Глава 65

– Это какая‑то ошибка, – Эмили перевела озадаченный взгляд со своего мужа, на его бухгалтера. – Мой отец никогда бы не вложил ни цента в дело, хоть как‑то связанное с именем Тони Остина.

– И тем не менее, мисс Макдэниелс, факты свидетельствуют об обратном, – мягко возразил Эдвин Фээрчайлд. – За последние пять лет ваш отец вложил около четырех миллионов ваших трастовых денег в «Ти‑эй Продакшнз», которая принадлежала мистеру Остину. Все делалось совершенно открыто и на законных основаниях, хотя я бы никак не смог назвать это выгодным помещением капитала, так как Остин тратил все деньги, поступающие на счет «Ти‑эй Продакшнз», исключительно на свои личные нужды. Я, конечно, ни в коем случае не хочу сказать, что ваш отец поступил не правильно или несправедливо по отношению к вам, – поправился он, заметив, как нахмурилась Эмили. – Все акции «Ти‑эй» куплены на ваше имя. И единственная причина, по которой я коснулся этой темы, заключается в том, что как ваш новый финансовый советник я бы порекомендовал вам поскорее продать свой пакет акций наследникам Остина или, если они не захотят их покупать, отдать даром. Тогда, по крайней мере, вам не придется платить за них налоги.

Эмили, совершенно выбитая из колеи, пыталась хоть как‑то переварить полученную информацию.

– А что говорит мой отец по поводу этих неудачных вложений в «Ти‑эй Продакшнз»?

– Я не имею права ни обсуждать с ним этот вопрос, ни подвергать сомнению правомерность его капиталовложений. Насколько я понимаю, он распоряжался вашим трастовым фондом уже много лет, и вы всегда ему полностью доверяли. Поэтому и обсуждать вопрос с акциями «Ти‑эй» вы должны исключительно между собой. Я же вмешиваюсь в это дело лишь потому, что уже много лет являюсь финансовым советником вашего мужа, а так как вы теперь женаты, то возникают такие вопросы, как налог на совместный доход, да и некоторые другие.

– Мой отец не знал, что «Ти‑эй Продакшнз» принадлежит Остину. Иначе он никогда бы не вложил туда деньги, – твердо сказала Эмили.

Выражение лица Фээрчайлда яснее всяких слов говорило о том, что он думает по этому поводу.

– Ну что ж, мисс Макдэниелс, я не могу вам запретить иметь свое собственное мнение.

– Здесь дело не в моем мнении, – нервно рассмеялась Эмили. – Вы просто не понимаете. Для того чтобы каким‑то образом заставить моего отца купить акции компании, принадлежащей Остину, понадобилось бы… Понадобилась бы поистине макиавеллиевская хитрость. Он презирал и ненавидел этого человека. Его просто обманули.

– Извини, Эмили, – осторожно вмешался ее муж. Зная, как болезненно жена относится ко всему, что касается ее отца, он до сих пор старался сохранять нейтралитет. – Но твоего отца никто не обманывал. Мы уже обсуждали с Эдвином этот вопрос. Судя по всему, он купил эти акции непосредственно у Остина.

– Почему вы так думаете?

– Потому что акции «Ти‑эй» не продавались на бирже. Как уже упомянул Эдвин, это частная компания, а потому акции можно было купить либо у самого Остина, либо у его представителя.

Эмили перевела взгляд с мужа на Фээрчайлда.

– А у Остина были представители? Эдвин Фээрчайлд был категоричен.

– Нет, – твердо ответил он и извлек из папки фотокопию какого‑то документа. – Он никогда никому не платил за то, чтобы представляли его интересы. Кроме того, согласно документам, имеющимся в архиве Сакраменто, он был единственным акционером и служащим этой компании. А также директором. И все это в одном лице. Я сверился с некоторыми своими собственными источниками, но получил тот же результат, – Фээрчайлд снял очки и посмотрел на циферблат массивного золотого «ролекса». – Уже начало седьмого. Я не хотел задерживать вас так долго, но зато теперь мы обсудили все, что можно было обсудить. Если вы решите продать акции наследникам Остина, то советую вам это сделать поскорее. Как только вы сообщите мне о своем решении, я смогу наконец планировать налоговые платежи на следующий год.

