Вашингтон‑Хайтс, Манхэттен

00:03

Они молча шли по Риверсайд‑драйв миля за милей. Ветер приносил с востока одинокие крики и предсмертные вопли.

Какофония человеческих страданий действовала на расшатанные нервы Патрика. Обрывки воспоминаний проносились в его голове. Образы прошлого соединялись, сильные эмоции наполняли его душу.

Бесконечная муштра в форте Драм… Сплошная пытка… Пылающая, словно сера, ненависть…

Выброска… Транспортный самолет… Жар кувейтской пустыни… Их поделили на десятки, словно овец…

Первая ночь… Внезапные порывы ветра… Сирены воздушной тревоги… Неудобный противогаз… Еще две тревоги… Без сна… Без еды… Мало воды… Бронежилет, противогаз и стоградусная жара… Идти в бой, словно париться в сауне… Чувство неловкости, когда теряешь сознание… Санитары, стягивающие с тебя бронежилет…

Багдад… Свист пуль из АК‑47… Они ложатся совсем‑совсем близко… Добро пожаловать на представление, новобранец!.. Оглушающий шум разрывающихся стопятидесятипятимиллиметровых снарядов… В ушах звенит… В носу вонь горящей нефти и белого люминофора.

Кровь хлещет из раны товарища. Он умирает, пока ты перевязываешь бинтом простреленную навылет грудь… Мать, прижимающая к груди младенца с оторванной рукой… Муж у трупа жены… Ребенок у безжизненного тела матери… Политики ни за что не позволят, чтобы их избиратели увидели все это. Неприкрытая правда о войне вызвала бы массовые акции протеста борцов за мир…

Для новобранца война – это ненависть и сомнения, патриотизм и невысказанные вопросы…

Дом остался на другой стороне земного шара… Поле боя – это островок одиночества, страха и полной сумятицы… Где кончается правда и начинается кривда?.. Моральный выбор приходится делать чуть ли не ежеминутно… Постепенно правила упрощаются: главное – остаться в живых и вериться домой…

Чтобы выжить, надо убивать…

Деревня на берегу Евфрата… Большинство крестьян никогда прежде не видели ни одного живого американца… Мужчина и его сын бегут к тебе… Их намерения столь же непонятны, как фарси, на котором они что‑то выкрикивают… Он машет им руками, призывая остановиться, но отец и сын продолжают бежать. Он кричит что‑то на своем чудовищном фарси, но иракцы его, кажется, не понимают. Расстояние между ними сокращается. С каждой секундой опасность оказаться рядом со спрятанной на их теле взрывчаткой (если, конечно, это смертники) возрастает. Иракцы вбегают в зону поражения.

Из его винтовки вылетает кусочек раскаленного свинца. Отец падает, как подкошенный.

Девятилетний мальчик опускается на колени возле мертвого отца, не веря в реальность происходящего. Красное пятно медленно расплывается на одежде убитого. В порыве ненависти мальчик вскакивает и продолжает бежать к завоевателю, который только что застрелил его отца. Не погибли ли другие члены его семьи? Кто знает? Зачем он бежит? Кто знает? Возможно, он и сам не понимает этого.

Жизнь рождается и умирает за долю секунды. Поведение мальчика представляет угрозу. Правила выживания довольно просты.

Патрик стреляет в мальчика. Теперь сын воссоединился со своим отцом…

Время проходит в бесцельном, полуживотном существовании. Шеп чувствует, как превращается в тень человека. Такие, как он, составляют крошечные винтики огромной машины под названием «армия». У таких, как Шеп, никогда не берут интервью. Их показывают на экранах телевизоров, но никогда не дают им права голоса… День сменяется ночью, а ночь днем… Приятные сны и мечты о лучшей жизни сменяются кошмарами во сне и наяву. Душа черствеет. Разум занят только мыслями о том, как бы не погибнуть. Впрочем, от солдата только этого и ждут… Собственная воля побеждена. Воспоминания сглаживаются. Он забывает лицо своей жены, забывает ребенка, которого никогда больше не будет укачивать на руках…

Смена обстановки. Срок истек… Две недели ускоренной акклиматизации, во время которой он притворяется, что стал прежним Патриком Шепердом и… обратно в Бостон…

Только на этот раз он один.

