Маслина целителя Пантелеимона

М ного поучительных для души рассказов услышали мы на Афоне.

Кроме истории о «стене непослушания», в русском монастыре, носящем имя святого великомученика и целителя Пантелеимона, нам поведали еще одну удивительную историю из недавнего прошлого. От нее тоже сохранилось «вещественное доказательство» в виде необычной реликвии. В монастыре растет маслина, которой сейчас уже более ста лет. Маслин на Афоне очень много, целые рощи, но это дерево — особенное. Необычно и его происхождение.

Напомню читателям, что на том месте, где должны были казнить великомученика Пантелеимона, росла старая маслина, к которой его привязали, чтобы отсечь голову горизонтальным ударом меча. В это время мученик еще не закончил молитву. Но один из воинов поторопился и, размахнувшись мечом, ударил святого по горлу. При ударе железный меч сделался мягким, как воск, и обогнул шею святого мученика, не оставив никаких следов. Тогда воины в ужасе упали перед ним на колени и стали просить прощения:

— Мы видим, что ты раб Бога истинного, прости нас — ведь мы воины, нам приказали... Помолись о нас Богу, чтобы и Он простил нас.

— Ничего не бойтесь, — сказал Пантелеимон, — и делайте, что приказано. Сейчас я закончу молитву, и вы выполните то, что повелел вам царь.

— Нет, мы не сможем, — отвечали воины, — у нас рука не поднимется.

— Если не исполните приказа, — отвечал святой, — не получите милости от Христа!

И так веско он это сказал, что воины не смогли ослушаться. А когда закончил молитву, позвал их:

— Теперь можно.

Скрепя сердце тот, на кого пал выбор, замахнулся мечом… голова мученика покатилась по траве. И совершилось чудо: из раны вместо крови потекла белая жидкость — как молоко. А когда она впиталась в землю под маслиной, прямо на глазах у людей, наблюдавших издали за казнью, на дереве появились плоды. И те, которые брали и ели эти плоды, получившие дивные целебные свойства, исцелялись от любых болезней. Вскоре царь узнал о чудесах на месте казни святого и приказал срубить и сжечь маслину вместе с телом великомученика. Огонь не тронул святого тела, которое нашли под пеплом догоревшего костра неповрежденным. А через некоторое время на старом корне выросла новая маслина, как бы символизируя смерть и воскресение для новой жизни. Как известно, маслины — долгожительницы, они растут 2—2,5 тысячи лет, достигая в диаметре 3—4-х метров. Это огромное дерево внутри может быть уже совершенно сгнившим, но по периметру, из сохранившейся около коры древесины, у него появляется молодая поросль, которая питается от того же корня. Проходят столетья, и в результате получается невероятное, замысловатое сплетение корней и сросшихся по кругу стволов. Такое дерево напоминает лунный кратер с проросшими из краев ветвями...

От «воскресшей» маслины святого Пантелеимона наш русский монах лет сто тому назад взял косточку, принес на Афон и по­са­дил в русском Пантелеимоновом монастыре. Косточка пустила побег. Со временем на выросшей из нее маслине был повешен жестяной ящик со стеклянными боковыми стенками и неугасимой лампадой внутри.

В 1968 году в монастыре возник страшный пожар, от которого сгорела добрая половина всех корпусов. Наши монахи полагают, что это был злонамеренный поджог, хотя трудно установить — кто был к нему причастен... Вместе с другими горел и корпус, возле которого растет маслина. Его каменный остов без крыши, окон и перекрытий уныло мокнет под зимними дождями у южной стены Пантелеимоновского храма уже много лет. Как и больничный корпус, он построен в форме буквы «Г». Во внутреннем углу его, обращенном к храму, растет знаменитая маслина, окруженная невысоким каменным парапетом. Там же, за маслиной, вдоль стен, образующих внутренний угол здания, в 60-е годы монахи поленницей укладывали заготовленные на зиму дрова. Во время пожара, когда все здание было объято пламенем и огонь яростными волнами выплескивался из окон, у которых растет маслина, пожирая все на своем пути, загорелись поленницы дров, окружающие ее с двух сторон. Старый монах-грек, более сорока лет живущий в русском монастыре, вспоминал:

— Огонь вокруг маслины бушует, перехлестывает через нее, словно покрывая сверху куполом, полыхает со всех сторон. Вся она объята пламенем... Но ни один листочек на маслине не сгорел, хотя температура превышала, думаю, тысячу градусов! Дрова вокруг превратились в пепел, выгорел корпус, сгорели стропила крыши и перекрытия между этажами, а маслина стоит до сего дня — каждый ее зеленый листочек цел (см. фото 17).

