Глава седьмая. Утро принесло с собой ветер, дождь и туман

Утро принесло с собой ветер, дождь и туман. В такую мрачную погоду легко было поверить в то, что события вчерашнего дня были всего лишь причудливым сном. Я наскоро проглотил завтрак и сказал отцу, что ухожу. Он посмотрел на меня так, как если бы я тронулся умом.

– В такую погоду? Чем ты собираешься заниматься?

– Общаться с… – не подумав, начал я и тут же осекся.

Чтобы замять эту тему, я закашлялся, сделав вид, что подавился. Но было уже поздно: он меня услышал.

– С кем общаться? Надеюсь, не с этими рэпперами?

Чтобы выбраться из этого дерьма, мне пришлось нырнуть еще глубже.

– Нет. Ты их, наверное, ни разу не видел, потому что они живут на другой стороне острова и…

– В самом деле? Я не знал, что там кто‑то живет.

– Ну да, на самом деле там живет всего несколько человек. Пастухи и всякое такое… Но они классные… Присматривают за мной, пока я брожу по дому.

Друзья и безопасность. Против этого отцу нечего было возразить.

– Я хочу с ними познакомиться, – заявил он, стараясь, чтобы это прозвучало как можно строже.

Он часто напускал на себя вид здравомыслящего строгого отца, которым, видимо, всегда стремился быть.

– Нет проблем. Но сегодня мы встречаемся за кряжем, так что в другой раз.

Он кивнул и сунул в рот очередную ложку каши.

– К обеду чтобы был дома, – буркнул он.

– Само собой, папа.

Я буквально домчался до болота. Пробираясь по зыбкой трясине и пытаясь разглядеть едва различимые в тумане островки травы, на которые становилась Эмма, я беспокоился о том, что, миновав курган, увижу только дождь и разрушенный дом. И испытал огромное облегчение, шагнув на свет в третье сентября тысяча девятьсот сорокового года и обнаружив его точно таким же, как и накануне, – солнечным и теплым. В синем небе клубились уже знакомые облака, а от холодного тумана не осталось и следа. Более того, Эмма ждала меня, сидя на краю холма и бросая камешки в болото.

– Наконец‑то! – воскликнула она, вскакивая на ноги. – Пошли скорее, все ждут только тебя.

– Меня?

– Ну да‑а, – протянула она, нетерпеливо закатывая глаза.

Схватив за руку, Эмма потащила меня за собой. Я чуть не подпрыгивал от волнения, вызванного не только ее прикосновением, но и мыслями об ожидающем меня дне, полном неизведанных возможностей. Хотя во многом этот день будет в точности повторять предыдущий (к примеру, будет дуть тот же ветер, и с деревьев будут падать те же ветки и листья), мое восприятие событий, как и сами события, будет совершенно новым. Впрочем, это касалось не только меня, но и странных детей. Они были богами в этом своеобразном маленьком раю, а я был их гостем.

Мы мчались через болото, а потом через лес, как будто опаздывали на важную встречу. Когда мы подбежали к дому, Эмма повела меня в сад, где уже возвели небольшую деревянную сцену. Повсюду суетились ребятишки, перетаскивая декорации и реквизит, застегивая пиджаки вечерних костюмов и поправляя усыпанные блестками платья. Маленький оркестр, состоящий из аккордеона, помятого тромбона и музыкальной пилы, с которой мастерски управлялся Гораций, наигрывал обрывки разных мелодий.

– Что это значит? – спросил я у Эммы. – Вы что, решили устроить спектакль?

– Сам увидишь, – ответила она.

– Кто в нем участвует?

– Сам увидишь.

– О чем он?

Она меня ущипнула.

Раздался свисток, и все бросились занимать места на расставленных перед сценой складных стульях. Мы с Эммой тоже сели, и в этот момент открылся занавес. Перед нашими взорами предстала соломенная шляпа, парящая над броским костюмом в красно‑белую полоску. И только услышав голос, я понял, что это означает. Разумеется, это был Миллард.

– Леди‑и‑и и джентльмены! – пропел он. – Я с огромным удовольствием представляю вашему вниманию шоу, равных которому еще не было в мире! Вам откроются настолько удивительные явления, что вы просто не поверите своим глазам! Уважаемые граждане, перед вами выступят мисс Сапсан и ее Странные Дети!

Зрители разразились аплодисментами, а Миллард поклонился, приподняв шляпу.

– В первом неповторимом номере вы увидите саму мисс Сапсан!

Он нырнул за занавес и мгновение спустя появился снова. Через одну руку у него была переброшена свернутая простыня, а на другой сидел сокол. Миллард кивнул оркестру, который заиграл бравурный марш.

