Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Глава 24. Зак откинулся на спинку дивана, положил ногу на ногу и, глядя на языки пламени, пляшущие в камине, замолчал
Зак откинулся на спинку дивана, положил ногу на ногу и, глядя на языки пламени, пляшущие в камине, замолчал, давая Джулии возможность спокойно закончить обед. Он попытался было сосредоточиться и обдумать следующий этап своего путешествия, но сытость и расслабляющее тепло располагали скорее к философским размышлениям о капризах судьбы, следствием которых и было появление в его жизни сидящей напротив Джулии Мэтисон. Много недель подряд он до мельчайших деталей разрабатывал план своего побега. Лежа на тюремных нарах, он долгими бессонными ночами мечтал о первой ночи, которую проведет в этом доме. Но ни разу ему в голову не приходила мысль о том, что он будет здесь не один. Конечно, по целой тысяче причин было бы гораздо лучше, если бы он действительно был один. Но теперь, раз уж девушка оказалась в этом доме, невозможно делать вид, что ее здесь нет. Правда, теперь, после этой застольной беседы, Заку очень захотелось поступить именно так. Джулия Мэтисон заставляла его задумываться о вещах, которых в его жизни никогда не было и, судя по всему, уже никогда и не будет. К концу недели он снова отправится в путь, и там, куда он в конце концов попадет, не будет роскошных уединенных домов в горах с уютно потрескивающими каминами; там не будет трогательных бесед о детях‑инвалидах с юными учительницами младших классов, у которых к тому же глаза ангела и улыбка, способная расплавить камень. Он никогда в жизни не мог себе представить, что женское лицо может так светиться изнутри, как лицо Джулии, когда она говорила об этих детях! Зак неоднократно видел, как сияли глаза честолюбивых женщин, когда они получали от него ведущую роль или дорогие украшения. Он видел, как лучшие актрисы на сцене и в жизни, в постели и вне ее талантливо и убедительно играли нежность, любовь и заботу о ближнем, но до сегодняшнего дня он не представлял, что такое возможно на самом деле. Очень давно, когда ему было всего восемнадцать и он сидел в кабине грузовика, направлявшегося в Лос‑Анджелес, Зак поклялся себе никогда не оглядываться назад и не думать о том, «что бы было, если бы». И вот сейчас, когда ему уже тридцать пять и он прошел огонь, воду и медные трубы, глядя на Джулию, Зак почувствовал, что поддается соблазну эту клятву нарушить. Вдыхая аромат дорогого коньяка, он наблюдал за тем, как в камине уютно потрескивали поленья, и думал, как сложилась бы его жизнь, если бы он встретил в молодости такую вот Джулию Мэтисон. Смогла бы она спасти его от него самого, научить прощать, смягчить сердце и заполнить пустоту, образовавшуюся после того, как он покинул родительский дом? Смогла бы она привнести в его жизнь какие‑то иные цели, кроме тех, которые всегда определяли его существование, – больших денег, власти и всеобщего признания? Смогла бы женщина, подобная Джулии, дать ему в постели нечто более глубокое и продолжительное, чем чисто физиологическое удовлетворение? Но Зак быстро спохватился и, осознав всю беспочвенность подобных размышлений, разозлился на собственную глупость. Ведь было совершенно понятно, что ему просто негде было встретить такую девушку. Вплоть до восемнадцати лет он был окружен родственниками и слугами, одно присутствие которых служило напоминанием о его безусловном социальном превосходстве. Дочь провинциального священника никоим образом не могла попасть в круг его общения. Они не могли встретиться и в Голливуде. Но если бы даже такое чудо произошло, что тогда? Сосредоточившись, Зак попытался представить себе такую ситуацию. Если бы ей даже каким‑то образом удалось уцелеть в том развращенном мире абсолютной беспринципности, ничем не сдерживаемого потворства своим желаниям и необузданного честолюбия, каковым являлся Голливуд, то обратил ли бы он на нее внимание? Или ее бы полностью заслонили более красивые, броские и искушенные женщины? Если бы в один прекрасный день она появилась в его конторе на Беверли Драйв и попросила о кинопробе, заметил ли бы он ее изящно очерченное лицо, фантастические глаза, гибкую фигуру? Или он бы проглядел все это потому, что ее красота не была эффектной, а фигура не напоминала переполненные песочные часы? Если бы даже ей удалось побеседовать с ним в течение часа, как сегодня, то смог бы он тогда оценить ее ум, тонкое чувство юмора и искренность? Или он бы просто выпроводил ее, потому что она не говорила «о деле»и не намекала на то, что не прочь лечь с ним в постель? А ведь в то время это были практически единственные две вещи, которые его интересовали. Продолжая вертеть в руках бокал с коньяком, Зак обдумывал ответы на эти риторические вопросы, стараясь быть беспощадно честным с самим собой. В конце концов он пришел к выводу, что все‑таки заметил бы изящные черты, нежную кожу и потрясающие