Это было не единственным ее чудом. Маслина, выросшая в русском монастыре из косточки того чудотворного дерева, под которым принял смерть за Христа великомученик и целитель Пантелеимон, — тоже целебная. Многие из заболевших монахов и даже паломников, с верою и молитвой съедавших ее плоды, исцелялись от различных болезней уже в наше время.

Но, как это ни было прискорбно, через два года после нашего паломничества на Святую Гору нам сообщили печальную весть: чудотворная маслина в русском монастыре неожиданно засохла. Недавно в новом прекрасном альбоме об Афоне я с горечью увидел на фотографии сухой сгорбленный силуэт когда-то прекрасного дерева. Его ствол без ветвей, словно без рук, напоминал изуродованного войной калеку, сидящего на холодной земле с безмолвной просьбой о помощи.

Глава 15.

«НЕ ХОТИТЕ ЛИ КО МНЕ В ГОСТИ, НА КАРУЛЮ?»

И здревле на Афоне существовало многообразие форм иноческого жития. Иеросхимонах Серафим, автор «Писем Святогорца» (XIX век), насчитывает их 8 или 9. Есть здесь и большие общежительные монастыри — «киновии», и скиты, принадлежащие этим монастырям. До недавнего еще времени существовали идиоритмические (своекоштные) монастыри, которые теперь преобразованы в киновии. Немало на Афоне и келиотов. Они живут небольшими братствами, состоящими всего лишь из 2—3 монахов. Иногда, правда, их число достигает десяти. Есть и анахор е ты14-пустынники, и странствующие монахи — «сиромахи».

Еще до поездки на Афон мы мечтали своими глазами увидеть — как спасаются подвижники, выбравшие себе для жительства самую труднодоступную часть Афона. Их кельи и каливы располагаются на голых скалах южной оконечности Афонского полуострова. Это — знаменитая Каруля. Здесь почти нет никакой растительности, потому что отсутствует почвенный слой. На небольших каменистых уступах лепятся к вертикальным поверхностям скал маленькие домики, а ниже — обрыв головокружительной высоты. Из окна можно наблюдать, как где-то внизу парят чайки, высматривая рыбешку на мелководье. Домики-кельи и домики-каливы немногим отличаются друг от друга. Первые имеют крошечную домовую церквушку, где отшельник может совершать божественную литургию или, если он не священник, — пригла­сить для этого знакомого иеромонаха, каливы же церкви не имеют.

Нам очень хотелось попасть на Карулю. Хоть глазком посмотреть: как они там, в скалах, живут поодиночке, как подвизаются? Но ехать неизвестно к кому, не зная дороги?! Да и увидим ли мы отшельников? Ведь в горах легко заблудиться… Идею паломничества на Карулю оставалось пока лелеять только в мечтах. Но, как это случалось еще не однажды, Царица Небесная Сама позаботилась о нас. К началу Великого поста в русский монастырь пришел один из карульских монахов, чтобы вместе со всей братией прослушать канон Андрея Критского и, причастившись, снова уехать в свою карульскую каливу. Неожиданно он сам подошел ко мне и спросил:

— А не хотите ли вы ко мне в гости, на Карулю?

Что уж тут говорить! Конечно, мы с радостью согласились. Осталось лишь договориться: когда поедем…

Вот и начался Великий пост. В храме Пантелеимонова монастыря, почти в полной темноте, как бы из глубины веков раздается с нарастающей мощью: «Помощник и Покровитель бысть мне во спасение…» — монахи поют первый ирм о с15Великого канона. Дрожь пробегает по телу. Сердце приходит в неизъяснимое умиление и хочет улететь куда-то вверх. А там, наверху, за стенами неширокой ротонды бушует буря. Кажется, еще чуть-чуть — и очередным порывом ветра выдавит цветные стекла, они со звоном посыплются вниз и церковь запорошит мокрым снегом, который несется с ураганной скоростью почти горизонтально. Внизу за монастырской оградой грозно гудит море, и кажется, что наша почти пустая церковь с ее непередаваемой великопостной тишиной, нарушаемой лишь возгласами: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя», несется, как корабль, где-то в бушующем просторе неизвестно какого океана…