Дом поражает его своей пустотой. В нем ужасно холодно. Жена и дочь давно там не живут… Прощальной записки нет, но история стара как мир. Посеявший горе должен сполна его испить…

Действительность распадается на фантасмагорические осколки. Боль режет ему сердце. Где‑то улыбаются сто тысяч мертвых иракцев, понимая, что его страдания только начинаются.

Он много пьет… Приходят старые друзья, но Патрик Шеперд, которого они прежде знали, давно мертв… Звонят из «Ред сокс», но образ застреленного девятилетнего мальчика не дает Шепу покоя… Он продает дом и переезжает в неспокойный район города. Главное, чтобы его оставили в покое…

Через восемь месяцев Дядюшка Сэм его находит. Добро пожаловать обратно в ад!

– Патрик! Открой глаза. Посмотри на меня. Ты меня слышишь?

– Вирджил…

– Ты впал в ступор. У тебя опять галлюцинации?

Горячие слезы потекли из глаз ветерана.

– Патрик…

– Я не могу… извини… просто… пойдем…

– Сынок! Ты не сможешь убежать от того, что обитает в твоей голове.

– Лучше не будем об этом, – попросил Патрик. – Не надо зацикливаться на моих проблемах… Просто давай уйдем отсюда поскорее.

– В том‑то и дело, – вздохнул Вирджил. – Ты не смог уйти от себя. Это твоей семье пришлось уйти от тебя.

Не обращая внимания на слова старика, Шеп зашагал по Риверсайд‑драйв.

– Перестань строить из себя жертву, – не унимался Вирджил. – Те, кто хотят быть жертвами, похожи на дождевых червей. Они безрадостно проводят свою жизнь под камнями, во тьме, думая, что так проще жить.

– Возможно, я заслужил жить во тьме.

– Слова настоящей жертвы.

– Оставь меня в покое… психиатр…

– Если ты на самом деле этого хочешь, мы можем разойтись в разные стороны прямо сейчас. Твоя любимая думает, что в тебе есть много хорошего. Ты рано похоронил себя заживо. Или она не права?

Слова психиатра произвели на Патрика должное впечатление.

– Она вправду это сказала?

– Да. И только поэтому я сейчас здесь, рядом с тобой.

Шеп повернул голову и посмотрел на старика. На глаза навернулись слезы.

– Я убил ребенка. Он оказался близко от меня, не дальше, чем ты, и я выстрелил. А до этого я застрелил его отца.

Мужчина вытер нос.

– Я не жертва. Я убийца. Как можно очисть свою душу от такого?

– Первым делом надо брать на себя ответственность за свои поступки, – сказал Вирджил.

– Ты что, глухой, старик? Ты что, не слышал того, что я тебе только что сказал?

– Да. Я слышал твое признание, – ответил психиатр. – Что ж… Чувство вины и ненависть к самому себе не помогут тебе, сынок. Если ты и впрямь хочешь измениться… если ты хочешь вернуть свет в свою жизнь, то тебе следует начать брать на себя ответственность за свои поступки.

– И каким же образом? Я что, буду всю оставшуюся жизнь только тем и заниматься, что каяться в совершенных мною преступлениях? Или беседы с психиатром мне помогут?

– Нет. Брать на себя ответственность за свои поступки означает не заниматься самобичеванием, а перестать быть игрушкой в чужих руках. Стань хозяином своей судьбы. Оказывай благотворное влияние на жизнь других людей. Внутри тебя кроется способность давать, делиться, любить, заботиться и быть щедрым и великодушным. Что бы ты не совершил в прошлом, в тебе есть потенциал к хорошему.

– Тебе просто меня не понять, – упорствовал Патрик. – Я пошел в армию, чтобы бороться за справедливость. Я пожертвовал всем – семьей, карьерой, славой, богатством – ради защиты нашей страны от врага!

– Праведный человек, попавший в хаос окружающего его греха, сам начинает совершать неправедные дела.

– Точно.

– Тебе надо построить ковчег.

