Глава 23. Ее глубокий сон был прерван просачивающимся с кухни аппетитным ароматом жарящегося бифштекса

Ее глубокий сон был прерван просачивающимся с кухни аппетитным ароматом жарящегося бифштекса. Спросонья Джулия не сразу поняла, где находится. Эта кровать казалась слишком необъятной для того, чтобы быть ее собственной. Незнакомая комната освещалась только узеньким лучиком лунного света, проникающим сквозь неплотно задернутые занавеси. Огромная комната. Лунный свет. На несколько счастливых секунд Джулии показалось, что она каким‑то образом оказалась в шикарной, незнакомой гостинице.

Электронные часы на ночном столике показывали 8 20 вечера. В комнате было довольно холодно. Так холодно не бывает ни во Флориде, ни в Калифорнии, а значит, она не в отпуске. Да и в гостиничных номерах никогда не пахнет готовящейся едой. Значит, она не в гостинице… И в соседней комнате кто‑то был.

Тяжелые мужские шаги…

Действительность обрушилась на нее внезапно, заставив быстро сесть в кровати и отбросить одеяло. Содержание адреналина в крови резко подскочило Она еще не окончательно проснулась, а мозг уже бешено работал, продумывая возможные варианты побега. Но стоило ей сделать несколько шагов к окну, как холод вернул ее к действительности. Дрожа в длинной мужской майке, которую она натянула на себя после душа, Джулия вспоминала сказанные ей недавно слова: «Это совершенно уединенный дом… Ключи от машины у меня… Ты замерзнешь в каком‑нибудь сугробе задолго до того, как доберешься до шоссе… Замки легко открываются любой булавкой… Ты можешь свободно передвигаться по дому…»

– Расслабься, – сказала она самой себе, но теперь, отдохнувшая и посвежевшая, она снова и снова продумывала возможные варианты побега. К сожалению, все они были абсолютно нереальны. Кроме того, она умирала от голода, а значит, прежде всего необходимо было поесть.

Достав из сумки джинсы, в которых она ехала в Амарилло, Джулия натянула их на себя и, обнаружив, что вся постиранная после душа одежда еще не высохла, открыла платяной шкаф. На полках стопками лежали аккуратно свернутые мужские свитера. Остановив свой выбор на объемистом кремового цвета джемпере, Джулия приложила его к себе и увидела, что он доходил ей почти до колен. Ну и что? В конце концов, ей не для кого здесь наряжаться, а толстый свитер скроет отсутствие лифчика. Наклонившись вперед, она начала расчесывать вымытые волосы снизу, как привыкла делать всегда, и почему‑то это знакомое, рутинное действие странно успокоило ее. Она откинула волосы назад и слегка пригладила их сверху щеткой. Потянувшись за помадой, в последний момент передумала и решила обойтись без косметики. Прихорашиваться для беглого преступника было не только совершенно излишне, но и, учитывая сегодняшний предрассветный поцелуй в снегу, небезопасно.

Этот поцелуй…

Казалось, что с тех пор прошло не несколько часов, а несколько недель, и теперь, когда Джулия выспалась, отдохнула и вновь обрела способность мыслить здраво, она почувствовала почти абсолютную уверенность в том, что интересует Захария Бенедикта только с точки зрения его собственной безопасности. Не как женщина.

Нет, совершенно точно, не как женщина.

Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы она не интересовала его как женщина!

Придирчиво осмотрев себя в зеркало, она окончательно успокоилась. Будучи всегда слишком занятой, чтобы уделять много внимания собственной персоне, Джулия относилась к своей внешности весьма критично. Ей казалось, что черты ее лица совершенно лишены гармонии. Слишком большие глаза, слишком высокие скулы, да еще эта дурацкая ямочка на подбородке… Но в данный момент она осталась полностью удовлетворенной увиденным в зеркале. В джинсах и огромном свитере, совершенно ненакрашенная, с неуложенными волосами, она вряд ли покажется желанной кому бы то ни было, не говоря уже о мужчине, который переспал с сотнями обольстительных и знаменитых красавиц. Теперь Джулия могла быть точно уверена в том, что не возбудит в нем никакого сексуального интереса.

Сделав глубокий вдох, она решительно взялась за дверную ручку. Дверь была открыта. Хотя она совершенно точно помнила, что запирала ее перед тем, как лечь спать.