глаза Джулии Мэтисон. Он совершенно заслуженно считался тонким ценителем женской красоты и не проглядел бы интересную женщину, какой бы неординарной ни была ее внешность. Он обязательно бы заметил ее прямоту и искренность. Он, так же как и сегодня, был бы тронут ее добротой и способностью к состраданию. И все же, несмотря на все это, он не стал бы проводить кинопробы. Равно как и не стал бы советовать ей обратиться к хорошему фотографу, который, Зак был в этом абсолютно уверен, мог уловить в ней тот особый шарм, что превратил бы ее в супермодель первой величины. Вместо этого он бы наверняка выпроводил ее из своего кабинета, посоветовав вернуться домой к своему почти жениху, выйти за него замуж, завести детей и стать добропорядочной матерью семейства. Потому что, несмотря на всю свою пресыщенность и бессердечие, он бы ни за что не простил себе растления такого чистого и неиспорченного создания, как Джулия Мэтисон. Но если бы она все‑таки решила остаться в Голливуде, несмотря на все его советы? Стал бы он спать с ней? Нет. Захотелось бы ему это сделать? Нет! Хотел бы он, чтобы она жила с ним? Хотел бы видеть ее за обедом, ужином, ходить с ней в гости? О Господи, конечно же, нет! А почему? Зак уже совершенно точно знал ответ, но все‑таки решил еще раз взглянуть на нее, чтобы удостовериться в собственной правоте. Поджав под себя ноги, Джулия уютно расположилась на диване, и отсветы пламени плясали на ее блестящих волосах. Рассматривая красивый пейзаж, висящий над камином, она сидела немного боком и казалась такой же спокойной, безмятежной и невинной, как девочка, поющая в церковном хоре во время рождественской службы. Именно поэтому он бы никогда не связался с подобной женщиной до того, как попал в тюрьму, и именно поэтому он бы не хотел, чтобы она сейчас была рядом. У них была не такая уж большая разница в возрасте – всего девять лет, однако разница в их жизненном опыте была неизмеримо больше. Причем большая часть из пережитого им вряд ли бы вызвала у Джулии восторг или восхищение. На фоне ее юношеского оптимизма и идеализма Зак чувствовал себя очень старым и циничным. Глядя на нее, такую прелестную и желанную даже в этом бесформенном свитере, он все сильнее хотел ее, и от этого казался себе еще более отвратительным. Впервые в жизни он думал о себе как о старом, грязном развратнике. С другой стороны, ей удалось рассмешить его, и Зак был очень благодарен ей за это. Допив коньяк, он слегка нагнулся вперед и, продолжая перекатывать в ладонях уже пустой бокал, улыбался собственным мыслям. Вряд ли он теперь сможет слушать футбольный репортаж и не вспоминать Джулию Мэтисон. Внезапно Зак подумал о том, что она ни разу не поинтересовалась его прошлой жизнью и работой в кино. Он еще никогда не встречал человека, который сразу же после знакомства, пусть даже и не всегда искренне, не объявлял бы его своим любимым актером, а после не засыпал бы его сугубо личными вопросами о его собственной жизни и жизни других звезд. Даже самые жестокие и кровожадные подонки, которые окружали его в тюрьме, считали своим долгом сообщить, какие именно из его фильмов они любят больше всего. Подобное любопытство всегда раздражало его, но сейчас ему почему‑то стало очень досадно оттого, что Джулия Мэтисон, похоже, никогда даже не слышала его имени. Наверное, в ее забытом Богом городишке не было кинотеатра. И за всю свою недолгую тепличную жизнь она не видела ни одного кинофильма. А может быть… Ну да, конечно!.. Она ходила только на стерильные, целомудренные фильмы категории GI Его‑то собственные картины относились к другой категории – PG, либо R – за нецензурную брань, насилие и обилие эротики. Зак вдруг с удивлением почувствовал, что испытывает нечто вроде стыда. Окончательно раздосадованный, он подумал, что это лишний раз подтверждает то, что он никогда бы не смог жить с подобной женщиной. Он настолько погрузился в собственные мысли, что чуть не подпрыгнул, когда Джулия, нерешительно улыбнувшись, нарушила молчание: – Ты не похож на человека, который получает удовольствие от своего первого праздничного ужина на свободе. – Я просто подумал, что нужно обязательно посмотреть новости, – неопределенно ответил Зак. Джулия тотчас же ухватилась за возможность отвлечься от собственных размышлений о том, кто перед ней – убийца или невинно осужденный, а также о том, собирается ли он еще раз поцеловать ее, до тех пор как вечер подойдет к концу. – Хорошая мысль, – сказала она, поднимаясь и забирая со стола свою тарелку. – Почему бы тебе не поискать нужную программу, пока я буду мыть посуду? – Чтобы ты потом обвинила меня в том, что я не сдержал своего обещания? Ни в коем случае. Посуду буду мыть я. С этими словами он собрал со стола посуду и направился на кухню. Джулия смотрела ему вслед. В течение последнего часа, когда Зак перестал задавать ей вопросы, ее начали все сильнее одолевать сомнения по поводу его