Эмма ткнула меня локтем.

– Смотри, – шепнула она.

Миллард опустил сокола на пол, развернул простыню, закрыв птицу от зрителей, и начал обратный отсчет:

– Три, два, один!

На счет «один» раздалось хлопанье крыльев, а затем над краем простыни показалась голова мисс Сапсан – ее человеческая голова! – вызвав еще более неистовые аплодисменты. Ее волосы были взлохмачены, и зрителям были видны только ее плечи, шея и голова. Одежда на ней явно отсутствовала. Насколько я понимаю, превращаясь в птицу, одежду с собой прихватить невозможно. Взяв простыню за края, мисс Сапсан целомудренно в нее завернулась.

– Мистер Портман! – произнесла она, глядя на меня со сцены. – Я счастлива, что вы вернулись. С этим маленьким шоу мы странствовали по Европе в старые добрые времена. Я надеюсь, что вы найдете его поучительным.

С этими словами она стремительно покинула сцену, спеша вернуться в дом и облачиться в привычную одежду. Один за другим странные дети прямо из «зрительного зала» выходили на сцену со своими номерами. Миллард сбросил костюм и, став совершенно невидимым, жонглировал пустыми бутылками. Оливия сняла утяжеленные туфли и продемонстрировала на брусьях гимнастический номер, отрицающий все законы гравитации. Эмма создала огненный шар, проглотила его и выдохнула обратно без малейшего вреда для себя. Я хлопал так сильно, что казалось, у меня с ладоней слезет кожа.

Когда Эмма вернулась на свое место, я обернулся к ней с вопросом:

– Я не понимаю, вы показывали это публике?!

– Конечно, – пожала плечами она.

– Обычным людям?

– Ну конечно, обычным людям. Зачем странным людям платить за право увидеть то, на что они и сами способны?

– Разве это не нарушало вашей тайны?

Она усмехнулась.

– Никто ни о чем не догадывался. Народ приходит на всевозможные представления, чтобы полюбоваться на трюки и фокусы. Они были уверены, что именно этим мы и занимаемся.

– Значит, вы прятались у всех на виду?

– Именно так в своем большинстве странные люди зарабатывали себе на жизнь.

– И никто ничего не понял?

– Иногда за кулисами появлялись назойливые типы, которые задавали слишком много вопросов. На этот случай у нас всегда имелись вышибалы, которые брали их за шиворот и вышвыривали на улицу. Кстати, о вышибалах – вот и одна из них!

На сцену вышла мужеподобная девушка, неся в руках валун размером с небольшой холодильник.

– Может, она и не самая умная среди нас, – прошептала Эмма, – но у нее огромное сердце, и за своих друзей она жизнь отдаст. Нас с Бронвин водой не разольешь. Она моя самая близкая подруга.

Кто‑то передал по рядам пачку открыток, с помощью которых мисс Сапсан рекламировала свое шоу. Когда открытки попали в руки ко мне, фотография Бронвин лежала наверху. Она была снята босиком и смотрела в камеру ледяным взглядом. На обороте открытки красовалась надпись: ПОРАЗИТЕЛЬНО СИЛЬНАЯ ДЕВУШКА ИЗ СУОНСИ!

– А где же валун, ведь именно с ним она работала на сцене? – спросил я у Эммы.

– У нее тогда испортилось настроение, потому что перед съемкой Птица заставила ее «одеться, как леди». В итоге она отказалась поднимать даже шляпную картонку.

– Похоже, она сочла, что туфли – это уже чересчур.

– Да, она их никогда не носит.

Тем временем Бронвин вынесла валун на середину сцены и на мгновение замерла, глядя на публику, как будто кто‑то велел ей постоять так для достижения лучшего эффекта. Потом она наклонилась, обхватила валун своими большими руками и медленно подняла его над головой. Все захлопали и закричали «Браво!». Оттого что они видели все это уже не меньше тысячи раз, энтузиазма у детей нисколько не убавилось. У меня было ощущение, что я нахожусь на каком‑то диковинном школьном концерте.

Бронвин зевнула и покинула сцену, небрежно унося валун под мышкой. Ее место заняла девушка с всклокоченными волосами. Эмма сообщила мне, что ее зовут Фиона. Та стояла перед ящиком, наполненным землей, вытянув над ним руки, подобно дирижеру. Оркестр заиграл «Полет шмеля» (во всяком случае они попытались его сыграть), и Фиона с искаженным от напряжения лицом начала месить пальцами воздух над ящиком. Музыканты играли все быстрее, а из земли проклюнулись ряды маргариток. Они тянулись к ладоням Фионы и росли на глазах. Мне казалось, ее руки соединены с растениями какими‑то невидимыми нитями, за которые она и вытягивала их из клумбы. Дети пришли в полный восторг и повскакивали со своих мест, аплодируя девушке.

