ОСТРОВ» МОЛИТВЫ

Д ля того чтобы налегке совершать переходы по крутым горным дорогам и тропам, связывающим друг с другом афонские монастыри, я попросил нашего гостеприимного хозяина — гостинника русского Пантелеимонова монастыря — взять на сохранение наши тяжеловесные рюкзаки. Хотелось, чтобы ничто не нарушало гармонию этого удивительного «острова» молитвы, чудом Божиим сохранившегося от «ушедшей на дно» западной части Европейского континента, которая погрузилась в бездну чувственных наслаждений. Ничем иным, как только молитвами здешних аскетов, можно объяснить возникающее здесь удиви­тельное ощущение сверхчувственной, живой и неразрывной связи времен, позволя­ющей, словно в замочную скважину, взглянуть из нашего обезумевшего века на божественный покой души христианских подвижников прежних веков. Благо­датный покой и мир Христов охватывают здесь не только человека, но и всю природу: воздух, лес, горы и древние монастырские стены, возведенные, кажется, не руками, а лишь молитвенными воздыханиями людей, посвятивших свою жизнь Богу. Благодатное веяние Святого Духа ощущаешь во всем — даже в покосившемся железном кресте под огромным ветвистым деревом у развилки дорог, где и сегодня, как и многие века прежде, отдыхают монахи, поднимаясь вверх, к перевалу, ведущему в Карею — монашескую столицу Афона…

Заботливый отец гостинник отнес наши рюкзаки в особую келью, приспособленную под склад, которую здешние монахи называют почему-то по-армейски «каптер­кой», и вернулся с полосатым шерстяным мешком в руках.

— Такие шерстяные сумки раньше носили все афонские монахи, — сказал он, протягивая мне мешок. — Вот здесь, посередине, где мешок перегибается пополам, есть две петли. За них крепят ремень, а затем надевают получившуюся торбочку через голову. Сумка должна висеть на боку, оставляя руки свободными, чтобы, взбираясь по горам, одной рукой держать палку, а другой хвататься за кустарник... Сам не знаю, — добавил он, помолчав, — откуда она у нас взялась, но думаю, что лет 100 ей будет…

Тут только я вспомнил, что палки-то у меня еще нет. Отец дьякон, Паша и Антон где-то уже срезали себе по палке. Вчера вечером они сидели на кроватях в келье и, поставив на стул керосиновую лампу, усердно вырезали ножичком на рукоятках «AGION OPOS» и что-то еще в том же роде. «Однако, — подумал я, — где-то мне попадалась на глаза удобная палка и, кажется, даже с ручкой. А... ну как же!.. Как раз вчера, спустившись вниз за дровами, чтобы перед ночной службой истопить печку в келье, я и видел эту палку около поленницы».

Я поспешил спуститься на первый этаж бывшего больничного корпуса, который в наше время давно уже служит архондариком, вышел наружу и оказался под стальным мостиком, соединяющим береговую террасу с галереей 2-го этажа. Вскоре я обнаружил то, что искал. Гладко отполированная чьей-то рукой, эта палка, видимо, долгие годы преданно служила своему хозяину, простучав по множеству дорог. Весь ее вид говорил о том, что старушке не менее столетия. Она оказалась очень твердой, удивительно легкой и как раз мне по росту. Наклоненная вниз рукоятка удобно легла в ладонь. Как выяснилось позже, палка оказалась незаменимой при подъеме в гору… Поднявшись к отцу гостиннику, я показал ему свою находку и, получив на нее благословение, взял палку с собой в дорогу.

В столицу Афона

У тром, отдохнув немного после ночной службы, мы уже стояли, обдуваемые прохладным морским ветром, на пристани Пантелеимонова монастыря и щурились от солнечных бликов, прыгающих по волнам. Белый двухпалубный кораблик-паром с откидным носом прибыл по расписанию. На борту начищенной латунью сверкало необычное имя: «Гликофилусса». Название этой Богородичной иконы у нас переводят обычно как «Сладкое лобзание». В кают-компании она висит на передней стене в серебряном окладе и считается патронессой корабля. Монахи, войдя, чинно крестятся на икону и не спеша рассаживаются по лавкам вдоль стен. В углу у стойки можно заказать чашечку кофе с какими-нибудь сладостями, сухариками или орешками. Для священников рядом с кают-компанией есть особое помещение, но мы остались со всеми и, взяв по чашечке кофе, вдруг ощутили себя в совершенно блаженном состоянии, созерцая медленно проплывающие мимо склоны Святой горы.