виновности. Она вспомнила, с какой яростью он говорил о присяжных, которые отправили его в тюрьму. Вспомнила дикое отчаяние, с которым он умолял ее ответить на его поцелуй, чтобы обмануть водителя грузовика: «Пожалуйста! Я никого не убивал, клянусь тебе!» Наверное, именно в тот момент к ней в душу впервые закралось сомнение, а теперь, семнадцать часов спустя, оно продолжало расти и крепнуть, подпитываемое ужасом, который овладевал ею при мысли, что невиновный человек вынужден был пять лет провести в тюрьме. К этим чувствам примешивались и другие, незнакомые и непонятные, которые она была бессильна контролировать. Их пробуждали воспоминания о его жадном поцелуе, о дрожи, которая пробежала по его телу, когда она все‑таки решила уступить, о сдержанности, которую он, несмотря ни на что, проявил по отношению к ней. Фактически большую часть времени, проведенную вместе, он обходился с ней очень сдержанно и даже галантно. В двадцатый раз за последний час Джулия пыталась убедить себя в том, что настоящий убийца не стал бы заботиться о своей заложнице. Ее разум пытался спорить, говоря, что надо быть последней дурой, чтобы поверить в ошибку присяжных, но стоило Джулии посмотреть на Бенедикта, как все ее чувства начинали дружно кричать о том, что он невиновен. А если это так, то мысль о том, через что ему пришлось пройти за последние пять лет, становилась просто нестерпимой. Зак вернулся в гостиную, включил телевизор и сел на диван наискосок от нее, вытянув длинные ноги. – После новостей посмотрим все, что ты захочешь, – сказал он и обратил все свое внимание на гигантский экран телевизора. – Хорошо, – ответила Джулия, продолжая украдкой рассматривать его. Красивое лицо несло на себе отпечаток гордости, непреклонности, упрямства и высокомерия. Каждая черта говорила о незаурядном уме и большой внутренней силе. Когда‑то давно она читала десятки статей о нем, написанных как сентиментальными репортерами, так и вполне уважаемыми кинокритиками. Очень часто они пытались сравнивать его с другими суперзвездами – его предшественниками. Особенно Джулию потряс один телевизионный критик, заявивший, что Захарий Бенедикт обладает животным магнетизмом молодого Шона Коннери, талантом Ньюмена, харизмой Костнера, сексуальностью молодого Иствуда, утонченностью Уоррена Битти, разносторонностью Майкла Дугласа и суровым обаянием Гаррисона Форда. Но теперь, после довольно близкого общения с ним в течение почти двух суток, Джулия понимала, что ни одна из газетных статей, прочитанных ею, не соответствовала истине. Так же как и камера далеко не полностью передавала подлинное обаяние этого человека. В реальной жизни ему были присущи сила и обаяние, не имеющие ничего общего с широкими плечами, мощной мускулатурой и знаменитой насмешливой улыбкой, так хорошо знакомой зрителям. Было в нем и еще что‑то. Каждый раз, когда Джулия смотрела на Захария Бенедикта, у нее возникало странное чувство, что даже если не принимать в расчет его пятилетнее заключение, этот человек успел познать в жизни все или почти все. Но вынесенные впечатления прятались за непроницаемой стеной светской учтивости, ленивой улыбки и пронзительных золотистых глаз. Там, куда бы не смогла проникнуть ни одна женщина. Джулия внезапно поняла, что именно в этом заключается один из секретов неотразимого обаяния Захария Бенедикта – в вызове. Несмотря на все то, что произошло с ней по его милости за последние два дня, ей захотелось непременно пробиться сквозь этот барьер. Обнаружить то, что скрывается под маской высокомерия и отчужденности. Разглядеть того маленького мальчика, каким он был когда‑то, и научить мужчину, которым он стал, нежности, любви и умению радоваться. А впрочем, то же самое, наверное, произошло бы с любой другой женщиной, оказавшейся на ее месте. Спохватившись, Джулия попыталась снова взять себя в руки. Хватит размышлять о всякой ерунде! Единственное, что сейчас имело значение, это его виновность или невиновность. Еще раз украдкой взглянув на суровый профиль, Джулия почувствовала, как сильнее забилось сердце. Он невиновен. Она знала. Чувствовала это. И мысль о том, что такой умный, талантливый и красивый человек в течение целых пяти лет был заперт в клетке, как дикий зверь, была совершенно невыносимой. В горле стоял ком, а в мозгу мелькали жуткие и невероятно отчетливые картины… тюремная камера, звук задвигающегося засова, крики охранников, люди, работающие в тюремных прачечных и мастерских, полностью лишенные свободы и уединения. И чувства собственного достоинства. Голос диктора заставил ее отвлечься от этих тягостных размышлений и посмотреть на экран: – Позднее вы услышите местные новости и прогноз погоды, включая подробную информацию о надвигающемся буране, но сначала Том Брокоу с сообщением первостепенной важности. – Джулия резко встала, чувствуя, что просто не сможет спокойно сидеть. Нервы были напряжены до предела. – Я принесу