Джулия смело шагнула вперед и на мгновение замерла, очарованная открывшейся картиной. В камине пылал яркий огонь, и его отсветы плясали на окнах и деревянных балках, поддерживавших высокий потолок. На кофейном столике горели свечи, отражаясь в хрустальных бокалах, рядом с которыми лежали белоснежные полотняные салфетки. Бокалы, свечи, полумрак, негромкая музыка – прекрасный антураж сцены обольщения… Джулия сразу решила круто изменить настрой. Направившись прямиком к Бенедикту, который возился с жаровней и потому стоял к ней спиной, Джулия оживленно и по‑деловому поинтересовалась:

– Мы что, ждем кого‑то в гости?

Обернувшись, он неторопливо оглядел ее с головы до пят, и что‑то в его ленивой улыбке заставило Джулию насторожиться. У нее возникло совершенно невероятное чувство, что ему понравилось увиденное. Чувство, которое тут же получило подтверждение. Взяв свой бокал, он приподнял его, как будто собираясь произнести тост в ее честь, и сказал:

– Каким‑то образом даже в этом бесформенном свитере ты выглядишь совершенно восхитительно.

Слишком поздно сообразив, что после пяти лет вынужденного воздержания в тюрьме любая женщина покажется прелестной, Джулия осторожно отступила назад.

– Меньше всего на свете мне бы хотелось выглядеть восхитительной для тебя. Наверное, мне лучше переодеться в свою одежду, даже если она не совсем чистая. – С этими словами она повернулась и направилась обратно в спальню.

– Джулия! – почти грубо окликнул ее Зак. От его благодушных интонаций не осталось и следа.

Напуганная резкой сменой его настроений, Джулия послушно обернулась, но продолжала осторожно пятиться назад.

– Выпей немного, – приказал Зак, протягивая ей изящный бокал на длинной ножке, наполненный вином. Второй бокал он держал в другой руке. – Выпей, черт бы тебя побрал! – повысил он голос. Но тотчас же, спохватившись, добавил уже гораздо мягче:

– Это поможет тебе расслабиться.

– А чего ради я должна расслабляться? – продолжала упорствовать Джулия.

Несмотря на упрямо вздернутый подбородок и вызывающий тон, в ее слегка дрогнувшем голосе Зак различил нотки страха, и тотчас же его гнев и раздражение куда‑то испарились. За последние двадцать четыре часа их противостояния Джулия проявила такое незаурядное мужество, такую несокрушимую силу духа, что он поневоле начал верить в то, что его не очень‑то и боятся. Но теперь, повнимательнее вглядевшись в ее лицо, Зак заметил и синеватые круги под глазами, и чрезмерную бледность. Только теперь он до конца осознал, через какие испытания ей пришлось пройти по его милости. И еще он подумал о том, что перед ним совершенно потрясающая девушка. Такое сочетание доброты, мужества и силы воли поистине уникально. Наверное, именно потому, что он испытывал к ней симпатию… искреннюю симпатию… ему было особенно неприятно, что она продолжает воспринимать его как диковинное и опасное животное. У него возникло сильное желание погладить ее по щеке, немного успокоить, но он благоразумно подавил его. Единственное, чего бы он этим добился, это снова перепугал ее до смерти. Не стал он и извиняться перед ней. Это прозвучало бы по крайней мере лицемерно. И Зак сделал то, чего поклялся себе никогда, не делать. Он захотел убедить ее в своей невиновности.

– Я только что попросил тебя расслабиться… – начал было он, но Джулия решительно перебила его:

– Ты приказал расслабиться, а не попросил. Услышав этот чопорный упрек, Зак невольно улыбнулся:

– Пусть будет так. А теперь я прошу тебя об этом. Окончательно сбитая с толку непонятной нежностью, прозвучавшей в его голосе, Джулия растерянно отпила глоток вина. Скорее для того, чтобы немного оттянуть время и попытаться разобраться в сумятице чувств. Бенедикт стоял всего в полуметре от нее, и его широкие плечи загораживали всю комнату. Джулия неожиданно подумала, что, пока она спала, он наверняка принял душ, побрился и переоделся, и теперь, в черном свитере и таких же брюках, Захарий Бенедикт был гораздо красивее, чем в любом из своих фильмов. Опершись рукой о стену рядом с ее плечом, он снова заговорил, и в его глубоком, бархатистом голосе звучала все та же странная, непонятная нежность:

– По дороге сюда ты спрашивала меня о том, действительно ли я совершил преступление, за которое меня осудили. В первый раз я попытался просто отмахнуться от твоего вопроса, во второй отвечал нехотя и как будто не совсем искренне. Теперь же я по собственному почину говорю тебе истинную правду…

С трудом оторвав взгляд от его лица, Джулия уставилась на рубиново‑красное вино в своем бокале. Она уже догадалась, что именно ей предстояло сейчас услышать, и боялась, что в нынешнем непонятно расслабленном состоянии действительно поверит этой лжи.

– Посмотри на меня, Джулия.

Со странной смесью страха и какой‑то пугающей надежды Джулия подняла голову и встретилась с прямым и твердым взглядом янтарных глаз.

– Я не убивал свою жену. Ни ее, ни кого бы то ни было другого. Меня осудили за преступление, которого я не совершал. Мне бы очень хотелось, чтобы ты поверила хотя бы в вероятность того, что я говорю правду.

Джулия отчаянно сопротивлялась все растущему в ней сомнению в его виновности, но внезапно перед ее мысленным взором всплыла сцена на мосту. Вместо того чтобы удержать в машине, он не только выпустил ее, но и снабдил теплыми одеялами на тот случай, если мост все‑таки не выдержит и рухнет в ледяную бурную горную реку. Она вспомнила отчаянную мольбу в его голосе там, на снегу, когда она согласилась подыграть ему, чтобы не подвергать опасности жизнь ни в чем не повинного человека. Теперь она понимала, что Зак и не собирался использовать свой пистолет, хотя мог бы это сделать. А потом Джулия вспомнила его поцелуй – настойчивый и жесткий сначала, но мягкий, нежный и чувственный в конце. С самого рассвета она усиленно пыталась забыть этот поцелуй, но живые и непонятно будоражащие воспоминания все время возвращались обратно.

Глубокий, красивый, волнующий голос говорил;

– Пойми, для меня это первая нормальная ночь за последние пять лет… а если полиция выйдет на мой след, то, возможно, и последняя в жизни. Мне бы очень хотелось, чтобы ты помогла мне максимально скрасить ее.

И внезапно Джулии захотелось уступить. Во‑первых, несмотря на короткий сон, она по‑прежнему чувствовала себя очень уставшей и была просто не в состоянии продолжать их непрекращающуюся пикировку. Во‑вторых, она умирала от голода. А в‑третьих, она устала от постоянного чувства страха и не хотела больше бояться. Но воспоминания о поцелуе не имели к этому решению никакого отношения! Они были здесь совершенно ни при чем! Так же как и внезапная, неведомо откуда взявшаяся убежденность в том, что он действительно говорит правду.

– Я невиновен в атом преступлении, – еще раз повторил Зак, не давая ей отвести взгляд.

Его слова потрясли Джулию, но она все еще продолжала упорно сопротивляться собственным чувствам, стараясь не позволить им взять верх над разумом.

– Если же ты все‑таки не можешь поверить в то, что я тебе сказал, – в этом месте голос Зака немного посуровел, – то попытайся по крайней мере сделать вид, что веришь мне, и помоги скрасить эту ночь.

Подавив жгучее желание согласно кивнуть, Джулия осторожно спросила:

– Что ты имеешь в виду под словом «скрасить»?

– Беседу, – последовал неожиданный ответ, – за последние годы я успел забыть о том, какое это удовольствие – непринужденно беседовать с умной женщиной. Правда, я успел забыть и о том, что такое приличная еда, камин, лунный свет, льющийся сквозь незарешеченные окна, хорошая музыка и хорошенькие женщины, – сказал он и с улыбкой добавил, причем в его голосе появились вкрадчиво‑льстивые нотки:

– Если ты согласишься на перемирие, то я соглашусь исполнять роль повара..После того как он недвусмысленно назвал ее хорошенькой женщиной, Джулия немного заколебалась, но потом решила, что это был просто ни к чему не обязывающий, но вполне искренний комплимент. В конце концов ей предлагалось провести вечер в покое, отказавшись от всякого страха, а ее измочаленным нервам это было просто необходимо. Да и что может случиться, если она согласится выполнить его просьбу? По крайней мере вреда это уж точно никому не принесет. Особенно в том случае, если он действительно невиновен.