В первые четыре дня на великом повечерии в церкви читают Великий Канон Андрея Критского, поэтому с нашим новым ка­рульским знакомым мы договорились отправиться к нему на Карулю, как только закончится чтение, т. е. в пятницу утром. Но для того чтобы с максимальной пользой для нашего паломничества использовать и это время, мы решили посетить еще один монастырь — болгарский Зограф, где Великий канон тоже читается, как и у нас, по-славянски. Возник такой план: три дня слушать Канон в русском монастыре и в среду всем причаститься. А на другой день, то есть в четверг утром, сразу после службы отпра­виться к братьям-болгарам. У них на повечерии выслушать последнюю часть Великого канона, переночевать и в пятницу утром, спустившись с гор к пристани Зографа, сесть на пароход, который доставит нас в Дафни. Когда же пароход сделает остановку у пристани Пантелеимонова монастыря, к нам подсядет карульский старожил и мы продолжим путь вместе. Потом, уже из Дафни, мы на другом пароходике или катере отправимся на Карулю. Как договорились, — так и сделали, предварительно от­правив Павла в Москву, т.к. его краткий отпуск уже закончился.

От русского монастыря на пароме мы добрались до монастырской пристани Зографа, а затем пешком поднялись в горы по глубокому ущелью. Вещи оставили в архондарике, умылись и сразу же пошли в церковь. Заходим — батюшки! Знакомое лицо! Это был первый афонский монах, которого мы с отцом дьяконом встретили на пристани Уранополиса. Именно у него мы пытались узнать, где брать билеты на Афон. И вот теперь мы столкнулись с тем монахом-врачом в Зографе лицом к лицу. Этой встрече все обрадовались так, как могут радоваться встрече только родные люди. Чтецов в Зографе не хватало, и половину Великого повечерия наш знакомый благословил читать мне.

После повечерия всех нас, русских паломников, пригласили на ужин. В этом огромном монастыре братьев было всего лишь восемь человек. Но как сердечно они нас приняли! Мы разговаривали с болгарами, как со своими. Ни языкового, ни духовного барьера абсолютно не чувствовалось. Здесь из первых уст узнали мы о том, как складывается жизнь в современной Болгарии — ведь об этом нигде не пишут. Оказалось, что политические, эконо­мические и даже церковные проблемы в Болгарии те же, что и в России, только в меньшем масштабе, хотя начались они несколько раньше. Из рассказов болгарских братьев складывалось такое впечатление, что технологию развала страны известные транснациональные силы сначала отработали на них — в маленьком государстве, и потом в более широком масштабе осуществили в России. Так же точно, как и у нас, стоят в Болгарии фабрики, голодают люди, та же, стимулируемая сверху нравственная де­градация молодежи — всё невероятно похоже, включая церковные проблемы…

Неслучайные случайности

Расстались мы утром очень тепло, а в ответ на мой подарок игумен неожиданно послал нам вслед огромную икону Божией Матери «Игумения горы Афонской». Послушник нагнал нас с этой метровой репродукцией в раме, когда мы уже собирались покинуть монастырь. Вниз по ущелью до пристани ходу часа полтора. Времени у нас оставалось немного, опаздывать на корабль нельзя, потому что на нем мы должны были встретиться с нашим карульским знакомым. Слава Богу, успели! Одно лишь огорчение: как путешествовать по скалам с такой большой иконой? Теплилась, правда, надежда на то, что у пристани русского монастыря, когда пароход на минуту остановится, мы, возможно, увидим какого-нибудь русского монаха и попросим его отнес­ти икону в архондарик к гостиннику до нашего возвращения.

И вот впереди показались изумрудные купола и стены Пантелеимонова монастыря. Скоро причалим. Я стою на носу корабля возле выхода и присматриваюсь к рыжеватому монаху с небольшой светлой бородкой. Осторожно заглядываю в лицо:

— А ты, брат, не русский, случайно?

— Да, русский!

Это было приятной неожиданностью, ведь кругом — одни греки.

— Откуда же ты будешь? — спрашиваю его.

— У меня своя келья. Я уже шесть лет живу один. А сегодня еду в Пантелеимонов монастырь.

И снова — неожиданная удача (а сколько их было, этих неслучайных случайностей!) — русский иеродиакон Амвросий направлялся в монастырь именно в тот момент, когда нам это было просто необходимо.

