В гостях у отшельника

В озвращение со Старой Карули ощущается как возвращение из седой старины, овеянной духовными подвигами древних подвижников, к нашим обычным монашеским будням. Уже вечерело, когда мы вновь очутились в нашем времени, на исходе ХХ века. У каливы нашего хозяина нас поджидал Антон. Задумчиво почесывая бороду, отшельник размышлял вслух:

— У меня сегодня ночует отец Афиноген. Всем вместе нам не разместиться. Калива слишком мала. Придется, видимо, вас троих отвести к одному здешнему зилоту, у него есть гостевая комнатка-архондарик.

— К зилоту?!. — удивился отец дьякон. — Насколько мне извест­но, в древности зилотами называли в Израиле ревнителей веры, которые настаивали на военных действиях против Рима, хотя соотношение сил было явно не в их пользу. Кажется, они даже убивали собратьев-иудеев, пытавшихся доказать им, что эта борьба обречена на неудачу. Их восста­ния заканчивались плачевно, а ответные карательные экспедиции легионеров были ужасны.

— Вот, вот. И здесь, на Афоне, тоже есть свои зилоты. Они не поминают Вселенского патриарха из-за его экуменической настроенности и не входят в каноническое (евхаристическое и молитвен­ное) общение с членами тех юрисдикций, которые имеют общение с Константинополем. Конечно, действия Патриарха здесь, на Афоне, никто не одобряет и часто священный Кинот игнорирует его распоряжения, тем более что многие святогорцы не признают его за своего канонического епископа. Они прекрасно знают, что еще в глубокой древности Константинопольская Патриархия предоставила права духовной юрисдикции в пределах Афона органам местного самоуправления, что и за­креплено в 5-й статье Устава Святой Горы. Этот Устав был утвержден официальными актами: императорскими хрисовулами и типиками, а также патриаршими сингелионами и даже фирманами турецких султанов. Но исторически сложи­лось так, что после освобождения части Греции от турецкого ига в 1830 году Афон остался на турецкой территории и по политическим причинам вынужден был относиться к Константи­но­польскому Патриархату, поскольку на освобожденной от турок части Греции была создана параллельная юрисдикция — Элладская Православная Церковь. Но даже после присоединения Афона к Греции в 1926 году Вселенские Патриархи не перестали считать Афон своей вотчиной, хотя это и противоречит Святогорскому Уставу. Тем не менее старцы пока не благословляют разрывать с Патриархом евхаристического общения. Эти же, как говорится, «бегут впереди паровоза». Впрочем, чисто по-человечески у нас с зилотами сохраняются вполне приличные отношения. Если у кого-либо случается какая-то нужда, мы всегда помогаем друг другу. Схимник, к которому я вас сейчас отведу, охотно принимает русских, но учтите, к себе на литургию он вас не пустит. Кстати, вы же его видели сегодня утром на пристани! Помните: невысокого роста, в засаленной скуфейке, с нечесаными волосами, которые, как свалявшаяся пакля, висят у него колтунами?

— Так ведь он даже приглашал нас к себе в гости, — припомнил Антон.

— Вот и отлично, — обрадовался отшельник, — значит, проблем с ночевкой у вас не будет.

По крутой каменной тропе, придерживаясь правой рукой за стенку, которую многие поколения монахов аккуратно выкладывали из неровных обломков горной породы, чтобы удержать склон от осыпей, мы спустились несколько ниже каливы нашего хозяина. Вдруг он остановился, недоуменно озираясь. Вдоль тропы рос густой колючий кустарник. Отшельник стал тыкать в него палкой и, наконец, нашел проход, отодвинув в сторону часть ветвей, за которыми открылась боковая тропинка, ведущая к келье отшельника.

— Это схимник специально забаррикадировался, чтобы любопытные не беспокоили, — пояснил он.

Через несколько шагов на нашем пути возникло еще одно препятствие. Схимник устроил на тропе завал из ветвей и сучьев тоже, как оказалось, с целью маскировки. Преодолев и это за­граждение, мы повернули за скальный выступ, и перед нашими глазами предстало, наконец, довольно странное сооружение.

В «капитанской рубке»

Поперек расширяющегося каменного карниза, по которому мы пробирались к его келье, возвышалась, преграждая путь, неровная бетонная стена. Своим правым боком она крепко уцепилась за почти вертикальную поверхность скалы. Другая ее сторона нависла над пропастью. В бетонном монолите мы приметили небольшую дверку. К ней-то и вела нас тропинка. За стеной, слева, у самой пропасти, виднелось что-то наподобие за­стекленной со всех сторон рубки маленького пароходика с солнечной батареей на крыше. Справа вдоль скалы вытянулось за оградой узкое и длинное бетонное сооружение с окнами из металлопластика по всей длине. Этот белоснежный ряд окон на неказистой стене, обращенной в сторону моря, очень напоминал крытую палубу прогулочного катера. Мы постучались, громко произнося при этом обычную молитву. Вскоре за дверью послышались быстрые шаги и она распахнулась. На пороге, широко улыбаясь, стоял схимник. Кратко переговорив с ним, наш провожатый попрощался и ушел к себе, а мы последовали за схимником внутрь его «усадьбы».

Солнце еще не зашло. Лазурное небо над Афоном было совершенно безоблачным. Нагретые за день скалы щедро отдавали тепло, согревая теперь собою вечерний воздух. Он казался густым, как вино, напоенное запахами цветущего тамариска16и даже, как нам показалось, герани. На юго-западе море огромными яркими бликами отражало далеко за полдень перевалившее солнце. В его золотых лучах парили над морем в восходящих потоках воздуха блистающие золотом чайки.