– Значит, готовить будешь ты? – начала она шутливый торг.

Поняв, что Джулия готова согласиться, Зак кивнул, и его суровое лицо осветилось белозубой улыбкой, от которой с пульсом Джулии стали происходить какие‑то непонятные вещи.

– Хорошо, – сказала она и, несмотря на принятое решение сохранять полную отчужденность, в свою очередь, не смогла сдержать улыбку, – но при условии, что убирать со стола и мыть посуду тоже будешь ты.

Зак с трудом подавил смех и с совершенно серьезным видом кивнул еще раз:

– Это, конечно, очень жесткое условие, но я согласен. Присядь где‑нибудь, пока я закончу готовить ужин.

Джулия послушно села на один из высоких кожаных табуретов у стойки, которая отделяла кухню от гостиной.

– Расскажи мне о себе, – попросил Зак, доставая из духовки печеную картошку.

Джулия сделала еще глоток вина для храбрости.

– А что ты хочешь узнать?

– Ну, для начала какие‑то самые обычные вещи, – ответил он, продолжая заниматься своим делом. – Ты сказала, что не замужем. Ты разведена?

Джулия отрицательно покачала головой:

– Я никогда не была замужем.

– Помолвлена?

– Мм с Грегом обсуждали такую возможность.

–, А что здесь обсуждать?

Поперхнувшись вином, Джулия подавила нервный смешок и сказала:

– Мне кажется, что этот вопрос вряд ли относится к разряду «самых общих проблем».

– Возможно, ты права, – широко улыбнулся Зак. – Так что же задерживает вашу помолвку?

К своему великому удивлению, Джулия почувствовала, что краснеет. Ее смущение явно забавляло Зака. Но ответила она совершенно спокойно и рассудительно:

– Мы хотим окончательно убедиться в том, что подходим друг другу. В том, что наши цели и взгляды на жизнь совпадают.

– Судя по всему, вы просто тянете время. Ты живешь с ним?

– Конечно, нет, – возмущенно ответила Джулия и увидела, как ее собеседник слегка приподнял брови, как будто услыхав что‑то очень забавное.

– Ты живешь с какой‑то подругой?

– Нет, я живу одна.

– Ни мужа, ни соседок по квартире, – констатировал Зак, подливая ей вина, – значит, тебя никто не ищет, никто не беспокоится о том, что ты задерживаешься?

– Я уверена, что ищут и беспокоятся, причем очень многие.

– Ну кто, например?

– Например, мои родители. К этому времени они уже наверняка сходят с ума и обзванивают всех, кого только можно, расспрашивая обо мне. Причем первый человек, которому они позвонят, будет мой брат Тед. Кроме того, меня ищет Карл. Ведь я уехала на его машине. Можешь не сомневаться, что сейчас уже все поставлены на ноги.

– Твой брат Тед – это тот, который строитель?

– Нет, – насмешливо ответила Джулия. Теперь пришла ее пора забавляться. – Это тот, который шериф. Его бурная реакция была приятна Джулии.

– Шериф?! – Зак сделал большой глоток вина и саркастически поинтересовался:

– А твой отец, я полагаю, судья?

– Нет, он священник.

– О Господи!

– Ты обращаешься по адресу. Именно Господь – его непосредственный начальник.

– Из всех женщин Техаса, – с мрачным юмором продолжал развивать эту тему Зак, – я умудрился похитить сестру шерифа я дочь священника. Представляю, какую шумиху поднимут газеты и телевидение, когда узнают, кто ты такая.

Приятное чувство того, что теперь и ему придется немного поволноваться, пьянило больше, чем вино. Кивнув, она радостно подхватила;

– Все законопослушные граждане будут охотиться за тобой с ружьями и собаками, а богобоязненные – молиться о том, чтобы тебя побыстрее поймали.

Потянувшись за бутылкой, Зак долил себе остатки вина и залпом выпил.

– Это очень обнадеживает, – мрачно сказал он. Но чувство собственного триумфа очень быстро прошло, вытесненное сожалением об исчезновении той веселой легкости, с которой начинался их разговор. И Джулия судорожно пыталась придумать что‑то, что могло бы ее вернуть, но не придумала ничего лучшего, как спросить:

– А что у нас на ужин?