воды, – сказала она и уже направилась в сторону кухни, но голос Тома Брокоу остановил ее, как магнитом притягивая обратно: – Добрый вечер, леди и джентльмены. Два дня назад из тюрьмы города Амарилло бежал Захарий Бенедикт – в прошлом голливудская звезда первой величины и один из самых талантливых и известных кинорежиссеров. В 1988 году он был осужден и приговорен к сорока пяти годам тюремного заключения за совершенное с макиавеллиевской изощренностью убийство своей жены, киноактрисы Рейчел Эванс. Обернувшись, Джулия увидела фотографию Зака в тюремной робе с номером на груди. Словно загипнотизированная этим омерзительным зрелищем, она вернулась на прежнее место и услышала, как Брокоу, продолжая свой комментарий, сказал: – Вполне возможно, что Бенедикт путешествует с этой женщиной… Увидев на экране собственное лицо, Джулия испуганно вскрикнула. Фотография была сделана год назад. В скромной английской блузке с бантиком на шее она стояла в окружении своих учеников. – Полиция Техаса сообщает, что Джулию Мэтисон, двадцати шести лет, последний раз видели два дня назад в Амарилло, когда она садилась в синий «шевроле‑блейзер» вместе с мужчиной, по описанию похожим на Захария Бенедикта. Поначалу полиция считала, что мисс Мэтисон была взята в заложники против ее воли… – Поначалу? – изумленно воскликнула Джулия, глядя на Зака, который медленно приподнимался со своего места. – Что они хотят этим сказать? Ответ последовал тотчас же: – Версия о взятии заложницы, – продолжал Том Брокоу, – отпала после того, как в полицию обратился водитель грузовика Пит Голаш. Он сообщил, что сегодня на рассвете видел пару, совпадающую по описанию с Захарием Бенедиктом и Джулией Мэтисон, на одной из площадок для отдыха в штате Колорадо… На экране появилось жизнерадостное лицо Пита Голаша. Каждое его слово казалось Джулии ударом кнута. Ей хотелось плакать от унижения и бессильной ярости: – Они резвились в снегу, как пара подростков. А когда эта девушка – Джулия Мэтисон, я в этом уверен на сто процентов – упала, Бенедикт упал сверху. Не требовалось большой наблюдательности, чтобы понять, чем они занимаются. Они целовались. И она совсем не была похожа на заложницу! Уж можете мне поверить! К горлу подступала тошнота. Омерзительная, чудовищная реальность вторглась в уютную атмосферу горного дома и заставила почувствовать всю ее неестественность. Взглянув на человека, который насильно затащил ее сюда, Джулия увидела его именно таким, каким он незадолго до этого предстал на экране – осужденным убийцей в тюремной робе с номером на груди. Но прежде чем горькие слова сорвались с ее губ, на экране возникла новая картинка, еще более мучительная. – Наш корреспондент Фил Морроу отправился в Китон, штат Техас, где Джулия Мэтисон жила и работала учительницей младших классов в местной начальной школе. Ему удалось взять небольшое интервью у родителей девушки – преподобного Джеймса Мэтисона н его жены… – Нет! – закричала Джулия, увидев серьезное, благородное лицо своего отца. Мягким, ровным голосом, ни на секунду не теряя чувства собственного достоинства, он пытался убедить всех телезрителей в ее невиновности. – Если Джулия действительно находится вместе с Бенедиктом, то наверняка против своей воли. Выступавший передо мной водитель ошибается. Он либо не очень хорошо рассмотрел ту пару, либо не правильно истолковал происходящее. – Бросив суровый и неодобрительный взгляд на толпящихся вокруг репортеров, Джеймс Мэтисон добавил: – Больше мне нечего сказать. Сквозь слезы стыда и унижения Джулия увидела, что Бенедикт направляется к ней. – Мерзавец! Подонок! – глухо выкрикивала она, с трудом сдерживая рыдания и пятясь назад. – Послушай, Джулия, – взяв ее за плечи, Зак безуспешно пытался хоть как‑то успокоить бьющуюся в истерике девушку. – Не притрагивайся ко мне! – судорожно вырывалась Джулия, бессвязно выкрикивая в перерывах между всхлипами: – Мой отец священник! Он уважаемый человек! А теперь все думают, что его дочь – грязная потаскуха! Я – учитель! Я учу маленьких детей! Как я теперь смогу смотреть им в глаза после того, что произошло? После того, как я, как последняя шлюха, валялась в снегу с беглым убийцей? Зак понимал, что она права, и каждое ее слово полосовало натянутые нервы, как удар кнута. – Джулия… – Я так старалась целых пятнадцать лет! – всхлипывала Джулия, продолжая вырываться. – Я так хотела достичь совершенства! И мне это почти удалось! – Мучительная боль, звучавшая в ее голосе, передавалась Заку, хотя он и не мог до конца понять ее источника. – И все попусту! Все мои старания были напрасны! Все пошло прахом! Внезапно, как будто утратив всякую волю к сопротивлению, Джулия обмякла в его руках. Только плечи все еще продолжали сотрясаться от рыданий. – Я так старалась, – глотая слезы, говорила она, – я стала учительницей для того, чтобы они могли мною гордиться. Я… я ходила в церковь и преподавала в