Дружелюбно улыбавшийся отшельник, как выяснилось, неплохо говорил по-русски. Несмотря на своеобразный акцент, несколько невнятную скороговорку и по-детски высокий голос, без особого труда можно было понять его речь. «Усадьба» при келье пустынника была устроена на нешироком уступе скалы высоко над морем и внутри походила на загадочный лабиринт. Не без гордости отшельник показал нам свой крошечный огородик. С помощью цементного раствора он создал у себя за оградой миниатюрные терраски, наполненные землей. Они были похожи на узкие корыта по обеим сторонам дорожки, которая вела от входной двери внутрь «усадьбы». На этих террасках росло несколько кустов картофеля и помидоров. Вокруг высоких палок, воткнутых в землю, вились сочные бобовые стебли. Проходя мимо них, дорожка далее превращалась в тоннель между двумя бетонными стенами каких-то построек, перекрытых сверху одной крышей. На одной из стен тоннеля висел старинный русский умывальник, у другой разместились сельскохозяйственные орудия. Сверху свисали пучки засушенных трав и связки кукурузных початков. В двух шагах направо, у самой скалы, на высоте сантиметров 80 от поверхности дорожки, в углублении был устроен открытый очаг. Влево от перекрестка дорожка расши­ря­лась. В этой части уместился небольшой стол со скамьей, а над ними — панорама Иерусалима и несколько фотографий схимника с его духовными чадами. Еще левее, за столом, виднелись каменные ступени разветвляющейся наверх лестницы. Одно ее крыло поднималось к двери в стеклянную «капитанскую рубку», а другое вело, по-видимому, наружу. Во всяком случае, так нам показалось, потому что сквозь проем над лестницей был виден клочок синего неба. Прямо напротив входа, за перекрестком, дорожка сужалась, превращаясь в узкую щель между скалой и бетонной стенкой. Мы осторожно протиснулись в нее следом за своим проводником. Выскользнув из тоннеля, тропа немного расширилась и, наконец, уперлась в дверь небольшого каменного сарайчика.

— Вот, совсем недавно поставил! — с довольной улыбкой сказал схимник, распахивая перед нами дверцу сарайчика. В полутьме, среди пыли и мусора, словно жемчужина внутри грязной раковины, белел, поблескивая глянцевыми боками, фаянсовый унитаз. Мы застыли в изумлении. Звонко расхохотавшись, по-видимому, удовлетворенный произведенным впечатлением, схим­ник повел нас обратно.

Мы поднялись за ним наверх, в застекленное со всех сторон квадратное помещение, которое приметили еще из-за ограды. Как оказалось, это и была «капитанская рубка», служившая ему рабочим кабинетом и, одновременно, приемной для гостей. Посередине стеклянного куба шириной около 2,5 метров стояли кое-как сколоченный стол и две скамьи. Все остальное пространство, начиная от пола, было завалено старыми газетами, журналами и пачками брошюр, которые отшельник писал против экуменизма и нового календарного стиля.

— А вот в этой книжечке, — весело улыбаясь, он показал нам голубенькую брошюру, — мое собственное толкование Апокалипсиса в применении к современности. Видите, вот тут, на обложке, моя фотография с птичкой на руке. Да-да, птички меня совсем не боятся. Я их кормлю с руки.

Худенький невысокий отшельник с морщинистым личиком снова залился тонким нервным смехом. Затем он резко повернулся и щелкнул выключателем, свисающим с потолка на жестком проводе. Над столом ярко зажглась маленькая галогеновая лампочка, похожая на автомобильную.

— Работает от солнечной батареи. Света вполне достаточно. Даже ночью могу писать, — пояснил он.

Усадив нас на лавку, отшельник достал из-под стола синюю пластмассовую лейку с очень длинным носиком и три небольших, когда-то прозрачных стаканчика. Судя по всему, их никто и никогда не мыл. Благодаря этому стаканчики приобрели подозрительную матовость с грязновато-серым оттенком. Прежде чем разлить воду, схимник заботливо дунул в каждый из них. Вместе с пылью ему в лицо вылетели сухие мушиные крылышки. Затем он вытащил из-под лавки большую картонную коробку с рахат-лукумом:

— Угощайтесь! Лукум, кстати, — моего собственного изготовления. А я пока схожу надену схиму и крест.

Мы знали, конечно, что брезгливость — не лучшее качество, особенно для христианина, но заложенная с детства привычка к чистоте пересилила. Наши мамы чуть ли не с младенчества постоянно учили нас мыть руки и посуду, а потому, воспользовавшись отсутствием схимника, мы хорошенько вымыли стаканчики той водой, которую он в них налил. Остатки вылили под кустики помидоров, помня, как здесь берегут воду.

Пока мы дегустировали самодельный лукум, вернулся хозяин, держа в руке высокий посох с металлическим набалдашником. На отшельнике красовалась экзотического вида схима без куколя. Вся она была вышита ярко-желтыми и пурпурными нитками, которые смотрелись необычайно эффектно на черном фоне материи. Схима от этого казалась очень праздничной и совсем не походила на атрибут сурового облачения аскета. Наше недоумение усиливал кособоко висящий поверх схимы крест, усыпанный разноцветными каменьями. Его рваная позолоченная цепочка, неумело скрученная проволокой, создавала жалкое впечатле­ние «остатков былой роскоши». Вид у схимника был, конечно, несколько странный, но, к счастью, ни единой мысли осуждения или неприязни у нас не возникало. Даже наоборот. Его детская непосредственность и доброта вызывали у нас искреннюю симпатию. Отшельник был к нам очень ласков, госте­приимен, и мы решили, что он, возможно, немного юродствует.