Этот вопрос прервал не очень радостные раздумья Зака, и он снова повернулся к плите.

– Ничего особенного, – ответил он Джулии. – Кулинар из меня никудышный.

Чтобы хоть чем‑то занять себя, пока он заканчивал приготовление ужина, она стала рассматривать его широкие плечи и спину, обтянутые черным свитером. Они были удивительно мускулистыми, как будто он специально накачивал их на индивидуальных тренажерах. Тюрьма. Джулия где‑то читала о том, что в нее действительно попадает очень много невинных людей, и она внезапно почувствовала, что ей очень хочется, чтобы Захарий Бенедикт действительно оказался одним из них. Не поворачиваясь, он сказал:

– Садись на диван. Я принесу все туда.

Джулия кивнула и слезла с табурета, отметив, что второй бокал вина явно подействовал на нее и она слишком расслабилась. Зак шел за ней с тарелками в руках. Она села на диван, и Зак поставил на кофейный столик две тарелки, на одной из которых был сочный, аппетитный бифштекс и румяная печеная картофелина.

Однако на тарелке, которую он поставил перед ней, красовалась лишь небрежно вываленная из консервной банки кучка тунца. И все. Ни овощей, ни зелени.

После всех гастрономических ожиданий неаппетитная горка ничем не приправленного тунца казалась просто прямым оскорблением. Это застало Джулию врасплох, и она недоверчиво посмотрела на Зака. На ее лице были написаны сердитое изумление и обида.

– Разве ты не этого хотела? – невинно поинтересовался он. – Или, может быть, предпочтешь бифштекс? Я на всякий случай приготовил два.

Эта мальчишеская выходка, заразительная улыбка и смеющиеся глаза заставили Джулию весело расхохотаться, хотя подобная реакция в ее ситуации выглядела по меньшей мере эксцентричной. Когда он вернулся из кухни со вторым бифштексом, ее плечи все еще содрогались от смеха.

– Может быть, это тебе понравится больше? – Ну, знаешь ли, – Джулия старалась говорить как можно серьезнее, несмотря на пляшущие в глазах веселые искорки, – я еще могу простить тебе похищение и запугивание. Но предлагать мне тунца в то время как сам собираешься есть бифштекс, – это уже слишком.

Джулия с аппетитом принялась за бифштекс, однако Зак вскоре нарушил молчание, заметив синяк на ее руке.

– Ударилась, играя в футбол, – объяснила она.

– Что?

– На прошлой неделе я играла в футбол и случайно ударилась.

– О какого‑то большого и сильного полузащитника?

– Нет, о маленького мальчика в большой инвалидной коляске.

– Что?

Поняв, что так просто он от нее не отстанет, Джулия решила немного порассуждать на тему о футболе.

– Я сама виновата, – сказала она, невольно улыбаясь при воспоминании о той игре, – честно говоря, я вообще предпочитаю баскетбол. По‑моему, наш американский футбол – игра, лишенная всякого смысла.

– Почему ты так считаешь?

– Возьмем хотя бы игроков. Есть защитник, полузащитник и четверть‑защитник. А почему пропущены три четверти? Или им не нужен защитник? Да и разметка поля какая‑то несимметричная, – начала было она, но веселый смех Зака не дал ей закончить эти рассуждения. – Нет, футбол определенно не моя игра. Правда, это не имеет никакого значения. Главное, чтобы он нравился детям. Один из моих мальчиков, наверное, даже попадет на Олимпиаду для детей‑инвалидов.

Зак заметил, как засветились ее глаза и смягчился голос, когда она говорила о «своих мальчиках», и поразился такой исключительной доброте и способности к состраданию. Стараясь во что бы то ни стало не дать ей замолчать, он задал следующий вопрос:

– А что ты делала в Амарилло в тот день, когда мы встретились?

– Я поехала туда к дедушке одного из моих подопечных‑инвалидов. Он достаточно богат, и я надеялась получить от него немного денег на свою программу по ликвидации неграмотности среди взрослых.

– Тебе это удалось?

– Да, чек уже у меня.

– А почему ты, собственно, решила стать учительницей? – настойчиво продолжал расспрашивать Зак. Ему почему‑то очень не хотелось, чтобы она умолкала. Задав последний вопрос, он понял, что наконец нашел удачную тему.

