Нарсана

Как жили люди раньше в наших краях — точно этого никто не знает. Одни лишь горы видели все, им ведома правда. Но горы молчат, крепко хранят свои тайны. Ста­рые же люди рассказывают... То ли было это, то ли не было...

Сказывают, жили когда-то здесь женщины-амазонки (прим. безгрудые), и вот как это случилось.

Недалеко от нынешнего Кисловодска находилось становище Бур­ги, вождя большого воинственного племени. Земли его тянулись вдоль берегов Гум-реки (прим. Подкумок). По лугам среди гор гуляли бесчисленные табуны коней, паслись стада рогатого скота, отары овец. Люди племени охо­тились на диких зверей, ловили рыбу в реке, собирали урожай с полей и жили сытно, в полном достатке.

Но Бурга был жаден и часто совершал со своими воинами набеги на соседние племена, грабил их, все увеличивал свои богатства.

Случилось так, что умерла у Бурги жена. Решил он жениться сно­ва. Поехал как-то за Терек и увидел девушку, совсем юную, красота которой поразила его. Темные глаза ее сияли, как дне заезды, брови изгибались на белом лице маленькими змейками, а черные распущен­ные волосы казались крыльями большой птицы.

Девушка посмотрела на Бургу, засмеялась, а потом вдруг вскочила на коня и поскакала в степь. Бурга на своем скакуне помчался следом.

Разразилась гроза, черные тучи низко нависли над землею, молнии слепили глаза, ветер разметал черные волосы девушки, дождь хлестал тело, а она смеялась громко, подгоняя коня.

Наконец Бурга догнал ее и спросил:

— Как зовут тебя, смелая девушка?

Дарья,— услышал в ответ.

- И ты не боишься?

- Нет, я люблю бурю.

Бурга похитил юную Дарью и сделал своей женой.

А была у Бурги дочь, оставшаяся от первой жены, одних лет с Дарьей. Мачеха и падчерица стали подругами. Только они совсем не походили одна на другую.

Нарсана с золотистыми волосами, струившимися по плечам, как мягкий шелк, была нравом добрая, ласковая. Для каждого находила ве­селую улыбку и приветливое слово. Целыми днями на полях у реки слышались ее звонкие песни, смех, журчавший как ручеек в лесу.

А Дарья проходила мимо людей гордо, ни на кого не глядя. И у себя дома хотела над всеми взять власть. Нарсану попрекала; «Уж слишком ты нежная, не люблю таких». Сядет на коня и поскачет в го­ры. Черные волосы полощутся за спиной, как крылья, и ничего-то она не боится.

Попросит мужа:

— Научи стрелы пускать из лука, возьми с собой в поход.
Рассердился Бурга:

— Что-то ты на женщину даже не похожа. Твое дело дома сидеть,
шить, вышивать.

Дарья не слушалась, не покорялась мужу. Кончилось терпение у Бурги, и сказал он жене:

— Ну, если ты хочешь быть, как джигит, оставайся одна, я к те­бе больше не вернусь.

Снарядился Бурга в дальний поход и забрал с собой всех молодых мужчин. Сели они на коней и поехали.

Женщины стояли и молча смотрели вслед. Вот уже последний всадник скрылся за поворотом, улеглась пыль на дороге. И зарыдали тогда покинутые жены,

— Или мы теперь должны жить, как вдовы? Кто нас защитит, если нападут враги? Кто поможет детей и стариков прокормить? Кто будет тяжелую мужскую работу делать? Бежать надо вдогонку, просить, пусть вернутся:

И тут послышался громкий голос Дарьи:

— Остановитесь сейчас же!

Женщины замерли, пораженные ее видом: глаза-звезды Дарьи свер­кали гневом, по спине черными крыльями спускались волосы, и вся она, высокая, сильная, казалась большой хищной птицей. Голос Дарьи зву­чал властно:

— Проживем и одни, не пропадем. Зато не будем унижаться перед мужьями, как рабыни. Отныне я буду вашим вождем. Идите по своим жилищам.

