Глава шестая. Когда последние дома остались позади, мы осторожно соскользнули с телеги и пешком преодолели кряж, держа путь к лесу

Когда последние дома остались позади, мы осторожно соскользнули с телеги и пешком преодолели кряж, держа путь к лесу. По одну сторону от меня шла угрюмая настороженная Эмма. Она всю дорогу молчала и ни на секунду не выпускала моей руки. По другую – не умолкал все время что‑то напевавший и пинавший камешки Миллард. Я никак не мог понять, что со мной происходит, и ужасно нервничал. В то же время я был как‑то приятно возбужден и взволнован. Часть меня осознавала, что со мной вот‑вот произойдет что‑то необыкновенное. Вторая часть ожидала, что я сейчас очнусь от этого лихорадочного забытья или стрессового эпизода, или что там еще может со мной происходить, подниму голову со стола, оботру слюну со щеки и подумаю: «Хм, как странно!», после чего вернусь в свою знакомую, привычную и ужасно скучную жизнь.

Но я не проснулся. Мы шли все дальше: девочка, чьи руки порождали огонь, невидимый паренек и я. Мы пересекли лес, сквозь который вела широкая, как в каком‑нибудь национальном парке, дорога, и вышли на просторную лужайку, пестревшую цветами и окаймленную аккуратно подстриженными деревьями и кустарниками. Мы подошли к дому.

Я смотрел на него в немом изумлении. Не потому, что он был ужасен, а потому что, напротив, он был прекрасен. Все черепицы были на месте, все окна целы и чисто вымыты. Башенки и дымоходы, тоскливо покосившиеся на том доме, который помнил я, теперь гордо устремлялись к небу. Лес, недавно порывающийся поглотить его стены, замер на почтительном расстоянии.

Мы прошли по мощенной каменными плитами дорожке и поднялись по свежевыкрашенным ступеням крыльца. Какую бы угрозу ни усматривала во мне поначалу Эмма, сейчас она несколько успокоилась, хотя, перед тем как войти в дом, все же настояла на том, чтобы связать мне руки за спиной. Я думаю, она сделала это, желая покрасоваться. Она играла в добытчика, вернувшегося с охоты, и я был ее трофеем. Она уже хотела затолкать меня в дом, но ее остановил Миллард.

– Его туфли облеплены грязью. Он наследит в доме. Птицу хватит удар.

Итак, под бдительным оком моих стражей я снял не только туфли, но и носки, которые тоже были в грязи. Затем Миллард предложил мне подвернуть штанины, чтобы те не волочились по ковру, после чего Эмма нетерпеливо схватила меня за локоть и втащила внутрь.

Мы прошли по коридору (а где же груды поломанной мебели, делающие его почти непроходимым?) мимо сверкающей свежим лаком лестницы, из‑за балясин которой выглядывали любопытные лица, а затем миновали столовую. Снежные заносы штукатурки исчезли, а на их месте появился длинный деревянный стол, окруженный множеством стульев. Это был тот самый дом, который я уже обследовал, только реставрированный и приведенный в порядок. Налет плесени сменили яркие обои, деревянные панели и свежая краска. Повсюду стояли вазы с цветами. Оседающие кучи гниющего дерева и ткани снова превратились в кушетки и кресла, а сквозь высокие окна, некогда грязные настолько, что казалось, будто на них нанесли слой маскировочной краски, струился солнечный свет.

Наконец мы вошли в маленькую комнату, окна которой выходили во двор.

– Подержи его, пока я сообщу о нем директрисе, – обратилась Эмма к Милларду, и я почувствовал его пальцы на своем локте.

Когда Эмма вышла, он тут же отпустил мою руку.

– Ты разве не боишься, что я съем твои мозги или что‑нибудь в этом роде? – поинтересовался я.

– Не особенно, – последовал ответ.

Я обернулся к окну и застыл в изумлении. Двор был полон ребятишек, большинство из которых мне были знакомы по тем пожелтевшим фотографиям. Некоторые лежали на траве под деревьями, другие перебрасывались мячом или гонялись друг за другом по дорожкам, окаймленным яркими клумбами. Это был тот самый рай, который описывал мне дедушка. И это был тот самый заколдованный остров и те самые волшебные дети. Если я и спал, то уже не хотел просыпаться. Во всяком случае в ближайшее время.

Кто‑то из играющих на лужайке детей слишком сильно ударил по мячу, и тот влетел в огромный, подстриженный в виде какого‑то животного куст и застрял в его ветвях. Вдоль аллеи выстроился целый ряд этих удивительных кустов – фантастических существ ростом с дом, которые будто охраняли его от таящихся в лесу опасностей. Тут были крылатый грифон, вставший на дыбы кентавр, русалка… Двое мальчиков‑подростков подбежали к кентавру вслед за улетевшим мячом. За ними шла девочка. Я тут же узнал в ней «левитирующую» девочку с дедушкиных фотографий. Только сейчас она не левитировала. Она шла медленно, словно каждый шаг давался ей с трудом, а действующая на нее сила тяжести была больше, чем у остальных.

Подойдя к мальчикам, она подняла руки, и приятели обвязали ее вокруг талии веревкой. Девочка осторожно сняла туфли и тут же, как воздушный шарик, взлетела в воздух. Это было поразительное зрелище. Она поднималась, пока удерживающая ее веревка не натянулась. Малышка зависла в десяти футах над землей.

Она что‑то сказала мальчикам, те кивнули и начали понемногу разматывать веревку. Девочка медленно поднималась вверх. Оказавшись на уровне груди кентавра, она потянулась к мячу, но тот застрял глубоко в ветвях. Она посмотрела вниз и покачала головой. Мальчики опустили ее на землю, где она вначале обулась в свои утяжеленные туфли, а затем развязала веревку.

– Тебе понравилось? – поинтересовался Миллард, и я молча кивнул. – Существуют гораздо более простые способы достать этот мяч, – продолжал он. – Но они знают, что у них есть зритель.

Тем временем к кентавру подошла другая девочка или, скорее, девушка. Она была похожа на дикарку, а ее волосы напоминали какое‑то гнездо или… дреды. Она наклонилась, подняла длинный «хвост» кентавра и намотала его на руку. Затем закрыла глаза и сосредоточилась. Мгновение спустя я заметил, что рука кентавра пошевелилась. Я уставился на куст, уверенный, что его ветви просто колышутся на ветру, но тут пальцы его руки согнулись и разогнулись, как будто они занемели и кентавр решил их размять, чтобы восстановить кровообращение. Я, открыв рот, наблюдал за тем, как огромная рука кентавра согнулась, потянулась к его собственной груди, извлекла оттуда мяч и бросила его торжествующим мальчишкам. Они вернулись к своей игре, девочка со спутанными волосами выпустила из рук хвост кентавра, и тот снова замер на месте.

Дыхание Милларда затуманило оконное стекло рядом со мной. Я изумленно обернулся к нему.

– Я не хочу тебя обидеть, – произнес я, – но что же вы за люди такие?

– Мы просто странные, – несколько растерянно отозвался он. – А ты разве не странный?

– Не знаю. Вряд ли.

– Жаль.

– Почему ты его отпустил? – позади раздался голос Эммы. Я обернулся. – А впрочем, ладно. – Она подошла и схватила меня за связанные руки. – Пошли, директриса хочет на тебя взглянуть.

* * *

Мы снова прошли через дом, и снова из‑за приоткрытых дверей меня провожали любопытные взгляды. Мы вошли в залитую солнцем комнату, где на узорчатом персидском ковре стоял стул с высокой спинкой. На нем восседала благородного вида дама. С головы до ног, включая застегнутую у горла блузу с высоким воротником и кружевные перчатки, она была одета в черное. Ее волосы были собраны в идеально круглый узел на макушке, и вся она была воплощением опрятности, как и весь дом. Я догадался бы, кто она такая, даже если бы не узнал ее по фотографии, также хранившейся в тяжелом сундуке. Передо мной была госпожа Сапсан.

Эмма завела меня на ковер и откашлялась. Спицы, мелькавшие в руках госпожи Сапсан, замерли.

– Добрый день, – произнесла она, поднимая на меня глаза. – Ты, наверное, Джейкоб.

Эмма удивленно открыла рот.

– Откуда вы знаете, как его…

– Меня зовут директриса Сапсан, – продолжала леди, подняв палец и подавая Эмме знак замолкнуть. – Но поскольку ты не входишь в число моих воспитанников, то можешь называть меня мисс Сапсан. Я рада возможности наконец‑то с тобой познакомиться.

Женщина протянула мне затянутую в перчатку руку, но я не смог ее пожать. Она заметила мои связанные кисти.

– Мисс Блум! – воскликнула она. – Что это означает? Кто обращается так с гостями? Немедленно освободите этого юношу!

– Но директриса! Он шпион и лжец, а может, и еще что похуже!

Эмма недоверчиво на меня покосилась и что‑то прошептала на ухо мисс Сапсан.

– Бог ты мой, мисс Блум! – всплеснула руками и громко расхохоталась та. – Что за галиматья! Если бы этот мальчик был тварью, вы бы уже варились в его котелке. Конечно же, он внук Абрахама Портмана. Вы только взгляните на него!

Я почувствовал, как на меня нисходит невероятное облегчение. Похоже, меня все‑таки ожидали, и мне не придется долго доказывать, кто я такой и что здесь делаю.

Эмма начала было возражать, но мисс Сапсан окинула ее таким возмущенным взглядом, что девочке пришлось умолкнуть.

– Ладно, – вздохнула она, – но не говорите потом, что я вас не предупреждала.

Она несколько раз дернула за узел, и веревка упала на пол.

– Вы не должны обижаться на мисс Блум, – обратилась ко мне директриса, глядя, как я потираю занемевшие запястья. – Она любит драматизировать.

– Я это заметил.

Эмма нахмурилась.

– Если он тот, за кого себя выдает, почему ни шиша не знает о петлях времени и о том, какой сейчас год? Да вы сами его спросите!

– Почему он ничего не знает, – поправила ее мисс Сапсан. – А единственный человек, которого мне хотелось бы хорошенько опросить, – это вы, мисс Блум. И завтра я это обязательно сделаю – в отношении правил литературной речи.

Эмма застонала.

– А теперь, если вы позволите, – продолжала мисс Сапсан, – я хотела бы переговорить с мистером Портманом наедине.

Девочка поняла, что спорить бесполезно. Она вздохнула и направилась к двери, но, прежде чем выйти, обернулась и бросила на меня еще один взгляд. На ее лице я увидел выражение, которого не было там прежде, – обеспокоенность.

– И вы тоже, мистер Наллингс! – произнесла мисс Сапсан. – Воспитанные люди не подслушивают чужих разговоров.

– Я только ненадолго задержался, чтобы спросить, не хотите ли вы чаю, – ответил Миллард, которого я уже начал подозревать в склонности к подхалимажу.

– Спасибо, не хотим, – отрезала мисс Сапсан.

Я услышал, как босые ноги Милларда прошлепали к выходу. Дверь отворилась и затворилась, выпустив его в коридор.

– Я бы пригласила тебя присесть, – произнесла мисс Сапсан, кивая на мягкий стул у меня за спиной, – но ты весь в грязи.

В ответ я опустился на колени, чувствуя себя пилигримом, умоляющим могущественного оракула дать ему совет.

– Ты находишься на острове уже несколько дней, – произнесла мисс Сапсан. – Почему ты так долго тянул с визитом к нам?

– Я не знал, что вы здесь, – ответил я. – Но как вы узнали обо мне?

– Я за тобой наблюдала. Ты меня тоже видел, хотя, наверное, не осознал этого. Я принимала свою альтернативную форму. – Она подняла руку и вынула из прически длинное серое перо. – Наблюдая за людьми, предпочтительнее обращаться в птицу, – пояснила она.

У меня отвалилась нижняя челюсть.

– Так, значит, в то утро у меня в комнате были вы? – воскликнул я. – Тот ястреб?

– Сокол, – поправила меня она. – И, естественно, сапсан.

– Так это правда… – пробормотал я. – Вы и есть та самая Птица!

– Я снисходительно отношусь к этому прозвищу, но не поощряю его употребление. Вернемся к моему вопросу, – продолжала мисс Сапсан. – Скажи мне, Бога ради, что ты искал в тех ужасных развалинах?

– Вас, – ответил я, и ее глаза приоткрылись чуть шире. – Я не знал, как вас найти. Я только вчера понял, что вы все… – Я помедлил, вдруг осознав, как странно прозвучат мои следующие слова. – Я не знал, что вы умерли.

Она натянуто улыбнулась.

– О Господи! Твой дедушка совсем ничего не рассказывал тебе о своих старых друзьях?

– Кое‑что рассказывал. Но я очень долго считал все это сказками.

– Понятно, – кивнула она.

– Надеюсь, вас это не обижает.

– Несколько удивляет, не более того. Но в целом мы предпочитаем, чтобы о нас думали именно так, потому что это предупреждает появление незваных гостей. Сейчас все меньше и меньше людей верят в сказки, гоблинов и прочую ерунду. Таким образом, обычные люди больше не пытаются нас разыскать. Это значительно упрощает наше существование. Истории о привидениях и мрачных заброшенных домах тоже этому поспособствовали, хотя, как я вижу, не в твоем случае. – Она снова улыбнулась. – Я вижу, отвага у вас в крови.

– Да, пожалуй, – с нервным смешком отозвался я, чувствуя, что еще немного – и я хлопнусь в обморок.

– Как бы то ни было, что касается этого места… – Она царственным жестом указала на обстановку. – Насколько я поняла, в детстве ты считал, что твой дедушка все это выдумал, верно? Что он кормит тебя, как говорят, «байками». Я права?

– Не то чтобы байками, но…

– Выдумками, сказками, мифами… Выбирай любое слово на свой вкус. Когда ты понял, что Абрахам говорит правду?

– Видите ли… – пробормотал я, разглядывая лабиринт переплетающихся узоров ковра, – кажется, я начинаю понимать это только сейчас.

Оживление мисс Сапсан несколько померкло.

– Боже мой, я поняла.

И тут ее лицо окончательно помрачнело, как будто за несколько мгновений воцарившегося молчания она догадалась, какое ужасное сообщение я ей принес. Но мне все равно предстояло найти слова, чтобы произнести это вслух.

– Я думаю, что он хотел мне все объяснить, – произнес я, – но все время откладывал этот разговор. Ему не хватило времени, и вместо этого он просто попросил меня сюда приехать. – Я вытащил из кармана смятый конверт. – Это ваше письмо. Оно привело меня сюда.

Она разгладила его на подлокотнике стула и, поднеся к глазам, начала читать.

– Как невоспитанно! Я практически умоляю его ответить! – Она печально покачала головой. – Мы всегда стремились хоть что‑то узнать об Эйбе. Однажды я спросила его, не пытается ли он загнать меня в могилу тем, что живет в этом мире без всякой защиты. Но он был невероятно упрям!

Она сложила письмо и вернула его в конверт. На лицо ее легла тень, как будто от темного облака.

– Он ушел от нас, верно?

Я кивнул. Путаясь в словах, я рассказал ей о том, что произошло. То есть я поведал тот вариант развития событий, на котором остановилась полиция и в который, после длительного лечения у психотерапевта, поверил и я. Чтобы не расплакаться, я не стал вдаваться в детали. Он жил на окраине города. Из‑за недавней засухи в лесу было полно обозлившихся от голода животных. Он просто оказался в неудачном месте в неудачный момент.