Джулия улыбнулась своей фантастической улыбкой и охотно ответила:

– Я люблю детей, а работа учителя – древняя и уважаемая профессия.

– Уважаемая? – переспросил он, меньше всего ожидая услышать такой эпитет. – Мне казалось, что в наше время люди не очень‑то пекутся о респектабельности. Почему для тебя это так важно?

Джулия лишь слегка пожала плечами:

– Я – дочь священника, а Китон – маленький городок, – ответила она.

– Понятно, – сказал Зак, хотя на самом деле абсолютно ничего не понял, – но ведь есть и другие профессии, ничуть не менее респектабельные.

– Да, конечно, но тогда мне не довелось бы работать с людьми типа Джонни Эверетта и Дебби Сью Кэссиди.

При упоминании о Джонни ее лицо даже засветилось изнутри, и Зак невольно заинтересовался, кто же такой этот Джонни, который, судя по всему, значил для нее даже больше, чем почти жених.

– А кто такой Джонни Эверетт?

– Он один из моих учеников, точнее, один из моих самых любимых учеников. У него полностью парализована нижняя часть тела. Когда я только начала работать в китонской школе, у него были такие проблемы с учебой и дисциплиной, что мистер Дункан уже собирался отправлять его в спецшколу для умственно отсталых детей. Его мать утверждала, что он прекрасно умеет разговаривать, но, кроме нее, никто никогда этого не слышал. А так как она никогда не позволяла ему играть с другими детьми, то у всех создалось впечатление, что она просто добивается того, чтобы ее сын казался… ну, более нормальным, что ли, чем он был на самом деле. В классе он вел себя просто чудовищно – швырялся учебниками, перегораживал дверной проход во время перемены и тому подобное. Мелочи, конечно, но так как он их делал постоянно, то мистер Дункан решил отправить его в спецшколу.

– А кто такой мистер Дункан? Зак невольно улыбнулся, увидев, как презрительно сморщился ее маленький носик при упоминании этого имени.

– Это наш директор.

– Кажется, ты его не особенно жалуешь?

– Он неплохой человек, но уж слишком чопорный и консервативный. Такие взгляды, как у него, были бы вполне уместны лет сто назад, когда ученика, осмелившегося заговорить без разрешения учителя, наказывали розгами.

– И Джонни боялся его, да?

Джулия весело рассмеялась и отрицательно покачала головой:

– Нет, с ним скорее все было как раз наоборот. Совершенно случайно я обнаружила, что из небезызвестных кнута и пряника Джонни был необходим именно кнут. Он просто мечтал о том, чтобы с ним перестали миндальничать и наказали, как любого другого нормального ребенка.

– И как же тебе удалось обнаружить это?

– Однажды вечером, после уроков, я была в кабинете Дункана, получая очередную головомойку.

– У тебя были проблемы с директором?

– Постоянно, – весело подтвердила Джулия, снова сверкнув своей ослепительной улыбкой, – но именно в тот день Джонни задержался в школе, дожидаясь, пока мама заберет его, и случайно услышал то, что происходило в кабинете директора. Когда я наконец вышла, он сидел в своем инвалидном кресле почти под самой дверью и смотрел на меня так, как будто я совершила какой‑то подвиг. Потом он открыл рот и сказал:

– Вас что, наказали, мисс Мэтисон? Теперь вы будете оставаться после уроков?

– Сначала я была настолько потрясена тем, что он заговорил, что чуть не выронила охапку книг, которую держала в руках. Но когда я вновь обрела дар речи и сказала ему, что никто не собирается оставлять меня после уроков, то увидела, что он явно разочарован. Сразу утратив ко мне всякий интерес, он сказал, что так и думал, что девчонок никогда не оставляют после уроков. Только мальчишек. Нормальных мальчишек. И тогда я все поняла! – Глядя на озадаченное лицо Зака, Джулия поспешила объяснить:

– Дело в том, что мать всегда настолько опекала его, что он невольно стал мечтать о школе, где к нему бы относились так же, как ко всем нормальным детям. А ведь до сих пор и учителя, и одноклассники явно выделяли его, не хотели воспринимать на равных со всеми остальными.