воскресной школе. Теперь мне не позволят этого делать… Чувство вины, и без того мучительное, от такого глубокого и искреннего горя стало просто невыносимым. – Пожалуйста, перестань, – умолял Зак, обнимая ее и прижимая к своей груди, тщетно пытаясь хоть как‑то успокоить. – Я все понимаю, и мне действительно очень жаль. Когда это все закончится, я постараюсь сделать так, чтобы они узнали правду. – Ты понимаешь! – горько воскликнула Джулия, поднимая к нему несчастное, залитое слезами лицо. – Как можешь ты понимать, что я сейчас чувствую?! – Животное, грязное животное. Да как он смеет говорить ей такое? – Да, я понимаю! – крикнул Зак, тряся ее за плечи до тех пор, пока она не посмотрела ему в глаза. – Я очень хорошо понимаю, как чувствует себя человек, которого обвиняют в том, чего он не совершал! Джулия хотела возмутиться, закричать, что он делает ей больно, но осеклась. Страшная душевная мука, написанная на его лице, не могла быть притворной. – Я никого не убивал! Слышишь? Не убивал! Скажи, что веришь мне! Пусть даже это будет ложь! Умоляю, скажи! Я хочу, чтобы кто‑нибудь сказал мне это! Джулия внутренне содрогнулась при одной мысли об этом. Сглотнув ком, застрявший в горле, она посмотрела на осунувшееся, но по‑прежнему красивое лицо, склонившееся над ней, и прошептала: – Я верю тебе! – Долго сдерживаемые слезы хлынули по щекам. – Я действительно верю тебе. Непритворное сочувствие и искреннее сострадание сделали свое дело. Неприступная стена льда, которую Зак в течение долгих лет упорно воздвигал вокруг своего сердца, дала трещину и начала таять. – Пожалуйста, не плачь, – хрипло шептал он, вытирая горячие слезы с нежных щек. – Я верю тебе! – повторила Джулия, и страстность, с которой были сказаны эти слова, нанесла последний и сокрушительный удар по самообладанию Зака. Горло сжалось от совершенно незнакомых эмоций, и несколько секунд он даже не мог пошевелиться, потрясенный услышанным и увиденным. Широко распахнутые, влажные от слез глаза Джулии походили на умытые дождем анютины глазки, и хотя она до боли закусывала нижнюю губу, та все равно продолжала предательски дрожать. – Пожалуйста, не надо плакать, – шептал Зак, приникая к нежным, распухшим от рыданий губам. – Пожалуйста, не надо, прошу тебя… Тело Джулии напряглось, как струна, но Зак не мог понять, чем это было вызвано – испугом или неожиданностью. Да в тот момент ему было совершенно все равно. Только бы сжимать в объятиях хрупкое тело этой девушки, наслаждаться той необыкновенной нежностью, которую она в нем вызывала. Нежность. Чувство, о котором он забыл много лет назад. Зак вновь и вновь напоминал себе, что не должен торопиться, не должен ни к чему понуждать ее. Но мягкость и податливость ее солоноватых от слез губ сводили с ума и заставляли забыть о данных самому себе обещаниях. – Поцелуй меня, – умоляюще шептал он, в то время как часть его сознания удивленно фиксировала новую, незнакомую интонацию собственного голоса. В нем слышались нотки странной, беспомощной, непривычной нежности. – Поцелуй меня, – настойчиво повторял он, пытаясь приоткрыть язы –, ком губы Джулии, – пожалуйста. И когда она наконец расслабилась в его объятиях, уступая поцелую, Зак едва не застонал от наслаждения. Разум отступил перед натиском нестерпимо сильного желания, и дальше тело действовало само по себе, повинуясь только примитивному, первобытному инстинкту. Руки, жадно проникнув под свитер, гладили нежную, атласную кожу спины и узкую талию, а язык и губы делали поцелуй все более страстным и возбуждающим. Пальцы, продолжая непрерывно ласкать обнаженное, податливое тело, продвигались все выше и выше и наконец коснулись груди. Джулия застонала, еще крепче прижашись к нему, и тогда Зак почувствовал, что окончательно теряет контроль над собой. Все его тело пульсировало от сумасшедшего желания, которое требовало удовлетворения во что бы то ни стало. Теперь он уже был просто не в силах оторваться от ее губ и приник к ним с жадностью, с которой умирающий от жажды припадает к наконец обретенному источнику. Неожиданно для самой себя Джулия оказалась в обволакивающем коконе непонятной, опасной, пугающей чувственности. Это было какое‑то наваждение, полностью лишающее ее контроля над собой. Казалось, ее грудь и губы жили своей, отдельной жизнью, жадно отвечая на все более настойчивые ласки Зака, в то время как она сама, движимая какой‑то новой, незнакомой, но невероятно сильной и жгучей потребностью, все крепче прижималась к его сильному, жаждущему телу. Почувствовав на затылке нежные прикосновения пальцев, Зак с трудом прервал поцелуй и хрипло зашептал: – Девочка моя, ты даже не представляешь, какая ты красивая. Малышка, ты… Джулия так и не поняла, что именно нарушило то сладостное оцепенение, в котором она до сих пор пребывала. То ли ей показалось, что все эти нежные слова она уже слышала в каком‑то фильме. То ли слух резанул совершенно нелепый применительно к ней эпитет «красивая». Но в какой‑то момент Джулия вдруг осознала, что наблюдала десятки подобных сцен между ним и действительно роскошными, сексуальными, восхитительными женщинами. А ведь на этот раз его столь опытные руки со знанием дела ласкали ее обнаженное тело, и это было отнюдь не в кино. – Прекрати! – выкрикнула она и, резко вырвавшись из сводивших ее с ума объятий, начала судорожно одергивать свитер. Совершенно ошарашенный подобным поворотом, Зак на несколько секунд потерял дар речи. По‑прежнему тяжело дыша, он обалдело смотрел на стоящую перед ним девушку. На щеках Джулии все еще горел румянец, а глаза были затуманены желанием, но теперь, казалось, она мечтала только об одном – сбежать от него как можно дальше. Абсолютно ничего не понимая, Зак мягко, будто строптивому ребенку, сказал: – Малышка, что случилось?.. – Я же сказала – прекрати! Немедленно! И я совсем не «твоя девочка». Ты меня путаешь с кем‑то другим. Я не желаю, чтобы меня называли «малышкой». Или говорили, что я красивая. Зак был настолько сбит с толку, что не сразу заметил учащенное дыхание Джулии и ее настороженный взгляд. Неужели она боится, что он в любую секунду может наброситься на нее, сорвать одежду и изнасиловать? Очень спокойно и осторожно Зак спросил: – Ты боишься меня? – Конечно, нет! – возмутилась было Джулия и осеклась, поняв, что солгала. Первый поцелуй, как она инстинктивно почувствовала, был для него своего рода самоочищением, и она охотно ответила ему. Но теперь, когда ей захотелось дать много, много больше, она по‑настоящему испугалась. Испугалась в первую очередь собственных желаний. Ей нестерпимо хотелось чувствовать его руки, отдаться ему полностью. Они молчали, и настроение Зака стало постепенно меняться. По мере того как страсть отпускала, им все сильнее овладевал гнев. Теперь его голос больше не был ни добрым, ни нежным. – Если ты меня не боишься, то тогда в чем же дело? – резко спросил он. – Или, может быть, ты ничего не имеешь против того, чтобы уделить беглому преступнику немного женской ласки и тепла, но подпускать его ближе считаешь недопустимым и недостойным себя? Джулии хотелось топать ногами от злости на собственное бессилие и глупость. Как она могла допустить, чтобы дело зашло так далеко? Но вместо этого она постаралась взять себя в руки и сказала: – Я не испытываю к тебе отвращения, если ты это имеешь в виду. – Тогда в чем же дело? – голос Зака звучал совершенно невыразительно, но в нем появились какие‑то новые, незнакомые нотки. – Или, может быть, я не достоин об этом спрашивать? Нервным движением откинув волосы со лба, Джулия беспомощно оглядывалась по сторонам. Сейчас, когда все вокруг, казалось, стало с ног на голову и полностью вышло из‑под контроля, ей просто необходимо было заняться каким‑нибудь пустяковым делом. К своей радости, она обнаружила, что картина рядом с ней висит немного косо, и повернулась, чтобы поправить ее. – Дело в том, – начала она, – что я не животное… – Значит, ты полагаешь, что я – животное? Так? Загнанная в угол прямым вопросом Зака, Джулия продолжала оглядываться в поисках какого‑нибудь беспорядка, который можно было бы исправить. Обнаружив упавшую на пол диванную подушку, она направилась к ней, чтобы водворить на место. – Я полагаю, что ты человек, который в течение пяти долгих лет вообще не видел женщин. – Тогда ты полагаешь совершенно правильно. И что же из этого следует? Установив подушку строго вертикально, Джулия почувствовала себя несколько более уверенно. – Из этого следует, – объяснила она, наконец овладев собой настолько, что смогла относительно непринужденно улыбнуться, – что я вполне могу понять, что после такого долгого воздержания… Заметив зловещий огонек, вспыхнувший в янтарных глазах, Джулия осеклась и поспешно начала поправлять остальные подушки, бестолково перекладывая их с места на место, пытаясь разложить более симметрично. Мысли путались под недобрым, пристальным взглядом Зака, но она заставила себя продолжать: –..После долгого пребывания в тюрьме любая женщина должна казаться тебе чем‑то… Ну, чем‑то вроде пиршества для голодающего. Любая женщина. – Сделав особое ударение на последних словах, Джулия нерешительно добавила: – Я не хочу, конечно, сказать, что мне было неприятно, когда ты целовал меня. Тем более если это принесло тебе какое‑то облегчение. При мысли о том, что она считает его каким‑то изголодавшимся самцом, которому не грех бросить небольшую подачку в виде снисходительного поцелуя, Зак чуть не задохнулся от ярости и унижения. – Как это благородно с вашей стороны, мисс Мэтисон, – с издевкой произнес он и, не обращая никакого внимания на то, как смертельно побледнела Джулия, продолжал, стараясь подбирать хлесткие и обидные слова: – Ради меня вы дважды пожертвовали своим драгоценным «я». Но, к сожалению, я вынужден вас несколько разочаровать. Вопреки вашему мнению, даже такое