– Он не должен был жить один, – пояснил я. – Но как вы уже сказали, дед был очень упрям.

– Я этого опасалась, – вздохнула она. – И предостерегала его, твердя, что ему нельзя покидать петлю. – Она стиснула в кулаках вязальные спицы, как будто раздумывая, кого бы ими проткнуть. – А потом он заставил своего бедного внука донести до нас эту трагическую весть.

Я понимал ее гнев. Я и сам через него прошел. Я попытался утешить ее, отбарабанив все те стандартные фразы, которыми опутывали меня прошлой осенью родители и доктор Голан.

– Ему пора было уходить. Он был одинок. Моя бабушка умерла много лет назад, и его сознание уже притупилось. Он постоянно что‑то забывал или путал. Именно поэтому он и покинул дом в тот вечер…

Мисс Сапсан грустно кивнула.

– Он позволил себе состариться.

– В каком‑то смысле ему повезло. Его смерть не была долгой и мучительной. Ему удалось избежать нескончаемых месяцев на больничной койке в полной зависимости от аппаратов.

Все это звучало нелепо и глупо. Разумеется, его смерть была преждевременной и чудовищной, но мне показалось, что, после того как я это произнес, нам обоим стало немного легче.

Отложив свое рукоделие, мисс Сапсан встала и захромала к окну. Ее походка была такой неловкой – будто одна ее нога была короче другой.

Глядя на играющих во дворе детей, она произнесла:

– Дети не должны об этом знать. Во всяком случае пока. Зачем их понапрасну расстраивать.

– Хорошо. Вам виднее.

Она еще немного постояла у окна. Ее плечи вздрагивали. Когда мисс Сапсан наконец обернулась ко мне, она снова была спокойна и собрана.

– Итак, мистер Портман, – деловито заявила она, – я полагаю, что вы с честью вынесли допрос с пристрастием. Я уверена, что вас тоже многое интересует.

– У меня всего лишь тысяча вопросов.

Она извлекла из кармана часы и посмотрела на них.

– У нас есть немного времени до ужина. Надеюсь, что успею вас просветить.

Мисс Сапсан замолчала и наклонила голову. Внезапно она подошла к двери и резко ее распахнула. Я увидел сидящую на корточках Эмму. Она подняла к нам покрасневшее, залитое слезами лицо. Она все слышала.

– Мисс Блум! Вы подслушивали?

Эмма всхлипнула и выпрямилась.

– Воспитанные люди не подслушивают разговоров, не предназначенных для… – Но Эмма уже бежала прочь, и мисс Сапсан, огорченно вздохнув, замолчала. – Этого только не хватало. Боюсь, она очень чувствительна ко всему, что касается твоего дедушки.

– Я это заметил, – кивнул я. – Но почему? Они были…

– Когда Абрахам ушел на войну, он забрал с собой все наши сердца, но прежде всего сердце мисс Блум. Да, они были влюблены друг в друга.

Я начал понимать, почему Эмма отказывалась мне верить. Она понимала, что я, скорее всего, принес плохие новости о своем дедушке.

Мисс Сапсан хлопнула в ладоши, как будто рассеивая невидимые чары.

– Тут уж ничего не поделаешь, – пробормотала она.

Вслед за ней я вышел из гостиной и начал подниматься по лестнице. Мисс Сапсан взбиралась наверх с угрюмой решительностью, обеими руками хватаясь за перила и подтягиваясь на следующую ступеньку. Я хотел ее поддержать, но она отвергла мою помощь. Когда мы достигли площадки второго этажа, она провела меня по коридору и пригласила войти в комнату, которая сейчас и в самом деле очень походила на классную, с выстроившимися в ряд партами, школьной доской в углу и аккуратно разложенными по полкам книгами. Мисс Сапсан указала на одну из парт.

– Садись.

Я втиснулся за парту, а она заняла свое место за учительским столом.

– Позволь мне быстро ввести тебя в курс дела. Я уверена, что ты услышишь ответы на большую часть своих вопросов.

– Хорошо.

– Устройство человеческой расы намного сложнее, чем полагает большинство людей, – начала она. – Настоящая классификация гомо сапиенс – это тайна, известная очень немногим, в число которых ты сейчас войдешь. Если говорить кратко, то человечество разделено на две части. Первая состоит из огромной массы обычных людей. Но существует тайная часть, которую можно было бы назвать крипто сапиенс. Вообще‑то, на величавом языке моих предков эти люди называются syndrigast или «странные духи». Как ты уже наверняка догадался, мы относимся к этим последним.

Я склонил голову, как если бы понял ее, хотя на самом деле не поспевал за ее объяснениями. В надежде немного снизить темп я поинтересовался:

– Но почему люди о вас не знают? Вы такие одни?

– Странные люди разбросаны по всему миру, – ответила она, – но сейчас нас намного меньше, чем прежде. Те, кто уцелел, предпочитают скрываться, подобно нам. В незапамятные времена мы могли свободно жить среди обычных людей. – В ее голосе зазвучали нотки сожаления. – Кое‑где нас считали шаманами, к нашей помощи прибегали в трудные времена. Еще есть народности, сохранившие гармоничные отношения с такими, как мы, хотя это возможно только там, где не сумели утвердиться современный уклад мира и основные религии, например на острове черной магии Амбрим на Новых Гебридах. Но остальной мир уже очень давно нас преследует. Мусульмане нас изгнали. Христиане жгли нас как ведьм и колдунов. Даже язычники Уэльса и Ирландии со временем сочли нас злонамеренными волшебниками и оборотнями.

– Но почему же вы тогда… ну, я не знаю… не основали где‑нибудь свою собственную страну? Вы могли бы там поселиться и жить, не общаясь с остальным миром.

– Если бы это было так просто, – вздохнула она. – Особенности проявляются не в каждом поколении. Странные дети могут появляться через поколение или даже через десять. Они далеко не всегда рождаются у странных родителей. А у странных родителей далеко не всегда рождаются странные дети. Ты ведь знаешь, как мир боится всего необычного. Именно поэтому он и представляет такую опасность для всех, кто отличается от других.

– Нормальные родители пугаются, когда их дети начинают, скажем, зажигать руками огонь?

– Вот именно, мистер Портман. Странные отпрыски обычных родителей зачастую терпят поистине чудовищные унижения. Прошло всего несколько столетий с тех пор, когда родители странных детей считали, что их «настоящий» сын или дочь были похищены, а взамен им подбросили эльфа, то есть злого духа, который внешне ничем не отличается от их родного ребенка. В темные времена это давало родителям полное право отказываться от этих несчастных детей, а то и просто убивать их.

– Это ужасно.

– Это действительно было страшно. Необходимо было что‑то делать, поэтому люди, подобные мне, создали места, где странные дети могли бы жить отдельно от обычных людей. Эти своего рода анклавы изолированы от мира как в пространстве, так и во времени. Я очень горжусь петлей времени, которую удалось создать мне.

– Что значит – люди, подобные вам?

– Мы наделены способностями, которых нет у обычных людей. Эти способности столь же разнообразны, как оттенки кожи или черты лица. Некоторые из них довольно широко распространены. Например, чтение мыслей. Другие, такие как мое умение манипулировать временем, встречаются очень редко.

– Вы манипулируете временем? Я думал, вы превращаетесь в птицу.

– Верно, но это и есть ключ к моему дару. Только птицы умеют манипулировать временем. Таким образом, все манипуляторы временем должны уметь превращаться в птиц.

Она произнесла это так деловито и буднично, что мне потребовалось несколько секунд, чтобы осмыслить ее слова.

