглотил Фике. Однако в глубине души девушка была растеряна до крайности. Она была одинока в этих роскошных декорациях – мать не в счет, она интересовалась чем и кем угодно, но не родной дочерью, – одинока и несчастна.

Даже поговорить было не с кем. Иногда по утрам, когда весь двор спал после бурно проведенного приема, Фике слонялась по огромным пустым залам, не в силах вернуться к себе и заняться чем‑нибудь полезным. Не было ни одной живой души, которой была бы нужна она сама, маленькая принцесса Фике, а не София Августа Фредерика Ангальт‑Цербстская, возможная невеста великого российского князя…

Пожалуй, только государыня Елизавета Петровна понимала ее состояние. Видя, что девушка не знает, на кого можно положиться и с кем завести даже не дружеские, а хотя бы просто непринужденные приятельские отношения (однако довольно успешно пытается это скрыть), она взяла дело в свои руки.

– Милое дитя, – как‑то сказала Елизавета молодой княгине Румянцевой, – вы ведь уже знакомы с немецкой принцессой Софией?

– Мы встречались несколько раз, ваше величество, – весело ответила та, блеснув озорными серыми глазами.

Молодая княгиня была сверстницей Фике. Она была довольно хороша собой, чрезвычайно умна, ловка, но – что все же несколько смущало Елизавету, – не особенно строгого нрава. Казалось, ничто не могло смутить или поставить в тупик эту молодую, изящную девушку. Ей все было смешно – и каждый, кто встречался с ней, словно перенимал эту ее привычку даже самые серьезные вопросы переводить в шутку. Императрица считала, что такая подруга более чем подойдет молодой принцессе – она поможет ей освоиться при дворе, даст совет на первых порах, развлечет и, что самое главное, не сделает никакой подлости.

– Я бы очень хотела, чтобы София поскорее обрела здесь, в России, друзей, – продолжала императрица, пристально глядя на Прасковью. – Наша страна еще совсем не знакома ей, девочка далеко от родных и лишилась привычной ей обстановки…

– Фике мила и обворожительна, ваше величество. Я уверена, что ее дружбы скоро будут искать многие при дворе… Она освоится здесь очень быстро…

…Намек был понят, и Елизавета после ухода Румянцевой облегченно вздохнула. Пожалуй, Фике ей нравилась, и было бы обидно терять приличную невестку… Пусть она чувствует себя при дворе как нельзя лучше… К тому же никогда не помешает знать, о чем думает и к чему устремляется это пока еще невинное дитя…

Однако девицы, которым позволили подружиться, далеко не сразу нашли общий язык. Первые их беседы касались тем более чем удивительных. Как‑то раз на прогулке Прасковья вспомнила о странствующих алхимиках.

– Говорили, что сии господа обещают любому, кто готов платить звонкой монетой, сделать груды чистого золота из любого мусора с помощью одного только «философического эликсира».

Фике усмехнулась.

– Так и есть. Уметь эти странники толком ничего не умеют, за исключением, быть может, ярмарочных фокусов. Уж это у них получается просто превосходно…

– Расскажете?

– Отчего же нет? Матушкин друг как‑то рассказывал, что встречал одного такого «великого ученого», который применял сосуд, называемый «капеллой». Говоря простыми словами, горшок, на дно которого клал золотой порошок, а потом делал фальшивое дно из воска. Горшок он ставил на огонь, наливал туда «философический эликсир» и начинал неторопливо читать «тинктурные формулы»… Часами в сосуде что‑то бурлило, кипело и воняло – и наконец, к радости польстившегося на обещания дурачка, там обнаруживалось золото. Правда, потом сей алхимик, всучив рекомому глупцу за кругленькую сумму флакончик эликсира, растворялся в безвестности. И этого новоявленный мастер златого дела золота почему‑то получить не мог, сколько и чего он ни кипятил…

Прасковья не могла не улыбнуться этому рассказу. Да, шарлатаны неистребимы…

Фике же, видя интерес новой приятельницы, продолжала с воодушевлением – не каждый день можно встретить девушку, которой интересны столь странные темы для разговоров.

– Другие, рассказывали очевидцы, использовали выдолбленные палочки, помешивали ими варево, незаметно подбрасывая золотые опилки. Третьи демонстрировали всем и каждому гвозди, монеты и прочие мелочи, наполовину состоявшие из чистейшего золота: опустил краешком в «философический эликсир», и вот что получилось, никакого мошенничества, только наука, судари мои…

Румянцева расхохоталась. Ей удивительно славно было разговаривать в укромном уголке с немецкой принцессой не о женихах или нравах двора, но о предметах, удивительно далеких и необыкновенно ученых.

– Правда, иногда в алхимических опытах рождается нечто столь же нужное и важное, однако куда более потребное сегодня и сейчас, чем сотня золотых монет. Иоганн Бетгер, к примеру, искренне верил, что такой магический эликсир существует и открыть его можно при необходимом упорстве. Он, изрядно тронувшись рассудком от бесчисленных опытов, вообразил, будто все же изобрел «философический эликсир». Агенты саксонского курфюрста прознали об этом и засадили его в уединенный замок, оборудовали великолепную лабораторию. Приставили к нему двух подмастерьев и уверили, что не выпустят, ежели господин сей не сварит целого горшка золота.

Бетгер, конечно, ни крупинки золота не получил, но неожиданно для себя самого, да и для окружающих, придумал, как изготовить первоклассный фарфор. Фарфор, ни в чем не уступающий такому, какой ввозили из Китая и который стоил немыслимых денег. Так и появились на свет знаменитые мейсенские заводы, обогатившие Саксонию.