— Отнеси, пожалуйста, — прошу я его, — икону отцу гостиннику, пусть у него полежит до нашего возвращения.

Обнялись мы на прощание, заскрипели тросы, опуская нос, как трап, и монах ушел с нашей иконой... В тот же момент на па­лубу вбежал карульский монах. Нос корабля поднялся, капитан дал задний ход и развернул его, взяв курс на главную пристань Афона — Дафни. И вот мы уже на месте. Отсюда, из Дафни, на Карулю ходит только один маленький пароходик — «Агиа Анна», то есть «Святая Анна». Когда наш корабль приближался к пристани, тот уже стоял, покачиваясь, у причала. Мы поднялись на его палубу и в ожидании отплытия с интересом глядели на зеленую воду у самого борта. Она буквально кишела небольшими рыбками, которые, очевидно, ждали кусочков хлеба. Стоило нам бросить крошек — вода закипела, как в котле.

Раздался гудок, и пароходик отчалил. Неспешно плывет он вдоль западного берега Афона. Вертикальные скалы высотой до ста метров спускаются к самой воде. Над одним из обрывов на высоте десятиэтажного дома прилепилась к скале чья-то келейка. Крыша ее обвалилась. Гляжу я на нее и думаю: чья же это келейка? Вдруг сзади подходит наш карульский знакомый и, как бы читая мои мысли, говорит:

— А вот это — келья старца Софрония (Сахарова), ученика преподобного Силуана. Читал, наверное, книжку отца Софрония «Старец Силуан»? Афонские греки отца Софрония очень высоко ценят.

Удивительное ощущение смещения времени постоянно посещает меня на Афоне. Здесь века соприкасаются так, что не сразу поймешь — в каком из них ты сейчас живешь. Здесь более чем где бы то ни было ощущаешь соприкосновение с вечностью, для которой мы и созданы Богом. Вот и сейчас мы проплываем мимо кельи, где старец Софроний (а прошло уже более полувека) один, в течение нескольких лет совершал свой молитвенный подвиг в неприступных скалах... А на мне сейчас — его афонская безрукавка!

Но вот и прибыли мы на Карулю. Здесь крошечная пристань. Вокруг выбеленные морем и солнцем скалы, большому кораблю не подойти. Вода — словно прозрачный изумруд: на дне виден каждый камешек. Ослепительное солнце. У пристани уже стоят мулы — ждут. На этих животных, чуть больше осла, подвижники спускаются с гор. Животные очень выносливые. На спинах — обтянутые кожей специальные сиденья, куда можно класть любую поклажу, в том числе и мешки с цементом для строительства и ремонта келий. Только удивляешься: как могут они выдержать такую тяжесть?! Но мулы хорошо знают свою меру, и больше того, что смогут поднять, — не повезут. И как шустро ходят по горам эти удивительные животные! Над пропастью, по крутым каменистым тропам, кажется, сантиметров в 20 шириной, они так спокойно и немножечко лениво идут без всякого страха. Очень я стал уважать этих мулов. Даже сфотографировался с одним на память.

На пристань с кораблика вынесли мешки цемента, какие-то баулы, посылки и письма для отшельников. Все это сложили под небольшим навесом. Монахи, когда смогут, спустятся и возьмут корреспонденцию и посылки. Подвижники, ожидавшие «Святую Анну», нагрузили мешки на мулов и пошли в свои каливы. Мы со своим карульским провожатым тоже вверх карабкаемся. Поначалу было трудновато. Отвыкли мы все-таки от такого передвижения. И хотя я в молодости много по горам ходил, а тут смотрю — задыхаться начал. После Москвы по крутым скалам с непривычки тяжеловато. Только через несколько дней, когда ноги привыкли к нагрузкам, мы вошли в ритм и уже бегали по горам не хуже горных баранов...

Но наконец добрый наш проводник привел нас наверх, в свою каливу. Две комнатки, расположенные вдоль неширокого уступа, одним боком плотно прильнули к скале. На маленьком окошке — керосиновая лампа. Низкие стены, сложенные из камней, внутри и снаружи ничем не отштукатурены. И в этом есть своя суровая прелесть. На самодельных полках много книг. У входа — маленький темный чуланчик, он же служит и кухней. Стол из чуланчика, по случаю прихода гостей, вынесли на улицу, быстро приготовили похлебку из бобов с ароматными травами — и мы отлично подкрепились с дороги. Покормил нас хозяин каливы и говорит:

— А теперь поведу я вас на Старую Карулю, туда, где самые строгие отшельники жили. Но учтите, там очень опасно. В прошлом месяце два человека разбились: один монах, другой — просто паломник. Сорвались со скалы.

Глава 16.

У САМЫХ «ПТИЧЬИХ ГНЕЗД»..........................

С тарая Каруля — это круто обрывающиеся к морю обнаженные скалы. Непонятно каким образом за них уцепились кельи, получившие название «птичьих гнезд». Строившие их отшельники уединялись для молитвы в такие места, куда пройти было почти невозможно. Монастыри, из которых эти духовные богатыри выходили на невидимую для мира войну с темной силой, брали на себя заботу об этих подвижниках. В условленное время к скале подплывала лодка, и в корзину, спущенную отшельником со скалы на веревке, клали скудные продукты. Годами никто не видел лица подвижника.

Лет около ста тому назад вдоль очень условной тропы, ведущей по кручам к кельям отшельников, были вбиты металличе­ские штыри и к ним прикреплена цепь. Эти железные крючья со свисающими вдоль скалы цепями сохранились и до сего дня. Для того чтобы добраться до келий, нужно вначале спуститься метров на 50 по отвесной стене вниз, а затем долго пробираться вдоль пропасти по крохотному уступу шириной в ступню человека. Вниз лучше не смотреть, иначе лететь придется с высоты московского университета. Там, под скалой — лишь узкая полоска гальки и море (см. фото 7 на вкладке). Для того чтобы проделать первую часть пути и спуститься к пещере, от которой начинается горизонтальный переход над пропастью, необходимо левой рукой крепко держаться за цепь и перехватывать ее время от времени, когда правой, наконец, удастся уцепиться за какую-нибудь трещину в скале. Ногой же в это время нужно пытаться нащупать под собой какой-нибудь, хотя бы небольшой, уступчик. «Ну, —думаю, — бывший альпинист, преодолевать эти препятствия все-таки нужно. Не уходить же отсюда несолоно хлебавши!»

На Карулю со мной отправились дьякон и Антон — бывший кадровый военный. Тот немного хорохорится:

— Мы сейчас возьмем штурмом эти скалы! Сейчас мы их быстро оседлаем! Это всё нам нипочем! Горы здесь, как на Памире или Тянь-Шане. Вперед, на Джалал-Абад!

Это он нас так подбадривает. И мы идем к обрыву весьма решительно. Подходим к самым скалам. Антон посмотрел вниз — и у него весь пыл как-то сразу пропал. Говорит:

— Нет! Я, пожалуй, не полезу...

И в сторону.

Повернулся я к дьякону в толстых очках (зрение у него очень плохое — наверное, минус десять) и говорю ему:

— Отец, может быть, ты все-таки останешься? Мы с батюшкой все же опытные люди. Он тоже был альпинистом в молодости, занимался скалолазанием, высоты не боится. А у тебя зрение плохое, вдруг ты там чего-то не увидишь, да сорвешься — я боюсь за тебя... Твоя мама очень просила меня: «Берегите, батюшка, моего сы­ночка!» Я ей пообещал. Случись что с тобой — как отвечу матери?

Но дьякон продолжал настаивать:

— Нет, пойду!

И как я его ни уговаривал, твердит одно: «Пойду!» — и все тут, да еще приговаривает: «Ничего не боюсь!» Вижу: решимость есть. Ну, ладно, — это уже полдела. Значит и помощь Божия будет. У Антона-то была решимость, но как только он увидел эти скалы — она мгновенно испарилась. А у этого, казалось, мягкотелого интеллигента, кандидата экономических наук, — наоборот. Мы с нашим карульским отцом за него боялись, думали, дьякон испугается, — ничего подобного! Все наоборот получилось.

Помолились, и… с Богом! Первым пошел вниз по цепи хозяин каливы:

— Вы ждите меня наверху, не спускайтесь, пока я вам не крикну...