– Птицы… путешественники во времени?

Я почувствовал, как по моему лицу расползается глуповатая улыбка.

Мисс Сапсан кивнула.

– Но по большей части они проскальзывают туда и обратно чисто случайно. Тех же, кто сознательно манипулирует временем, причем не только для себя, но и для других, называют имбринами [11]. Мы создаем временные петли, в которых странные люди могут существовать неопределенно долго.

– Петли, – повторил я, вспоминая дедушкины слова: Найди птицу, в петле. – Так мы находимся в петле?

– Да. Хотя тебе она может быть больше знакома под названием третье сентября тысяча девятьсот сорокового года.

Я наклонился вперед, нависая над низкой партой.

– Что вы имеете в виду? Это только один день, который все время повторяется?

– Да, снова и снова, хотя наша деятельность в его пределах весьма разнообразна. В противном случае мы ничего не знали бы о последних… семидесяти годах, в течение которых существуем здесь.

– Это поразительно, – прошептал я.

– Конечно же, мы появились на Кэрнхолме лет за десять до третьего сентября сорокового года. Уникальное географическое положение острова позволяло нам достичь почти полной физической изоляции. Но после указанного дня нам потребовалась также и изоляция во времени.

– Почему?

– Потому что в противном случае мы все погибли бы.

– От взрыва бомбы?

– Ну конечно.

Я уставился на крышку парты. Передо мной начинала вырисовываться картина происходящего, хотя пока проступили только самые общие ее контуры.

– А существуют ли другие временные петли, кроме этой?

– Существуют. Их довольно много, – кивнула директриса. – И почти все имбрины, которые их создали, – мои подруги. Посуди сам: мисс Чайка в Ирландии в июне 1770 года; мисс Иволга в Суонси третьего апреля 1901 года; мисс Зарянка и мисс Коноплянка в Дербишире в день святого Свитина 1867 года; мисс Синица… Я точно не помню, где она находится, и… ах да, милая мисс Зяблик. У меня где‑то есть ее прелестная фотография.

Мисс Сапсан достала с книжной полки массивный фотоальбом и положила его на парту передо мной. Склонившись над моим плечом, она начала перелистывать страницы в поисках какого‑то определенного снимка. Одновременно задумчивым голосом, в котором отчетливо слышались ностальгические нотки, она комментировала и другие фотографии. Передо мной промелькнули снимки, которые я уже видел в разбитом сундуке и в дедушкиной коробке из‑под сигар. Мисс Сапсан бережно хранила эти фото. Как странно, думал я, точно так же эти фотографии когда‑то разглядывал мой дедушка. Ему было столько же лет, сколько сейчас мне. Возможно, он сидел в этой же комнате, на этом же месте. Теперь мисс Сапсан показывала их мне, как будто я каким‑то образом перенесся в дедушкино прошлое.

Наконец мы добрались до изображения воздушного вида женщины с нахохлившейся птичкой на руке.

– Это мисс Зяблик, – сообщила она, – и ее тетушка мисс Зяблик.

Женщина и птица как будто о чем‑то беседовали.

– Как вам удавалось их различать? – поинтересовался я.

– Старшая мисс Зяблик большую часть времени предпочитала проводить в виде птицы. Оно и к лучшему. Собеседник из нее все равно был никудышный.

Мисс Сапсан перевернула еще несколько страниц, на этот раз остановившись на снимке, запечатлевшем группу женщин и детей, – все они с мрачным видом сгрудились вокруг картонного полумесяца.

– Дама впереди – мисс Зарянка, – сообщила она, извлекая фотографию из альбома и благоговейно ее разглядывая. – В ее жилах течет королевская кровь, что делает ее самой благородной представительницей нашего сообщества странных людей. Ее пятьдесят лет уговаривали возглавить Совет имбрин, но она наотрез отказалась оставлять академию, которую создала вместе с мисс Коноплянкой. В настоящее время не существует ни одной стоящей имбрины, не прошедшей обучение под крылом мисс Зарянки. Я тоже окончила ее академию. Вообще‑то, если ты присмотришься повнимательнее, то, наверное, сможешь узнать вот эту маленькую девочку в очках.

Я прищурился. Лицо, на которое она показывала, было слегка размытым.

– Это вы?

– Я была одной из самых юных ее учениц, – гордо кивнула она.

– Как насчет этих мальчиков на фотографии? – спросил я. – Они выглядят еще младше вас.

Лицо мисс Сапсан потемнело.

– Ты говоришь о моих заблудших братьях, – вздохнула она. – Нас не захотели разлучать, и они приехали в академию вместе со мной. Они были избалованы, как маленькие принцы. Боюсь, именно это их и испортило.

– Они не были имбринами?

– О нет! – фыркнула она. – Имбринами рождаются только женщины. И слава Богу! Мужчинам не хватает серьезности, которая требуется от людей, на чьих плечах лежит такая большая ответственность. Мы, имбрины, должны постоянно разыскивать странных детей, оказавшихся в затруднительном положении. При этом нам приходится держаться подальше от тех, кто способен нам навредить. И, разумеется, мы обязаны заботиться о своих подопечных, следя за тем, чтобы они воспитывались среди себе подобных, были накормлены, одеты и скрыты от посторонних глаз. И в придачу ко всему этому мы должны следить за тем, чтобы наша петля времени каждый день переустанавливалась и продолжала работать, подобно тому, как мы должны каждый день заводить часы.

– Что произойдет, если этого не сделать?

Она коснулась лба дрожащими пальцами и в ужасе отшатнулась.

– Катастрофа, несчастье! Я даже думать об этом боюсь. К счастью, механизм переустановки петли очень прост. Кто‑то из нас должен время от времени проходить сквозь портал. Это поддерживает его основную функцию. Точка доступа напоминает отверстие в свежем тесте. Если не сунуть туда палец, оно затянется само по себе. А если не будет входа или выхода, исчезнет клапан, через который удаляются различные напряжения, естественным образом скапливающиеся в закрытой временной системе… – Она сымитировала руками небольшую вспышку или взрыв хлопушки. – Петля потеряет стабильность.

Директриса снова склонилась над альбомом и начала перелистывать страницы.

– К слову, у меня должна быть фотография… Ага, вот она. Точка входа как она есть! – Она извлекла из альбома еще один снимок. – Это мисс Зяблик и один из ее подопечных в великолепном портале, ведущем в ее петлю времени и расположенном в одном из редко используемых участков лондонского метро. Когда петля переустанавливается, туннель заполняет поистине волшебное сияние. Я всегда считала наш портал довольно скромным по сравнению с этим изумительным местом, – с легкой завистью в голосе закончила она.

– Я хочу удостовериться, что все правильно понял, – произнес я. – Если сегодня третье сентября тысяча девятьсот сорокового года, то завтра… тоже третье сентября?

– Несколько часов петли воспроизводят второе сентября, но в целом да, это третье число.

– Так, значит, у вас никогда не наступает завтра?

– В каком‑то смысле, да.

Снаружи донесся отдаленный грохот, напоминающий раскаты грома. Стекла в рамах задрожали. Мисс Сапсан подняла голову и достала из кармана часы.

– Боюсь, что пока это все. Но я очень надеюсь, что ты с нами поужинаешь.

Я охотно согласился. Мне и в голову не пришло, что отец может волноваться. Выбравшись из‑за парты, я вслед за ней направился к двери. Но тут в памяти всплыл очередной вопрос, мучивший меня уже долгое время.

– Когда мой дедушка сюда приехал, он действительно бежал от нацистов?

