Глава 3. – Распасы, значит – пропел Колобков, вскрывая первую карту из прикупа

– Пас.

– Пас.

– Пас.

– Распасы, значит… – пропел Колобков, вскрывая первую карту из прикупа. – Распасы – в прикупе чудесы… Посмотрим, кого мы сегодня нахлобучим, посмотрим, кто у нас сядет…

Грюнлау, Чертанов и Стефания смерили открытую семерку пик напряженными взглядами и уткнулись в сданные карты. Педантичный немец задумался особенно сильно – ему ходить первым.

На руках девятка и дама. Если пойти с девятки, то эта взятка скорее всего уйдет другому, но зато дама почти наверняка «принесет в подоле». Если же пойти с дамы, то есть шанс, что у переводчика или «фрау Тойфель» окажется голый король или туз. А то и оба сразу.

Решение нужно как следует взвесить – ошибаться нельзя, у него и без того самая большая гора.

– Пиковый фрау, – наконец бросил карту Грюнлау.

Чертанов секунду помедлил, обкусывая ноготь на указательном пальце, а потом положил на стол валета.

Стефания без раздумий пошла с десятки.

Грюнлау придвинул к себе первую взятку, и Колобков открыл вторую карту прикупа.

Король пик.

– Знал бы прикуп, жил бы в Сочи, – развел руками Колобков, глядя на приунывшего немца. – Давай‑давай, Гюнтер, не тормози.

Грюнлау поджал губы, ходя с девятки. Чертанов выложил туза, Стефания – восьмерку.

Изучая карты, Грюнлау с сожалением подумал, что решение все‑таки оказалось ошибочным. Если бы он сначала пошел с девятки, то первая взятка досталась бы Чертанову, а вторая – Колобкову. А так колобковский король сумел вывернуться за его, Грюнлау, счет.

Мелочь, конечно, но неприятно.

– Жарища, – обтер лысину платком Колобков. – Уф, ну и жарища…

– Да, климат в эти места есть совсем жаркий, – согласился Грюнлау, сбрасывая бубнового туза. – Особенно по сравнению с твой, Петер, фатерлянд.

– Да, у нас в России, конечно, холоднее… – согласился Колобков. – Чай, не Индия!

– Гораздо холоднее, Петер. От вас даже Наполеон сбежал, напуганный страшным генерал Мороз.

– Чего‑чего? – прищурился Колобков. – Ты это о чем сейчас, Гюнтер?

– О исторический событий, Петер. Наполеоновский кампаний тысяча восемьсот двенадцатый год. Из‑за суровый русский зима Наполеон потерял большая часть армии и был вынужден отступить.

– Ох… – аж скривился Колобков. – Гюнтер, ну вот от тебя я такого не ожидал. Ты вот вроде мужик неглупый, но сейчас ба‑альшую хрень смолотил. У тебя что по истории в школе было?

– Э… А что, я где‑то есть ошибаться? – смутился Грюнлау.

– Да еще как. Следи за руками, Гюнтер, я тебе щас все популярно объясню.

Колобков растопырил пальцы на «чисто пацанский» манер, важно откашлялся и произнес:

– Ну во‑о‑о‑от!.. Излагаю все доступно. Значит, двадцать четвертого июня Бонапартишка приперся туда, где ему никто не обрадовался. Приперся с шестисоттысячной армией! Во‑о‑о‑о‑от!.. Было, значит, у Наполеона шестьсот тысяч. Следишь за мыслей, Петер?

Грюнлау молча кивнул.

– Было шестьсот тысяч, – для верности повторил Колобков, крутя в воздухе толстым пальцем. – Однако всего за месяц стало на сто пятьдесят тысяч меньше. Болезни, дезертирство, стычки с нашими… армия французишек ну буквально таяла! Как льдышка в жаркий день. И дело, кстати, как раз в июле было, в жару. Не такую жару, конечно, как сейчас вот – тут вообще страна Папуасия – но было все‑таки жарко. Наполеон шел вперед и вперед, а Кутузов от него уходил и весело хихикал. У него‑то армия с каждым днем росла, а у Наполеона – таяла. При Бородино армии были уже практически одинаковыми!

– Петер, а кстати, при Бородино кто победил? – поинтересовался Грюнлау. – Ваши или французы? Я что‑то не есть полностью уверен…

– Гюнтер, ну что ты как маленький… – поморщился Колобков. – Кто победил, кто победил… Ничья там была. Наши отступили, и Наполеон тоже отступил. Ни наши, ни ихние верха не взяли. Но потери у Наполеона были вдвое больше, так что по очкам мы победили. А потом под Малоярославцем мы ему еще и добавили. После Малоярославца он и двинул обратно домой. Да двинул старым путем, которым и шел – по Старой Смоленской. А дорога‑то там уже плохая стала!