Эмма пролистала пачку открыток и нашла фото Фионы.

– Ее фотография нравится мне больше всех, – сообщила она. – Мы очень долго придумывали ей костюм.

Я посмотрел на снимок. На нем Фиона держала в руках курицу и походила на нищенку.

– Кого она изображает? – удивленно спросил я. – Бездомную крестьянку?

Эмма снова меня ущипнула.

– Она выглядит естественно, как дикарка, близкая к природе. Мы называли ее Джилл из Джунглей.

– Она действительно из джунглей?

– Она из Ирландии.

– В джунглях много кур?

Она ущипнула меня в третий раз. Пока мы шептались, рядом с Фионой на сцене появился Хью. Он открыл рот, выпустив рой пчел, которые тут же принялись опылять выращенные Фионой цветы.

– А что еще, кроме кустов и цветов, выращивает Фиона?

– Все эти овощи, – Эмма махнула рукой в сторону грядок. – А иногда и деревья.

– Правда? Целые деревья?

Эмма снова принялась перебирать открытки.

– Иногда мы играем в Джилл и бобовый стебель. Кто‑нибудь хватается за верхушку молодого деревца на опушке леса, и Фиона начинает его растить, а тот, кто держится за дерево, поднимается все выше. – Эмма отыскала нужную фотографию и постучала по ней пальцем. – Это был рекорд, – гордо заявила она. – Двадцать метров.

– Я вижу, вам тут скучновато и вы развлекаетесь, как можете.

Она снова попыталась меня ущипнуть, но я перехватил ее руку. Я не специалист по части девушек, но, когда одна из них пытается ущипнуть парня четыре раза подряд, даже у меня не возникает сомнений в том, что она с ним заигрывает.

После того как Фиона и Хью покинули сцену, нам продемонстрировали еще несколько номеров, но к этому времени дети заскучали и начали ерзать на стульях. Вскоре мы разбрелись кто куда, чтобы провести день, наслаждаясь солнечной погодой, играя в крокет, потягивая лимонад, ухаживая за грядками, которые благодаря Фионе почти не нуждались в уходе, обсуждая варианты меню ланча… Мне хотелось подробнее расспросить мисс Сапсан о дедушке. В присутствии Эммы, мрачневшей при любом упоминании его имени, я подобных разговоров избегал. Что касается директрисы, то сейчас она проводила уроки для младших ребятишек, и встретиться с ней мне не удалось. Впрочем, от полуденной жары и царящей вокруг безмятежности меня совсем разморило. Под властью какого‑то мечтательного состояния я лишь изумленно разглядывал окружающие меня чудеса.

После восхитительно вкусного ланча – бутербродов с гусятиной и шоколадного пудинга – Эмма начала подбивать друзей пойти поплавать.

– Исключено, – простонал Миллард, расстегивая верхнюю пуговицу брюк. – У меня брюхо набито, как у рождественской индейки.

Мы все полулежали в обитых бархатом креслах в гостиной. Мне тоже казалось, что я вот‑вот лопну. Бронвин валялась на диване, сунув голову под подушку, из‑под которой донесся ее приглушенный ответ:

– Я пойду прямиком на дно.

Но Эмма не унималась. Через десять минут уговоров ей удалось растормошить Хью, Фиону и Горация, уговорив их устроить заплыв на скорость. К ним тут же присоединилась и Бронвин, которая, видимо, не могла устоять перед соблазном посоревноваться в чем бы то ни было. Увидев, как мы гурьбой выбежали из дома, Миллард тут же обвинил нас в попытке от него отделаться.

Лучшим местом для заплыва был пляж неподалеку от бухты, но чтобы попасть туда, необходимо было пересечь городок.

– А как же эти чокнутые пьянчуги, которые приняли меня за немецкого шпиона? – спросил я. – Мне не хочется, чтобы за мной и сегодня гонялись, размахивая дубинами.

– Дурачок, – хмыкнула Эмма. – Это же было вчера. Сегодня они ничего не вспомнят.

– Просто накинь на плечи полотенце, чтобы им не бросалась в глаза твоя… одежда из будущего, – посоветовал Гораций.

Я был одет в привычные джинсы и футболку, а на Горации был его неизменный черный костюм. Похоже, в одежде он разделял вкусы мисс Сапсан и всегда одевался подчеркнуто официально, независимо от обстоятельств. Его фотография тоже была среди снимков, высыпавшихся из того сундука. В стремлении «приодеться» он явно перестарался, представ перед камерой в цилиндре, с тростью и моноклем.