– Действительно, – кивнула мисс Сапсан. – В те ужасные годы перед войной к нам прибыло довольно много детей. В мире было очень неспокойно. – На ее лице отразилось страдание, как будто эта рана еще не затянулась. – Я нашла Абрахама в лагере для перемещенных лиц. Он был несчастным маленьким мальчиком. Но в нем чувствовалась такая сила! Я сразу поняла, что он один из нас.

Я вздохнул с облегчением. По крайней мере хоть какая‑то часть его жизни соответствовала моим о ней представлениям. Но меня интересовало еще кое‑что, однако я не знал, как мне сформулировать свой вопрос.

– Значит, мой дедушка… он был такой, как…

– Такой, как мы?

Я кивнул.

Она как‑то странно улыбнулась.

– Он был таким, как ты, Джейкоб.

Она отвернулась и захромала к лестнице.

* * *

Мисс Сапсан настояла на том, чтобы перед тем, как сесть за стол, я смыл с себя тину и грязь, и попросила Эмму приготовить для меня ванну. Думаю, она надеялась на то, что общение со мной принесет Эмме облегчение. Но девушка на меня даже не смотрела. Я наблюдал за тем, как она напускает в ванну холодную воду, а затем нагревает ее своими руками, опустив их в воду и слегка вращая ими. Вскоре над ванной уже поднимался пар.

– Потрясающе! – воскликнул я, но она ушла, не произнеся в ответ ни слова.

Когда вода стала коричневой от грязи, я вылез, вытерся и переоделся в приготовленную для меня чистую одежду: мешковатые твидовые штаны, рубашку на пуговицах и подтяжки, которые были слишком коротки, и к тому же я никак не мог понять, как ими пользоваться. У меня был выбор – либо уронить штаны, либо поддернуть их выше пояса. Решив, что последнее будет меньшим из двух зол, я спустился вниз на самый странный в своей жизни обед, вырядившись, как клоун, разве что без грима.

Трапеза превратилась в сплошной круговорот имен и лиц, многие из которых были мне смутно знакомы по фотографиям и полузабытым дедушкиным рассказам. Когда я вошел в столовую, дети, которые как раз шумно рассаживались вокруг стола, застыли, не сводя с меня глаз. Мне показалось, что гости бывают здесь крайне редко. Мисс Сапсан, уже восседавшая во главе стола, поднялась, дабы воспользоваться этой внезапно воцарившейся тишиной и представить меня своим воспитанникам.

– Тем, кто еще не имел удовольствия познакомиться с этим мальчиком, – произнесла она, – я сообщаю, что перед вами внук Абрахама. Его зовут Джейкоб. Ради встречи с нами он проделал очень долгий путь и теперь является нашим почетным гостем. Надеюсь, вы будете обращаться с ним соответственно.

Затем она указала на каждого из находящихся в комнате детей и назвала их имена, большинство из которых я немедленно забыл, как случается всякий раз, когда я нервничаю. Когда процедура знакомства была окончена, на мисс Сапсан обрушился шквал вопросов, которые она парировала быстро и исчерпывающе.

– Джейкоб останется с нами?

– Это мне неизвестно.

– Где Эйб?

– Он живет в Америке и очень занят.

– Почему Джейкоб надел брюки Виктора?

– Виктору брюки уже не нужны, а одежду Джейкоба постирали.

– Что Эйб делает в Америке?

Я заметил, что, как только прозвучал этот вопрос, Эмма, угрюмо сидевшая в углу, сорвалась с места и выскочила из комнаты. К сменам ее настроения, видимо, все давно привыкли, и на эту выходку никто не обратил ни малейшего внимания.

– Что делает Эйб, вас не касается, – отрезала мисс Сапсан.

– Когда он вернется?

– Это вас тоже не касается. А теперь давайте поедим!

Все ринулись к своим местам. Я тоже поспешил к тому, что посчитал свободным местом. Попытавшись сесть на стул, я почувствовал, что меня ткнули вилкой в бедро.

– Прошу прощения! – воскликнул голос Милларда.

Но мисс Сапсан все равно заставила его освободить стул, отправив одеваться.

– Сколько вам можно объяснять, – крикнула она ему вдогонку, – что воспитанные люди не садятся за стол голышом!

Появились дежурные с подносами в руках. На подносах стояли блюда с едой, накрытые серебряными крышками, скрывающими от наших взглядов их содержимое, относительно которого дети принялись высказывать самые дикие предположения.

– Выдра Веллингтон! – выкрикнул какой‑то мальчик.

– Соленые котята и печень землеройки, – предложил еще кто‑то, и ребятишки помладше схватились за горло, имитируя рвоту.

Но когда крышки были сняты, под ними обнаружились яства, достойные королевского стола: покрытый золотистой корочкой жареный гусь; запеченные целиком лосось и треска в окружении тающих комочков масла и веточек свежего укропа; миска с дымящимися мидиями; тарелки с тушеными овощами; буханки свежего, только из печи, хлеба и всевозможные желе и соусы, которые я видел впервые, но которые выглядели весьма аппетитно. Все это мерцало в свете газовых светильников и ничуть не напоминало жирную массу неопределенного происхождения, которой мне приходилось давиться в «Тайнике Священников». Я не ел с самого утра и теперь принялся за обе щеки уплетать все, что передо мной поставили.

Меня не должно было удивлять то, что у странных детей застольные манеры тоже странные, но, наслаждаясь вкусным ужином, я все же беспрестанно косился по сторонам. Левитирующую девочку, Оливию, ремнем пристегнули к стулу, прикрученному к полу, чтобы она не взлетела к потолку. Хью, мальчик, в животе которого жили пчелы, ел под большой москитной сеткой за маленьким столиком в углу комнаты, чтобы насекомые не донимали всех остальных. Клэр, похожая на куклу девочка с тугими золотистыми локонами, сидела рядом с мисс Сапсан, но даже не прикасалась к еде.

– Разве ты не голодна? – спросил я.

– Клэр не ест в нашем присутствии, – подал голос Хью, при этом из его рта вылетела пчела. – Она стесняется.

– И ничего я не стесняюсь! – возмущенно глядя на Хью, заявила та.

– Да ну? Тогда съешь что‑нибудь!

– Никто из здесь присутствующих людей не стесняется своего дара, – вмешалась мисс Сапсан. – Просто мисс Денсмор предпочитает принимать пищу в одиночестве. Я правильно говорю, мисс Денсмор?

Девочка молча смотрела на свою пустую тарелку, явно желая, чтобы мы переключили внимание на что‑нибудь другое.

– У Клэр есть еще один рот на затылке, – пояснил Миллард, тем временем успевший надеть пиджак (и больше ничего) и расположившийся на стуле рядом со мной.

– Что у нее на затылке?

– Покажи ему! – попросил кто‑то из детей.

Вскоре уже все без исключения умоляли Клэр съесть хоть что‑нибудь. Наконец она исполнила их просьбу, лишь бы от них отделаться.

Перед ней положили ножку гуся. Она повернулась спиной к столу и, ухватившись за подлокотники стула, откинулась назад. Таким образом ее затылок оказался над тарелкой. Я услышал отчетливый треск и, когда она подняла голову, увидел, что от ножки гуся оторван огромный кусок. Под золотыми девичьими локонами скрывались челюсти, оснащенные чрезвычайно острыми зубами. Внезапно я понял странную фотографию Клэр, которую видел в альбоме мисс Сапсан. Фотограф снял ее дважды. С одного снимка смотрело ее кукольно‑хорошенькое личико, а на втором были ее локоны, тщательно маскирующие затылок.

Клэр снова развернулась к столу и скрестила руки на груди, явно недовольная этой унизительной демонстрацией и тем, что пришлось на нее согласиться. Она хранила молчание до конца ужина, в то время как остальные не переставая допрашивали меня. После того как мисс Сапсан отклонила еще несколько вопросов о моем дедушке, дети переключились на другие темы. Особенно их интересовало, как живут люди в двадцать первом веке.