– Осенними дождями размыло? – понимающе кивнул Грюнлау.

– Да какими дождями, Гюнтер! Хотя дороги у нас, конечно, всегда хреновые были, ну так у нас климат такой… И расстояния огромные. Сам попробуй в таких условиях хорошие дороги поддерживать. Когда Наполеон отступал, был еще только октябрь. Прохладно уже, конечно, но еще не настолько, чтоб насмерть замерзнуть. Зато вот жрать французишкам было как раз нечего! Свои запасы все подъели, на Старой Смоленской, что было, тоже сожрали – еще пока в Москву шли. Вот и подыхали от голода. Да еще и наши Наполеона провожали пенделями, гнали, как стадо баранов. Но морозы тут совсем ни при чем. Морозы грянули, когда Наполеон уже подходил к границе. Войск у него к тому времени осталась уже крохотная горстка. И от холода умерло ну совсем мало французов. В пределах статистической погрешности. Так что ты, Гюнтер, учти – «генерал Мороз» Кутузову если в чем и помог, так разве что в финальной экзекуции. Добивать умирающего. И то совсем чуть‑чуть, уже под конец. Зато в Европах ваших модно стало все на него валить, Наполеона своего оправдывать – мол, померзли, померзли, бедолажки… Как будто у нас Антарктида какая, право слово…

– Петр Иваныч, а вы, оказывается, хорошо отечественную историю знаете! – удивился Чертанов.

– Ну дык! Я ее, Серега, отлично знаю! В жизни всегда пригодится!

– Для чего, например?

– Ну мало ли… Беседу умную поддержать, кроссворд разгадать… Вот на днях я кроссворд разгадывал, там вопрос был – «Опера Сергея Рахманинова», восемь букв…

– И что за опера?

– А я‑то откуда знаю? – повертел пальцем у виска Колобков. – Я в этом ни в зуб ногой. Баха от Бетховена с трех метров не отличу. Слышал, что кто‑то из них глухим был, а кто именно… да черт его знает.

– Бетховен, – процедила сквозь зубы Стефания.

– Ну вот видишь, – ухмыльнулся Колобков. – Я же говорил, что она знает.

– Хватит! Довольно! – сорвалась на визг чертовка. – Что это за расовая дискриминация?! Мне эти твои шуточки уже знаешь где сидят?!

Над карточным столом повисло тягостное молчание. Чертанов напряженно уставился в карты, изо всех сил стараясь не встречаться со Стефанией взглядом. Он уже усвоил, что эту рогато‑хвостатую девушку ужасно задевают поговорки и присловицы с упоминанием чертей.

Да и кому понравится, если тебя используют в качестве ругательства?

– Ладно тебе, Фанька, не бычься по пустякам, – весело хохотнул Колобков. – Будь проще, и люди к тебе потянутся. Возвращаясь к нашим баранам – ты вот сама‑то с этим Наполеоном не встречалась?

– Я не настолько старая, тупица! – выпалила все еще кипящая от гнева чертовка.

– Да не, я имел в виду с уже мертвым. Ну, в аду вашем.

– А с чего ты взял, что он в Аду?

– А что, в раю, что ли?! – возмутился Колобков. – Это за какие заслуги?! Что он сделал‑то хорошего?! Всех и заслуг – пирожное в его честь назвали! Вкусное, правда…

– Согласно правилам, нам категорически запрещено давать справки по поводу местонахождения ваших мертвецов, – терпеливо объяснила Стефания. – Даже намеками или умолчанием. Полная конфиденциальность.

– По‑моему, ты это правило уже нарушала, – осторожно заметил Чертанов. – Я точно помню, ты про кого‑то что‑то такое уже говорила… только я не помню, когда и про кого.

– Не помню. Но может и было. Мы, черти, правил не особо‑то придерживаемся. Да нам вообще начхать на все правила!

– Ну так ты тогда еще раз нарушь! – весело предложил Колобков.

– Перебьешься. Мы их нарушаем, когда нам самим того хочется. А не когда об этом просит какой‑нибудь толстый дурак.

– Слова тоже могут ранить, вообще‑то, – обиженно втянул живот Колобков. – Ходи давай. Что играешь?

– Хм‑м‑м… – задумалась Стефания, глядя в карты. – Семь бубен.

– Пас, – равнодушно сказал Чертанов.