– Ты прав. – Я приподнял бровь и покосился на Горация. – Я бы не хотел, чтобы кто‑нибудь подумал, что я одет слишком странно.

– Если ты намекаешь на мой жилет, – надменно ответил он, – то я признаю, что строго следую моде. – Раздались смешки. – Давайте, веселитесь за счет старины Горация! Можете называть меня щеголем, если вам так хочется, но то, что жители поселка все равно не запоминают, что вы носите, не дает вам права одеваться, как бродяги! – И он принялся чопорно разглаживать лацканы пиджака, окончательно развеселив всех свидетелей этой сцены. Затем Гораций раздраженно ткнул пальцем в меня, а точнее, в мою одежду. – Что касается этого юноши, то спаси нас Господи, если наши гардеробы будут состоять из этого!

Когда смех стих, я оттащил Эмму в сторону и шепотом поинтересовался:

– Что именно делает Горация странным? То есть я хочу сказать, помимо его одежды.

– Он видит пророческие сны. Время от времени ему снятся кошмары, которые имеют тревожную тенденцию сбываться.

– И часто они ему снятся?

– Спроси у него сам.

Но Гораций был не настроен отвечать на мои вопросы, и мне пришлось отложить попытки что‑либо узнать на неопределенное время.

Когда мы вошли в поселок, я накинул одно полотенце себе на плечи, а второе обвязал вокруг пояса. Хотя это и не было пророчеством в полном смысле слова, кое в чем Гораций оказался прав: меня никто не узнавал. Шагая по главной улице, мы, конечно, привлекали к себе косые взгляды, но нас никто не беспокоил. В какой‑то момент пришлось миновать толстяка, устроившего из‑за меня такой переполох в баре. Он набивал трубку, стоя возле табачной лавки, и разглагольствовал о политике, пытаясь заигрывать с женщиной, которую его речи явно не интересовали. Проходя мимо, я невольно уставился на него. Мы встретились взглядами, но в его глазах не промелькнуло и намека на то, что он когда‑то видел меня.

Было похоже, что кто‑то нажал на кнопку «повтор», наблюдая за жизнью поселка. Я то и дело обращал внимание на то, что уже видел вчера. Тот же фургон бешено промчался по улице, взрывая задними колесами гравий, те же женщины собрались у колодца, тот же рыбак смолил днище лодки, ничуть не продвинувшись в своей работе по сравнению со вчерашним днем. Я не удивился бы, если бы увидел себя самого, мчащегося по улице и преследуемого пьяной толпой из паба. Но, видимо, временные петли были устроены несколько иначе.

– А вы, должно быть, знаете очень многое из того, что здесь происходит, – обратился я к своим спутникам. – Взять хотя бы вчерашний день с самолетами и той повозкой.

– Кто знает все, так это Миллард.

– Верно, – согласился тот. – Более того, я занят составлением самой исчерпывающей в мире хроники одного дня из жизни этого городка. Речь идет о поминутном описании действий всех ста пятидесяти девяти людей и трехсот тридцати двух животных, обитающих на Кэрнхолме. Я также записываю все разговоры людей и все звуки, издаваемые зверушками.

– Это невероятно! – воскликнул я.

– Вынужден согласиться, – ответил он. – Всего за двадцать семь лет я «обработал» половину животных и почти всех людей.

От удивления я даже рот открыл.

– Двадцать семь лет?

– Он потратил три года только на свиней! – вмешался Хью. – Представь себе, три года день за днем записывать, чем занимаются свиньи! «Вот эта свинья обронила кучу говна в виде печенюшек! А вон та сказала „хрю‑хрю“ и заснула в куче навоза!»

– Подобные заметки – основа данного процесса, – терпеливо пояснил Миллард. – Но я понимаю твою зависть, Хью. Моя работа обещает стать беспрецедентным достижением в истории мировой науки.

– Только не задирай нос, – оборвала его Эмма. – Она также обещает стать беспрецедентным достижением в истории занудства. Это самое нудное исследование в мире!

Вместо того чтобы спорить с ней, Миллард принялся оглашать события за мгновение до того, как они происходили на самом деле.

– Миссис Хиггинс сейчас закашляется, – говорил он, и тут же встречная женщина зашлась в приступе кашля, бухыкая так сильно, что у нее покраснело лицо. Или: – Вон тот рыбак сейчас начнет причитать, как трудно ловить рыбу в военное время. – Секунду спустя мужчина, стоявший, опершись на повозку с сетями, обернулся к другому рыбаку и произнес: «Под водой столько лодок, что уже невозможно спокойно проверить сети!»