Дик молча кивнул, и Фээрчайлд повернулся к Эмили. Взглянув на ее расстроенное лицо, он попытался, как мог, утешить ее:

– Не огорчайтесь так, мисс Эмили. Мы постараемся максимально компенсировать потерю этих четырех миллионов. Думаю, что за счет налогов нам удастся сэкономить больше миллиона.

– Я ничего не понимаю ни в финансах, ни в налогах, – ответила Эмили. – Всеми денежными делами всегда занимался мой отец.

– Тогда вам придется обсудить проблему акции «Ти‑эй»с ним. За последние пять лет он покупал их более двадцати раз. Может быть, он исходил из каких‑то особых соображений выгоды, о которых мы просто ничего не знаем? После того как он все объяснит, нам будет проще разобраться с тем, что делать с этими акциями. Вполне возможно, что окажется целесообразным не продавать их еще некоторое время.

– Спасибо вам, мистер Фээрчайлд, – сказала Эмили, пожимая ему руку. – Я обязательно переговорю с отцом.

– Перед тем, как вы уйдете, – сказал мистер Фээрчайлд, – когда Эмили с мужем уже стояли в дверях, – я хотел бы добавить, что во всем остальном капиталовложения вашего отца были просто безупречны. Он очень мудро распоряжался деньгами и отчитывался за каждый пенни, потраченный за последние пятнадцать лет. Включая и деньги, вложенные в «Ти‑эй Продакшнз».

Обычно мягкий голос Эмили посуровел, и в нем появились металлические нотки.

– Я не нуждаюсь в напоминаниях о том, что отец всегда действовал исключительно в моих интересах, мистер Фээрчайлд. Мне это и так прекрасно известно.

Эмили молча наблюдала за тем, как ее муж ловко маневрировал сверкающим «БМВ»в густом потоке машин. Потом все‑таки решилась заговорить:

– Я была очень груба с ним, да? Машина остановилась на красный свет, и Дик повернулся к жене:

– Ты никогда не бываешь грубой, Эмили. И сегодня ты просто защищалась. Что, впрочем, происходит всегда, когда дело касается твоего отца.

– Я знаю, – вздохнула Эмили. – Но у меня на это есть веская причина.

– Ты любишь его, а он посвятил тебе всю свою жизнь, – процитировал Дик.

Эмили подняла голову, оторвав глаза от переключателя передач, и пристально посмотрела на мужа.

– Есть и еще одна причина. Дик. Было немало скандалов, связанных с тем, что родители детей‑кинозвезд оказывались нечисты на руку. И несмотря на то, что отец никогда не присвоил себе ни пенни из моих денег, всегда находились люди, которые чуть ли не в лицо заявляли папе, что он живет за мой счет, ни в чем себе не отказывая.

– Очевидно, – заметил Дик, переключаясь со второй скорости на третью, – они никогда не бывали у него в гостях. Иначе им бы и в голову не пришло утверждать такое. Он уже лет десять не делал ремонта, а на мебель просто смотреть страшно. И это не говоря уже о том, что из‑за постоянных оползней через пару лет там будет жить вообще небезопасно.

– Да, ты прав, но он терпеть не может тратить деньги. – Эмили вздохнула и вновь продолжила начатую ранее тему. – Ты даже представить себе не можешь, как это иногда унизительно – быть отцом ребенка‑кинозвезды. Я до сих пор не могу забыть, как пять лет назад папа решил купить машину. Продавец был очень доволен тем, что сбыл ему «шевроле», до тех самых пор, пока я не пришла в магазин, чтобы помочь выбрать цвет. Как только этот наглый тип понял, кто я такая, он тотчас заговорил совсем по‑другому: «Но это же все меняет, мистер Макдэниелс! Я уверен, что ваша дочка предпочла бы ту замечательную» севилью «, которая вам понравилась сначала. Правда, милая?»

– Если бы твоего отца действительно беспокоил вопрос о том, что думают о нем окружающие, – не выдержал Дик, которому иногда было очень трудно скрывать свою неприязнь к тестю, – то он бы давно нашел себе какую‑нибудь приличную, спокойную работу вместо того, чтобы повсюду сопровождать свою маленькую Эмили. И тогда сейчас у него было бы чем заняться и он не напивался бы от жалости к самому себе из‑за того, что маленькая Эмили выросла и вышла замуж. – Краем глаза Дик заметил, как сильно его слова расстроили Эмили, и поспешил исправить положение. Обняв жену за плечи, он сказал:

– Прости меня. Я просто ревнивый болван, который не хочет даже частично делить свою жену с кем бы то ни было. Даже с ее собственным отцом. Ты меня простишь?

Кивнув, Эмили потерлась щекой о его руку, но ее прелестное личико оставалось задумчивым и печальным.

– Обманщица, – поддразнил ее Дик, чрезвычайно встревоженный и озабоченный этим совершенно новым и незнакомым для него настроением жены. – Очевидно, простого извинения недостаточно. Я заслуживаю хорошего пинка. Я заслуживаю… – Он немного поколебался, очевидно, придумывая себе наказание посуровее. – Я заслуживаю того, чтобы мы сегодня пошли в самый дорогой ресторан Лос‑Анджелеса, где бы все сидели и глазели на мою жену.

Эмили улыбнулась, и Дик, поцеловав ее в одну из знаменитых ямочек на щеке, сказал:

– Я люблю тебя. – Но тотчас же шутливо добавил:

– Даже несмотря на эти смешные и совершенно нефункциональные дырочки на твоем лице. А ведь далеко не каждый сможет не обращать внимания на подобный производственный дефект.

Услыхав знакомый смех, Дик обрадовался, что его усилия не пропали даром, и облегченно вздохнул. Но его радость длилась недолго. Отсмеявшись, Эмили повернулась к нему и сказала:

– А твоя любовь сможет выдержать испытание поездкой к моему отцу, перед тем как мы отправимся в ресторан?

– Зачем?

– Затем, что я хочу поговорить с ним о тех деньгах, которые он вложил в «Ти‑эй Продакшнз». Я никак не могу найти разумного объяснения, и это сводит меня с ума.

– Догадываюсь, – сказал Дик, включая правый поворот и направляя машину к дому тестя. – Думаю, что моя любовь к тебе способна выдержать даже такую проверку.

Эмили нажала кнопку звонка. Прошло довольно много времени, прежде чем дверь открылась. На пороге стоял отец со стаканом виски в руке.

– Эмили, девочка моя! – воскликнул он, с трудом справляясь с заплетающимся языком. На заросшем трехдневной щетиной лице горели налитые кровью глаза. – Я не знал, что ты наведаешься ко мне сегодня вечером.

Полностью игнорируя присутствие Дика, Макдэниелс обнял дочь за плечи и повел в глубь квартиры.

Он пьян. Мысль об этом всегда была мучительна для Эмили. Ведь еще несколько лет назад ее отец был истым трезвенником, теперь же запои сменяли друг друга с устрашающей частотой. Эмили вдруг подумала о том, что уже забыла, когда видела отца трезвым.

– Почему бы тебе не включить свет? – мягко сказала она, с трудом отыскивая выключатель. Единственная тусклая лампочка осветила сумрачную гостиную.

– Я люблю темноту, – возразил старший Макдэниелс, возвращая выключатель в прежнее положение. – Так гораздо уютнее и… безопаснее.

– Может быть, мы все‑таки включим свет? – твердо сказал Дик, подкрепляя свои слова действием. – Мне бы очень не хотелось, чтобы Эмили споткнулась в этих потемках и что‑нибудь себе сломала.

– Почему ты вдруг решила приехать? – спросил Макдэниелс, игнорируя слова Дика точно так же, как он раньше игнорировал его присутствие. – В последнее время ты меня почти не навещаешь, – плаксиво добавил он.

– Я была у тебя на прошлой неделе, – напомнила Эмили. – Но сегодня я приехала поговорить о деле. Бухгалтер Дика попросил решить кое‑какие вопросы, прежде чем заниматься планированием налогового обложения на следующий год.

– Конечно, милая. Нет проблем. Пойдем в мой кабинет, и я покажу тебе все документы.