– Да… Что? К чему тут ковчег? – не понял Патрик.

– Ты ведь знаешь библейскую историю о Ное? Ной был праведным человеком, рожденным во времена великого духовного падения. Ему было непросто жить на свете, приходилось бороться с непониманием других людей и внутренними терзаниями, которые разрывали его сердце. Подобно тебе, Ной был далеко не святым, но ему довелось жить в мире, настолько изъеденном проказой алчности, что он выгодно выделялся на фоне полного упадка. Книга Бытия называет этих жадных людей нефилимами – исполинами, падшими ангелами, людьми славы. Не надо трактовать слова Библии буквально. Для простых людей эти нефилимы были исполинами не в прямом, а в переносном смысле слова. Они имели огромную власть над своими соотечественниками. В современном мире нефилимами можно считать могущественных брокеров, которые коррупцией разрушили Уолл‑стрит и Вашингтон, используя страх и войну ради наживы. Нефилимы считали себя выше других людей. Их отличали заносчивость и патологическая тяга к ничем не ограниченной власти. Под их влиянием люди становились все более ущербными душой. Мир стал мрачным местом, лишенным божественного света. Тогда Господь нашел лучшего из людей и предупредил его о грядущем потопе в случае, если ничто не изменится. Ной попытался предупредить людей, но они оставались глухи к его словам. Тогда Создатель приказал ему построить ковчег, на котором он сможет спасти свою семью и после потопа вновь заселить землю. Новые люди должны были искать самоусовершенствования в Божьем свете и почитать друг друга.

– Интересная история, – сказал Патрик, – и очень профессионально передана, но это же смешно: животные, которых собирают парами… потоп, покрывший водой всю землю… Я никогда не воспринимал библейские рассказы буквально.

– А их и не стоит воспринимать буквально. В Ветхом Завете зашифрована древняя мудрость. В каждой фразе на арамейском языке таится сокровенная тайна человеческого существования, познав которую, можно приблизиться к божественному свету, победить изначальный хаос.

– Что‑то я раньше об этом не слышал, – сказал Шеперд.

– Большую часть последних четырех тысячелетий человеческой истории она была скрыта от людей, но сейчас, когда коней дней близок, это знание стало доступно каждому.

– А в чем скрытый смысл библейского рассказа о Ное?

– Ну… об этом можно дискутировать не одну неделю, поэтому я буду говорить как можно понятнее. Согласно сокрытому знанию, любой человек, который входит в нашу жизнь, может поспособствовать нашему духовному росту, спасению и самоусовершенствованию. Создатель приказал Ною построить ковчег, и тот выполнил волю Бога, втайне желая отомстить всем тем, кто всю жизнь плохо поступал с ним. Ной не стал просить у Господа дозволения спасти еще кого‑нибудь, кроме его семьи. Строительство ковчега было испытанием, ниспосланным Ною Богом, и патриарх не прошел его. Он смирился с уничтожением человечества и не попытался спасти павших, предоставив им шанс покаяться и исправиться. История Ноя имеет два измерения. В физическом мире это катаклизм, почти полностью истребивший человечество. В духовном плане восшествие Ноя на ковчег представляет собой проникновение горнего света в наш физический мир. Сила добра уничтожила силу зла.

– Бог истребил зло. Понятно…

– Нет, Патрик. Создатель никого и ничего не истребляет. Свет Господа может творить только добро. Плохие последствия определяются не Богом, а теми людьми, которые воспринимают его свет. Божественный свет похож на электричество. Одни люди умеют правильно подключать приборы, добиваясь добра и самореализации, другие прикасаются мокрыми руками к штепсельной вилке и получают сильный электрический разряд. Как бы то ни было, природа света всегда одинакова. Когда Ной взошел на ковчег, горний свет уничтожил порок, который запятнал этот мир. Только те, кто не был равнодушен и пытался самосовершенствоваться, избежали гибели. Все те, кто наслаждался своими пороками, утонули.

– А что стало с самим Ноем? – спросил Патрик.

– Он умер грешником.