Это действительно произвело на меня впечатление, о чем я не преминул сообщить Милларду.

– Я рад, что хоть кто‑то смог оценить мою работу, – отозвался он.

Мы прошли вдоль бухты, в которой кипела работа, и доков. Извивающаяся по скалистому берегу тропинка привела нас к песчаному пляжу. Мы, мальчишки, разделись до трусов (все, кроме Горация, согласившегося снять только туфли и галстук), а девушки уединились за камнями, чтобы переодеться в скромные старомодные купальные костюмы. Потом мы все забрались в воду, где Эмма и Бронвин принялись плавать наперегонки, а все остальные просто плескались и развлекались, как могли. Выбившись из сил, мы выбрались на берег и уснули. Когда солнце напекло нам спины, мы снова прыгнули в воду. Замерзнув в прохладном море, мы выползли на сушу, и так продолжалось, пока наши тени не начали удлиняться и не протянулись через полбухты.

У этих ребят было множество вопросов ко мне. Вдали от мисс Сапсан я мог отвечать на них совершенно откровенно. Каков мой мир? Что едят и пьют люди будущего? Как они одеваются? Когда наука победит болезни и смерть? Они жили в полном благоденствии, но им отчаянно не хватало новых лиц и новых историй. Я рассказал им все, что смог, выискивая в памяти интересные факты из истории двадцатого века, втиснутые туда моей учительницей миссис Джонстон. Высадка на Луну! Берлинская стена! Вьетнам! К сожалению, мои знания были далеко не исчерпывающими.

Больше всего их воображение поразили технологии моего времени и наши стандарты жизни. В домах установлены системы кондиционирования воздуха! Они слышали о телевидении, но никогда не видели телевизора, и потому их шокировало то, что в моей семье почти в каждой комнате стоит ящик с изображением и звуком. Воздушные путешествия были для нас так же привычны, как для них поездки на поезде. Наши армии могли сражаться при помощи дистанционно управляемых беспилотных самолетов. Мы носили с собой телефоны‑компьютеры, свободно умещающиеся в кармане. И хотя мой собственный телефон в их петле времени не работал (видимо, как и все остальные электронные устройства), я извлек его из кармана, чтобы показать им его обтекаемый корпус и зеркально гладкий монитор.

Солнце клонилось к закату, когда мы наконец двинулись в обратный путь. Эмма не отходила от меня ни на шаг, и ее рука то и дело как будто случайно касалась моей. Проходя мимо яблони на окраине поселка, она попыталась сорвать яблоко, но, даже привстав на цыпочки, не дотянулась до плодов. Поэтому я поступил, как настоящий джентльмен: обхватив ее за талию, приподнял вверх, изо всех сил стараясь не кряхтеть и любуясь ее протянутыми ввысь белыми руками и сверкающими на солнце влажными волосами. Когда я поставил ее на землю, она легонько поцеловала меня в щеку и протянула мне яблоко.

– Ты это заслужил, – улыбнулась она.

– Яблоко или поцелуй?

Она рассмеялась и побежала догонять остальных. Я не знал, как называется то, что между нами происходит, но мне это нравилось. Нас объединяло какое‑то глуповатое и хрупкое, но очень доброе чувство. Я положил яблоко в карман и бросился вдогонку за своими новыми друзьями.

Когда мы подошли к болоту и я сказал, что мне пора домой, Эмма демонстративно надула губы.

– По крайней мере позволь мне тебя проводить, – с глубоким вздохом произнесла она.

Мы помахали остальным и направились к кургану. Я изо всех сил пытался запомнить, куда она ставит ноги.

У входа я предложил:

– Пойдем хоть на минуту в мой мир.

– Я не могу. Мне надо возвращаться, а то Птица в чем‑то нас заподозрит.

– В чем она может нас заподозрить?

Она кокетливо улыбнулась.

– В… чем‑то.

– В чем‑то, – озадаченно повторил я.

– Она всегда начеку, – засмеялась Эмма.

Я решил сменить тактику.

– Тогда почему бы тебе не прийти ко мне в гости завтра?

– В гости? В твое время?

– Почему бы и нет. Мисс Сапсан не сможет там за нами следить. Ты могла бы даже познакомиться с моим папой. Мы ему, конечно, не скажем, кто ты на самом деле. И тогда он, может быть, немного успокоится относительно того, куда я пропадаю и чем все время занимаюсь. Я провожу время с красивой девчонкой? Да это мечта любого любящего отца!

Я думал, что, услышав комплимент, Эмма улыбнется, но вместо этого она посерьезнела.

– Птица позволяет нам переходить на ту сторону всего на несколько минут. Только для того, чтобы петля продолжала работать, понимаешь?