– Мне нужно сделать несколько телефонных звонков, – вмешался Дик. – Ты пока поговори с отцом, – обратился он к Эмили, – а я тем временем позвоню.

Оглянувшись по сторонам и не обнаружив никаких признаков телефонного аппарата. Дик снова вопросительно посмотрел на жену.

– В кухне, – подсказала Эмили, и он направился в указанном направлении.

Эмили проследовала за отцом вверх по лестнице в спальню, которую он еще много лет назад переоборудовал в кабинет. Макдэниелс сел за письменный стол, который являлся единственным незахламленным местом в доме, хотя и на нем лежал многодневный слой пыли. Все стены были увешаны бесчисленными фотографиями Эмили – Эмили в коляске, Эмили, только начинающая ходить, Эмили в балетной пачке, Эмили в своей первой роли, Эмили в тринадцать лет с волосами, собранными в хвостик, Эмили в пятнадцать со своим первым букетом, подаренным поклонником. Только сейчас, глядя на фотографии, Эмили вдруг заметила, что почти везде она была снята вместе с отцом. А потом она заметила и еще кое‑что – несмотря на чудовищную грязь и запустение, царящие кругом, все без исключения фотографии выглядели так, как будто их недавно протерли чистой тряпкой.

– Чт‑то т‑ты хочешь знать, ро‑одная? – спросил Макдэниелс, тщетно пытаясь контролировать свой заплетающийся язык.

Глядя на то, как отец в очередной раз отхлебнул изрядный глоток виски, Эмили уже было открыла рот, чтобы заговорить о лечении от того, что, судя по всему, стало хроническим алкоголизмом, но вовремя спохватилась. В последний раз, когда она пыталась затронуть эту тему, реакция отца была совершенно неадекватной. Поэтому она собралась с духом и заговорила о том, ради чего, собственно, и приехала:

– Папа, ты знаешь, как я благодарна тебе за то, что все эти годы ты занимался моими финансовыми делами. Ты всегда делал все для того, чтобы распорядиться ими наилучшим образом, и я это понимала и понимаю.

– Еще бы! Я откладывал каждый цент, заработанный тобой. И хотел бы я посмотреть на того, кто посягнет на эти деньги. Себе я брал только двадцать долларов в час, как твой импресарио, и то лишь потому, что ты сама на этом настояла. В тот день, – мечтательно добавил Макдэниелс, – ты была такой забавной. Тебе было всего шестнадцать, но ты разговаривала со мной, как будто это я был провинившимся ребенком. Ты тогда сказала, что если я не соглашусь на более высокую зарплату, то тебе придется меня уволить.

– Да, я помню, – сказала Эмили, но чувствовалось, что ее мысли очень далеки от ностальгических воспоминаний. – Именно поэтому я прошу тебя правильно отнестись к моему следующему вопросу. Я ни в коем случае не хочу, чтобы ты подумал, что я сомневаюсь в твоей честности и компетентности. Я лишь хочу понять, почему ты так поступил. Сами же потерянные деньги мне совершенно безразличны.

– Потерянные деньги? – в голосе Макдэниелса послышались сердитые нотки. – Какого черта ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать о тех четырех миллионах долларов, которые в течение последних пяти лет ты вкладывал в студию Тони Остина. Акции этой компании не стоят и гроша. Зачем ты это делал, папа? Я же знаю, что ты его всегда ненавидел и презирал.

Увидев, как изменилось лицо отца после этих слов, Эмили невольно вжалась в кресло. Оно стало страшным. В горящих, как угли, запавших глазах не осталось почти ничего человеческого.

– Остин… – наконец произнес Макдэниелс, как бы смакуя каждый звук. – Тебе незачем больше беспокоиться по этому поводу, родная. Я о нем позаботился. Нам больше не придется покупать его липовые акции, и все останется нашим маленьким секретом.

– Но зачем было вообще покупать эти, акции? – не выдержала Эмили, не на шутку напуганная таким чужим и непривычным выражением лица и голоса отца.

– Он меня заставил. Я не хотел. Но теперь он мертв, и больше мне не придется этого делать.

– Но каким образом он мог заставить тебя вложить четыре миллиона моих денег в свою компанию, если ты этого не хотел? – спросила Эмили резче, чем ей бы хотелось.