— Здесь, на Каруле, еще в 50-х годах было много отшельников из России, — сказал он. — Я много с ними общался и выучился русскому. Впрочем, нам, славянам, это не так уж сложно. Я даже знаю несколько русских песен. Хотите спою? Только… — схимник на секунду замолчал, — у меня в последние годы голос что-то сильно изменился. Стал звучать почему-то слишком высоко, почти фальцетом.

Не дожидаясь ответа на свой вопрос, неестественно тонким мальчишеским голоском схимник затянул: «Степь да степь кругом, путь далек лежит…» Почему-то нам стало ужасно неловко, и мы, опустив глаза, молча уставились в пол. Пропев пару куплетов, он неожиданно спросил:

— А у вас есть с собою фотоаппарат?

Я пошарил в своей полосатой шерстяной торбочке и извлек из нее футляр с «мыльницей».

— О-о, прекрасно! Тогда сфотографируйте меня в схиме. Только не забудьте потом прислать фотографии. Они мне нужны для подарков. Я раздаю их своим духовным детям.

Отшельник вытянулся в струнку и замер вполоборота к камере, крепко сжав в руке свой посох. Величественной позой и устремленным куда-то вверх орлиным взором он почему-то вы­звал в памяти образ Ивана Грозного. Несколько раз ослепительно сверкнула вспышка.

О кознях бесовских

— Отче, а давно ли вы подвизаетесь на Афоне? — спросил я отшельника, укладывая «мыльницу» обратно в сумку.

— С юности мечтал я о монашеской жизни, читал книги о древних аскетах. Пытался им подражать еще мальчишкой. На Афон приехал, когда мне было около двадцати. Вначале жил в одном из афонских монастырей. В схиму меня постригли в Карее, а затем старцы благословили на отшельничество. Тут у меня, кстати, сохранилась фотокарточка, — схимник порылся в бумагах и вытянул большую пожелтевшую фотографию. — Вот, сделана сразу после моего пострига. А на Каруле я уже 40 лет.

— Наверное, много бесовских нападений пришлось вам испытать?

— Еще бы! Они и сейчас нередко заявляются сюда видимым образом. Но все же чаще действуют незаметно: расслабляют тело, борют сном и ленью, возбуждают блудные ощущения, внушают бурю помыслов, отвлекающих от молитвы; воют, кричат, пугают. В общем, борьба здесь, на скалах Карули, идет нешуточная.

— Ну, а как вы отбиваетесь?

— Да вот, например, однажды почувствовал я к вечеру недомогание. Слабость какая-то, весь потом покрылся. С чего бы это, думаю? Решил сходить к отцу Феодору. У него, знаю, был градусник. Хотел посмотреть, есть ли температура? Еле-еле сползал туда и обратно. На градуснике 39,8. Ну, думаю, не проведешь! А голова тем временем гудит. Чувствую: правило молитвенное выполнить не смогу. Что делать? Наступает ночь, но мне ни полунощницу, ни утреню, ни литургию никак не отслужить: мозги ватные, почти ничего не соображаю. Вышел на воздух. Луна светит ярко, все вокруг отчетливо видно. И давай я через силу обломки камней со всех сторон таскать. Руки-ноги дрожат, пот — градом, а я из этих камней стенку складываю, чтобы склон у тропинки не осыпался. Всю ночь работал. А к утру пришел в келью, умылся — и тут только вспомнил, что когда начинал работу, едва ногами двигал. Всю ночь во время работы молился Пречистой, а к концу позабыл даже, что был болен.

— Ну, а если на самом деле болезнь какая-нибудь нападет, — поинтересовался отец дьякон, — как вы лечитесь? Ведь врачей-то здесь нет!

— Да вот так же и лечусь. Как-то раз заболели у меня суставы. Ноги ломит, колени не сгибаются. При каждом шаге — слезы из глаз: вот как было больно! И все-таки заставил я себя пойти на пристань. Не знаю уж — как и спустился. А тоже ночь была. У меня там, на пристани, мешки с цементом лежали, по 50 килограммов. Их накануне мне прислали благодетели из Салоник. Надо было забрать. Так вот я все эти мешки на себе, без мула, наверх за ночь и перетаскал. После этого случая ноги у меня никогда больше не болели.

— А как вы боролись с блудными ощущениями? — спросил Антон, ловко закинув в рот очередной ломтик лукума.

— Вот-вот, именно с ощущениями! — подхватил схимник. — Здесь часто бесы именно так и нападают: вызывают непонятным образом различные телесные ощущения. Не помыслами и мечтаниями, а прямо на плоть. Нападают неожиданно, словно лев из засады. Только что все было тихо, спокойно и никаких помыслов. Вдруг — бах! Все тело уже горит огнем похотливого ощущения. Вот ведь что делают, пакостники: плоть распаляют, а в мыслях — ничего, чисто!

— Ну а вы-то что? — в наступивших сумерках Антон напряженно всматривался в отшельника, машинально стряхивая с бороды сахарную пудру.