– Вист! – радостно осклабился Колобков. – Висточек… Бубночки, значит… Кто играет семь бубён, тот бывает нае…

– Петя! – укоризненно покачала головой лежащая в шезлонге Зинаида Михайловна.

– А чего я? – хмыкнул ее дражайший супруг, с удовольствием разглядывая карты. – Ходи, Фанька! Ща мы тя посодим, ща мы тя посодим…

Зинаида Михайловна с шумом захлопнула книгу, вылезая из шезлонга. По судовому хронометру приближается время обеда. А сегодня ее очередь готовить.

Мадам Колобкова с печалью вспомнила о маме, оставленной на папуасском острове. С тех пор, как та покинула яхту, Петенька заметно повеселел. Они с мамой всегда были на ножах. Какая‑то врожденная неприязнь – как у кошек с собаками. Сколько уж Зинаида Михайловна ни пыталась примирить мать и мужа – все без толку.

Но было в дражайшей Матильде Афанасьевне кое‑что, ценимое даже ненавистным и ненавидящим зятем. Ее незаурядные кулинарные способности. Колобков частенько ворчал, что не сегодня завтра ожидает найти в своей тарелке крысиный яд, но на аппетите эти страхи не сказывались. Потрясающая тещина стряпня кое‑как примиряла с существованием ее самой.

Однако теперь Матильда Афанасьевна – жена вождя племени Магука. Королева папуасского острова. И камбуз в ее отсутствие выглядит каким‑то осиротевшим. Должность кока по‑прежнему вакантна, и занимать ее никто не рвется.

Некоторое время на камбузе царил хаос. Потом его упорядочили. На общем собрании было решено, что готовить будут все по очереди в меру способностей. Чертанов составил график дежурств, распечатал его и повесил на двери.

Конечно, некоторых от дежурства по камбузу освободили. Угрюмченко – по отсутствию рук. Олю Колобкову – по малолетству. Близнецов Вадика и Гешку Колобковых – эти не в состоянии даже залить молоком кукурузные хлопья.

Ну и мудрецов, конечно, исключили тоже. Единогласно и без раздумий.

Составляя график, ориентировались в том числе и на кулинарные способности. Тот же Колобков‑старший, например, умеет только жарить яичницу, да делать бутерброды. Зато его супруга стряпает очень даже недурственно, хотя и ненавидит это занятие всеми фибрами. Поэтому Зинаиде Михайловне и досталось больше всего дежурств.

Она бурно протестовала против такого решения, но это не было принято во внимание.

– Зиночка, твой мусик хочет кушкать! – состроил умильное лицо Колобков, глядя на супругу.

– Да‑да, разумеется, – обреченно вздохнула та. – Кстати, Петя, у вас тут интересный разговор зашел на историческую тему… ты в курсе, что школьные учебники во многом ошибаются насчет Наполеона и его деятельности?

– Правда, что ли? – опешил Колобков. – С чего вдруг?

– А вот, почитай, – с готовностью протянула книгу Зинаида Михайловна. – Здесь на этот счет очень много интересного.

– Это что еще за макулатура? – повертел томик муж. – Фоменко… кто такой?

– Очень умный человек. Настоящий академик. Подошел к изучению истории с совершенно новаторской точки зрения. Применил новейшие математические методы. Оказывается, мы совершенно не знаем своей истории, Петя! Представляешь?

– И про что там?

– Это лучше самому прочитать. Не пожалеешь, Петя. Методы академика Фоменко просто удивительны! Я и сама попробовала их применить… ну так, немножко… но представляешь, все получилось!

– Что получилось?

– Применив систему академика Фоменко, я выяснила, что в твоей биографии были допущены серьезнейшие ошибки, Петя, – оживленно заговорила Зинаида Михайловна. – В свидетельстве о рождении, а затем и в паспорте тебе приписали целых двадцать лишних лет! На самом деле тебе не сорок шесть, а всего двадцать шесть!

– А, ну да, конечно… – промычал Колобков, уже не слушая. – Как скажешь, Зинулик…

– Но мама, это же бред какой‑то, – вмешалась стоящая у борта Света. – Папе не может быть двадцать шесть лет. Тогда получается, что он женился на тебе шестилетним. А я, получается, родилась, когда папе было всего девять.

– Светочка, ты что же, подвергаешь сомнению метод академика Фоменко? – строго посмотрела на нее мать. – Вот, возьми лучше и прочитай. Здесь все это объяснено в популярной форме.

Света растерянно посмотрела на отца, ища поддержки. Однако тот лишь поморщился и коротко помотал головой – лучше не спорить.