– Ну и скажи ей, что именно этим и занимаешься!

Она вздохнула.

– Я бы с радостью. Но это плохая идея.

– Она держит тебя на очень коротком поводке.

– Ты даже не знаешь, о чем говоришь, – нахмурилась Эмма. – И отдельное спасибо за сравнение с собакой. Это было блестяще.

Я не понимал, как так получилось. Минуту назад мы флиртовали друг с другом и вот уже ссоримся.

– Я не хотел тебя обидеть.

– Не подумай, что я не хочу идти к тебе в гости, – прошептала она. – Я действительно не могу.

– Ладно, предлагаю компромисс. Не надо приходить ко мне на целый день. Пойдем всего на одну минуту, но прямо сейчас.

– На одну минуту? Что можно сделать за одну минуту?

Я расплылся в широкой улыбке.

– Ты удивишься.

– Скажи мне! – толкнув меня, потребовала Эмма.

– Я тебя сфотографирую.

Улыбка сползла с ее лица.

– Я сейчас не в лучшем виде, – с сомнением в голосе произнесла она.

– Да нет, ты выглядишь просто чудесно! Честное слово!

– Всего на одну минуту? Ты обещаешь?

Я позволил ей войти в курган первой. Когда мы вышли с другой стороны, мир был холодным и туманным, хотя дождь, к счастью, прекратился. Я вытащил телефон и с радостью отметил, что моя теория оказалась верной. По эту сторону петли электроника работала прекрасно.

– Где твой фотоаппарат? – дрожа всем телом, спросила Эмма. – Давай скорее с этим покончим!

Я быстро сфотографировал ее на телефон. Она только покачала головой, как будто ничто в моем странном мире уже не могло ее удивить. Потом начала убегать, а я гонялся за ней вокруг кургана. Она то пряталась, то выглядывала и позировала для моей камеры. Спустя минуту я сделал столько снимков, что почти полностью исчерпал память телефона.

Подбежав обратно ко входу в туннель, Эмма послала мне воздушный поцелуй.

– Увидимся завтра, мальчик из будущего!

Я поднял руку, прощаясь с ней, и она скрылась среди камней.

* * *

Я возвращался в город мокрый и промерзший до костей. Но одновременно улыбался до ушей, как полный идиот. До паба еще оставалось несколько кварталов, когда сквозь гул генераторов до меня донесся какой‑то посторонний звук. Кто‑то окликал меня по имени. Оглянувшись на зов, я увидел отца. Он стоял посередине улицы в промокшем свитере, а дыхание облачком тумана вырывалось у него изо рта, подобно дыму из выхлопной трубы в морозное зимнее утро.

– Джейкоб! Я тебя ищу!

– Ты велел вернуться к обеду, и вот он я!

– Бог с ним, с обедом! Пойдем скорее.

Мой папа никогда не пропускал обед. Я понял, что случилось нечто действительно серьезное.

– Что происходит?

– Объясню по дороге, – ответил отец, волоча меня к пабу. И тут он присмотрелся ко мне повнимательнее. – Да ты промок! – воскликнул он. – Бог ты мой, ты что, и вторую куртку потерял?

– Я, э‑э‑э…

– И почему у тебя красное лицо? Ты как будто обгорел на солнце.

Черт! Целый день на пляже без защитного крема.

– Я раскраснелся от бега, – заявил я, хотя мои руки от холода покрылись гусиной кожей. – Но что стряслось? Кто‑то умер или что?

– Нет, нет, нет, – затряс головой отец. – Или… что‑то вроде того. Несколько овец.

– Какое отношение это имеет к нам?

– Они уверены, что это сделали подростки. Своего рода вандализм.

– Кто это они? Овечья полиция?

– Фермеры, – отозвался отец. – Они допрашивают всех, кому меньше двадцати лет. И их, вполне естественно, интересует, где ты пропадал целый день.

У меня внутри все оборвалось. Я опять не придумал оправдательной истории и принялся лихорадочно соображать, что им сказать.

Мы подошли к «Тайнику Священников», возле которого собралась толпа разгневанных фермеров. Один из них был одет в грязный рабочий комбинезон и с угрожающим видом опирался на вилы. Другой держал за шиворот Червя. Тот был облачен в неоновые спортивные штаны и футболку с надписью МНЕ НРАВИТСЯ, КОГДА МЕНЯ НАЗЫВАЮТ БОЛЬШИМ ПАПОЙ. Он плакал, и у него под носом пузырились сопли.

Третий фермер, худой как жердь мужчина в похожей на колпак вязаной шапке, заметил наше приближение и ткнул в мою сторону пальцем.