— А я брал кувалду и колотил по камням, разбивая их в щебень, — весело рассмеялся он, — потом из цементной смеси делал раствор да лопатой мешал со щебнем. Руки у меня вон какие сильные, — звонко воскликнул схимник и больно ущипнул Антона за плечо, — вот так и строил келью с церковью и со всеми хозяйственными помещениями. А сколько я этих стенок вдоль тропинок понастроил, так и не счесть. И всё, в основном, по ночам. А еще землю в мешках собирал по трещинам и носил на свои терраски тоже ночами. Вот так и спасался от блудного беса: молитвой и трудом до изнеможения. Кстати, именно эти бесы, скажу я вам, — одни из самых сильных бесов. Когда приходилось терпеть от них особенно тяжелые нападения — перестал даже мыться, чтобы не обнажаться и не прикасаться к своему телу.

Рассказ старого отшельника произвел на нас сильное впечатление. Таким самоотречением ради Христа и такой силой воли никто из нас даже в малом приближении похвастаться не мог. Ни малейшего послабления человеческому естеству, ни малейшего самоугождения или жалости к своей плоти! Искренность и правдивость старца не вызывали у нас ни малей­шего сомнения — стоило лишь посмотреть на его по-детски чистые голубые глаза. Просто невозможно было не проникнуться к нему глубоким уважением.

— Уже темнеет, — встрепенулся схимник, — пойдемте вниз, я чем-нибудь вас покормлю… Сможешь, отец, разжечь очаг? — обратился он ко мне, указывая на кучу сучьев, — нужно вскипятить чайник.

— Благословите.

Я наломал сухих веточек и сунул под них клочок сухой травы, выдернув его из трещины в скале. Трава ярко вспыхнула, и через минуту ветки уютно пылали в очаге, таинственными бликами играя на стенах необычного перекрестка в тоннеле. А в это время с трех сторон под его крышу с любопытством заглядывали огромные средиземноморские звезды. Пока старинный, покрытый копотью латунный чайник с тонким змеиным носиком пыхтел и сопел, потихоньку согреваясь на огне, мы вскрыли банки с овощными консервами и нарезали хлеб. Из очага приятно тянуло дымком. Он смешивался с горьковатыми запахами растущих на скалах трав и морских водорослей, выброшенных на берег прибоем. К ночи почему-то усилился и аромат герани. Где-то внизу, на тропе, круто сбегающей к пристани, в кустах тамариска давали ночной концерт настоящие греческие цикады, наполняя всю Афонскую гору громким звоном своих маленьких скрипок.

Карульский архондарик

— А теперь я отведу вас в мой архондарик. Вы там помолитесь сами, — вдруг старец сделал испуганные глаза, — но ко мне в церковь не заходите, вы ведь из другой юрисдикции. С экуменистами общаетесь!

Вслед за схимником мы протиснулись в одну из боковых дверей, расположенных в стенах «тоннеля». Высоко подняв в руке керосиновую лампу, он осветил лестницу на второй этаж. Жалобно заскрипели ступени, и вскоре мы оказались в том самом длинном и узком помещении, которое снаружи напомнило нам крытую палубу прогулочного пароходика. С трех сторон по периметру миниатюрного архондарика тянулись широкие лавки-лари, покрытые домоткаными ковриками, очень похожими на наши рязанские, вологодские или владимирские. Схимник щелкнул выключателем, и под низким потолком зажглась от аккумулятора маленькая яркая лампочка. В тот же момент белые пластиковые окна, выходящие в сторону моря, заволокла непроглядная тьма. Мы удобно расселись по лавкам.

— А как часто, отче, вы служите литургию? — спросил схимника отец дьякон.

— В последние годы ежедневно.

— Вам кто-нибудь помогает?

— Нет, я сам всё читаю и пою. Люблю служить один. Всю ночь молишься… Так хорошо! Душа радуется. Очень часто после службы вижу ангелов. Они мне многое открывают, подсказывают.

— И часто вы их видите? — насторожился Антон.

— Да каждый день вижу. Вот и сегодня утром один сказал мне: «Пойди на пристань. Приедут русские паломники». Я спустился, а тут как раз и вы приехали.

—???

Кто являлся старцу?

Только сейчас я обратил внимание на то, что до настоящего момента отшельник ни разу не присел. Когда мы беседовали в его «капитанской рубке», он все время стоял, опершись плечом на дверной косяк. И когда мы ели — тоже не садился за стол, заботливо ухаживая за нами. Зато теперь, когда он, наконец, уселся против меня на лавку, я с удивлением заметил, что со схимником творится что-то неладное. Руки отшельника непрестанно и быстро двигались, как бы совершенно независимо от него. Стоило ему только присесть на лавку, как все, что находилось вокруг, стало с какой-то невероятной скоростью перемещаться в разных направлениях, снова возвращаясь обратно и вновь перемещаясь. Пока он говорил, руки сами собой (отшельник даже не глядел на них) молниеносно и многократно перекладывали с места на место книгу, лежавшую на лавке, бронзовый подсвечник, шариковую ручку, школьную тетрадь, носовой платок и яблоко, непрестанно меняя все это местами, хотя надобности в этом не было никакой. Схимник продолжал говорить, а я со все б!ольшим недоумением продолжал следить за его суетливо двигающимися руками, с ужасом осознавая, что наблюдаю клинический симптом психического автоматизма в моторном варианте. Мне давно уже было ясно, что этот характернейший симптом шизофренического процесса означает лишь одну из форм усиленного воздействия демонов на человека и, в частности, непосредственно на двигательную кору головного мозга. Но каким образом и почему демоны получили такую большую власть над отшельником, который столько лет самоотверженно провел в трудах и молитвах, борясь со всеми видами греха, — было еще не понятно. Тем временем Антон, тоже почуявший беду, попытался осторожно «прощупать» схимника вопросами.