– Какие у вас летающие автомобили? – спросил подросток по имени Гораций, одетый в темный костюм, что делало его похожим на ученика владельца похоронного бюро.

– У нас таких нет, – ответил я. – Во всяком случае пока.

– А города на Луне уже построили? – с надеждой в голосе поинтересовался другой мальчик.

– Мы еще в шестидесятые годы оставили там флаг и немного мусора, но больше там ничего нет.

– Британия до сих пор правит миром?

– Э‑э… не совсем.

Мне показалось, такой ответ их разочаровал. Мисс Сапсан вмешалась в разговор, воспользовавшись их замешательством.

– Вот видите, дети? В будущем нет ничего особенного. В нашем старом добром прошлом ничуть не хуже!

Я почувствовал, что речь идет о чем‑то таком, что она часто и безуспешно пыталась им внушить. И это породило у меня новые вопросы. Как давно они находятся в своем «старом добром прошлом»?

– Можно мне узнать, сколько всем вам лет? – спросил я.

– Мне восемьдесят три, – ответил Гораций.

Оливия взволнованно подняла руку.

– На следующей неделе мне исполнится семьдесят пять с половиной лет!

Мне было непонятно, как они ведут счет месяцам и годам, если календарь здесь никогда не переворачивается.

– Мне или сто семнадцать, или сто восемнадцать лет, – сообщил мальчик с тяжелыми веками по имени Енох. На вид ему было не больше тринадцати. – Перед тем как попасть в эту петлю, я жил в другой, – пояснил он.

– Мне почти восемьдесят семь, – пробубнил Миллард, жуя гусятину.

Полупрожеванная масса задрожала в его невидимых челюстях. Раздались стоны. Некоторые прикрыли глаза рукой и отвернулись.

Настала моя очередь. Я сказал им, что мне шестнадцать. Глаза многих ребятишек расширились. Оливия изумленно засмеялась. Им было трудно представить себе, что я настолько юн. Что касается меня, то меня удивляло то, какими юными выглядят они. Во Флориде я видел многих людей за восемьдесят, и эти дети ничуть на них не походили. Казалось, что неизменность их жизни здесь, это постоянное лето, в котором не было места смерти, остановило не только старение их тел, но и их эмоциональное развитие, навеки запечатав их в юности, как Питера Пэна и пропавших мальчиков из сказки.

Внезапно снаружи донесся грохот, уже во второй раз за сегодняшний вечер. Этот взрыв был ближе и громче. Посуда на столе задребезжала.

– Скорее, заканчиваем ужин, – пропела мисс Сапсан.

Не успела она произнести это, как дом в очередной раз встряхнуло, да так сильно, что со стены на пол упала большая картина в раме.

– Что это такое? – спросил я.

– Снова эти чертовы фрицы, – пробормотала Оливия, стукнув своим маленьким кулачком по столу, явно имитируя манеры какого‑то раздражительного взрослого.

Издалека донесся вой, и внезапно мне стало ясно, что тут происходит. Это наступил вечер третьего сентября тысяча девятьсот сорокового года. Вскоре с неба предстояло свалиться бомбе, которая пробьет огромную дыру в крыше этого загадочного дома. Вой доносился со стороны кряжа. Это включилась сирена, предупреждающая о воздушном налете.

– Надо спасаться. – Я вскочил со стула. Ужас, как клещами, стиснул мне горло. – Надо покинуть дом, пока в него не попала бомба!

– Он не знает, – хихикнула Оливия. – Он думает, что мы все умрем!

– Это всего лишь переход, – пожимая плечами пиджака, произнес Миллард. – Незачем мочиться в штаны.

– И это происходит каждый вечер?

Мисс Сапсан кивнула.

– Каждый вечер, – подтвердила она.

Меня это почему‑то нисколько не обнадежило.

– Можно мы выйдем в сад и все покажем Джейкобу? – спросил Хью.

– Можно, можно? – заерзала на стуле Клэр, оживившись после двадцати минут угрюмого молчания. – Переход – это всегда так красиво.

Мисс Сапсан покачала головой, напомнив детям, что они еще не покончили с ужином. Но дети умоляли ее до тех пор, пока она не сдалась.

– Ну хорошо, только не забудьте надеть маски, – кивнула она.

Дети повскакивали со своих мест и бросились к двери, забыв о бедной Оливии. Но кто‑то из них, сжалившись, задержался и отстегнул удерживающий ее на стуле ремень. Вслед за ними я пробежал через обшитое деревянными панелями фойе, где каждый что‑то схватил из шкафа, прежде чем выскочить наружу. Мисс Сапсан протянула и мне какой‑то странный предмет. Я стоял, недоумевающе вертя в руках обвисшее лицо из черной резины с большими круглыми стеклами, похожими на застывшие в ужасе глаза, и свисающим рылом с дырявым контейнером на конце.

– Чего ты ждешь? Надевай! – скомандовала мисс Сапсан.

И тут я понял, что это такое. Я держал в руках противогаз.

Натянув его на лицо, я вслед за ней вышел на лужайку, где, подобно шахматным фигурам на доске без квадратов, застыли дети. Они запрокинули к небу скрытые противогазами лица, наблюдая за черными клубами дыма в небе. Вдалеке горели верхушки деревьев. Гул невидимых самолетов, казалось, доносился отовсюду.

Время от времени где‑то раздавался глухой стук, отдававшийся у меня в груди, словно удары второго сердца. Вслед за ударами накатывали волны жара, как будто кто‑то открывал и закрывал дверцу гигантской духовки. Каждый удар заставлял меня в ужасе пригибать голову, но дети даже не морщились. Вместо этого они пели, и слова их песни звучали в такт падающим бомбам.

Беги, кролик, беги, кролик, беги, беги, БЕГИ!

Бум, бум, БУМ, стреляют по тебе враги.

Пусть они обойдутся без кроличьей ноги,

Так что беги, кролик, беги, кролик, БЕГИ!

Как только закончилась песня, небо расчертили трассирующие пули. Мощные вспышки света отражались в стеклах противогазов. Дети принялись аплодировать подобно зрителям на фейерверке. Они свыклись с ежевечерними налетами, как с неизбежной частью жизни, и уже не воспринимали их как что‑то страшное. Более того, в альбоме мисс Сапсан я видел фотографию с подписью: «Наш изумительно красивый фейерверк». И был вынужден согласиться с тем, что этому зрелищу действительно не чужда своеобразная зловещая красота.

Начал накрапывать дождик, как будто все эти осколки металла продырявили тучи. Взрывы доносились все реже. Налет, похоже, подходил к концу.

Дети начали расходиться. Я думал, что мы возвращаемся в дом, но они проходили мимо крыльца, направляясь в другой конец двора.

– Куда мы идем? – остановил я двух ребятишек в противогазах.

Они ничего мне не ответили, но, ощутив мою тревогу, ласково взяли за руки и повели вслед за остальными. Мы обогнули дом и подошли к огромному подстриженному кусту, возле которого уже собралась толпа. Куст на этот раз представлял собой не мифическое существо, а мужчину, который сидел на траве, опершись на одну руку и указывая в небо второй. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что передо мной Адам с фрески Микеланджело из Сикстинской капеллы. Учитывая, что эта копия была изготовлена из веток и листьев, она производила неизгладимое впечатление. На лице Адама с глазами из двух гардений застыло безмятежное выражение.

И тут я увидел рядом с собой девушку со спутанными волосами. На ней было ситцевое платье с таким количеством заплат, что, казалось, его сшили из лоскутного одеяла. Я обернулся к ней и, указывая на Адама, спросил:

– Это твоя работа?

Девушка кивнула.

– Как ты это сделала?