Женщины разошлись, а Дарья села на коня и умчалась в горы. Всю ночь до зари просидела она на вершине высокой скалы, думая тяжкую думу. Обида и ненависть кипели в ее сердце. Не будет больше рядом любимого! Ну что ж! Зато есть свобода! А что может быть дороже сво­боды и ветра? Отныне Дарья знает одно; месть. Месть всем мужчинам!

Тяжелая жизнь пошла для брошенных женщин. Соседи сразу уз­нали, что мужчины племени Бурги покинули становище. Напалм, уве­ли скот, вытоптали поля, разграбили имущество. Начался голод, дети и старики болели и умирали. Смерть и горе поселились в жилищах.

Дарья заперлась одна, и никто не знал, чем она занята... А пред­водительница племени пыталась изготовить лук и стрелы. Долго мучи­лась, ничего у нее не выходило. Но все же сделала, и тогда снова ум­чалась на коне в горы.

Взобралась на скалу, натянула тетиву, пустила стрелу. Эх, не ту­да летят стрелы, неловко пускать их: грудь мешает.

Взяла Дарья два кремня, высекла огонь, разожгла костер. Прило­жила к груди головешку. Жгучая боль пронзила ее, но ни стона не издала женщина, ни слезинки не проронила. Только брови над глаза­ми-звездами изогнулись, как змеи.

Приложила лук к плоской груди, натянула тетиву, и стрела поле­тела туда, куда послала ее амазонка.

На заре вернулась Дарья в становище. Одежду изорвала во время бешеной ночной скачки, грудь перевязана. В руках — лук, на ремне — колчан со стрелами.

Собрала предводительница свое женское племя, сорвала перевяз­ку, показала обугленное пятно на груди,

- Вот, смотрите! Такими, как я сама, я сделаю всех вас — амазон­ками. Отныне быть у нас своему женскому войску. Я научу вас изго­тавливать луки, пускать стрелы, обращаться с конем. Мы сами будем добывать себе пропитание, ходить в набеги.

Разожгли костер, и женщины стали по одной подходить к своей повелительнице. Дарья прикладывала им головешки к груди. Амазонка переносили бол» без криков и стонов.

Последней подошла Нарсана. Был у нее любимый — пастух из со­седнего села, с которым она тайком от всех встречалась по ночам. Как она теперь предстанет перед ним, обезображенная? Но Нарсана мол­ча подставила грудь мачехе, только из ее светлых глаз скатились две слезинки. Но боль была нестерпима, и Нарсана упала без чувств.

И стали Амазонки жить, как мужчины. Охотились, довили рыбу, сеяли зерно, ходили в набеги. Дарья велела обнести становище высо­кой стеной. Женщины вырубали в скалах тяжелые камни, перетаски­вала их вниз, к реке, укладывали и укрепляли. Становище превратилось в крепость.

От тяжелой мужской работы женщины огрубели, тела их стали мускулистыми, кожа на руках — жесткой.

Нужда и голод миновали. Амазонки привозили из набегов дорогие ткани, самоцветные каменья, драгоценное оружие, оправленное в золото и серебро.

Войско Дарьи наводило страх на врагов, на мирные племена, под­вергавшиеся их нападениям. Когда они мчались на необузданных конях, обнаженные, с косматыми гривами длинных, спутанных волос, то казались не женщинами, а какими-то диковинными хищными птицами, неземными существами.— Смерть мужчинам! — кричала Дарья и велела уничтожать всех до последнего. А женщин и девочек брали в плен г обращали в амазонок.

Нарсана выполняла все, что другие, но душа ее была полна грусти. Девушка по-прежнему ходила на тайные свидания с любимым. Скло­нив голову ему на грудь, горько плакала при свете луны о своей судь­бе, об отце, который уехал неизвестно куда.

— Я хочу,— говорила она, чтоб вокруг меня играли дети и чтоб женщины наши были похожи на женщин, а не на диких зверей.

Пастух обнимал ее и успокаивал:

— Будут у нас с тобой дети. Вот наступит лето, расцветут в лугах алые маки, и мы с тобой убежим от жестокой Дарьи.