— М-да-а…! — задумчиво промычал он. — Но знаете ли, отче, ежедневное общение с ангелами — довольно подозрительное занятие! Во всяком случае, никто из святых не имел такого постоянного общения. А не могут ли они оказаться на самом деле бесами?

Схимник отчаянно замотал головой, потрясая плоскими лепешками свалявшихся волос, замахал на Антона руками и почти закричал в испуге:

— Что ты, что ты! Какие бесы! Это настоящие ангелы! Ты знаешь, какую благодать я испытываю при их появлении?!

— Но ведь и бесы, — не отступал Антон, — как известно, могут принимать вид ангелов света. И любые псевдоблагодатные ощущения, неотличимые от истинных, они тоже могут дать почувствовать человеку. Недаром же блаженный Августин называл сатану обезьяной Господа Бога.

— Нет, нет, нет! Это не бесы! Это ангелы! — схимник нервно дернулся и вскочил с лавки.

— Да почему вы так в этом уверены? — продолжал невозмутимо допытываться Антон.

— Их крылья и одежда усыпаны крестами! Вот почему! Не могут демоны являться с крестами!

Нервно-раздражительный тон речи отшельника, его боязнь, что ангелы, постоянным общением с которыми он так гордится, могут оказаться бесами, окончательно убедили нас в том, что несчастный схимник каким-то образом оказался в их власти или, говоря святоотеческим языком, впал в прелесть.

— Но ведь известны случаи, — не отступался Антон, — когда бесы принимали облик святых, например, святителя Николая. По попущению Божию они иногда являлись даже в полном архиерейском облачении, т. е. с крестами и на митре, и на омофоре, чем и обманывали некоторых подвижников.

— Этого не может быть! Нет, нет, не может быть! — едва не за­дохнувшись от волнения, сильно побледнев, пролепетал отшельник. Стало очевидно, что продолжать с ним разговор на эту тему бесполезно.

— А с кем из русских подвижников вам приходилось здесь встречаться? — спросил я отшельника, пытаясь разрядить обстановку. Схимник, несколько успокоившись, вновь опустился на лавку.

— Между прочим, — встрепенулся он, — моим духовником многие годы был русский монах, отец Никодим, ученик старца Феодосия Карульского. Может быть, слыхали про отца Никодима?.. О-о! Это был великий подвижник! Бывший русский генерал. Он умер в 92 года. Да вот, кстати, одна из его последних фотографий.

Отшельник вытащил из книги цветную фотографию старца Никодима, сделанную в первой половине 1980-х годов незадолго до его смерти. Со снимка сквозь очки нас внимательно разглядывал очень древний и чрезвычайно худой старец в черной рясе. На обтянутом пергаментной кожей почти голом черепе сияли совершенно неожиданным, пронзительно-голубым светом какие-то неземные глаза. В них светились мудрость и доброта. Быть может, мне это только показалось, но то действительно был взгляд из иного мира, который, словно рентгеном, пронизывал нас насквозь. Все пространство вокруг сидящего старца было заполнено книгами. Из-за них, вероятно, возникало впечатление, будто фотографировали его не в маленькой узкой келье, прилепившейся к уступу над скалистым обрывом высоко над морем, а в роскошном кабинете ученого. Но удивляло не это. Странным показалось другое — то, что наш отшельник возвел своего старца в царские генералы, хотя нам хорошо было известно, что схимонах Никодим происходил из крестьян Рязанской губернии и только две зимы учился в церковно приходской школе. Он действительно принимал участие в Первой мировой войне, но не в качестве генерала, а всего лишь простым солдатом. На фронте он узнал о захвате власти большевиками. Тогда же вместе со своим фронтовым другом он принял решение не возвращаться на Родину, оказавшуюся под властью безбожников, а пешком добраться до Святой горы Афон, о которой много слышал от монахов и странников. Еще до войны, читая «Добротолюбие» и «Откровенные рассказы странника…», он почувствовал тягу к Иисусовой молитве и, оказавшись на Афоне в Пантелеимоновом монастыре, стал искать совета у опытных наставников «умного делания». Старец Силуан посоветовал ему отправиться на Карулю к иеро­схимонаху Феодосию, бывшему воспитаннику Казанской Духовной академии, а впоследствии — архимандриту и инспектору Вологодской семинарии. Став его учеником, о. Никодим прожил со своим учителем на Каруле до самой смерти о. Феодосия, который мирно скончался у него на руках 2 октября 1937 года. Как мы понимали, всего этого не мог не знать и наш схимник — ученик о. Никодима, общаясь со своим старцем на протяжении нескольких десятков лет.

Без духовного окормления

— Но ведь после смерти вашего духовника, о. Никодима, прошло, если не ошибаюсь, уже около 15 лет, — решил уточнить отец дьякон, внимательно разглядывая близорукими глазами фотографию старца, которую держал у самого своего носа. — Кто же вас окормлял после его смерти все эти годы?