Наш кораблик шел прямо из Небесного града — именно так переводится название небольшого городка, расположенного на перешейке полуострова, — Уранополиса. Направлялся он в Дафни — главную пристань Афона. Отсюда паутинкой во все стороны разбегаются пешие дороги и тропы, связывающие почтовое отделение в Дафни, единственное на Афоне, с Кареей — столицей монашеской республики — и со всеми афонскими кельями, каливами, скитами и монастырями.

Блаженное наше созерцание длилось не долго — всего лишь минут 15. Впереди, у самого подножья святогорского хребта, показались каменные строения и башня под красной черепичной крышей. Едва мы ступили на причал, как чем-то взволнованная толпа паломников, отправляющихся обратно в Уранополис, атаковала кораблик, сметая на своем пути зазевавшихся пассажиров. Они обреченно пытались прорваться к трапу, но смогли сойти на пристань (не потеряв, однако, благодушия) лишь когда последний из паломников вбежал на палубу готового уже отчалить парома. «Что делать, — подумали мы, — южный темперамент!»

Вдоль небольшой набережной рядом с пристанью приглашали погрузиться в таинственную разноцветную полутьму маленькие магазинчики, наполненные самыми разнообразными товарами. Отсутствие окон, слабый свет крошечных лампочек, питающихся от солнечных батарей на крыше, экзотические ароматы многих сортов ладана, смешанные с запахом деревянных поделок, икон и шерстяных четок, изготовленных руками святогорских монахов, действовали на вновь прибывших завораживающе. Почти невозможно было удержаться, чтобы не купить что-нибудь на память. Но мы удержались. Бороться с соблазном помогала мысль о том, что нам предстоит долгий путь наверх через перевал в Карею.

Миновали почту, кафе и полицейский участок. Наконец, наши палки застучали по камням крутой, но довольно широкой грунтовой дороги. Она бежала через вечнозеленые кустарники, через заросли огромных кактусов-опунций с покрасневшими «носами» созревших плодов, через мостики, перекинутые над сбегающими к морю ручьями, мимо заброшенных старых келий, которые выступающей на столбах передней частью напоминали давно покинутые скворечники.

Обманчивая голубизна неба и яркое солнце, пригревающее внизу, на пристани, здесь уже не могли убедить нас в том, что наступило лето. Пышные кустарники сменились голыми деревьями, а на северных склонах ложбинок показались небольшие сн!ежники в окружении еще зеленой прошлогодней травы. Ветер здесь дул совсем уже неласково, напоминая, что на дворе еще только начало марта и вполне можно ожидать снегопада. Наконец, дорога вскарабкалась на широкое плато, откуда открывалась захватывающая пано­ра­ма небесно-голубого простора с тонкой полоской полуострова Ситония.

Надвинув поглубже на лоб войлочную афонскую камилавку, я подумал, что неплохо было бы согреться чашечкой крепкого кофе. До нее оставалось пройти уже совсем немного. Впереди вдоль плато вытянулись, прижимаясь к траве, приземистые стены монастыря Ксиропотам. Преодолевая сопротивление шквального ветра, который нес нам навстречу тучи пыли, песка и мусора, мы двинулись к нему. Наконец, хлопнула калитка в массивной створке монастырских ворот, и свирепый ветер остался снаружи.

В Ксиропотаме

За монастырскими стенами было совсем тихо. У алтаря храма Сорока севастийских мучеников беспечно зеленело небольшое, словно игрушечное, апельсиновое дерево, до самой макушки увешанное яркими оранжевыми плодами прошлогоднего урожая. Похлюпывая мокрой тряпкой в пластмассовом ведре, кто-то мыл мраморный пол в совершенно пустом храме.

— Послюшай, Антоша, как тэбэ нэ стыдно! Я тут пол мою, а ты свой грязный ноги здэсь оставляешь! Вай-вай-вай! Как нэ харашо!

— Господи! Да ведь это же отец Петр из Грузии! — Антон с иеродиаконом обнялись и долго стояли, смеясь и похлопывая друг друга по спинам.

В архондарике, согреваясь, неспеша пили горячий кофе с традиционным афонским рахат-лукумом и вспоминали Бетанию, Давидо-Гареджийскую лавру, Джвари, Мцхету и множество общих знакомых, оставшихся в Грузии. Оказалось, что отец Петр уже три года подвизается в Ксиропотаме, и мы, конечно, не удержались, чтобы не попросить его немного рассказать нам об истории монастыря. Хорошо запомнилось (очень актуальное ныне) ясное и недвусмысленное указание Божие, открывшее важную истину о Церкви. Это древнее чудо произошло именно здесь, на этом самом месте, в Ксиропотаме, где мы увлеченно слушали рассказ иеродиакона. О чуде повествуют хроники византийских императоров и древние рукописи афонских монастырей. Сам Господь удивительным и грозным знамением показал, что католическая церковь вовсе нам не Церковь-сестра, как любят сейчас говорить некоторые экуменически настроенные православные, что на самом деле католицизм — отломившаяся от Православия ветвь, которая, впрочем, некоторое время еще сохраняла увядающие силы, медленно и постепенно засыхая.