– Вот он! – воскликнул он. – Расскажи нам, сынок, чем ты сегодня занимался.

Папа ободряюще похлопал меня по спине.

– Расскажи им, – попросил он.

Я попытался сделать вид, что мне нечего от них скрывать.

– Я исследовал дальнюю окраину острова. Большой дом.

– Какой большой дом? – растерялся Вязаный Колпак.

– Да та старая развалина в лесу, – пояснил мужик с вилами. – Только полный идиот туда полезет. Это гиблое местечко.

– С кем ты там был? – прищурился Вязаный Колпак.

– Ни с кем, – отозвался я, отметив удивленный взгляд отца.

– Брешешь! Я думаю, что ты был вот с этим, – заявил фермер, схвативший Червя.

– Не убивал я никаких овец! – снова заплакал Червь.

– Заткнись! – взревел фермер.

– Джейк, – мягко произнес папа, – а как насчет твоих друзей?

– А‑а, папа, это полная ерунда.

Вязаный Колпак обернулся в мою сторону и яростно сплюнул.

– Ах ты, маленькое трепло! Тебя следовало бы выпороть тут, на виду у всех.

– Держи свои руки подальше от моего сына, – заявил папа своим самым убедительным голосом Сурового Отца.

Вязаный Колпак выругался и шагнул к отцу. Папа вскинул подбородок и выпятил грудь. Они не успели друг на друга накинуться только потому, что знакомый мне голос вдруг произнес:

– Погоди‑ка, Деннис, сейчас мы со всем этим разберемся.

Мартин вышел из толпы и втиснулся между противниками.

– Начните с того, что рассказывал вам сын, – обратился он к моему отцу.

Папа впился в меня негодующим взглядом.

– Он сказал, что ходит в гости к друзьям на той стороне острова.

– Каким таким друзьям? – пожелал знать мужик с вилами.

Я понял, что, если не предпринять каких‑то отчаянных мер, дело примет совсем скверный оборот. Понятное дело, что я не мог рассказать им о странных детях, хотя они все равно мне не поверили бы. Вместо этого я пошел на риск.

– Никого там нет, – прошептал я, опуская глаза и изо всех сил имитируя смущение. – У меня воображаемые друзья.

– Что он говорит? – прорычали Вилы.

– Он говорит, что его друзья не настоящие, а воображаемые, – с обеспокоенным видом ответил папа.

Фермеры изумленно переглянулись.

– Теперь вы понимаете? – с надеждой в голосе завопил Червь. – Этот парень – настоящий псих. Это наверняка он!

– Я не прикасался к вашим овцам, – возразил я, хотя меня уже никто не слушал.

– Это сделал не американец, – заявил фермер, державший за шиворот Червя. Он энергично встряхнул свою жертву. – Зато вот за этим уже водятся делишки. Несколько лет назад он ударом ноги сбросил со скалы ягненка. Я бы в это ни за что не поверил, да вот только он сделал это прямо у меня на глазах. Я спросил его, зачем он так поступил. И парень сказал, что хотел узнать, умеют ли ягнята летать. Он больной на голову, это уж точно.

Фермеры возмущенно загалдели. Червю явно было не по себе, но он не стал оспаривать правдивость прозвучавшей истории.

– А где сынок рыботорговца? – спохватились Вилы. – Если в этом замешан этот парень, то другой не может быть не при делах.

Выяснилось, что Дилана недавно видели возле бухты, и за ним немедленно отрядили поисковую группу.

– А что, если это сделал волк… или бродячая собака? – предположил папа. – Моего отца загрызли собаки.

– Все собаки на Кэрнхолме пастушьи, – ответил Вязаный Колпак, – а им совершенно несвойственно нападать на овец, а тем более убивать их.

Мне хотелось, чтобы отец воспользовался удачным моментом и сбежал, прихватив меня, но он взялся за дело с энтузиазмом Перри Мейсона[12].

– И много убито овец? – пожелал знать он.

– Пять, – ответил четвертый фермер, невысокий мужчина с угрюмым лицом, до этого момента не вступавший в разговор. – И все мои. Их убили прямо в загоне. У бедняг не было ни единого шанса на спасение.

– Пять овец. Как вы думаете, сколько в пяти овцах крови?

– Думаю, не меньше ванны, – пробурчали Вилы.

– Вам не кажется, что тот, кто это сделал, должен быть измазан овечьей кровью с ног до головы?

Фермеры переглянулись. Они посмотрели на меня, потом на Червя. Затем пожали плечами и почесали затылки.

– Может, это лисы? – высказал предположение Вязаный Колпак.

– Это должна быть целая стая лис, – засомневались Вилы. – У нас на целом острове столько не наберется.

