Учение об идеях

Еще до Сократа философы приходили к убеждению, что подлинная действительность не принадлежит видимому миру

356 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

явлений и что истинное познание не заключается в чувственном восприятии. Элейцы видели истину в.едином неизменном неподвижном сущем, которое они противополагали миру явле­ний: путь истины есть умозрительное понятие, путь лжи – чувственный опыт. Пифагорейцы, Эмпедокл, Анаксагор, даже атомисты также отвергали истину чувственного познания и признавали истинными, действительно существующими лишь умопостигаемые начала, недоступные чувствам (как-то: числа, атомы и т.д.).

Итак, подлинная действительность принадлежит лишь умопостигаемым началам, которые и обусловливают собой совокупность видимых явлений. Сократ указал, что истинное познание – есть логическое, осуществляющееся посредством всеобщих понятий, всеобщих определений. Отсюда Платон заключил, что и предмет истинного знания – истинное бытие – есть также нечто общее, универсальное. Логическим родам или общим понятиям соответствуют действительные "виды" существ, их родовые формы или "идеи". Но, поскольку эти виды или идеи пребывают неизменно, поскольку им принадлежит истинное бытие, – они определяются как сущности (ουσιαι). Идея есть прежде всего сущность вещи, соответствующая истинному понятию о ней (о εστί εχαστον, αυτή η ουσία – напр., αυτό το αγαον, αυτό το χαλον). Эта сущность, соответствующая общему понятию, сама есть нечто общее – χοινον, она есть род или вид. Род есть то общее, что свойственно зараз бесконечному множест­ву частных вещей (το εν επι πολλΠ5ν) и может сказываться о мно­гом, будучи едино. "Мы принимаем одну идею там, где множест­вом вещей называем одним и тем же именем (εν ειδοζ εχαστον περί εχαστα τα πολλά)".

Но эти идеи, как сказано, не суть наши мысли, наши субъективные представления (νοήματα ψυχηζ); они обладают вечной реальностью и не подвержены никакому изменению или смешению. Каждая идея сама по себе противополагается в своей чистоте, единстве и неизменности множеству причастных ей чувственных вещей, как их вечный первообраз. Относительно всех идей можно сказать то, что Платон говорит про идею красоты.

Платон 357

"Сама красота есть нечто вечное: она не произошла и не проходит, не растет и не уничтожается; про нее нельзя сказать, что она прекрасна в одном отношении, дурна в другом, так чтобы она явилась одним так, другим иначе. Также она не может быть чувственно воспринята нами, как, например, красивое лицо или красивая рука... и она не существует в чем-либо другом (εν ετερω τινι), как, например, в каком-либо животном на земле или на не­бе, но она есть сама по себе вечно однородная, тожественная се­бе самой. Все другое, что мы называем прекрасным, причастно ей; но между тем, как все это другое возникает и уничтожается, – сама красота не прибывает и не убывает и не испытывает ни­какого изменения".

Таким образом идеи суть истинные сущности вещей и вместе их причины, дающие им все их формы, вид и свойства. Они присущи вещам, которые им причастны. Но в то же время Платон отделил идеи от естественного мира и противоположил их ему. Невещественные и вечные, они витают над миром вне пространства и времени, "в долине правды", в "умном месте", доступные лишь созерцанию бесплотных блаженных духов. Таким образом, по своему происхождению идеи Платона суть понятия, которые превращаются в сущности. Таков результат диалектики Платона.

Но не забудем, что идеализм его имеет этический корень: если, по Сократу, истинное знание есть прежде всего знание всеобщих и объективных нравственных норм, то и Платону царство идей является прежде всего царством норм всего сущего. Мы находим такие нормы не только в этике, но и в математике; мы находим их и в любой мыслимой родовой идее, которая является определяющим началом для индивидов данного рода. Идея понимается не только как сущее, но и как то, что должно быть, т.е. как идеал. Но это – идеал, который бесконечно реальнее видимой нами действительности, бесконечно истиннее, прекрас­нее ее. И все, что в ней есть истинного, доброго и прекрасного, есть лишь отблеск и отражение этого идеала.