Необычное землетрясение

Было это в XIII веке, после четвертого крестового похода латинян (1204 г.), когда крестоносцы захватили Константинополь. Византийский император Михаил Палеолог — сторонник унии с католиками, прибыв на Афон, повелел братии Ксиропота­ма совершить вместе с латинскими священниками, входившими в его свиту, католическую мессу. Игумен и некоторые из иеромона­хов не нашли в себе мужества до смерти постоять за православие и под нажимом грозного императора согласились совершить мессу с католиками. Когда же началась беззаконная служба, стены обители сотряслись, словно под ними оказался очаг землетрясения, и монастырь рассыпался до основания. Под обломками храма погибли все совершители беззакония, а уцелевший император с позором бежал с Афона. Удивительным было и то, что от этого странного землетрясения более не пострадал ни один из афонских монастырей, что само по себе было уже явным чудом. После смерти отступника его сын — благочестивый император Андроник, вполне осознавший значение этого знамения Божия, восстановил монастырь, в котором со времени императора Романа хранится самая значитель­ная часть Животворящего Креста Господня с отверстием от гвоздя, которым было прибито тело Господа Иисуса Христа.

Естественно, нам захотелось приложиться к Животворящему Древу, и мы решили остаться в Ксиропотаме на ночную службу, в конце которой выносят из алтаря для поклонения мощи и другие монастырские святыни. Нас с отцом дьяконом, как паломников в священном сане, провели к стасидиям на левом клиросе, откуда было удобно наблюдать — как подобает вести себя в храме по-афонски, к какой иконе подходить вначале, как и кому кланяться. Монахи пели на два клироса, антифонно3, положив книги на высокие шестигранные столики явно турецкого происхождения. Они были украшены характерными деталями ислам­ской архитектуры с тонкой инкрустацией из перламутра и черного дерева. Над столиками, почти касаясь книг, свисали старинные лампы под абажурами, заправленные оливковым маслом, которые давали очень мало света.

Когда чужой язык становится своим

При нашем «знании» греческого мы могли следить только за структурой службы, но и этого было вполне достаточно, так как Иисусова молитва восполняла все недостающее. Как ни странно, благодаря именно внимательной молитве по четкам при одновременном слышании духовных песнопений на незнакомом языке возникало глубокое ощущение полноценного участия в службе. Во время чтения кафизм все, кто был в храме, откидывали узенькие сидения в стасидиях и усаживались в них, почти исчезая между высокими стойками, поддерживающими подлокотники. В XIX веке русские иноки называли эти своеобразные «кресла для стояния» формами. Они действительно помогают мона­хам выдерживать многочасовые ночные службы, которые по боль­шим праздникам могут длиться от 9 до 12 часов не прерываясь, чем и оправдывают свое название — «всенощное бдение». Когда устают ноги, высокие подлокотники, на которые можно опереться, значительно облегчают многочасовой молитвенный труд.

Утром, укрепившись молитвой у святынь монастыря, хранящихся в соборном храме, и облобызав Животворящее древо Креста Господня, мы продолжили свой путь в Кари!ес — так по-гречески звучит название афонской столицы. Ветер стих, и мы довольно легко добрались до перевала, где под огромным раскидистым деревом стоит на позеленевшем кирпичном постаменте покосившийся железный крест. У креста — короткий привал. Здесь в единый узелок с разных сторон собираются ниточки дорог и тропинок, в которых можно было бы запутаться, если бы чья-то заботливая рука не поставила на перекрестии деревянный столб с красными фанерными стрелками, торчащими в разные стороны. Отсюда хорошо просматривалась снего­вая вершина Афона.

За перевалом дорога круто нырнула под уклон, и вскоре внизу показались первые монашеские домики, которые, пока мы к ним не приблизились, казались издали очень аккуратными. Но стоило подойти поближе, как в глаза бросилась полная безжизненность этих свидетелей былых подвигов их прежних обитателей. Наше появление отметили лишь новые владельцы заброшенных калив — птицы, которые с испуганными криками вылетали из разбитых окон и с чердаков. Какое печальное зрелище — скелеты когда-то прекрасных келий, зияющих пустыми глазницами окон и проломленными куполами домовых церквей!

Глава 9.