Этот невинный, казалось, вопрос подействовал на отшельника, словно внезапный удар плети. Испуганно вздрогнув, он резко выпрямился, а затем молниеносно вскочил и, грохоча по ступенькам, исчез в темноте лестничного проема. Неожиданная реакция схимника произвела на нас эффект взорвавшейся бомбы. Глядя друг на друга широко раскрытыми глазами, мы в растерянности застыли на лавках, не зная, что предпринять, чтобы успокоить, по-видимому, обидевшегося хозяина. Однако наше недоумение длилось недолго. Внизу послышался скрип ступеней, и вскоре из темноты вынырнуло улыбающееся лицо схимника, несущего в охапке груду апельсинов.

Некоторое время все усердно молчали, поглощая сочные апельсиновые дольки. Довольный таким поворотом событий, отшельник, улыбаясь, глядел на старательно жующих паломников, полагая, по-видимому, что, закрыв им рты апельсинами, сумел удачно избежать неприятного для него вопроса. Но он еще просто не знал, с кем имел дело. Аккуратно обтерев с рук апельсиновый сок платочком, Антон — бывший кадровый военный, окончивший заведение, в котором готовили разведчиков, — спокойно поднял на него глаза и, пристально глядя на все еще улыбающегося отшельника, сказал:

— Но вы все-таки не ответили на вопрос: кто являлся вашим духовным руководителем все эти годы после смерти отца Никодима?

Не ожидая повторения вопроса, схимник вначале опешил. Довольная улыбка медленно сползла с его лица. Через секунду, однако, он пришел в себя и с неожиданной для 75-летнего старца быстротой вновь исчез в темноте, оставив вопрос висеть в воздухе, пропитанном ароматом апельсиновых корочек. Мы переглянулись.

— Теперь, кажется, все понятно, — сказал отец дьякон, задумчиво протирая снятые с носа очки. — Оставшись без духовного руководителя, схимник, судя по всему, положился во всем только на свое собственное разумение и не искал больше опытного старца. Вот и дошел он до «прелести» за пятнадцать лет жизни без всякого контроля. Да-а!.. Очень редко кто имеет от Бога дар рассуждения, который помогает ясно видеть все дьявольские хитрости и не дает подвижнику уклониться ни вправо, ни влево. У нашего «старчика», видимо, такого дара нет. Пока был у него духовный руководитель — он держался, а как не стало о. Никодима — рухнул. Как же его жалко-то! Ведь такой был подвижник! И вдруг — в «прелести»…

— Ну вот, — заключил Антон, — еще раз на его примере убеждаюсь в правоте слов святителя Игнатия Брянчанинова: ни в коем случае нельзя доверять никаким сверхъестественным явлениям. Нужно считать себя грешными и недостойными любых благодатных видений и откровений.

В это время внизу скрипнула дверь и на лестнице послышались шаги. Вошедший схимник нес в победно поднятой руке конверт с письмом.

— Вот кто мой духовный руководитель! Вот! Владыка Лавр! Это его письмо, — сказал он, немного отдышавшись. — А это фотография владыки.

Тут только мы заметили, что на стене архондарика, справа от двери, висела под стеклом большая фотография архиепископа Лавра из Джорданвилля в полный рост.

— Я на все беру у него благословение. Вот так: «Влады-ы-ы-ко, — подобострастно затянул он тоненьким голоском, — благослови-и-и!» И целую ему ножки, — схимник наклонился и поцеловал фотографию архиерея. Его сюсюкающий елейный тон и теат­ральность движений неприятно нас укололи. — Да, да, владыка мне много помогает. Я его очень, очень уважаю.

Подойдя ближе, отшельник протянул мне письмо.

— Можете прочесть, — разрешил он.

Я взял у него исписанный с двух сторон лист бумаги и зачитал для своих спутников вслух. В коротеньком письме, написанном ровным широким почерком с большими пробелами между строк, владыка рассказывал о том, как оказавшись по делам на родине нашего «старчика» он по пути заехал в его родной город и даже служил там литургию. Затем, кратко описав свое пребывание в столице, а потом богословское совещание на теологическом факультете столичного университета, владыка в заключение преподавал схимнику свое архипастырское благословение, на чем и оканчивалось его письмо. Ни на какое духовное руководство в нем не было даже и намека. Безусловно, ссылка на владыку с другого континента была всего лишь отговоркой. Да и как может архиерей, являющийся настоятелем монастыря и одновременно ректором семинарии, руководить духовной жизнью афонского отшельника с ее специфическими особенностями и ежедневными искушениями?! Совершенно различный образ жизни, иная форма служения и посылаемых Богом испытаний не дает возможности в подобных случаях осуществлять постоянное духовное руководство. Но теперь, когда причина столь плачевного состояния схимника окончательно раскрылась, разговор можно было заканчивать, тем более что мы основательно устали за день.

Распрощавшись, схимник отправился к себе, а мы потушили свет и почти в полной темноте стали читать наизусть молитвы на сон грядущим. Неожиданно из-за гор выглянул ослепительно блистающий диск луны и прямо в море выплеснул широкую струю расплавленного серебра. Оно упало на воду и заискрилось в таинственном лунном свете, мерцая на гребнях темных волн Эгейского моря.

Перед тем как улечься по лавкам, мы решили проветрить свой длинный и узкий «кубрик». Бесшумно отъехала в сторону створка окна, и в крошечный архондарик сразу же ворвалась свежая струя теплого ночного ветра, неизвестно откуда принесшего с собой аромат цветущей герани. Где-то далеко-далеко внизу сонно вздыхало и ворочалось море. А над афонскими скалами звенели и радостно славили Творца неумолкающие цикады…

Прельщенный схимник

Мы уже заканчивали утреннее правило, когда к нам на «палубу» поднялся наш добродушный хозяин. Он был свеж и бодр, словно всю эту ночь сладко почивал на мягком ложе. Но мы-то прекрасно знали, что он не отдыхал вовсе. Сквозь сон было слышно, как из маленькой домовой церкви приглушенно доносился его звонкий голос, воспевающий Христа Жизнодавца.

— Пойдемте пить кофе, — пригласил он, улыбаясь.

Мы уселись за стол, стоящий у перекрестка «тоннеля», поеживаясь от утренней свежести. Антон, оценивая взглядом окружающее нас бетонное сооружение, маленькими глоточками потягивал из чашечки крепкий кофе.

— Но как же вы смогли доставить сюда столько цемента? — с удивлением спросил он схимника.

— О-о! У меня много помощников. Да вот, например, был однажды такой случай. Не хватило мне цемента, чтобы достроить ограду. Поднимаюсь на верхнюю площадку — я вам ее потом покажу — и громко кричу в сторону материка: «Д!еспина! Передай своему отцу, чтобы завтра ко мне приехал!» Надо сказать, что в Салониках живет один из моих духовных детей — профессор математики местного университета. Когда я бываю на материке, часто у него останавливаюсь. С его пятилетней дочерью Деспиной мы в большой дружбе. Вот я и покричал ей, чтобы попросила отца приехать. На другой день пошел его встречать вниз, на пристань. Сходит он с кораблика на землю и спрашивает: «Отец, ты вчера звал меня?» Я говорю: «Да». А он рассказывает: «Подходит ко мне вчера после обеда Деспина и говорит: «Папа, я сейчас слышала голос нашего старца. Он просил передать тебе, чтобы ты приехал к нему завтра». Я вначале подумал, что ей показалось, но потом все же решил поехать и проверить, так ли это. А поскольку ты все время что-то строишь, решил захватить с собой несколько мешков цемента. Думаю, пригодятся. Вот и приехал к тебе». И мы стали с ним выгружать мешки на пристань.

Антон глотнул кофейной жижи и поперхнулся. Отец дьякон деликатно постучал его по спине, помогая откашляться. Мы встали и вслед за старцем поднялись по бетонным ступеням на верх­нюю площадку. Вот здесь-то и открылась, наконец, тайна загадочного запаха, поразившего нас минувшей ночью. Вдоль этой маленькой площадки, у вертикально нависающей над ней стены желтого мрамора, яркой зеленью клубились пышные кусты герани, унизанные огненными шарами красных соцветий. Для нас, привыкших видеть герань только в цветочных горшках на московских подоконниках, это зрелище было действительно не­ожиданным. Только теперь стало ясно, откуда появился в скалах Карули этот давно знакомый запах, напоивший сладковатым дурманом всю округу.

— Землю, — сказал схимник, осматривая только что появившиеся ростки картофеля, — я носил сюда в мешках. Собирал буквально по горсточке в расщелинах. Да еще сверху спускал на веревках: там есть небольшие уступы с почвой. А вот здесь, — продолжал он, подводя нас к крутому обрыву, под которым далеко внизу прибрежные волны лизали подножье скалы, — я ловлю рыбу. Если бы не Великий пост — угостил бы вас рыбкой.

Мы осторожно приблизились к краю. Из пропасти тянуло прохладой, горьким запахом морской соли и йода. От голово­кружительной высоты захватило дух. «Да как же можно ловить рыбу на таком расстоянии от воды?» — подумал про себя каждый из нас. Заметив недоверие на наших лицах, отшельник указал на ворот!ок с деревянным колесом, похожий на те, которые у нас в России крепят на колодцах:

— На полиелейные и великие праздники отсюда, прямо со скалы, я забрасываю сеть в море. Подожду немного, помолюсь, да и начинаю крутить в!орот. И по Своей милости Бог всегда посылает мне полную сеть рыбы, чтобы я мог порадовать гостей. Эх, было бы сейчас Благовещение! Да, кстати. Отец! — старец вдруг резко обернулся ко мне, — фотоаппарат у тебя с собой? Тогда вот что… Ты меня сфотографируй вот здесь, на фоне цветов. Мне нужно своим чадам фотографии подарить.

Он поправил засаленную скуфейку, приосанился и встал у куста герани, приняв величественную позу. Но как только я поднял аппарат, чтобы поймать его в видоискатель, старец неожиданно сорвался с места и, дробно стуча башмаками по каменным ступеням, умчался вниз. В недоумении я опустил руки, не понимая: что бы всё это значило. Однако буквально через минуту отшельник вновь показался на площадке. Оказалось, что он забыл надеть свою «праздничную» схиму и взять в руки посох. Аппарат дважды щелкнул затвором.

— Только ты, отец, смотри! Не забудь мне прислать из Москвы снимки, — снова напомнил старец, — а то некоторые обещают и не присылают. Да, кстати! Вот что еще. Когда будешь отправлять фото, пришли заодно 3—4 маленьких колокольчика. Я повешу их у себя в церкви на паникадило. Когда в праздники буду его раскачивать, колокольчики зазвенят: дзинь-дзинь-дзинь. Мне кажется, это будет очень красиво, — сказал старец и звонко, по-мальчишески рассмеялся.

Я пообещал отшельнику непременно найти и прислать ему несколько валдайских колокольчиков. Моим обещанием, по-видимому, он остался очень доволен и, вероятно, поэтому, перешел на совсем уже доверительный тон.