Сущность философии Платона и все ее историческое зна­чение заключается в этой проповеди идеала, в этом глубоком

358 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

сознании, что идеалу принадлежит подлинная действительность и полная правда. Для изображения реального мира Платон нашел единственные пророческие образы. И так как он всюду искал его отражения, так как все ему напоминало об идеале, то он находил всюду и во всем множество доказательств, множество проявлений его – в природе и в душе человека. Платонова теория идей покоится не на одном основании, а на многих; это – не отдель­ная теорема, а вся его философия.

Аристотель в своей метафизике приводит три следующих аргумента, которыми пользовался Платон для обоснования своего учения:

1. Δογοι εχ τδδν επιστη63ν – доказательство бытия идей, отправляющееся от рассмотрения природы познания, открытой Сократом универсальности человеческих понятий.

2. То εν επι πολλίΒν – то, что обще всем индивидам данно­го рода, то, что вообще отлично от всех этих частных, преходя­щих индивидов. Вещи могут быть подобными между собою, лишь поскольку они причастны чему-то общему.

3. То νοειν τι φΦαρεντων – всякая мысль направляется на известный предмет; мысль универсальна по природе и, следова­тельно, не может иметь конечным предметом частные преходящие вещи. Идеи суть пребывающие непротяженные субстанции, составляющие сущность всех вещей. Они суть причины их бытия и происхождения.

Мы видели, каким образом теория идей являлась результа­том диалектики Платона, его теории познания, его этических посылок. Учение Гераклита о "всеобщем течении", по-видимому, столь чуждое миросозерцанию Платона, на деле служило его обоснованию. Все течет, ничто не пребывает в мире явления; стало быть, чувственным, являющимся, изменяющимся вещам нельзя приписать подлинного бытия. Стало быть, это бытие принадле­жит чему-нибудь другому, не чувственному, а умопостигаемому. Ведь и Гераклит учил, что в потоке изменения пребывают тоже­ственными только общие отношения, общий порядок или строй, закон или логос мира. И Платон признает, что пребывающим бытием обладают только нормы; общие виды или формы сущего, постигаемые умом.

Платон 359

Рассматривая видимые явления, мы убеждаемся в существо­вании родов и видов, общих форм и свойств. Например, во всех деревьях мы замечаем общие признаки – и вместе с тем все ви­димые нами деревья бесконечно разнообразны. Все эти деревья изменяются, растут и засыхают, но родовые свойства, общие всем деревьям, пребывают точно так же, как и отдельные их виды. Стало быть, есть некоторые общие свойства; и существуют ро­ды и виды, остающиеся вечно и неизменно, между тем, как все частное, единичное проходит и погибает. Отдельные существа мы видим и воспринимаем чувствами, а род мы мыслим; но род есть не только умопостигаемое понятие: это – нечто реальное, что составляет те общие признаки, которые делают вещи тем, чем они суть; человека – человеком, дерево – деревом. Не то, что изменяется и проходит как чувственные вещи, а то, что пребы­вает неизменным, общие свойства и отношения, родовые фор­мы обладают подлинной действительностью. Лишь то, что пребы­вает, есть истинная сущность вещей.

Все частные вещи представляют свой род лишь отчасти. На этом основывается разница между простым подражанием при­роде, копированием ее и ее художественным воспроизведением: художник стремится выразить идею вещи, а не повторить ее случайное выражение, потому что он сознает идею, различает ее духовным взором в самых неясных и неполных, чувственных ее отражениях.»

Так как только идеям принадлежит истинное, полное бы­тие, то идеи суть те цели, те образцы, по которым создана вся природа. Ибо полнота бытия есть цель, к которой все стремится. Всякая сила стремится к полному своему проявлению, всякое существо, всякое семя – к полному своему развитию, к.полной жизни. И потому каждое существо стремится возможно полнее воплотить, выразить свою идею. Наблюдая развитие организмов, мы видим, как возникают в них родовые признаки; из семени является известное дерево, из спермы, однородной у всех жи­вотных, возникают различные по виду и строению существа. Общие родовые идеи являются как бы планом, по„-которому развивается все существующее. Конец же и цель всего, всякого