животное, как я, иногда проявляет сдержанность и разборчивость. А потому вполне способно отказаться от такого «пиршества», как вы. Даже после пяти лет воздержания. Джулии казалось, что она физически ощущает исходящие от него волны гнева, причины которого были ей совершенно непонятны. Нервное возбуждение мешало ей до конца разобраться даже в собственных чувствах. Напуганная такой бурной реакцией на свои слова, она инстинктивно отступила на пару шагов и обхватила себя руками, пытаясь защититься от его ядовитого сарказма. Но как Джулия ни пыталась скрыть свои истинные чувства и эмоции, выразительные глаза неизбежно выдавали ее. С удовлетворением отметив, что ему удалось достичь своей цели и причинить в отместку за унижение максимально возможную боль, Зак резко развернулся на каблуках, подошел к шкафу у телевизора и, полностью игнорируя собеседницу, начал перебирать видеокассеты, рядами стоящие на полках. Джулия поняла, что ее просто отбросили в сторону, как использованную салфетку, и ей не остается ничего другого, как молча убраться в свою спальню. Но уязвленная гордость восстала против того, чтобы тотчас же забиться в нору подобно раненому зверьку. Поэтому, стараясь ничем не выдать своего смятения и изо всех сил подавляя желание разрыдаться, она подошла к столу и начала аккуратно складывать разбросанные в беспорядке журналы. От этого занятия ее оторвал резкий окрик: – Немедленно ступай в постель! Или ты собираешься до утра изображать примерную домохозяйку? Боковым зрением Зак наблюдал, как она уходила, гордо расправив плечи и вызывающе вздернув подбородок. Ну что ж, это не первая и, наверное, не последняя потеря в его жизни. А потому, полностью выкинув Джулию Мэтисон из головы, он постарался сосредоточиться на том, что говорил Том Брокоу в новостях, от которых его отвлекла выходка своенравной пленницы. Зак был абсолютно уверен в том, что, пока он пытался ее успокоить, Брокоу что‑то говорил о Доминике Сандини. Хотелось бы ему знать, что именно. Где‑то через пару часов должен быть еще один, последний выпуск новостей или хотя бы беглый обзор событий дня. Поудобнее устроившись на диване и положив ноги на кофейный столик, он стал ждать. Воспоминания о тощем, никогда не унывающем итальянце с его вечной бесшабашной ухмылкой вызвали у Зака невольную улыбку. Из множества людей, с которыми свела его судьба за всю тридцатипятилетнюю жизнь, только двоих он мог без всяких оговорок назвать своими друзьями – Мэтта Фаррела и Доминика Сандини. Эти двое были удивительно не похожи друг на друга – финансовый магнат международного класса и мелкий воришка. Дружба с Мэттом основывалась на десятках общих интересов и глубочайшем взаимоуважении. С Домиником Сандини у Зака не было, да и не могло быть ничего общего, не говоря уже о том, что Зак не совершил ни единого поступка, которым мог бы завоевать уважение и преданность маленького итальянца. И тем не менее Сандини с удивительным бескорыстием проявлял по отношению к нему и то, и другое. С помощью дурацких, плоских шуток и многочисленных забавных историй о своем колоритном семействе Доминику удалось не только пробиться сквозь ту стену самоизоляции, которую Зак упорно возводил вокруг себя, но и незаметно втянуть того во все радости и проблемы многочисленного клана Сандини. А все эти бесконечные сестры, тетушки, племянники Доминика вели себя так, как будто тюремный двор являлся самым подходящим местом для радостных семейных встреч. Они совали в его неопытные руки пухлых чернявых младенцев и проявляли к нему ту же любовь, теплоту и заботу, что и к Доминику. Теперь, оглядываясь назад, Зак понимал, как много значили для него их теплые письма, печенье… и даже чесночная салями мамаши Сандини. Судя по всему, ему будет их не хватать гораздо больше, чем он предполагал поначалу. Эти светлые воспоминания настолько улучшили его настроение, что Зак позволил себе откинуться на спинку дивана, закрыть глаза и немного помечтать о подарке, который он купит Джине к свадьбе. Серебряный обеденный сервиз. И он обязательно подыщет какой‑нибудь подарок Доминику. Что‑нибудь необычное. Размышляя над тем, что именно он может купить, чтобы доставить радость неугомонному итальянцу, Зак чуть не расхохотался. Единственная полезная для Доминика вещь, которая приходила ему в голову, – это магазин по продаже подержанных автомобилей! Незадолго до полуночи, как Зак и предполагал, повторили видеосюжет и комментарий Тома Брокоу. Наблюдая за тем, как Доминика обыскивают и в наручниках запихивают на заднее сиденье полицейской машины, Зак почувствовал беспокойство, а слова диктора заставили его насторожиться еще больше. – Второй беглец, тридцатилетний Доминик Сандини, был благополучно задержан и взят под стражу после небольшой стычки с полицией. Для допроса его отправили в городскую тюрьму Амарилло, где до побега он делил камеру с Захарием Бенедиктом, до сих пор не пойманным. Начальник