– Не надо разговаривать таким тоном с папой, девочка! – злобно огрызнулся Макдэниелс. – Даже тебе это так не пройдет.

Эмили была настолько ошарашена ни на что не похожим поведением отца, что не сразу нашлась, что ответить. Но вскоре она взяла себя в руки и встала.

– Наверное, нам лучше обсудить это в следующий раз, когда ты будешь в более нормальном состоянии, – сказала она, направляясь к двери.

– Погоди! – с поразительной прытью Макдэниелс выскользнул из‑за стола и, догнав дочь, схватил ее за руку. – Умоляю тебя, родная, не уходи! Не оставляй меня одного. Я боюсь. Клянусь, дело только в этом. Я так боюсь, что даже не могу спать. Но я никогда и ни за что не причинил бы тебе вреда. И ты это знаешь.

Непритворный испуг в голосе отца не на шутку встревожил Эмили.

– Не волнуйся, папочка, – начала она успокаивать его, чувствуя себя скорее его матерью. – Я никуда не уйду. Ничего не бойся. Лучше расскажи мне, что произошло. Я все пойму.

– Но ты никому не расскажешь?

Это прозвучало настолько по‑детски, что Эмили невольно улыбнулась, несмотря на то, что именно после этих слов ей стало по‑настоящему страшно.

– Остин заставил меня купить эти акции. Он… он шантажировал нас. В течение пяти бесконечных лет этот мерзавец с помощью шантажа высасывал из нас деньги.

– Нас? – переспросила Эмили, не веря собственным ушам.

– Мы с тобой – одно целое. То, что касается тебя, касается и меня, разве не так?

– Ну… Наверное, так, – осторожно сказала Эмили, стараясь не поддаваться панике. – И почему же Тони шантажировал… нас?

– Потому что, – заговорщически прошептал Макдэниелс, – он знал, что мы убили Рейчел.

Это было уже слишком! Вскочив со стула. Эмили повысила голос:

– Ты… ты сошел с ума! Наверное, у тебя уже начались галлюцинации от постоянного пьянства! Чего ради тебе вдруг понадобилось бы убивать жену Зака?

– А я и не собирался ее убивать. Сцепив руки, Эмили попыталась хоть немного успокоиться:

– Папа, о чем ты говоришь? Это же сумасшествие.

– Не смей называть меня сумасшедшим! Он тоже так говорил, но это ложь! Я не сумасшедший. Я просто напуган, неужели этого нельзя понять? – захныкал Макдэниелс.

– Кто сказал, что ты сумасшедший, папа? И чего ты боишься? – терпеливо допытывалась Эмили. У нее постепенно возникало ощущение, что она разговаривает с восьмидесятилетним, впавшим в маразм стариком.

– Остин сказал, что я сумасшедший, в ту ночь, когда я его убил.

– Остина убил Захарий Бенедикт, – твердо сказала Эмили. – Это общеизвестно.

Глаза Макдэниелса подернулись мутной поволокой страха, и он залпом допил остатки виски.

– Ты ничего не понимаешь! – закричал он, отшвырнув в сторону пустой стакан. – Ко мне приходят разные люди. И эти… частные детективы… они уже дважды приходили после того вечера. Они хотели знать, где я был, когда все это произошло. Они точно работают на кого‑то, но не захотели мне сказать, на кого. Они подозревают меня, разве ты не понимаешь? Не знаю, как они вычислили, что Остин шантажировал меня, но теперь они уже точно вынюхают, почему он это делал, и узнают, что я убил и его, и Рейчел.

– Но чего ради тебе было убивать Рейчел? – Эмили старалась, чтобы ее вопрос прозвучал скептически, но у нее плохо получилось. Каждой клеточкой своего тела она предчувствовала беду.

– Не делай вид, что ты ничего не понимаешь! Я хотел убить Остина. Господи, как же я хотел его убить! Но этот идиот Бенедикт изменил сценарий.

Эмили с трудом набрала немного воздуха в спазматически сжавшиеся легкие.

– Хорошо. Но зачем тебе было убивать Тони?