Она наклонилась и, опустив руку, задержала ладонь над травой. Спустя несколько секунд трава под ее ладонью начала извиваться и тянуться вверх. Вскоре маленькая лужайка в форме ладони коснулась ее кожи.

– Это какое‑то безумие, – пробормотал я, отдавая себе отчет в том, что не вполне ясно выражаю свои мысли.

На меня зашикали. Дети стояли молча, запрокинув головы и указывая на определенный участок ночного неба. Я тоже посмотрел вверх, но не увидел ничего, кроме клубов дыма, сквозь которые просвечивало зарево далеких пожаров.

И тут общий гул разрезал рев одного‑единственного самолета. Он был уже близко и продолжал приближаться. Меня охватила паника. Это ночь, когда все они погибли. И не просто ночь, это момент их гибели. Я спрашивал себя, а что, если эти дети умирают каждый вечер только для того, чтобы возродиться при помощи петли времени, подобно членам какой‑то секты, практикующим ежевечернее самоубийство. Мне вспомнился Сизиф и его камень. Возможно, они тоже обречены вечно разлетаться на куски и снова срастаться?

Вдруг клубы дыма пронзило и начало стремительно приближаться к нам что‑то маленькое и серое. Камень, – подумал я. Но камни не свистят во время падения.

Беги, кролик, беги, кролик, беги. Я бы побежал, но времени на бегство уже не оставалось. Все, что я мог сделать, это с пронзительным криком пригнуться к земле в поисках укрытия. Но его не было, и я упал на траву, закрывая голову руками, как будто это могло ее спасти.

Стиснув зубы и зажмурившись, я затаил дыхание. Но вместо оглушительного взрыва, который я ожидал услышать, внезапно воцарилась полная тишина. Не было ни рева двигателей, ни свиста бомб, ни отдаленных хлопков зенитных орудий. Мне показалось, что кто‑то выключил у мира звук.

Я умер?

Приподняв голову, я медленно огляделся. Склонившиеся от ветра деревья замерли в пространстве. Небо являло собой огромное фото языков пламени, лижущих клочья дыма. Капли дождя висели в воздухе прямо перед моими глазами. А в кругу детей, подобно объекту какого‑то тайного ритуала, зависла бомба, одним концом будто балансируя на вытянутом вверх пальце Адама.

Затем все пространство вокруг залило ослепительное горячее сияние, поглотив и кусты, и дом, и детей, и бомбу.

* * *

Первым, что я услышал, когда ко мне вернулся слух, был смех. Сияние рассеялось, и я увидел, что мы, как и прежде, располагаемся вокруг Адама, вот только бомба исчезла. Ночь была на удивление тихой, а единственным источником света в безоблачном небе была полная луна. Надо мной склонилось лицо мисс Сапсан. Она протягивала мне руку. Сжав ее пальцы, я с трудом встал, преодолевая головокружение.

– Примите мои извинения, – произнесла она. – Мне следовало вас подготовить.

Тем не менее она не смогла удержаться от улыбки, как и дети, уже успевшие сдернуть с себя противогазы.

Меня пошатывало, и вообще, мое состояние оставляло желать лучшего.

– Я, наверное, вернусь на ночь домой, – пробормотал я, обращаясь к мисс Сапсан. – Папа будет волноваться. Я ведь могу вернуться домой? – поспешно добавил я.

– Конечно, можешь, – кивнула она и громко поинтересовалась, кто проводит меня до кургана. К моему удивлению, вперед шагнула Эмма. Похоже, мисс Сапсан осталась этим довольна.

– Вы в ней уверены? – прошептал я на ухо директрисе. – Несколько часов назад она была готова перерезать мне горло.

– Мисс Блум – довольно темпераментная особа, но из всех моих воспитанников ей я доверяю больше всего, – прозвучало в ответ. – Кроме того, я считаю, что вам есть о чем поговорить вдали от любопытных ушей.

Пять минут спустя мы снова шагали через двор, только на этот раз мои руки не были связаны, а мне в спину не упиралось острие ножа. Несколько детишек помладше проводили нас до опушки леса. Они хотели знать, приду ли я завтра. Я что‑то весьма туманно им пообещал, хотя на самом деле с трудом осознавал, что происходит сейчас, не говоря уже о планах на будущее.

Мы вошли в темный лес. Когда огни дома окончательно исчезли из виду, Эмма протянула вперед руку ладонью вверх, дернула кистью, и над ее пальцами ожил и заплясал маленький шарик огня. Как официанты носят на подносе еду, она несла этот шарик перед собой, освещая тропинку и порождая танец наших теней на темных стволах деревьев.

– Я тебе уже говорил, что это жестко? – спросил я, пытаясь нарушить молчание, которое с каждой секундой становилось все более неловким.

– Он совсем не жесткий, он мягкий, – ответила она, поднося пламя так близко ко мне, что я ощутил исходящий от него жар.

Я вздрогнул и даже попятился назад.

– Я не это хотел сказать… Я имел в виду, как это жестко, что ты умеешь это делать.

– Если бы ты разговаривал нормально, я бы понимала тебя с первого раза, – отрезала она и внезапно остановилась.

Мы стояли, настороженно глядя друг на друга.

– Не надо меня бояться, – прошептала она.

– Да ну? Откуда мне знать, что ты по‑прежнему не считаешь меня каким‑то злобным существом и не использовала эту ситуацию, чтобы заманить меня в лес и наконец‑то прикончить.

– Не придуривайся, – отозвалась она. – Ты сам явился без приглашения и погнался за мной, как сумасшедший. Я тебя не знала. Что я должна была подумать?

– Ладно, я понял, – кивнул я, хотя на самом деле ничего не понял.

Она опустила глаза и начала носком ботинка ковырять землю. Оранжевое пламя на ее ладони изменило цвет и приобрело прохладный синеватый оттенок.

– Это неправда, – призналась она. – На самом деле я тебя узнала. – Эмма подняла на меня глаза. – Ты очень на него похож.

– Мне это часто говорят.

– Прости, что наговорила тебе столько гадостей. Я не хотела тебе верить… верить в то, что ты тот, за кого себя выдаешь. Я понимала, что это означает.

– Да ладно, – отмахнулся я. – Когда я был маленьким, мне так хотелось со всеми вами познакомиться. А теперь, когда это на самом деле произошло… – Я покачал головой. – Мне очень жаль, что это произошло только потому, что дедушка… – я осекся.

И тут она бросилась ко мне и обеими руками обхватила меня за шею. Пламя в ее руке погасло за мгновение до того, как она меня коснулась. Мы долго стояли в темноте – я и эта старая девочка‑подросток… эта очень красивая девушка, любившая моего деда, когда ему было столько же лет, сколько мне. Мне ничего не оставалось, кроме как обнять ее в ответ, что я и сделал, а потом мы оба расплакались.

Через время я услышал, как она глубоко вздохнула и отстранилась. На ее ладони снова ожил огненный шар.

– Прости, – прошептала она. – Обычно я не такая…

– Ладно, не переживай, все нормально.

– Нам надо спешить.

– Веди, – кивнул я.

Мы прошли через лес, храня молчание, которое теперь ничуть не смущало ни ее, ни меня. Когда мы подошли к болоту, Эмма обернулась ко мне.

– Становись только туда, куда становлюсь я.

Я последовал ее совету, тщательно опуская ноги на ее следы. Вокруг то и дело вспыхивали и гасли зеленоватые болотные огни, как будто приветствуя огонек в руках Эммы.

Мы подошли к кургану и нырнули в туннель. Дойдя до просторного зала, мы повернули и опять вышли в мир, окутанный туманом. Эмма довела меня до тропинки и, продев свои пальцы сквозь мои, сжала мою руку. Мы молча смотрели друг на друга. Затем она развернулась и так быстро исчезла в тумане, что я снова усомнился в том, что она реально существует.