При всех неоспоримых достоинствах у Зинаиды Михайловны есть и недостатки. Один из них – слепое доверие печатному слову. Мать семейства Колобковых чуть ли не ежедневно хватается за очередную популярную новинку, ни на миг не сомневаясь в незамутненной истинности читаемого. Ее увлекает все: НЛО, народные целители, Бермудский треугольник, лох‑несское чудовище, йога, фэн‑шуй, битвы экстрасенсов, альтернативные хронологии и любые другие сенсации.

Все это поглощается, переваривается и очень быстро забывается, сменяясь чем‑нибудь свеженьким.

Стефания откинулась на спинке стула. Она взяла свои шесть пик и наконец‑то закрыла пулю. Последней.

Партия окончена. Чертанов придвинул лист бумаги и занялся расчетами.

– Петр Иваныч и Стефания в выигрыше, – объявил он через полминуты. – А мы с вами, герр Грюнлау, им должны.

– Сколько я есть должен? – немедленно достал портмоне педантичный немец. – Я немедленно расплатиться.

– Да сиди ты, Гюнтер, что ты суетишься вечно… – лениво отмахнулся Колобков. – По копеечке за вист играли, что ты там проиграл‑то, ерунда… Что он проиграл, Серега?..

– Двести пятьдесят три виста, Петр Иваныч. Двадцать пять рублей тридцать копеек.

– И играли мы не по одной, а по десять копеек за вист, – напомнила Стефания. – Давайте сюда мою долю.

– Фанька, тебе‑то деньги зачем? Что ты с ними делать будешь? Души скупать? Чичиков женского полу, хы‑хы!..

– Не твое дело, что я с ними буду делать, – зло процедила чертовка. – Просто отдайте то, что мне причитается.

– Да на, держи, держи… Чего ты всегда так нервничаешь, когда играешь?

– Я не нервничаю. Кто сказал, что я нервничаю?

– Да видно же. На вид спокойная, а все равно каждый раз напрягаешься так…

Стефания тяжело вздохнула, сверля Колобкова недобрым взглядом. Потом вздохнула еще раз. А потом неохотно произнесла:

– Помните, я рассказывала, за что мне сожгли крылья?

– Не помним, – помотал головой Чертанов. – Потому что ты не рассказывала.

– Ага, – кивнул Колобков. – Ты только сказала, что чего‑то нарушила.

– Это все из‑за карт… – мрачно произнесла чертовка, с ненавистью глядя на колоду. – Все из‑за карт…

– Ну‑ка, ну‑ка… – с интересом подался вперед Колобков.

– Когда я была на Земле в последний раз… – устало прикрыла глаза Стефания. – Когда я была… да…

– Ну это мы уже поняли. Дальше?..

– Я там немного задержалась. Решила воспользоваться возможностью. В Монте‑Карло.

– Ух ты…

– Да, это было весело… Конечно, я знала, что получу выговор за задержку, но оно того стоило…

– А получила ты не только выговор…

– Не из‑за этого. Совсем не из‑за этого. Самовольные задержки, отлучки – это пустяки, это мелкие провинности. Просто уже в самом конце… когда я уже собиралась возвращаться… в общем, как раз в то время на Земле скончался мой личный подопечный…

– Кто?

– Один праведник. К некоторым из вас, смертных, за особые заслуги приставляют ангела‑хранителя. Работенка непыльная – так, халтурка, в добавку к основной нагрузке. Просто быть на связи, присматривать немножко… А в конце жизни – не забыть явиться и лично доставить душу по назначению. И вот этого моего подопечного как раз тогда угораздило умереть, чтоб ему пусто было…

Воцарилось молчание. Стефания сверлила мрачным взглядом собственный ноготь, Колобков, Чертанов и Грюнлау деликатно молчали.

– Я все сделала, как положено. Забрала его, и уже возвращалась домой, – наконец снова открыла рот чертовка. – Уже возвращалась, но решила в последний момент заскочить в бар. И там кое с кем встретилась. С демоном. Дьяволица пятого ранга, сборщица душ. Она как раз закончила смену и тоже сидела в баре.

Стефания опять надолго замолчала, неподвижно глядя в одну точку. Ее не понукали – всем хотелось узнать, чем кончилось дело. Стефания не так уж часто позволяет себе вот так разговориться.