Скоро Нарсана почувствовала, что должна стать матерью. Она не ходила на работы, сказываясь больной.

С каждым днем хорошела Нарсана, и в ее голубых глазах свети­лась тихая радость, а золотистые волосы окутывали ее всю мягким шелком.

Дарья злилась, ругала падчерицу, но та теперь уже не слушалась ее и ходила по становищу красивая, нежная, как прежде. Снова зазве­нели над рекой ее веселые песни и смех журчал, как лесной ручеек.

Амазонки смотрели, на подругу и не могли понять, что с ней ста­лось. Неясная тревога охватывала их все сильнее.

Дарья решила проследить за падчерицей....И увидела ее ночью с возлюбленным, услышала их горячий шепот. Хотела тут же заколоть кинжалом обоих, но не смогла почему-то и медленно пошла прочь, за­думавшись.

А наутро собрала всех женщин племени.

— Будем судить падчерицу мою, Нарсану,— сказала Дарья.— На­рушила она закон амазонок и полюбила мужчину. Решайте, какому на­казанию мы подвергнем ее — смерти или изгнанию?

Женщины молчали, потупившись, и каждая думала о том времени, когда и у нее был любимый.

А Нарсана сорвала с себя одежды и открыла амазонкам налив­шееся соками будущего материнства прекрасное тело:

— Что ж, судите,— сказала она,— и ее глаза цвета неба смотрели на женщин ласково и спокойно,—Я сильнее вас, сильнее тебя, Дарья. У меня будет сын. Женщина должна дарить жизнь, дарить счастье. А что ты, Дарья, даришь людям, кроме зла и жестокости? Что оставишь после себя на земле?

Женщины повернули головы к Дарье и смотрели теперь на нее строго, с осуждением. И не знала, что ответить, Дарья. Всегда гордая, величественная, она согнулась, как старуха. Никто не двигался с места, не нарушал тяжелого молчания.

А между тем над становищем надвигалась беда. Возлюбленный Нарсаны давно подговаривал товарищей напасть на становище Дарьи, ос­вободить амазонок от жестокой власти их предводительницы. Узнав, что скоро станет отцом, стал торопить товарищей: пора! Но Нарсана ничего об этом не знала.

Еще не кончилось судилище, как послышался конский топот и жен­щины увидели всадников, мчавшихся во весь опор. Похватали оружие и завязалась жестокая сеча.

Нарсана тоже схватила меч и побежала в гущу битвы. Остро отто­ченный клинок ее разил врагов направо и налево. Вот она еще раз взмахнула мечом и наклонилась над рухнувшим с коня всадником.

И вдруг, заглушая звон клинков, на поле битвы прозвучал пронзи­тельный женский крик:

— Он! Он! Горе мне, горе, его, любимого, я убила!

Замерло все, битва остановилась. Женщины и мужчины побросали оружие и столпились вокруг. А Нарсана все кричала:

— Горе мне, горе! Почему светит солнце? Почему земля не погло­тит меня? Открой глаза, милый, посмотри на меня.

Но молчал пастух и не открывал глаз, жизнь уходила из его тела.

И тогда Нарсана подняла оброненный кинжал и ударила себя в самое сердце. Упав на труп любимого, подняла голову и сказала жен­щинам, собрав последние силы:

— Не ходите больше в набеги, не сейте смерть, не ссорьтесь с мужчинами. Любите, рожайте детей, и пусть никогда не прекращает­ся жизнь на земле, как не иссякает вода в реке, как вечен солнечный свет.

Умерли Нарсана и пастух. И вдруг из-под земли, где лежали их тела, забил прозрачный источник. Женщины назвали его Нарзан в память о своей доброй подруге. А злую Дарью прогнали из становища, и ушла она одна по каменистой дороге, не­известно куда.

Нарсана любила жизнь, любила детей. И потому ис­точник, который она даровала людям, дает им радость, силу, здоровье. Это — источник жизни.