– И что же ты сделала, после того как обнаружила это? Поджав под себя ноги, она поуютнее устроилась на диване и сказала:

– Я сделала единственно разумную и правильную в такой ситуации вещь – пристально наблюдала за ним в течение всего следующего дня, и когда он швырнул карандашом в маленькую девочку, сидевшую перед ним, набросилась на него, как будто он совершил государственное преступление. Я сказала, что он заслуживает того, чтобы его целый месяц оставляли после уроков и что с сегодняшнего дня он может не рассчитывать ни на какие поблажки. А потом добавила, что он наказан и должен будет остаться после уроков. Причем не один, а целых два дня!

Откинувшись на спинку дивана, она еще раз ласково улыбнулась Заку и продолжала:

– В этот день я задержалась подольше, чтобы понаблюдать за тем, как он будет себя вести. Он спокойно сидел в комнате для наказаний вместе с другими маленькими проказниками и казался довольным жизнью. Конечно, я не могла быть уверенной в этом до конца, но впечатление было именно такое. В тот же вечер мне позвонила его мать и устроила скандал. Она обозвала меня злобной, бессердечной и прочими нелестными эпитетами. Я пыталась хоть что‑то объяснить ей, но она не стала слушать и бросила трубку. Она была в ярости. На следующий день Джонни не пришел в школу.

Джулия замолчала, и Зак мягко спросил:

– И что же ты сделала?

– После уроков я отправилась к нему домой, чтобы увидеться с ним самим и поговорить с его матерью. Кроме того, мне пришло в голову взять с собой другого своего ученика – Вилли Дженкинса. Вилли – совершенно потрясающий маленький мужчина. Этакий будущий герой‑любовник, Главный заводила в классе и кумир всех третьеклассниц. Он обязательно должен быть первым во всем – от футбола и бейсбола до умения ругаться. И надо признать, что это ему удается. По крайней мере, почти во всем, кроме, – не смогла сдержать улыбки Джулия, – пения. Когда Вилли говорит, то сразу вспоминается лягушка‑бык. А уж если он пытается петь, то издает такие звуки, что все начинают смеяться. Как бы там ни было, но, отправляясь к Джонни, я решила взять Вилли с собой. Джонни сидел в инвалидном кресле на заднем дворе. Вилли захватил свой футбольный мяч, с которым, по‑моему, не расстается даже во сне. Когда я входила в дом, то увидела, что он бросил этот мяч Джонни, но тот даже не попытался поймать его. Он лишь искоса взглянул на мать и продолжал совершенно неподвижно сидеть в своем кресле. Я разговаривала с миссис Эверетт почти полчаса. Я прямо сказала ей, что она сама препятствует счастью своего ребенка, обращаясь с ним так, как будто он годен лишь на то, чтобы сидеть в инвалидной коляске. Я попыталась объяснить ей, почему с Джонни необходимо обращаться как с совершенно нормальным ребенком. По‑моему, тогда мне так и не удалось убедить ее, но вдруг раздался какой‑то грохот, крики, и мы обе выбежали во двор. Вилли, – продолжала Джулия, и глаза ее засияли при воспоминании о той сцене, – лежал на груде опрокинутых мусорных бачков, крепко сжимая в руках футбольный мяч и улыбаясь до ушей. И он нам гордо сообщил, что хотя Джонни еще не очень хорошо ловит мяч, пас правой у него не хуже, чем у Джона Элвиса! Джонни сиял, а Вилли убеждал его, что ему нужно только немного потренироваться ловить мяч, и тогда он, Вилли, мог бы взять его в свою команду.

Джулия опять замолчала, и тогда Зак полувопросительно‑полуутвердительно сказал:

– И они начали тренироваться.

Джулия кивнула, и ее выразительное лицо красноречиво говорило о том, сколько радости ей доставляют даже просто воспоминания об этом.

– Они стали тренироваться каждый день, вместе с остальными членами команды Вилли. А потом они стали приходить к Джонни домой, и Джонни помогал Вилли делать домашние задания. Оказалось, что хотя до этого Джонни не проявлял на уроках ни малейшей активности, он на самом деле впитывал все как губка. И теперь, когда лед тронулся, его незаурядные способности проявились в полной мере. Кроме того, он такой мужественный, такой целеустремленный! – Внезапно Джулия осеклась, как бы устыдившись проявленных эмоций, и окончательно замолчала, полностью сосредоточившись на еде.

Date: 2015-09-22; view: 278; Нарушение авторских прав