– Мы выпили вместе, – призналась чертовка. – Немного пообщались. Обменялись последними сплетнями. Я пожаловалась ей на этих проклятых старикашек, она рассказала ужасно смешной анекдот… про Асмодея… А потом… потом… потом она предложила перекинуться в картишки. И мы сели за игру. Сначала я выигрывала, и раззадорилась. Понемногу мы начали повышать ставки, а я только радовалась. И сама не заметила, как удача от меня отвернулась. Я проиграла все. Все. У меня не осталось ничего вообще. И тогда… тогда я поставила на кон душу. Праведную человеческую душу, которую должна была доставить в Рай. И ее я тоже проиграла.

– Да разве ты была иметь право на нее играть?! – не выдержал Грюнлау.

– В том‑то и дело, что нет! – выкрикнула в ответ Стефания. – Это было должностное преступление! Из самых худших! На следующее утро, сообразив, что натворила, я разыскала ту дьяволицу и стала умолять вернуть проигрыш! Но она… она только расхохоталась мне в лицо… А когда я вернулась домой… знаете, в небесном трибунале сидят очень понимающие ангелы. Там много чего могут простить. Но я собственными руками отдала демону невинную душу. Душу, которую должна была хранить и оберегать паче собственной жизни. Ее не забрали у меня силой, не выманили обманом – я сделала это сама, добровольно. Обрекла на адские муки праведника, а такого… такого не прощают. Мне сожгли крылья и швырнули… швырнули… в общем, так вот все и закончилось. Крылья Гавриила, я до сих пор чувствую, как это больно… больно падать… – прошептала Стефания.

Несколько секунд за карточным столом царило тяжелое молчание. А потом Чертанов встал, хрустнул суставами и делано бодрым тоном сказал:

– Ну что, хватит на сегодня, что ли?

– Да, мне тоже есть капелька надоесть, – присоединился к нему Грюнлау.

– И то верно, – согласился Колобков, разглядывая чаек. – Чего это мы все за картами, да за картами? Пора и делами заняться.

Колобков поднялся со стула, помогая себе тростью. Пошевелил пальцами босой левой и пристукнул о палубу деревянной правой. Невольно почувствовал себя Джоном Сильвером и снова хихикнул.

– Мы куда плывем‑то, мужики? – облокотился о фальшборт капитан яхты. – Мне кто‑нибудь скажет, или я так и буду не в курсах?

– Петр Иваныч, так вы же присутствовали, когда мы это обсуждали, – кисло напомнил Чертанов.

– Серега, у меня тогда нога страшно болела. Я не помню ни черта.

– Прекрати! – одарила Колобкова бешеным взглядом Стефания.

– Ладно, ладно. Одного только черта и помню. А больше ничего не помню. Так куда мы плывем‑то? А, Василь Василич! – приставил ладони ко рту Колобков. – Куда плывем?!

– Не плывем, а идем! – гаркнул из ходовой рубки Фабьев. – Плавает говно! А судно, мать его так, идет!

– Ну и куда мы идем? – проявил покладистость Колобков.

– В Порт‑Вариус мы идем, Петр Иваныч, – устало ответил Чертанов. – Мы все вместе на общем собрании решили туда плы… идти.

– Ясно. И что это за порт?

– Порт‑Вариус – главный перекресток путей архипелага Кромаку, – произнесла Стефания. – Там встречаются торговцы и путешественники из всех стран и со всех островов. Порт‑Вариус – независимый порт, никому не принадлежащий и никем не контролируемый. Если верить слухам, Тур Ганикт там бывает довольно регулярно.

– И что, думаешь, мы его там встретим?

– Даже если нет – там обязательно будет кто‑нибудь, кто его знает. Возможно, мы получим какую‑нибудь наводку.

– В любом случае это наша единственная ниточка, – напомнила Света. – На Магуке и в Наранно мы уже были. Если не в Порт‑Вариус, то остается только Черепаший остров…

– Он, кстати, довольно близко отсюда, – заметила Стефания.

– Да, но это очень большой остров, – произнесла Света, глядя на карту. – Почти с Великобританию размером. И он практически необитаемый. Даже если мы там окажемся, то не будем знать, где конкретно искать этого Ганикта. У нас ведь нет никакой информации. А если просто плавать вдоль береговой линии, ища, нет ли где корабля… это может занять целую вечность.

– Как знаете, – пожала плечами Стефания. – Дело ваше. Но Порт‑Вариус гораздо дальше.

– Зато там будет чем поторговать, – сразу ухватил суть Колобков. – И развлечения какие‑нибудь уж верно найдутся. Например, луна‑парк с блек‑джеком и шлюхами…

– Папа! – возмутилась Света.

– Что? Я ж не говорю, что я туда пойду. Так просто сказал, тему поддержать. Короче, этот Порт‑Вариус – он тут типа местного Сингапура, верно?

– Наподобие.

– Значит, нам туда.