Аймуш

Много прекрасных озер в Карачае. Хурла-кёль — самое прекрасное. Большое оно и очень синее. Стройные сос­ны растут на зеленых берегах и удивленно глядятся в его чистое зеркало. Спит озеро в тихие дни, не плещут в нем рыбы, не слышно кваканья лягушек. А по вечерам, когда с горных склонов спускается ветер, частая рябь идет по нему, высокие звезды качаются на прозрачных его волнах и густой камыш, задумчиво вздрагивая, нашептывает воде древние предания мудрых нартов...

Молод был пастух Аймуш и красив... На берегу прекрасного Хур-лы-озера выбрал он место для своего стойбища. Огромное было стой­бище, и овец в нем было полным-полно. Отроги гор покрывали они со­бой, когда выходили на пастбище.

Да, много овец было в отарах, которых пас Аймуш. У доброго па­стуха овцы всегда плодятся быстро и живут долго, и волки их не осме­лятся тронуть, и свирепый буран не застигнет врасплох.,.

Другого, такого доброго человека, как Аймуш, ни в близких, ни в дальних землях никто не сыскал бы. Самые сочные склоны находил он для своих овец, самоё свежей водой поил их. На груди своей грел озябших ягнят, башлыком своим и буркой укрывал их от дождей. Ни разу не поторопил он сердитым криком отставшую овцу, ни разу не поднял палки на отбившуюся от остальных.

В знойные полдни сгонял Аймуш своих овец к прохладному бе­регу Хурлы и, усевшись в тени под березой, начинал играть на свирели чудесные песни... И тогда из спокойного озера выходил могучий золо­торогий белый баран и щедро обхаживал овец Аймуша.

Единственный раз отлучился Аймуш от отары, когда ему пришло время жениться. Явился в стойбище с долины его младший брат Магул и вместе с приветом передал волю стариков — сыграть этой весной свадьбу.

Поручил Аймуш Магулу овец и спустился домой, обешал вернуться сразу же после свадьбы.

Но прошла уже свадьба, прошли дни и недели, а Аймуш все не возвращался: рядом с красивой молодой женой, отдавшись праздности и лени, забыл он о своих овцах.

Как-то он все-таки вернулся, но вернулся не таким, каким уходил. Без любви в сердце и тепла в груди пришел к отаре Аймуш. Не стал он гладить ягнят, как прежде, не хотел ласкать томившихся по нем овец.

И свирель его заиграла незвонко, неласково. А однажды во время полдневного отдыха злой окрик вырвался из его груди, когда одна из овец немного отошла от стада. Услышал этот сердитый голос золото­рогий баран, только что вышедший из Хурлы, чтобы дать овцам силу плодородия, услышал и бросился назад к озеру. Белой цепью потяну­лись за ним все овцы и одна за другой скрылись под синей водок Хурлы.

Долго играл на берегу Аймуш свои самые нежные песни в надеж­де вернуть отару. Долго сверкала на его ресницах хрупкая слеза... Но овцы не вернулись к нему, и только вода в озере забурлила, как в кот­ле, и покрылась белой пеной.

Грустным стало лицо Аймуша и борозда печали пролегла на глад­ком его челе.

Зашел он в кош, накинул бурку, взял башлык, заткнул за пояс се­ребряный кинжал, повесил на плечо свое длинноствольное ружье, еще посуду для пищи с собой захватил и пошел к озеру.

Крепко обнял Аймуш младшего брата, попросил передать друзьям привет и шагнул в воду.

Долго плакал Магул... Пришли люди с долины и тоже плакали. Удалые пловцы ныряли в Хурла-кель, по Аймуш не вернулся назад. Говорят и до сих пор ходит он под водой, пасет свою любимую отару.

Пастухи, коротающие ночи у костров на берегу Хурлы, не раз слы­шали, как приглушенно, будто из-под воды лают собаки, блеют овцы и звенят колокольцами ягнята, звучат нежные напевы свирели.

А во время осенней линьки на лазурной глади озе­ра появляются белые хлопья. Это линяет неостриженная отара Аймуша...

Спит в тихие дни Хурла-кель. А по вечерам, когда со склонов спускаются ветры, частая рябь идет по нему и густой камыш склоняется над водой, нашептывая ей мудрые и поучительные предания древних нартов...