– Подожди… Ты только что сказал…

– Ковчег построили, и Ной со своей семьей укрылись на нем, когда Ангел Смерти пришел покарать человечество. Наводнение длилось двенадцать месяцев. Этого времени должно было хватить, чтобы души Ноя и его близких очистились, в то время как души грешников направились в геенну огненную. Но Ной совершил ошибку. Ту же самую ошибку, которую в свое время совершил Адам. Фруктом, который на самом деле соблазнил Адама, было не яблоко, а виноград, вернее вино, получаемое из плодов виноградной лозы. Вино может загубить человеческую душу, низводя ее на такие уровни подсознания, куда не проникает Божий свет. Воды потопа схлынули, и Ной поддался искушению и выпил вина, желая достичь иных уровней сознания. Когда его сын Хам, будущий отец земли Ханаанской, застал Ноя пьяным и голым, то кастрировал его. За это Ной проклял землю Ханаанскую.

– Пожалуй, это несколько жестоко…

– Сейчас поясню. Ной из праведника превратился в жертву, по крайней мере, он поверил, что является жертвой. Этот человек стал свидетелем смерти почти всех живых существ на земле, спас свою семью, но так никогда и не понял истинной причины своих страданий. Ошибка Ноя заключалась в том, что, построив ковчег, он притворился, что сочувствует тем, кто погиб от потопа. Ной думал, что страдания очистят его душу, но на самом деле он оставался безучастным к их горю. Патриарх не смог вырасти духовно.

Они шли на запад по Риверсайд‑драйв. Шеп погрузился в свои мысли.

– Я принес в этот мир боль, Вирджил, – наконец произнес он. – Как я могу надеяться на прощение моих грехов, если даже Ной не нашел его? Для такого грешника, как я, самое место в аду!

– Прежде чем искать очищение души, надо раскрыть свою душу перед другими.

– Ты хочешь сказать, что я очерствел сердцем? – спросил Патрик.

– Ты так считаешь?

Шеп помедлил с ответом.

– Иногда это необходимо. В мире слишком много зла, Вирджил. Воюя с террористами, нельзя вести себя, как Ганди.

– Ганди говорил: «Сначала измени себя, а потом уже пытайся изменить весь остальной мир». Насилие приводит только к насилию.

– Хорошо сказано, но не особенно годится для ситуации с мятежниками, которые убивают ни в чем не повинных людей.

– Разница между мятежником и борцом за свободу, – сказал Вирджил, – часто определяется тем, на чьей стороны ты в данный момент воюешь. В любом случае мертвые не интересуются политикой. Жизнь – это экзамен, Патрик. Ной его провалил. Его душа отвергла свет Творца, не исполнила свой тиккун, поэтому Создатель вновь послал ее на Землю. Такова участь всех тех, кто не смог исполнить свое предназначение.

– Постой… Ты мне сейчас рассказываешь о реинкарнации?

– Этот процесс называют Гилгул нешамот, что переводится как Колесо души. Душа попадает в физический мир только потому, что ей нужно усовершенствовать себя, снискать прощение за те грехи, которые она совершила в прежней жизни. Если душа прожила только одну жизнь, то у нее остается еще три на исполнение своего тиккуна. Конечно, каждый раз возвращаясь в физический мир, она рискует наделать новых ошибок под влиянием сил зла.

– Давай уясним… Ты хочешь сказать, что все, через что мне довелось пройти, – это наказание за грехи прежней жизни? – задал вопрос Патрик.

– Не исключено.

– Но это же безумие. Я ничего не помню ни о каких прошлых жизнях.

– А ты помнишь каждый момент твоей жизни, начиная от рождения?

– Конечно же, нет.

– Но ты же их прожил!.. Когда речь заходит о прежних жизнях, человеческая память так же ограничена, как пять чувств, которые то и дело вводят человека в заблуждение. Можешь принимать это или отвергать, но каждая душа в физическом мире уже жила на этой земле. То, кем ты был когда‑то, не так важно. Куда важнее знать, какой тиккун ты исполнил для духовною самоусовершенствования.

– Хорошо… чудесно… Предположим, я соглашусь с твоим взглядом на жизнь. Тогда у меня закономерно возникает вопрос: «Каков мой тиккун?»

– Не знаю, – сказал старик. – Часто то, что вызывает у человека душевную боль, и надо исправить. Та душевная боль, которую ты испытываешь, то, что не дает тебе идти к свету, как мне кажется, непосредственно связано с размолвкой, которая возникла между тобой и женой. Исправь причину, и ты исправишь последствия.

Свернув с Риверсайд‑драйв, они подошли к западным воротам старого кладбища.

Кладбище Святой Троицы. Двадцать четыре акра холмистой местности над рекой Гудзон. В 1776 году эту землю омыла кровь британских солдат и мятежников во время битвы на Вашингтон‑Хайтс. В 1842 году вспышка холеры, тифа и ветряной оспы превратила эту землю в кладбище. В настоящее время более тридцати двух тысяч человек лежат рядами на кладбище Святой Троицы или покоятся в собственных склепах.

Шеп остановился, не зная, стоит ли входить в ворота.

– Все в порядке, – успокоил его Вирджил. – Ангелу Смерти нечего делать на кладбище.

Старик шел первым. По сторонам от дорожки высились столетние дубы. Их толстые ветви скрипели на ветру. Узловатые корни пробивались в трещины бетонного покрытия. Присыпанная снегом дорога пошла вверх. Шеп помог Вирджилу взобраться на склон. По бокам высились могильные камни американской истории. Джон Джеймс Одюбон…[51]Джон Джейкоб Астор…[52]Джон Питер Зенгер…[53]

Дорога стала еще круче. Старик тяжело задышал.

– Мне надо передохнуть, – сказал Вирджил.

– Сюда.

Они присели на свободный от снега клочок земли. Луна выбилась из‑за туч.

– Вирджил! А Мрачный Жнец, он – зло или нет?

– Ангел Смерти – это нейтральная сила, которая исполняет свое предназначение. В истории человечества бывали периоды, когда власть Сатаны становилась особенно сильной. Зло расползалось по земле, закрывая от людей доступ к божественному свету. Жажда власти и алчность приводили к моральному разложению, и люди впадали в амок. Тогда людская порочность открывала дорогу Ангелу Смерти, и он спускался на землю. Во все эпохи бывали времена тяжелых испытаний, но после тьмы всегда приходил свет.

– Ты ведь сам жил в темные времена, – сказал Патрик. – Расскажи о холокосте. Как тебе удалось выжить?

– Почему тебе это важно знать?

– Не знаю. Просто так…

Вирджил прикрыл глаза. Некоторое время он сидел молча. Лицо освещал серебристый лунный свет.

– Как тому иракскому мальчишке, которого ты убил, мне было девять лет, когда нацисты вытащили меня и всех моих близких из постелей и вместе с другими евреями погнали через польскую деревушку, в которой мы тогда жили, на железнодорожную станцию. Нас затолкали в вагоны для перевозки скота. Было так тесно, что я едва мог дышать. Люди взбирались на плечи друг друга, чтобы глотнуть свежего воздуха из единственного окошечка под потолком. Я, должно быть, потерял сознание. Когда свист паровозного гудка вернул меня к действительности, мы уже подъезжали к Освенциму, который немцы называли Аушвицем. Я до сих пор помню яркий свет прожекторов и вооруженных автоматами солдат в черной форме. Как и сегодня ночью, воздух был морозным, а от разгоряченного паровоза поднимались клубы пара. Из тумана вышел хорошо одетый человек, само воплощение зла. Впоследствии мы узнали его имя: доктор Йозеф М е нгеле. Тогда я впервые увидел Ангела Смерти. Он стоял за спиной у нациста, облаченный в белый плащ с капюшоном. Ангел Смерти посмотрел на меня, затем на мою мать и трех сестер. Пустые глазницы его черепа заполнились десятками мерцающих глаз. Пока он смотрел, с покрытого зеленью лезвия косы начала капать кровь. Менгеле подошел ко мне и отцу. Нас отделили от женщин и увели направо. Всех остальных, включая матерей с маленькими детьми, пожилых людей, всех сестер, дочерей и тетушек погнали налево. Я помню, как кричали те, кого разлучали с близкими и родными. Одна мать не хотела брать на руки плачущего младенца, думая, что эта «обуза» предрешит ее судьбу. Эсэсовец застрелил ее на глазах у остальных. Больше я никогда не видел мою мать и сестер. Потом мы узнали, что их отвели в газовые камеры. А когда открыли крематорий, в пламя печей живьем бросали детей.

Патрик почувствовал себя нехорошо. Его бил озноб.

– Мужчин и мальчиков, которые казались достаточно сильными, повели по дороге, огражденной забором из колючей проволоки к главным воротам. Над ними на немецком языке было написано: «Arbeit macht frei», что переводится: «Работа делает свободным». В Аушвице не было ни мгновения свободы, не было света, а лишь сплошная тьма. Каждое утро начиналось с переклички и распределения дневной работы. Иногда мы часами стояли голыми на холоде, а врачи осматривали нас, решая, кому жить, а кому умереть. Отец сказал мне, чтобы я бегал на месте. Так мои щеки порозовеют, а лагерные врачи увидят, что я вполне здоров. Едой для нас были кусок хлеба и миска баланды. От такой еды загнулся бы даже дворовый пес. Немного мерзлого картофеля считалось пиршеством. Со временем мы стали похожи на ходячие скелеты – только кожа да кости. Вены просвечивались сквозь кожу. Рот болел от многочисленных ран и гнойников. Постоянный голод сводил меня с ума. Однажды я сорвал пучок травы и съел его. Потом мне стало плохо. Диарея чуть было не лишила меня жизни. Наша одежда воняла. Вместо обуви мы носили деревянные сабо, на которых просто невозможно быстро идти. Но любая одежда лучше, чем полное ее отсутствие. Без одежды человек кажется беззащитным. Ходить голым – стыдно. Жизнь стала невыносимее, когда заработал крематорий. Печи пылали и днем и ночью. Огромный столб черного дыма поднимался из единственной трубы, отравляя воздух. Иногда в этом дыму мне чудилось лицо Сатаны, который, глядя на наши мучения, насмехался. Позже я видел Ангела Смерти, но теперь на нем была черная одежда.

– Ты боялся Ангела Смерти?

– Нет. Я боялся нацистов. Я боялся Менгеле. Жнец олицетворял собой смерть, а смерть несла избавление от страданий. Впрочем, нацистам удалось сделать процесс умирания настолько ужасным, что люди делали все, лишь бы отдалить страшный конец. Некоторые решили, что останутся жить ради того, чтобы поведать миру о тех злодеяниях, которые творились в лагере. Это долг перед убитыми членами их семей. Мы работали на смерть. Став дантистами, мы извлекали коронки и мосты из черепов. Мы собирали вещи убитых: чемоданы с пожитками, женские сумочки, драгоценности и одежду. Мы дезинфицировали волосы мертвых и сушили их на чердаках. Мы выносили трупы из газовых камер и сжигали их в печах крематория. После мы удобряли лагерные поля золой. Мы жили в аду, но, как верно подметил твой друг Данте, преисподняя имеет много кругов. Последним, самым ужасным был десятый блок. Там проводились медицинские эксперименты под руководством Менгеле. Это была его личная камера пыток, в которой он проводил хирургические операции без анестезии. Он изменял пол, переливал жидкости, ампутировал конечности и вырезал органы. Он «изучал» последствия кровосмесительных оплодотворений. Менгеле предпочитал проводить свои эксперименты на детях, желательно близнецах. Молодых евреев и цыган кастрировали. Других замораживали живьем или убивали в компрессионной барокамере. Людей ослепляли, испытывали на них действие лекарств, подвергали пыткам настолько ужасным, что о них трудно говорить. Если ты думаешь, что это вызвало возмущение в среде немецких врачей, то ты глубоко ошибаешься. В Аушвиц потянулись медики, готовые принять участие в этих сатанинских экспериментах. До этого у них не было возможности вволю поэкспериментировать над людским стадом. Каждый день в лагерь прибывали поезда с новым материалом для опытов доктора Менгеле.

– Кто‑нибудь пытался бежать?

– Немногие. Беглецов в основном ловили. Когда кто‑нибудь бежал, нас заставляли часами стоять на плацу, пока беглеца ловили. Если его находили и притаскивали обратно в лагерь, над ним издевались и вешали у нас на глазах. Понимаешь, Патрик, мы были евреями, которых изгнали в ад. Нас никто не любил. Куда нам было бежать? Даже союзники, которые в конце концов освободили узников концентрационных лагерей, воевали с Гитлером не ради нашего спасения. Нас учили, что мы богоизбранный народ, но Бог отвернулся от нас, как многие из евреев отвернулись от Бога на горе Синай. Молиться запрещалось. Нацисты считали нас грязными паразитами, но некоторые из нас сумели найти лучик света, спасти последний островок человеческого достоинства, которое у нас хотели отобрать. Для меня таким лучиком света стало умывание. Каждый вечер перед тем, как лечь на нары, вместе с четырьмя‑пятью такими же ходячими скелетами, как я, мы старались отмыть руки от золы и грязи, прилипшей к ним за день. Так я боролся со своими угнетателями. Эти маленькие победы не давали моей душе спуститься во тьму.

– Ты верил, что вас спасут? Как ты поддерживал в себе надежду?

– В Аушвице надежда была большим грехом. Те, кто надеялись выжить, прожить хотя бы еще один день, теряли человеческое достоинство и совершали страшные дела. Я видел, как матери отказывались от своих детей, а женщины позволяли себя насиловать охранникам за кусок хлеба. Я видел, как один человек задушил своего брата и съел его пайку. Зло порождает только зло, Патрик. Ты и сам это прекрасно понимаешь. Впрочем, несмотря на все это безумие и жестокость, мы верили, что однажды мир изменится к лучшему и придет наше спасение.

Вирджил открыл глаза.

– Я рассказал тебе свою историю. Не думаю, что она улучшила тебе настроение.

– Честно говоря, твой рассказ только подтвердил то, что я уже понял в Ираке. Бога нет, а Божий свет, о котором ты все время говоришь, не существует. Если Бог всемогущ, то почему на свете столько зла? Если Бог и вправду любит нас, то почему Он не остановил холокост? Если Он не вмешался, то я отрекаюсь от этого чудовища.

Старик поднялся на ноги. У него болела спина.

– Я понимаю твои чувства, Патрик. Я уже тысячи раз слышал подобного рода высказывания. Ответ на твой вопрос – в постижении смысла жизни. Жизнь – это испытание для души, исполнение ее тиккуна. Зло существует, чтобы существовала свобода выбора.

– Какая свобода выбора была у тебя, когда охранники уводили твою мать и сестер в газовую камеру? – спросил Патрик. – Если Бог был рядом, то почему Он не ответил на твои молитвы?

– Бог ответил отказом на мою молитву.

– Отказом…

Патрик недоверчиво покачал своей головой.

– И ты принял Его отказ? Нацисты бросали младенцев в огонь, а Бог ничего не делал…

– Кто мы такие, чтобы осуждать промысел Божий? Каждый из нас живет в ограниченном микрокосме своего времени и пространства. Твой жизненный опыт ограничивается тремя десятилетиями. Ты живешь в физическом мире, который представляет собой не более одного процента бытия.

– Узники концлагерей были невинными жертвами настоящего зла.

– Настоящее зло, как ты его назвал, существует на свете изначально. Предположим, я приму твою точку зрения… Как Бог должен был поступить в ответ на злодеяния нацистов? Устроить еще один всемирный потоп? Или умертвить каждого немецкого первенца, как Он сделал когда‑то в Египте? Можно было бы наслать чуму, превратив их жизнь в адские муки… А как насчет небесного огня в виде атомной бомбы? Впрочем, ее черед настал позже… И слава Богу! Теперь мир куда лучше и безопаснее, чем до нее. Все упирается в свободу выбора, Патрик. Господь дал нам законы и право следовать им или нарушать их. Или ты думаешь, что заповедь «не убий» не относится к гибели сотен тысяч людей ради получения доступа к арабской нефти?

– Саддам Хусейн был злом, – не согласился с ним Патрик. – Мы освободили от него иракцев.

– А от кого твои предки освобождали индейцев? Ведь целые племена были перебиты до единого человека, а их земли достались белым.

Шеперд хотел возразить, но не нашелся, что ответить.

– Хорошо. Принимаю. Мы воевали во имя наших интересов, значит, я виноват еще в большей мере.

– Да. Ты виноват. И как каждая душа, не закончившая свой тиккун, ты будешь возвращаться… если, конечно, твоей душе будет за чем возвращаться…

Дойдя до вершины холма, они остановились. Перед ними тянулись акры земли, на которых рядами стояли надгробья кладбища Святой Троицы. Дальше к востоку располагался Бродвей, освещенный светом сотен костров.

Вирджил указал на него рукой.

– По Бродвею мы доберемся до Бэттери‑парка, но путь будет небезопасен. Чума распространяется быстро, и люди впали в панику. Спрячь вакцину под паркой, иначе твоим жене и дочери ничего не достанется. Патрик! Ты меня слышишь?!

Но Шеперд не слушал своего товарища. Он смотрел на дорожку, которая скрывалась во тьме. Асфальт испещряла сетка трещин. Справа тянулся ряд мавзолеев, слева виднелись могильные камни.

– Что с тобой?

– Кажется, у меня дежавю, – прошептал Патрик.

– Ты уже бывал здесь?

– Не знаю. Мне сейчас холодно… как в морозильной камере… О… Нет… Это он.

Патрик указал рукой на костлявую фигуру у могильного камня со скульптурой ангелочка на верхушке. Это был Мрачный Жнец.

– Вирджил! Он здесь.

– Кто? Ангел Смерти? Где?

– Разве ты его не видишь? Он стоит на дорожке и показывает рукой на могилу. Вирджил! Что мне делать?

– Не подходи к нему близко, – предупредил Патрика старик. – Не позволяй ему касаться тебя. Ты видишь имя на могильном камне?

– Нет.

– Ты уверен, что никогда прежде не бывал на этом кладбище?

– Уверен.

Жнец мотнул рукой, на этот раз более энергично.

Шеп почувствовал, как ледяные щупальца прикасаются к его телу, костлявые пальцы сжимают его голову, стараясь проникнуть в мозг. Он никогда прежде не чувствовал такого ужаса, даже в Ираке, даже в худшем из своих ночных кошмаров.

Волна паники затопила его сознание.

Патрик Шеперд пустился наутек!

В четыре прыжка он обогнул склеп и помчался вниз по восточному склону холма, лавируя в лабиринте могил. Снег, покрывший неровности земли, сделал небезопасным бегство сержанта Шеперда. Стараясь сохранить равновесие, Патрик отставил в сторону свой протез. Изогнутое «лезвие» то и дело цеплялось за надгробия. Каждый удар высекал из камня искру, которая могла навести Ангела Смерти на его след.

Справа от себя он увидел дорожку по границе кладбища. Заиндивевший асфальт спускался вниз, к Бродвею.

Патрик побежал к дорожке и споткнулся о засыпанную снегом могильную плиту. Он полетел лицом вниз по склону холма, словно на санках, перекувыркнулся и покатился дальше. Снег забился ему под ворот куртки. Ночное небо проносилось перед глазами на бешеной скорости. Наконец мужчина ударился бедром о старый каменный столб, на котором висела створка восточных ворот кладбища Святой Троицы.

Оглушенный Шеп перевернулся на спину. Все тело болело. Больше он не боялся. Леденящее сердце чувство присутствия Жнеца исчезло. Лежа в снегу, он смотрел в ночное небо. Полная луна пробивалась среди облаков.

«Бог! Если ты есть… помоги мне, пожалуйста…»

Патрик услышал, как снег скрипит под чьими‑то ногами, и закрыл глаза, думая, что это Вирджил. Но голос принадлежал не старику.

– Вот еще один.

– Оставь его мне.

– Маркиз! Ты же мне обещал следующего!

– Не доставай меня, придурок!

– Хорошо, чувак! Все – тип‑топ…

– Да… Так я и думал…

Шеп привстал. Ночь взорвалась, когда сапог ударил его по лицу.

Date: 2015-09-25; view: 364; Нарушение авторских прав