* * *

Вернувшись в город, я подсознательно готовился увидеть на его улицах фургоны, запряженные лошадьми. Но меня встретили гул генераторов и мерцание телеэкранов за окнами чьих‑то жилищ. Я был дома, что бы ни означало теперь это слово.

В баре снова царил Кев, при моем появлении поднявший бокал. Никто из завсегдатаев заведения не испытывал ни малейшего желания меня линчевать. В мире опять был полный порядок.

Поднявшись наверх, я увидел дремлющего перед открытым ноутбуком отца. От звука затворившейся за мной двери он вздрогнул и проснулся.

– Привет! Эй! Что‑то ты слишком поздно. Или нет? Который час?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Но десяти еще нет. Генераторы еще работают.

Он потянулся и потер глаза.

– Чем ты сегодня занимался? Я рассчитывал увидеть тебя за обедом.

– Продолжал осматривать старый дом.

– Нашел что‑нибудь интересное?

– Э‑э… да нет, ничего особенного, – пробормотал я, упрекая себя за то, что не удосужился придумать что‑то убедительное.

Он как‑то странно на меня посмотрел.

– А где ты это взял?

– Где я взял что?

– Эту одежду, – ответил он.

Я осмотрел себя и понял, что напрочь позабыл о твидовых штанах и коротких подтяжках.

– Я нашел ее в доме, – брякнул я, не успев придумать менее бредовый ответ. – Правда, жесткая?

Он поморщился.

– Ты надел одежду, которую где‑то нашел? Джейк, это негигиенично. А что случилось с твоими джинсами и курткой?

Необходимо было срочно менять тему.

– Я их сильно испачкал, так что… – Я замолк, сделав вид, что заинтересовался документом на мониторе компьютера. – Ух ты! Это твоя книга? Как она продвигается?

Он захлопнул ноутбук.

– Мы сейчас говорим не о моей книге. Самое важное – это то, что проведенное здесь время должно оказывать на тебя целительное воздействие. Я не уверен, что доктору Голану понравилось бы то, что ты каждый день в полном одиночестве рыскаешь по каким‑то развалинам. Если бы он мог это предвидеть, то ни за что не одобрил бы эту поездку.

– Вот это да! – воскликнул я. – Это был рекорд.

– Ты о чем?

– О том, как долго никто не произносил имени моего психиатра. – Я поднял руку, сделав вид, что смотрю на несуществующие часы. – Четыре дня, пять часов и двадцать шесть минут. – Я вздохнул. – Все хорошее когда‑нибудь заканчивается.

– Этот человек оказал тебе неоценимую помощь, – напомнил мне отец. – Одному Богу известно, в каком состоянии ты бы сейчас находился, если бы мы его не нашли.

– Ты прав, папа. Доктор Голан действительно мне помог. Но это не означает, что он должен контролировать все стороны моей жизни. Господи ты Боже мой! Вы с мамой с таким же успехом могли бы купить мне браслет с гравировкой: А что сказал бы доктор Голан? Это напоминало бы мне о необходимости задаваться этим вопросом, прежде чем что‑либо предпринять. Например, прежде чем опорожниться, я должен подумать, чего ожидал бы от меня доктор Голан. Сделать это, сидя на краешке, или прицелиться в самую середку унитаза? И вообще, как я должен это делать, чтобы извлечь для себя максимальную пользу с точки зрения психоанализа?

Несколько секунд папа молча смотрел на меня. А когда заговорил, то каким‑то глухим и замогильным голосом сообщил мне, что на следующий день я отправляюсь с ним наблюдать за птицами, независимо от того, хочется мне этого или нет. Когда я ответил ему, что он глубоко ошибается, отец встал и спустился в паб. Я думал, он отправился пить пиво или что‑то в этом роде, и воспользовался его отсутствием, чтобы сменить свой клоунский наряд. Но несколько минут спустя раздался стук в мою дверь и отец сообщил, что кто‑то хочет поговорить со мной по телефону.

Решив, что он позвонил маме, я заскрежетал зубами, но все же спустился вслед за ним в расположенную в дальнем углу паба телефонную будку. Он подал мне трубку, а сам сел за ближайший столик. Я захлопнул дверцу.

– Алло?

– Я только что беседовал с твоим отцом, – раздался в трубке мужской голос. – Мне показалось, он чем‑то огорчен.

Это был доктор Голан.

Мне хотелось ответить ему, что и он, и мой отец могут отправляться в жопу, но я понимал щекотливость своего положения. Если доктору Голану что‑то не понравится, это будет означать конец нашей поездки. А я не мог уехать. Мне предстояло еще много чего узнать о странных детях и их жизни. Поэтому я решил подыграть и объяснил своему собеседнику, чем занимался. То есть я, конечно, опустил в рассказе ту часть своих похождений, которая была связана со странными детьми и петлей времени. Вместо этого я представил все таким образом, будто начал приходить к выводу, что ни в самом острове, ни в прошлом моего дедушки на самом деле нет ничего особенного. Я говорил и говорил. Это был своего рода сеанс психотерапии по телефону.

– Я надеюсь, ты не говоришь мне то, что я хочу услышать, – произнес психиатр. Это было одним из его любимых клише. – Может, мне стоит приехать и убедиться, что ты в порядке? Мне не помешает небольшой отпуск. Как ты на это смотришь?

Надеюсь, что вы шутите, – взмолился про себя я.

– Я в порядке, – вслух произнес я. – Честно.

– Расслабься, Джейкоб. Я шучу. Хотя мне не повредило бы немного развеяться. Но вообще‑то я тебе верю. Я не слышу в твоем голосе поводов для беспокойства. Более того, я только что сказал твоему отцу, что лучшее, что он мог бы для тебя сделать, это предоставить тебе некоторую свободу и позволить самостоятельно решать свои проблемы.

– Правда?

– Я и твои родители опекали тебя слишком долго. В какой‑то момент гиперопека начинает приносить прямо противоположные результаты.

– Что ж, я вам очень признателен.

Он сказал еще что‑то, чего я не расслышал. В трубке раздавался сильный шум.

– Я вас плохо слышу, – ответил я. – Вы в торговом центре или супермаркете, что ли?

– В аэропорту, – ответил он. – Встречаю сестру. Я пожелал тебе приятно провести время. Исследуй свой остров и не волнуйся понапрасну. Скоро увидимся, договорились?

– Еще раз большое спасибо, доктор Голан.

Я повесил трубку. Мне было стыдно, что я понапрасну на него злился. Он уже дважды поддержал меня тогда, когда я не встретил понимания со стороны родителей.

Отец сидел за бокалом пива в противоположном конце паба. Прежде чем подняться наверх, я подошел к нему.

– Насчет завтра… – начал я.

– Насколько я понял, тебе рекомендуется делать все, что ты захочешь.

– Ты уверен?

Он угрюмо пожал плечами.

– Врачебное предписание.

– Я вернусь к обеду. Обещаю.

Он только кивнул. Я оставил его в баре и пошел спать.

Засыпая, я думал о странных детях. И еще о вопросе, который они первым делом задали мисс Сапсан, когда она представила им меня. Джейкоб останется с нами? Тогда я подумал: Конечно, нет! Но, в самом деле, почему бы и нет? Если я никогда не вернусь домой, что я потеряю? Я вспомнил свой огромный холодный дом, свой город, где не было друзей, зато было много тяжелых воспоминаний, свою совершенно непримечательную жизнь, в которой все уже решили за меня. И вдруг понял, что прежде мне никогда даже в голову не приходило, что я могу от нее отказаться.

Date: 2015-09-22; view: 309; Нарушение авторских прав