тюрьмы Уэйн Хадли охарактеризовал Сандини как чрезвычайно опасного преступника. Зак напряженно всматривался в экран, но, к своему большому облегчению, не заметил на Доминике следов грубого обращения со стороны полицейских. И тем не менее то, что говорил диктор, не имело никакого смысла. Теоретически и телевидение, и Хадли должны были бы всячески превозносить Сандини, демонстрируя тем самым, что хотя бы один из расконвоированных сохранил лояльность и поднял тревогу, как только обнаружил побег своего сокамерника. Вчера, когда в новостях Доминика охарактеризовали как «второго беглого заключенного», Зак подумал, что журналисты просто еще не успели проинтервьюировать Хадли. Но теперь, когда уже прошло столько времени, это объяснение не годилось. Более того, Хадли охарактеризовал Сандини как чрезвычайно опасного преступника, что было Заку совершенно непонятно. Казалось бы, начальник тюрьмы должен быть в первую очередь заинтересован в том, чтобы хотя бы один из его подопечных повел себя как честный и сознательный гражданин. Первое, что приходило в голову, – Хадли не купился на рассказ Доминика. Но это было совершенно невероятно. Зак позаботился о том, чтобы алиби друга выглядело непробиваемым. А значит, оставался только один возможный ответ – Хадли поверил Доминику, но был слишком разъярен, чтобы позволить тому остаться безнаказанным. Такого варианта Зак не учел. Он был уверен, что при столь пристальном внимании со стороны средств массовой информации элементарное благоразумие заставит Хадли всячески расхваливать Доминика. Но очевидно, злобная и мстительная натура начальника тюрьмы брала верх надо всем. И над здравым смыслом в том числе. А если это действительно так, то при одной мысли о методах, к которым может прибегнуть Хадли, чтобы отыграться на Доминике за его побег, Зака пробивал холодный пот. По тюрьме непрестанно циркулировали жуткие слухи о том, что происходило в пресловутой «комнате для совещаний». И многие из этих «совещаний», которые Хадли проводил с помощью нескольких своих любимчиком из тюремной охраны, для неугодного заключенного заканчивались весьма трагически. В тюремном лазарете и морге уже давно привыкли к жертвам, изувеченным «в результате мер, к которым вынуждены прибегнуть охранники во время задержания при попытке к бегству». Беспокойство и тревога Зака сменились самой настоящей паникой, когда местный обозреватель колорадского телевидения добавил: – Мы только что получили очередное сообщение, касающееся побега Бенедикта – Сандини. Час назад начальник тюрьмы города Амарилло сделал заявление журналистам, в котором сообщил, что во время допроса по поводу сообщничества в побеге Бенедикта Доминик Сандини предпринял повторную попытку к бегству. На этот раз тюремным охранникам удалось предотвратить побег и задержать преступника, но при этом трое из них получили ранения. Сам Сандини в настоящее время находится в тюремной больнице в критическом состоянии. Никаких дополнительных сведений о характере и тяжести полученных им ранений пока не поступало. Зак почувствовал, как что‑то внутри оборвалось, а к горлу подступила горькая тошнота. Закрыв глаза, он пытался взять себя в руки, но стоило ему вспомнить улыбчивое, жизнерадостное лицо Доминика, как все его усилия шли прахом. Диктор еще продолжал что‑то говорить, но его слова доносились до Зака, как сквозь вату. Он их почти не фиксировал. – Подтвердились также слухи о бунте заключенных в городской тюрьме Амарилло. Губернатор штата Техас Энн Ричарде готова, в случае необходимости, послать на его подавление специальные подразделения Национальной гвардии. Очевидно, заключенные решили максимально использовать шумиху, поднятую вокруг побега Захария Бенедикта и Доминика Сандини. Они возмущаются неоправданно жестоким обращением со стороны тюремного начальства и некоторых надзирателей, переполненными камерами и плохим питанием. Программа давно кончилась, а Зак все сидел, неподвижно уставившись в погасший экран. Глухое отчаяние и угрызения совести, казалось, придавливали его к земле и не давали подняться. Твердая решимость сбежать из тюрьмы и уцелеть во что бы то ни стало, которая помогала ему выжить в течение последних пяти лет, начала постепенно ослабевать. Зачем жиг., на свете человеку, который повсюду несет с собой смерть? Сначала погибли его родители, потом брат, потом дедушка и, наконец, его жена. Не слишком ли много смертей вокруг него одного? И если Сандини умрет, то виноват в атом будет только он. Поздней ночью, сидя в полумраке гостиной, Зак действительно готов был поверить в то, что над ним тяготеет какое‑то зловещее проклятие, которое обрекает на смерть тех, кто близок и дорог. Правда, несмотря на безысходное отчаяние, Зак понимал, что такие мысли опасны, почти безумны. Но в сложившейся ситуации сохранять остатки здравомыслия становилось все труднее и труднее.
Date: 2015-09-22; view: 297; Нарушение авторских прав |