360 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

генезиса или развития, его предел есть полнота бытия, идеаль­ная полнота, которая никогда не достигается окончательно, но желается всеми существами. Полнота бытия, эта верховная, конечная цель всего сущего, этот высший идеал – есть благо. И по учению Платона идея блага именно и есть верховная идея, царица в мире идей, первая причина всего сущего и вместе – венец всей философии Платона. В ней заключается основание и смысл всех прочих идей: как идеал по преимуществу, она объем-лет их всех в совокупности, объединяет собою весь мир идей. "Солнце есть порождение блага, которо&оно породило по своему подобию". Ибо то, что благо есть в умном месте" – εν τοπψ νσητψ – по отношению к чистому разуму и к умопостигаемым сущностям, то солнце есть в видимом мире по отношению к зрению и видимым вещам. "Когда глаза обращены на предметы, которых цвета озарены не солнцем, а ночными светилами, они едва различают их, слепнут, как бы лишенные чистого зрения. Когда же они направлены на то, что освещается солнцем, они видят ясно, и оказывается, что в тех же очах есть зрение. То же самое разумей и о душе: когда она направляется на то, что озарено светом и сущим, она уразумевает это и познает, и является исполненной разума. Когда же она направляется к тому, что смешано с мраком, что рождается и погибает, она сбивается, тупеет, переворачивает свои мнения и кажется лишенной ума.

"Итак, то, что дает истину познаваемому и силу познаю­щему, называй идеей блага, причиной знания и истины, посколь­ку она познается умом.

И, сколь ни прекрасно то и другое, истина и знание, ты справедливо можешь признать эту идею блага отличною от них и еще прекраснейшею. И как в мире видимом можно признавать свет и зрение сообразными с солнцем, но несправедливо было бы признавать их за самое солнце, так и в мире "умном" справедливо рассматривать истину и знание, как образы блага (αγαϋου είδη νομιζειν ταυτ αμφότερα); но считать за благо то или другое – несправедливо, ибо природу бласа.следует почитать еще выше. Его красота должна быть выше всякого выражения, ибо оно – источник истины и познания и превосходит их красотою..."

Платон 361

"Ты признаешь вместе со мною, что солнце не только делает видимыми все предметы, но что оно дает им рождение, рост и пищу, само не рождаясь? – Конечно. – Так и всему познаваемо­му благо сообщает не только познаваемость, но и самое бытие, самую сущность, между тем как оно не есть сущность, но по достоинству и мощи стоит выше самой сущности".

Таким образом множество идей сводится к единству, к идеалу блага, как норме всех норм. Сократово "познание блага" получает здесь высший смысл, объединяет в себе полноту теоретической и практической мудрости. Но этот конечный идеал находится вне мира и отрешен от него. Для характеристики идеализма Платона трудно найти более яркое художественное изображение, нежели то, которое дает сам Платон в VII книге своего "Государства", где он сравнивает земное существование с пещерой, в которой томятся узники.

"Представим себе глубокую подземную пещеру, которая, однако, сверху во всю длину открыта свету. Вообразим себе, что в этой пещере живут люди, которые сидят там с детства (спиною к свету), скованные по ногам и в тесных ошейниках, которые мешают им оглядываться назад или кверху. Они видят лишь то, Что перед ними, – стену, которая озаряется сверху. Над ними, у входа в пещеру, горит огонь, а между ними и этим огнем идет на высоте дорога, закрытая загородкою наподобие тех ширм, из-за которых фокусники показывают свои фокусы (марионетки).

И вот под этой загородкой идут люди и поднимают над ней изображения людей и животных, и притом одни говорят, а другие молчат. Что видят узники? Они сидят спиною к ширмам и видят только тени тех мертвых фигур, которые несут спрятанные за ширмами люди. Ибо огонь освещает их сзади, и они отра­жаются на стене перед узниками.

И, разговаривая друг с другом, не будут ли узники прини­мать видимые тени за действительные вещи? И если в темнице, прямо против них, будет откликаться эхо, то не будут ли узники думать, что говорят проходящие тени?