– Да и раны слишком ровные, – добавил тот, кто держал Червя. – Мне кажется, их нанесли ножом.

– Я просто не могу в это поверить, – покачал головой папа.

– Сам сходи и посмотри, – буркнул Вязаный Колпак.

Толпа начала рассеиваться, а мы последовали за группой фермеров к месту преступления. Преодолев небольшой подъем, мы пересекли ближайшее поле и подошли к маленькому коричневому сараю, за которым приютился прямоугольный загон для скота. Нерешительно приблизившись к ограде, мы заглянули в щели между планками.

Представшая перед нами картина насилия была абсолютно неправдоподобна и больше всего походила на полотно безумного импрессиониста, использующего только красную краску. Примятая трава была залита кровью, как и внутренняя часть покосившегося забора, а также застывшие белые тела самих овец. Одна из них пыталась перелезть через забор, и ее ноги застряли в щелях. Бедняжка свисала с забора под странным углом, напоминая вскрытого двустворчатого моллюска, потому что ее живот был вспорот от горла до паха, как будто на шкуре расстегнули замок‑молнию.

Я поспешно отвернулся. Остальные что‑то пробормотали и покачали головами. Кто‑то тихонько присвистнул. Червь едва сдержал приступ рвоты и снова разрыдался, что было тут же истолковано как молчаливое признание вины. В нем усмотрели преступника, который не может спокойно смотреть на дело рук своих. Его увели с тем, чтобы запереть в музее Мартина, в комнате, прежде служившей ризницей, а теперь используемой в качестве тюремной камеры. Затем его предполагалось переправить на большую землю и передать в руки правосудия.

Мы оставили хозяина овец горевать над своими казненными питомцами и вернулись в поселок, спеша спуститься с холма в быстро сгущающихся сумерках. Когда мы с папой вернулись к себе, я уже знал, что меня ожидает выговор Сурового Отца, и предпринял попытку обезоружить его прежде, чем он на меня набросится.

– Папа, прости, я тебе солгал.

– Да ну? – саркастически поинтересовался он, переодеваясь в сухой свитер. – Ничего себе признание. Но о чем конкретно ты сейчас говоришь? Я уже потерял счет твоим выдумкам.

– Я сказал тебе, что встречаюсь с друзьями. Но на острове нет других детей. Я придумал это, чтобы ты не волновался из‑за того, что я все время один.

– Видишь ли, я все равно волнуюсь, даже если твой врач говорит мне, что этого делать не следует.

– Я знаю.

– Так как насчет твоих воображаемых друзей? Голану о них известно?

Я покачал головой.

– Это тоже вранье. Я просто хотел отделаться от этих ребят и их дурацких обвинений.

Папа скрестил руки на груди, уже не зная, чему верить, а чему нет.

– В самом деле?

– Лучше пусть они считают меня странноватым, чем обвиняют в убийстве овец, верно?

Я присел к столу. Папа долго на меня смотрел, и я не мог понять, поверил он мне или нет.

– Ты уверен, что мы можем обойтись без звонка доктору Голану? – наконец спросил он. – Ты мог бы пообщаться с ним по телефону.

– Решай сам. Но я в полном порядке.

– Именно поэтому я и не хотел, чтобы ты якшался с этими рэпперами, – произнес он.

Я понял, что отец хочет завершить разговор на достаточно строгой ноте, чтобы считалось, что он «как следует со мной поговорил».

– Насчет них ты был прав, – согласился я.

Впрочем, я все равно не верил, что хоть один из них способен устроить подобную резню. Червь и Дилан были крутыми ребятами только на словах.

Папа сел на стул напротив меня. У него был усталый вид.

– И все же мне хотелось бы знать, как можно умудриться обгореть на солнце в такой дождливый день.

Черт. Что ему сказать?

– Наверное, у меня очень чувствительная кожа, – промямлил я.

– Это уж точно, – сухо отозвался он.

Наконец он меня отпустил, и я отправился в душ, думая об Эмме. Потом я чистил зубы и думал об Эмме. После этого я вернулся в свою комнату, извлек из кармана яблоко, которое она мне дала, и положил его на тумбочку. Затем, как будто желая еще раз убедиться в ее существовании, я достал телефон и начал просматривать сделанные сегодня фотографии. Я все еще разглядывал снимки, когда в соседней комнате заскрипела кровать, и я понял, что папа лег спать. Я все еще их разглядывал, когда вырубились генераторы и одновременно с этим погасла моя лампа. Но даже когда единственным источником света остался мерцающий экран моего телефона, я продолжал лежать в темноте, глядя на ее лицо.

Date: 2015-09-22; view: 412; Нарушение авторских прав