– Ты прекрасно знаешь, зачем! – взвизгнул Макдэниелс, и по его небритым щекам потекли слезы. – Он давал моей девочке наркотики! Он спал с ней, и она от него забеременела. Ты думала, что я ничего не вижу и не знаю, – добавил он уже спокойнее и закрыл глаза. – Но я все знал. Тебя тошнило по утрам, и я позвонил в Даллас, твоему доктору, чтобы узнать причину. Медсестра мне все рассказала. Очевидно, услыхав имя, она подумала, что я твой муж. – Макдэниелс ненадолго умолк, и в комнате послышались сдавленные рыдания. – Тебе было всего шестнадцать, а этот негодяй сделал тебе ребенка, зная, что обрекает тебя на аборт. Кроме того, он все это время путался с той шлюхой Рейчел, и они смеялись над тобой за твоей спиной. Даже после того, как ты вышла замуж, Остин угрожал, что все расскажет твоему мужу. О… о ребенке и об аборте.

Вспотевшие ладони Эмили оставили два влажных отпечатка на кожаных подлокотниках кресла. Прошло несколько секунд, прежде чем она снова смогла заговорить:

– Дик знает обо всем, что происходило со мной до нашей встречи. А несколько недель назад я даже сказала ему, что тем мужчиной был Тони. И если я ничего не рассказывала тебе все эти годы, то только потому, что не хотела причинять лишних страданий.

– Кто‑то знает, что это я их убил, – продолжал рыдать Макдэниелс, зарывшись лицом в ладони. – Я должен узнать, кто это, и убить его… – добавил он, тревожно озираясь по сторонам и выдвигая один из ящиков письменного стола.

– Тогда вам придется начать с меня, – сказал Дик, появляясь на пороге. – Потому что теперь я тоже это знаю.

Вместо того чтобы испугаться, Джордж Макдэниелс заговорщически подмигнул дочери и прошептал:

– Он прав, Эмили. Боюсь, что нам придется убить твоего мужа.

Он поднялся из‑за стола, и Эмили с ужасом увидела, что в его руке зажат пистолет.

– Нет! – закричала она, заслоняя мужа своим телом, в то время как он тщетно пытался отстранить ее.

– Отойди, девочка моя, – приказал Макдэниелс. – Ему не будет больно. Он вообще ничего не почувствует.

– Папочка! – закричала Эмили, пятясь вместе с Диком к двери и умоляюще протягивая руки к отцу. – Тебе придется убить меня, чтобы добраться до него. Но… но ты же ведь не хочешь этого?

Голос Дика прозвучал на удивление спокойно:

– Положите пистолет, Джордж. Если вы убьете меня, то вам придется убить и Эмили, потому что иначе она обо всем расскажет полиции. А я знаю, что вы ни за что на свете не причините ей вреда. Ведь все, что вы сделали, вы сделали только для того, чтобы защитить ее.

Человек с пистолетом в руке заколебался, и Дик продолжал говорить все тем же ровным и спокойным голосом:

– Положите пистолет. Мы вам поможем объяснить всем, что вы всего лишь пытались защитить свою дочь.

– Я так устал, – захныкал Макдэниелс. – Я так устал постоянно бояться. – Видя, что отец немного успокоился, Эмили выскользнула в двери и метнулась к телефону, чтобы набрать 911. – Я не могу спать.

Продолжая говорить. Дик начал медленно приближаться к столу.

– Вам больше не придется бояться, и врачи дадут лекарства, чтобы вы смогли заснуть.

– Ты пытаешься провести меня, мерзавец! – истерично закричал Макдэниелс, направляя пистолет в грудь Дика. Но тот опередил его, молнией метнувшись вперед.

Услышав приглушенный звук выстрела, Эмили выронила телефонную трубку и кинулась к двери, но широкая грудь мужа преградила ей дорогу.

– Не входи туда! – предупредил он, уводя ее обратно в спальню.

– Папочка!

– С ним все в порядке! – резко оборвал ее Дик, набирая номер телефона «скорой помощи»и стараясь не спускать глаз с жены. – Он всего лишь ударился головой об угол стола, когда падал, и теперь из него хлещет кровь, как из недорезанной свиньи!