— Вы же знаете, — сказал он, понизив голос, — что у меня на родине сейчас идет война, которую, как считают, спровоцировал сам президент. Патриотические силы очень недовольны действиями правительства. Так вот… не так давно в этот залив неожиданно вошла военная эскадра. С флагманского корабля спустили шлюпку, и в ней сюда, на Карулю, прибыла целая делегация крупных политических и военных деятелей с моей родины. Они поднялись ко мне и сказали: «Читая ваши книги, мы поняли, что только вы можете поправить положение дел в стране». Мне предложили стать королем, несмотря на то, что есть претенденты на трон из прежней королевской фамилии. Вы представляете!.. Но я решительно отказался! — отшельник выпрямился и гордо поднял бровь. — Я им сказал, что отрекся от мира и что монахам нельзя заниматься всякой там политикой. Но они не успокоились и стали меня умолять, чтобы я согласился стать хотя бы главным советником короля, которого они выдвинут только для видимости — тогда никто не будет знать, что на самом деле управляю страной я. Снова мне пришлось ответить отказом. Они ушли очень огорченными.

Слушали это откровение — и нам стало совсем не по себе. Как ни печально, — с нашим отшельником повторилась история, подобная той, которая ранее произошла с монахом Харалампием из скита святого Василия. Ее описал игумен монастыря Дионисиат, Гавриил, в «Святогорском Лавсаике». В ней рассказывается о том, как пустыннику Харалампию явился в видении целый флот, чтобы забрать его и сделать Патриархом. Вместе с пришедшими за ним офицерами он даже спустился на пристань. Однако прежде чем войти в шлюпку, монах этот перекрестился со словами: «Пресвятая Богородице! Помози ми, да стану Патриарх!», но вместе с призыванием имени Божией Матери и знамением креста дьявольское наваждение исчезло… Жаль, что наш подвижник не подумал перекреститься во время переговоров с «правительственной делегацией»! Без всякого сомнения, галлюцинаторные образы, вызванные в его сознании демонами, мгновенно бы исчезли. Тогда испарилась бы и делегация, а с нею и вся военная эскадра.

Наши вздохи сожаления отшельник принял, судя по всему, за вздохи восхищения его твердостью в борьбе с таким сильным соблазном. Он необычайно взбодрился и с радостным возбуждением произнес:

— А сейчас покажу вам, с чего я начинал.

Мы спустились за ним в тоннель, повернули на перекрестке вправо и вошли в дверку, расположенную в левой стене рядом с той, которая вела в архондарик. Пройдя узкое здание насквозь через помещение, которое использовалось под склад, мы открыли противоположную дверь и, к своему удивлению, очутились в довольно обширной пещере с высокими сводами. Свет в нее проникал сверху через длинную щель между тыльной стеной архондарика и почти вертикальной скалой. Судя по всему пещера была естественного происхождения и первоначально служила нашему схимнику жилищем. Позже он возвел все современные постройки, а пещеру решил использовать как цистерну для питьевой воды. Сейчас почти всё ее пространство занимало озеро. Со всех сторон к нему тянулись черные полипропиленовые трубы, по которым в него стекала дождевая вода с крыш тоннеля и архондарика.

— Вначале, — пояснил отшельник, — в центре пещеры было небольшое углубление, где собиралась дождевая вода, но ее было слишком мало. Когда я построил себе отдельную от пещеры келью, то решил углубить озерцо, а затем поднял его берега цемент­ным раствором. Видите, сколько теперь здесь умещается воды?! Хватает на все нужды до следующей зимы.

Схимник щелкнул выключателем, и над самодельным озером вспыхнула маленькая яркая лампочка, свисающая откуда-то сверху на длинной проволоке. Тени мгновенно спрятались в неровностях стен и в углах пещеры, а самая дальняя ее часть стала похожей на глотку огромного животного. Зато теперь мы смогли хорошо рассмотреть мраморное дно озера, его бетонные берега и ближайшую часть пещеры. Почти вся она была превращена в обычный деревенский сарай, забитый разным хламом, который жалко выбросить, потому что неизвестно, когда он сможет вдруг пригодиться. Здесь стояли запылившиеся ящики из-под продуктов, какие-то мешки, корзина с апельсинами, старый чайник, огромные консервные банки, а у стены, упираясь в потолок, почти вертикально торчали обрезки досок, деревянные бруски и длинные горбыли. Схимник порылся в картонной коробке и вытащил из нее несколько вакуумных упаковок с молотым кофе.

— Вот! Паломники мне приносят кофе, а я его не пью. Хотите взять с собой?

— Нет-нет, спаси Господи, — скромно поблагодарил отец дьякон, — у нас ведь тяжелые рюкзаки, а идти нам еще далеко: вверх, на Катунаки.

— Ну, вы как хотите, — вмешался в разговор Антон, страстный любитель кофе, — а я не откажусь. Своё, знаете ли, не тянет, — и он ловко рассовал пакетики с греческим кофе по многочисленным карманам своей камуфляжной военной формы.

Схимник с любопытством наблюдал за их быстрым исчезновением, а когда в оттопырившихся у колена карманах десантных брюк, хрустнув блестящей фольгой, исчез последний пакетик, он вдруг обратился ко мне:

— Чуть не забыл! Отец! Ты должен еще сфотографировать меня в церкви.

— Прекрасно. В таком случае ведите нас в церковь, — ответил я, — ведь мы ее даже не видели.

Глава 20.