Прасковья кивнула – сей ученый анекдот она тоже слыхала, однако с удовольствием послушала еще раз из уст немецкой принцессы. Которая, к счастью, оказалась не только хороша собой, но и умна и некичлива.

«Какое счастье! Дружить с ней будет удовольствие на долгие годы! Дай‑то Бог, чтобы судьба нас не развела!»

В другой раз у девушек зашел разговор об истории российской, о царях и царицах, кои правили еще совсем недавно.

– Вот хотя бы императрица Анна Иоанновна. Пасквили, коих, думаю, вы, принцесса, немало читали в далекой Пруссии, изображали сию правительницу тупой и злобной бабой, на деле же она вовсе таковой не была. Князь Щербатов, составляя записки об истории российской, писал о ней так: «Императрица Анна не имела блистательного разума, но имела сей здоровый рассудок, который тщетной блистательности в разуме предпочтителен… Не имела жадности к славе и потому новых узаконений и учреждений мало вымышляла, но старалась старое, учрежденное, в порядке содержать. Довольно для женщины прилежна к делам и любительница была порядку и благоустройства; ничего спешно и без совету искуснейших людей государства не начинала, отчего все ее узаконения суть ясны и основательны…»

– Отличные слова о правительнице – уважительные, но не подобострастные.

– Согласна с вами полностью, принцесса, именно что не подобострастные. Годы, когда она правила, для многих вполне свежи в памяти, да и императрица Елизавета не любит о ней вспоминать. Однако запретов на исторические мемуары никогда не делала. Должно быть, поэтому я запомнила сказанное князем почти дословно. Он рассказывал: «…Анною был устроен кабинет министров, где без подчинения и без робости един другому каждый мысли свои изъяснял; и осмеливался самой Государыне при докладе противуречить; ибо она не имела почти никогда пристрастия то или другое сделать, но искала правды; и так по крайней мере месть в таковых случаях отогнана была; да, можно сказать, и не имела она льстецов из вельможей, ибо просто наследуя законам дела надлежащим порядком шли…»

«Ох, как бы мне хотелось, чтобы после правления моего, буде таковое станет возможным, мои современники меня такими словами вспоминали…»

Однако не только ученые предметы были темой бесед двух столь юных особ. Много шума наделали сплетни о великом Казанове, который то ли был колдуном, то ли не был, то ли врачевал людей, то ли избавлял их от золотых излишков, предпочитая, конечно, тех, кто таковыми излишками страдал неизлечимо. К тому же двора Елизаветы достигла уже история о письме на Луну. Придворные постарше радовались тому, что суеверная императрица слухов о колдунах на дух не переносит. А придворные помоложе пересказывали друг другу эту историю со смехом.

– Маркизе д’Юрфе, сказывали, пришла в голову совершенно безумная идея: в следующей жизни (во что она верила упрямо аки ослица) родиться уже не женщиной, а мужчиной. Согласитесь, милая герцогиня, как не воспользоваться таким случаем? Казанова, вот уж не дурак, конечно, воспользовался. Для начала он помог маркизе отправить письмо на Луну, тамошнему духу‑гению, чтобы с перерождением какой нелепой осечки не вышло. Для сего он поставил подлинную пиесу: в огромном чане с водой плавали тлеющие, распространяющие одуряющий запах можжевеловые ветки, Казанова голый, как Адам, в компании столь же голой маркизы торжественно и звучно читал заклинания, лунный свет загадочно лился в комнату…

– О, какое зрелище… – задумчиво проговорила Фике.

– Думаю, душечка, нам сего и представить невозможно. Так вот, собственноручно написанное маркизой послание сгорело в чане – и тут же неведомо откуда в воду упал ответ. Маркиза впала в совершеннейший экстаз. Письмо гласило, что перерождение не такая уж и недостижимая вещь: магу Казанове, так маркиза расшифровала послание с Луны, следует найти подходящую девственницу, проделать с ней заповедные магические ритуалы, а когда через девять месяцев на свет появится младенец, госпожа маркиза его поцелует и тут же помрет, и душа ее в означенного младенца немедленно переселится…

– И маркиза в такое поверила? – не то чтобы Фике удивилась, но определенно не стала бы верить вообще кому бы то ни было, не проверив все сама. Такой уж у нее был характер.

– Поверила, ибо глупость, душечка, встречается куда чаще светлого разума, а желания так быстро превращают нас в овец, что иногда страшно становится. Так вот, девственницу Казанова быстренько отыскал – и в присутствии маркизы совершил с ней рекомую магическую процедуру. Но потом… «Девственница» – умная, похоже, девица оказалась – начала ныть, что Казанова странно с ней поделил полученные от маркизы деньги. А родственники маркизы, люди более здравомыслящие, начали всерьез интересоваться, за что, собственно, за какую такую магию этот сомнительный итальянец взял с тетушки кучу денег, которые, между прочим, именно им по завещанию должны достаться?

– Сбежал чародей? Или жандармы его все же настигли?

– Сбежал. Однако к тому времени маркиза успела оплатить карточные долги Казановы и погасила – воистину нет предела глупости человеческой! – все выписанные им подложные векселя. Да вдобавок отдала «магу» фамильных драгоценностей на шестьдесят тысяч ливров.

– Улов более чем неплох…

Девушки посмотрели друг на друга с симпатией. Как же хорошо, когда в далеких странах находишь подлинно родственную душу!..

Date: 2015-09-22; view: 278; Нарушение авторских прав