При таком спуске необходимо идти только поодиночке. Если начать спускаться друг за другом — камень может случайно вылететь из-под ног и ударить по голове впереди идущего. Дождался я, пока наш провожатый сошел и укрепился на какой-то площадочке, — и заглянул в пропасть: подо мною его уже не видно — он, вероятно, где-то внизу, в сторонке. Начинаю теперь спускаться и я. Левой рукой держусь за цепь, а ногой ищу выемку, в которую можно было бы поставить носок ботинка. Правой рукой ощупываю поверхность скалы, пытаясь найти бугорок или впадину, чтобы зацепиться за нее пальцами. И вдруг — откуда ни возьмись (ведь дьякон еще не начал спуск, ждет, когда я ему крикну) — летит сверху камень. И так он точно летит, что снайперски ударяет меня по руке, которая держит цепь. От неожиданной боли рука у меня рефлекторно разжимается... Но усилием воли в последний момент я вновь сжимаю ее. И думаю: «Пожалуй, будь камешек чуть-чуть побольше, а удар посильнее — летел бы я уже в пропасть. Да, в такой непредвиденной ситуации помочь бы мне никто уже не смог...» Немного я даже запереживал от неожиданности... Предусмотреть такой случай практически невозможно, ведь надо мной никого не было. Спускался я один... Вероятно, за молитвы моих чад духовных Господь еще раз помиловал грешника...

Когда я осознал, что удержался на скале и мне пока более ничего, кроме собственной неосторожности, не грозит, — успокоился и продолжил свой путь. Наконец, спустился на небольшую площадку перед пещерой, в которой ожидал нас отец-пустынник. У самого ее устья, почти закрывая проход, рос покрытый цветами куст. Это ветром нанесло в трещины немного землицы — вот куст и пророс.

— Отец дьякон, спускайся! — крикнул я и полез сквозь неширо­кое устье в темноту. Глаза быстро привыкли, и я увидел, что пеще­ра расширяется, превращаясь в зал, похожий на огромную линзу. Справа от входа в полутьме белело странное сооружение, расположенное почти в центре пещеры. Там стояла выложенная из камней и даже оштукатуренная стена шириной метра полтора и высотой около двух метров. Нижняя часть стены была значительно шире и выступала вперед, образуя что-то наподобие стола или широкой полки, на которой стояли ветхие иконы. Немного дальше — еще одна небольшая каменная полка. На ней грудой лежали берцовые кости, ребра, позвонки и два черепа. «Вероятно, — подумал я, — эти странные сооружения когда-то служили пещерникам в качестве престола и жертвенника. Должно быть, не одно десятилетие они молились в этой пещере и спали на голой земле, не заботясь ни о чем земном. Такие подвижники питаются обычно только сухарями и дождевой водой. Обходятся без вещей. А когда истлевает одежда — не заботятся и о ней. Их покрывает иная одежда — благодать Божественного Духа, которая и греет, и питает верных своих рабов».

В пещере ничего нет, в ней темно, пусто, но я чувствую, что она наполнена чем-то свышеестественным, наполнена победной жизненной мощью, наполнена жизнью духа, победившего смерть, наполнена духовным светом Воскресения…

— Много лет назад, в конце прошлого века, — говорит наш провожатый, — здесь подвизались два русских отшельника. Как они жили?! Чем они тут питались?! Уму непостижимо! Как ласточки на скале. Здесь они и умерли — это их кости тут лежат...

Смотрю на все это и думаю: «Какие же здесь люди жили! Какая сила духа нужна, чтобы так жить в таком совершенно неприступном месте!» Помолились об упокоении душ этих безвестных подвижников, спели им вечную память и пошли дальше — по цепям. Только теперь цепи были подвешены уже не вертикально, а горизонтально.

Высоко над морем, вдоль стены желтоватого мрамора висит над лазурной бездной тропинка шириной сантиметров пятнадцать. Этот узкий карниз на скале, по которому мы идем друг за другом, то сужается до десяти сантиметров, то расширяется до двадцати. Внизу — пропасть. Где-то на дне, в ярких солнечных лучах плещется море, но лучше на него не смотреть. Вдоль карниза, на железных штырях, забитых в трещины, укреплена тонкая цепочка, хлипкая — совсем как собачья, почти проволочка. А кое-где, там, где она, видимо, истлела от времени и дождей, вместо цепи висит какая-то плоская железная лента наподобие тех, которыми обивают ящики, только чуть пошире. Подвешена она, скорее, для сохранения душевного равновесия и морального успокоения, а вовсе не для страховки, потому что каждому понятно — никого эта ржавая полоска железа не выдержит. Да это и неважно. Просто Господь таким образом проверяет нашу веру и укрепляет надежду на Его всесильную помощь...

Глава 17.