Представим себе теперь, что кто-либо из этих узников был вдруг освобожден от оков, встал, начал поворачивать шею, хо-

362 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

дить и смотреть вверх на свет. Он почувствует боль в глазах; ослеп­ленный ярким блеском огня, он не будет в состоянии взирать на те предметы, тени которых он видел. И если бы кто стал ему го­ворить, что прежде он видел лишь мнимые призраки, а теперь, обратившись к сущему и действительному, видит как следует, мог бы он узнавать проходящие предметы, и не считал ли бы он, что виденные прежде тени – истиннее, чем то, что он видит теперь?.. И если бы его продолжали тащить насильно по утесистому И-крутому всходу к солнечному свету, – он бы страдал и досадо­вал на влекущего и, вышед из подземелья, не мог бы даже видеть предметы, ибо свет солнечный был бы невыносим для него".

Понадобилась бы привычка для того, кто захотел бы созер­цать горний мир. Сперва он может смотреть на тени, потом на отражение фигур в воде, наконец на самые предметы; он все еще не может взирать на небо днем; и только ночью, при свете звезд и месяца, он приучается смотреть на него. Лишь после всего этого он научается смотреть на солнце, не на отражения его в воде или другом месте, а на солнце в самом себе, в его собственной области. И тогда лишь он заключит о нем, что оно управляет временами и летами, управляет всем видимым миром и есть, некоторым об­разом, причина всего, что он видел с товарищами, сидя в пещере.

Тогда он вспомнит свою прежнюю темницу, свою преж­нюю жизнь и прежнюю мудрость... вспомнит своих товарищей по заключению. Он вспомнит о тех почестях и похвалах, какие тогда бывали воздаваемы им друг от друга, и о наградах тому, кто наиболее быстро схватывал проходящие тени и внимательно замечал, что обыкновенно бывает прежде и после, и вместе, и отсюда наиболее искусно угадывал, что имеет явиться. И, вспомнив это, думаешь ли ты, что освобожденный пленник бу­дет завидовать похвалам или судьбе тех, кто в этой тюрьме обладал наибольшим почетом? Не предпочтет ли он, как Ахилл в царстве теней у Гомера, провести жизнь в услужении у бедного землепашца, чем возвратиться к своему прежнему состоянию? – Так. Лучше принять всякие муки, чем жить, как там живут.

Но допустим, что освобожденный вновь возвращен в тем-

Платон 363

ницу, вновь повергнут во мрак после света солнечного. Тогда, если он начнет указывать на прежние тени и спорить со всег­дашними узниками, не возбудит ли он их смеха? Они скажут ему.., что не следовало вовсе восходить кверху. А если бы кто явился развязать и возвести их, они убили бы того, если бы могли".

Так говорит в "Республике" Сократ... "Странный ты образ представляешь, Сократ", – говорит ему Главкон. "Странный, но похожий на то, в каком состоянии мы находимся", – отве­чает тот. А в конце раскрывает смысл сравнения своего:

"Весь этот образ, любезный Главкон, следует применять к вышесказанному, уподобив видимый нам мир темнице в под­земелье, а свет огня в нем – силе (чувственного) солнца; узник, выходящий из подземелья и созерцающий горний мир – душа, восторгающаяся в "умное место"... Так я уповаю, и Бог знает, истина ли моя надежда. Но что полагаю – полагаю так. В пределах ведения идея блага едва доступна нашему взору; но, усматриваемая нами, она приводит нас к заключению, что она всем есть причина всего правого и прекрасного; что в видимом мире она родила свет и его господина – солнце, а в умопости­гаемом мире она сама – госпожа, дающая истину и разум, которые должен видеть всякий, желающий быть мудрым в част­ных или общественных делах".

В этом отрывке мы находим приговор чисто эмпириче­скому знанию. Опытное человеческое знание есть лишь познание последовательностей и сосуществования теней. Делая такого ро­да наблюдения, мы научаемся угадывать их появления. В приве­денном отрывке выразился идеализм Платона, с его презрением к действительности, которая представлялась ему царством теней. Но здесь же мы находим и нравственный принцип его филосо­фии – идею блага, царицу всего: лишь тот, кто сможет осущест­вить эту идею в действительности, имеет право на имя мудрого. Никто не может реформировать общество, не имея сознания идеи добра... Стремясь к обновлению общества и не имея сознания этой идеи, мы породили бы лишь призрачную добродетель и тем увеличили бы зло.

364 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии