Одиночка

«Эльфы из рода Дху, в простонародье именуемые серыми или темными эльфами, разительно отличаются от остальных представителей этой расы, с которыми, к слову сказать, у них весьма натянутые отношения. Серый оттенок кожи, вероятно, обусловлен отсутствием солнечного света и питанием, отличным от питания надземных жителей. Хотя при рассмотрении этой теории тут же возникает справедливое сомнение: почему же тогда у тех же гномов, живущих в корнях гор Кольца Фельнира, нормальный цвет кожи? Ученые нашего института до сих пор не нашли ответа на этот вопрос.

Более плотное, крепкое телосложение, чем у «надземных» эльфов, скорее всего является результатом постоянных тренировок, без коих дху не проводят ни одного дня. Слабые телом и духом в этом воинственном обществе не проживают и года. Чрезмерная злоба и кровожадность, вероятно, являются следствием особенностей их религии, основанной на отрицании всех норм, которые в нашем понимании являются необходимыми для любого цивилизованного общества.

Несмотря на то что на поверхности показывались лишь мужчины дху, у нас есть основания предполагать, что в их иерархии доминируют женщины. Скорее всего, здесь играют роль некие отголоски культа Великой Матери (см. статью «Древние культы, обожествление природы»)».

(«Эльфийские роды и вожди», малая библиотека Лоэрдилиенского университета)

«Пойдем со мной, – сказал странный эльф, – и я покажу тебе настоящие чудеса, в сравнении с которыми этот леденец – ничто».

Мальчик еще раз посмотрел на блестящий леденец в руке у эльфа. Такой разноцветный и красивый, завитый спиралью, на тонкой палочке – такой он пробовал лишь раз, когда вместе с отцом ездил на ярмарку в Шаал. Мальчику так захотелось лакомства, что он, не раздумывая, взял конфету.

«Молодец!» – улыбнулся странный эльф, взял мальчика за руку и повел по дороге прямо в лес, в чаще которого темнел вход в пещеру. Внутри же той пещеры эльф топнул ногой, и земля разверзлась, открыв ступени, уходившие вниз…

Наутро жители деревни наконец нашли мальчика. Внизу, у подножия холма, был воткнут кол, на котором торчала голова. В ее пустых глазницах, над страшно раззявленным ртом, лежали осколки леденца…»

(Шаалская народная сказка)

«…Выстрелил прекрасный Айрин и пригвоздил стрелой врага к стене. И подошел к нему вплотную, и изрек:

– Настал твой последний миг, dhuu. Молись своей мерзкой богине, но помни, что это тщетно, ибо нет ее. Есть лишь Манве, сияющий в ярких лучах утреннего солнца. – С этими словами…»

(«Сказания эльфов Золотого Леса»)

«… протянул к белокожему руки и насадил его на стрелу, торчавшую из своей груди. Затем впился зубами в ухо и оторвал его вместе с кожей щеки. Пока тот захлебывался кровью, Зенухим произнес:

– И где теперь твой Манве, k’wela? Он умер, покинул нас уже давно. Люди убили его своим появлением. Есть лишь дочь его, Иблис.

Когда презренный умер, Зенухим перешагнул через бездыханное тело и покинул Золотой дворец. Вот история истинного воина, смеявшегося в лицо смерти».

(«Сказания эльфов Ущелья Кошмаров»)

Звезды… Искрящиеся точки на бархатно‑синем небе. Безразличные светила, под вечным светом которых вырастали и рушились города, нескончаемой чередой тянулись времена года и поколения существ, таких крохотных и незначительных… Как, должно быть, эти самые светила потешались, наблюдая безумную круговерть, происходившую во Внешнем Мире. Так потешались, что даже перемигивались друг с другом. Исаир ухмыльнулся им в ответ и передвинул травинку из одного уголка рта в другой.

Эти звезды напоминали ему самоцветы, искрившиеся во тьме сводов родных пещер. Такие же холодные и недосягаемые. Больше во Внешнем Мире Исаиру не нравилось ничего. Этот мир сочился скукой, глупостью и лицемерием. Особенно этими качествами блистали люди. Исаир фыркнул. Грязные, немытые, волосатые свиньи – вот кем они являлись. И эльфы, зажавшиеся на отшибах в своих лесах. Гордо делавшие вид, будто ничего страшного не произошло. Как будто это совсем не их практически истребили люди во время Великой Войны. От гномов вечно разило спиртным, да так, что все живое в радиусе трех метров мгновенно пьянело или увядало, карлики освоились в человеческих городах, постепенно обрастая жиром и людскими привычками, про орков и остальных тварей Исаир вообще предпочитал не думать. Он мог с полной ответственностью заявить, что ненавидел все и всех, от мала до велика.

Но больше всех он ненавидел собственный род.

Исаир и сам не заметил, как приподнятое настроение куда‑то улетучилось, оставив привычную гадкую пустоту.

Он поднялся с земли, встряхнул плащ, очистив его от налипших травинок, и накинул поверх камзола. Нужно было двигаться дальше.

На рассвете он догнал нагруженный тюками обоз, тяжело и медленно ползший по ухабам тракта. Нащупав капюшон, Исаир натянул его и чуть опустил голову, разглядывая камни в пыли под ногами. Лишь когда скрип телеги утих, он вновь позволил себе смотреть прямо, не опасаясь лишних глаз.

Не то, чтобы он так уж боялся разоблачения, но оставлять за собой следы и, тем более, живых свидетелей ему было крайне невыгодно. Вокруг всегда находился один из Их шпионов, готовый доложить о местонахождении Исаира кому следует. А уж после этого… Исаир не сдержался и горько вздохнул. После этого его упекут в самые глухие подземелья Ущелья Кошмаров, где будут проводить бесчисленные эксперименты, пытаясь извлечь то, от чего он бы и сам с радостью избавился. Но жизнь распорядилась по‑другому, и Им теперь оставалось лишь щелкать зубами от беспомощной злости. Они никогда не сумеют отыскать его в толпе таких же оборванных странников, бродивших по бесчисленным дорогам Внешнего Мира.

Исаир приподнял капюшон и уставился в пронзительно синее небо над головой, тянувшееся до темной полосы Речного леса. Когда стало совсем невмоготу, он вновь уставился в землю. Так он тренировался каждый день, рассматривая небо до боли и мерцающих кругов перед глазами. Когда погода была пасмурной, Исаир выдерживал дольше, в ясный день – меньше. Но это было несравнимо с тем весенним утром, десять лет назад, когда он сбежал на поверхность, прихватив с собой амулеты из бесценной коллекции матери. Если бы не они, он бы не прожил и дня. Беспомощный и слепой, словно новорожденный котенок, он брел по лесу, спотыкаясь, падая, молясь, чтобы его отсутствие не обнаружили хотя бы до наступления ночи.

С тех пор он постоянно был в пути. Лошадей он не любил, предпочитал путешествовать на своих двоих, нисколько не заботясь о медлительности такого способа передвижения. Исаир никуда не торопился. У него была масса времени в запасе, целая жизнь. Долгая жизнь, которая уже успела осточертеть в его, по меркам эльфийского народа, еще юные годы. Жизнь, полная воровства и убийств, но не открытых, как бы он хотел, а тихих, скрытых мраком ночи. Трусливых убийств за золото. Благо клиенты находились всегда. Исаир никогда не спрашивал имен. Также он никогда не говорил свое, не заводил близких отношений, не оставался на одном месте дольше пяти дней и никогда не ходил по одной и той же дороге больше раза за пару лет.

С наступлением ночи он сошел с тракта и, не заходя слишком далеко, развел костер. Через полчаса над огнем уже покачивался котелок с дымящейся похлебкой, а сам Исаир нетерпеливо рылся в суме в поисках ложки. За время своих странствий он научился готовить лишь две похлебки, каждая из которых отвратительно воняла и давно успела осточертеть до тошноты. Но выбирать не приходилось, а есть хотелось зверски, так что, отыскав заветную вылизанную до блеска ложку, Исаир набросился на темно‑зеленое варево.

Шаги позади он услышал не сразу, за что тут же себя отчитал, и, продолжая поглощать суп, осторожно вынул кинжал и положил его на колени. Тот, кто шел со стороны тракта, был не человек, в этом Исаир был уверен. Слишком легкая поступь. Неужели его все‑таки выследили? От подобного предположения его бросило в холод.

– Вижу, мой костер притягивает не только мотыльков, – нарочито добродушно проговорил он, втайне напрягшись в ожидании ответа. Но, услыхав голос незваного гостя, он оцепенел.

– Я… Я всего лишь хотела спросить дорогу. Ведет ли этот тракт к Артаису? Часа два назад была развилка, я повернула направо… Правильно ли…

У Исаира дернулся глаз. Через силу проглотив похлебку, он кинул ложку обратно в котелок так, что оттуда полетели брызги.

– Так это была ты… – пробормотал он, не в силах поверить своему счастью. Все‑таки существовала справедливость в этом мире!

– Простите?

Исаир ничего не ответил, пропустив вопрос эльфийки мимо ушей. Кто бы подумал, что она сама его найдет… Вылезет из своего леса и приползет прямо в лапы… После происшествия у того злосчастного леса два дня назад Исаир грезил об этом моменте, воображал, что он мог бы сделать с хозяйкой этого мерзкого голоса, какие части тела оторвать первыми, чтобы заставить ее орать от нестерпимой боли. Давно его так не выводили из себя… Тогда он потерял голову от злобы, раскрылся и оставил кучу следов, буквально кричавших о том, чтобы на них взглянули Они. Также из‑за этой твари он упустил купца, за которым следовал уже около недели. Мерзавец был просто напичкан золотыми монетами, но, услыхав отзвуки взрывов, он подстегнул лошадей и был таков, оставив Исаира ни с чем. И теперь представилась возможность всласть отыграться…

Голос девчонки вывел его из оцепенения.

– Извините, но вы что‑то сказали?

Почувствовав, как губы сами растягиваются в ухмылке, Исаир поспешно себя одернул. Еще было не время.

– Да… Да, эта дорога ведет прямо в Артаис. Вы на верном пути.

Кинжал скользнул в широкий рукав плаща. Исаир очень сомневался, что он ему понадобится, но все же решил лишний раз перестраховаться и оставить оружие под рукой. Было бы очень обидно расстаться с жизнью, благодаря какой‑то k’wela после всех многочисленных и выдающихся воинов, с которыми ему довелось сражаться. Это было бы сущим оскорблением их светлой памяти.

Тщедушность эльфийки удивила его. Даже замотанная в плащ, который был явно велик, девчонка выглядела хрупким ребенком. Она совсем не тянула на роль озлобленной твари, пытавшейся его продырявить. Из‑под капюшона недоверчиво смотрели большие, по‑щенячьи невинные, зеленые глаза, а вес сумки на ее худом плече, казалось, вот‑вот сломит ее пополам. Окинув девушку взглядом, Исаир даже задумался. Он убивал стариков, топил калек и внебрачных детей с их мамашами, сжигал целые деревни, но после убийства этого создания он, наверное, должен был почувствовать себя совершенным монстром.

Однако раздумье длилось лишь мгновение.

Два шага вперед, короткий замах и быстрый удар под ребра, такой, что эти самые щенячьи глаза расширились от боли и удивления. Хрипло выплюнув воздух, девушка рухнула на колени и удивленно уставилась в грязные сапоги дху. Часто дыша от нахлынувшего адреналина, Исаир не сумел сдержаться, размахнулся и еще раз пнул девчонку в грудь, так, что ее отбросило в траву. Затем уселся ей на грудь и коленями придавил руки.

– Так вот ты какая… – пробормотал он, с интересом разглядывая рыжие локоны, рассыпавшиеся по земле, и уродливый шрам, пересекавший щеку от мочки уха до середины скулы. Заметив, как глаза девчонки расширились от страха, Исаир ухмыльнулся и склонился еще ниже, так, что концы его длинных волос коснулись земли.

– В лесу ты была смелее.

На мгновение ее лицо окаменело. Затем она резко взбрыкнула, стараясь скинуть Исаира с себя. Поняв тщетность этих попыток, девушка откинулась обратно на землю и глубоко вдохнула.

– Incu…

Один точный удар в лицо, клацнули зубы, и девчонка заткнулась, потеряв сознание. Исаир же разочарованно скривился. Хорошая жертва обычно сопротивлялась до самого конца, а не падала в обмороки после первого более‑менее стоящего удара. Зато теперь, когда девчонка перестала дергаться, он получил возможность рассмотреть ее получше.

Даже находясь в глубоком обмороке, она до белизны сжимала губы и сердито хмурилась. Глаза впали – видимо, она не ела пару дней, – а на щеке пылал назревающий синяк, отчего толстый шрам стал выглядеть еще отвратительнее. Словно жирный белый червь, каким‑то образом влезший под кожу. Исаир не сдержался и провел пальцем по бугристой поверхности. Затем склонился к смуглому лицу совсем близко, так, что почувствовал кожей слабое, едва различимое дыхание. От ее волос пахло грязью и потом, но, как ни странно, Исаир вдохнул этот запах еще раз и с наслаждением. Наверное, он слишком долго сидел без женщин.

– Все‑таки иногда я слишком мягок, – вздохнул он, поднялся с колен и, немного подумав, развязал пояс штанов.

Далеко на севере, среди заснеженных горных вершин, меж которых одиноко выл ветер, затерялась пещера. Вход в нее темнел на дне самого глубокого ущелья, которого ни разу не касался тусклый дневной свет. Столетиями эта пещера была погружена во тьму и молчаливо хранила свою тайну.

Но в ту ночь комната, спрятанная в лабиринтах подземных переходов, осветилась, а сидевшая в ее центре фигура дрогнула, подняв в воздух густое облако пыли. Тонкая корка на лице пошла трещинами, обозначая рот, нос, а затем и глаза, чей острый взгляд живо ощупал комнату.

– Мальчик… – раздался тихий хрип. – Мальчик… Ко мне, мальчик…

Где‑то во тьме сводов пещеры разнеслось хлопанье крыльев, и на иссушенную руку старца с шумом опустилась крупная летучая мышь. Посеревшие пальцы тихо хрустнули под давлением когтей, но очнувшийся даже не поморщился. Он с трудом поднял вторую руку и потрепал бестию по черному загривку.

– Мне нужно тело, мальчик, – наконец изрек он.

Редкие капли дождя затекали за шиворот, сползали по разбитым щекам, смешиваясь с черным месивом грязи. Туда же падали и слезы, поток которых Мадея была бессильна остановить. Она даже не знала, от чего плачет в большей степени, – от боли или от обиды, знала лишь, что подобного унижения не испытывала никогда. Никогда еще на нее не накидывались во время вполне мирного разговора. Подло, трусливо, исподтишка… И никогда еще ее не избивал дху. Перед глазами до сих пор стояло его ухмылявшееся лицо с бледной кожей, пряди длинных белых волос, щекотавшие лицо, когда он склонялся ближе, и пронизывающий, полный ненависти взгляд… Мадея ощерилась и резко села, так, что голова закружилась. Затем недоуменно принюхалась.

Откуда‑то исходил знакомый резкий запах. Эта вонь окружала ее со всех сторон и не исчезала, несмотря на бивший в спину ветер. Принюхавшись еще раз, Мадея похолодела. Плащ, штаны, сапоги – вся покрытая грязью одежда до самого тела была пропитана мочой.

– Гребаный выродок! – Глаза вновь застлала пелена, а к горлу подступил ком. Почувствовав, что вот‑вот снова разревется, девушка глубоко вздохнула и, стиснув зубы, поднялась с колен.

Этот ублюдок не стоил ее слез, ни одной из них. Узнал ее по голосу, ясно, как день. Понял, кто по воле судьбы попал в его лапы, и решил отыграться, теперь уже без помощи заклинаний. Как будто ей было мало пожара в К'хаане, который превратил ее жизнь в сущий цирк.

Шмыгнув носом, Мадея скинула облитый мочой плащ и огляделась. Сумку она нашла в траве ближе к дороге, вывернутую наизнанку. Неподалеку валялся мятый, черный от гари котелок, на дне которого еще оставалось немного жижи. Ее же котелка видно не было. Дху забрал все, не оставив ни единой крошки еды, ни одеяла, ни золота, ни древнего церемониального жезла, который она выкрала из дома Альдира накануне побега. Эта пропажа печалила Мадею больше всего, – продав жезл, она могла бы купить хорошего коня. Теперь у нее не было даже одеяла. Без колебаний отбросив мысль о возвращении в К'хаан, девушка прошлась обратно к брошенному плащу и подняла его, несмотря на стекавшие струи грязной воды. Хуже быть уже вряд ли могло.

Горькая злоба жгла ее изнутри, нарастая с каждым сделанным по направлению к Артаису шагом. Косые нити дождя били по лицу, сапоги давно промокли, но Мадея продолжала упрямо идти по раскисшей дороге. Оглядывая поля, над которыми низко проносились тяжелые тучи, она в который раз пыталась до конца осознать все произошедшее.

Наверное, она это все заслужила. Ничто никогда не происходило просто так, без воли высшего провидения, – так учил старейшина, когда Мадея была совсем маленькой. Все, что произошло за последние дни, было карой за нечто, содеянное ею в прошлом.

– За что, Манве? – наконец вырвалось у нее. Резко остановившись, девушка зажмурилась и разрыдалась, словно пытаясь извергнуть всю ту горечь, которая ее переполняла.

Капли дождя омывали тело, чертя холодные дорожки по коже. Им вторил ледяной осколок, засевший в груди. Старейшины называли его Осколком Истины, который мог дать великое знание, а мог и уничтожить весь Внешний Мир в мгновение ока. Сама Мадея лишь чувствовала отвратительное нечто внутри, изредка дававшее о себе знать. Она провела рукой по груди, и пульсация осколка утихла.

– Все бы отдала, лишь бы избавиться от тебя, мерзость… – пробормотала она и в попытке вытереть слезы еще больше размазала грязь по лицу. Пора было двигаться дальше. Несмотря ни на что, она была еще жива и почти здорова. И она могла дойти до чертова Артаиса, даже если ей понадобится целая вечность, полная беспросветного дождя.

Дождь, впрочем, скоро закончился, и дорогу затянула молочная дымка тумана. На рассвете рассеялся и он, уступив ярким солнечным лучам. Постепенно согревшись, Мадея пошла быстрее. В речке под мостом она отмылась и постирала одежду, затем продолжила путь.

Ближе к полудню Мадея нагнала фургон, запряженный парой быков. Медленно переваливаясь с кочки на кочку, конструкция угрожающе скрипела и изредка подпрыгивала на камнях, звеня чем‑то под выцветшим навесом. Поводья держал престарелый дед в шляпе с широкими полями. Заметив девушку, он расплылся в улыбке, обнажив пару насквозь гнилых зубов.

– Что с тобой случилось, красавица?

Бросив короткий взгляд в его сторону, Мадея отвернулась, не желая разговаривать, и прибавила шагу.

– Батюшки! Да ты же вся в синяках, доченька! – курлыкал заботливый голос деда.

– Ничего, переживу, – буркнула Мадея. Доченька… По возрасту он, скорее, годился ей в сыны, а то и во внуки.

Прислушавшись к боли в ноющих ногах, Мадея задумалась. Может, и не было ничего плохого в том, что она поговорит с человеком? А может, он сумел бы ей даже пригодиться… Еще раз украдкой глянув на старика, Мадея осторожно проговорила:

– Ночью на меня напали. Избили и забрали все вещи. Даже котелок… – От пристального взгляда деда, казалось, не спасал даже капюшон, отчего девушка съежилась. – Теперь вот… иду.

– Вижу, что идешь, хорошая моя. – Он поднял узловатый палец, словно собираясь изречь великую мудрость. – Повезло тебе. Переломали бы ноги твои, так бы и осталась валяться в поле. Люд из нашей деревни постоянно покойничков находит, особливо рядом с этим трактом, чтоб его… – Он кивнул в такт раскачивавшейся телеге. – Повезло тебе…

Старик хлестнул быков. Те же лишь покосились на своего мучителя и продолжили идти с той же скоростью. Мадея шагала рядом, слушая жужжание весенних жуков, вылетавших из травы.

– Куда направляешься‑то? – Наконец прервал тишину дед.

– В Артаис.

Он удивленно крякнул, а затем хрипло рассмеялся.

– И что тебе там делать в таком рванье и без золота, а? Возвращайся‑ка ты домой, милая, к мамкиной юбке. Всяко лучше будет.

– А это уже не твоего ума дело, – буркнула Мадея и снова ускорила шаг. Она ненавидела, когда лезли в ее дела, тем более с ненужными советами, которыми каждый почему‑то так и норовил ее закормить. Но старика, похоже, грубость не обидела.

– Да постой ты! Ишь, гордячка какая! Садись рядышком, я тебя подвезу. – Встретив недоуменный взгляд Мадеи, он пожал костлявыми плечами. – Я тудась на Южный рынок еду. Садись, не обижу.

Разве такой мог обидеть? Эльфийка едва не расхохоталась ему в лицо. Этот дед был готов развалиться от малейшего дуновения ветра, а не то что причинить кому‑то вред.

– Хорошо. – Она легко залезла на козлы и уселась рядом с ним. – Долго ехать?

– Думается мне, к завтрашнему утру будем. – Старик задумчиво почесал бороду. – А я‑то всегда думал, что эльфы – неторопливый народ… – Заметив реакцию Мадеи, он успокаивающе поднял руки. – Не волнуйся, ничего я супротив вашего племени не имею, просто по говору угадал… Сиди спокойно. Помнится, как‑то раз пошел я к вашему лесу, значит, нужно было мне… Что же мне было нужно‑то?.. Вот память… А! – громко воскликнул он, отчего один из быков насмешливо фыркнул. – Овцы разбежались, и одна из них, зараза мохнатая, чтоб ее черти подрали, удрала прямо к вашему, значит, лесу…

За спиной, из темноты под навесом, донесся слабый шорох. Мадея прислушалась, но звук больше не повторился.

– …и гляжу – а на меня большие глаза из кустов! И явно не овцы моей глаза‑то…

Шорох раздался снова, теперь уже громче. Кто‑то полз по дощатому полу, стараясь делать это как можно незаметнее. И он был не один.

На этот раз Мадея не сумела скрыть охватившее ее беспокойство. Старик прервал рассказ и внимательно взглянул на девушку.

– Что тебя тревожит, хорошая моя? – Отметив движение глаз Мадеи, старик чуть улыбнулся. Что‑то, промелькнувшее в его взгляде, совсем ей не понравилось. – Там внучок мой спит. Десять годиков ему…

Внучок, да? Мадея сглотнула. Звуки, которые раздавались из фургона, производил не один человек. И уж точно не ребенок.

– Мать бросила бедняжку, бабка померла уж весны две назад, сидеть с ним дома некому. Вот он и таскается со мной в Артаис и обратно… – дед говорил громко, слишком громко, не давая ей расслышать звуки за спиной.

– Я лучше пойду одна, – резко выпалила Мадея и свесила одну из ног, намереваясь спрыгнуть.

Однако дубина внучка оказалась проворнее.

– Жива? – услышала она голос деда, лежа на холодном дощатом полу фургона.

– Жива, ничего с такой тварью не сделается, – откуда‑то издалека ответил ему «внучок». Затем чьи‑то грубые руки принялись ощупывать ее, не стесняясь и не упуская ни единого места на ее обмякшем теле. Собрав остатки сил, девушка попыталась оттолкнуть их и тут же получила в живот от второго «внучка».

– Надо ей рот заткнуть, кстати, – донесся его хриплый бас. – Ничего, что курва вся в синяках‑то?

– Переломов нет и ладно. Трасс должен будет отстегнуть достаточно»

– С‑сволочи… – со свистом выдохнула Мадея. В следующее мгновение она вновь потеряла сознание, от силы удара проехавшись в угол фургона.

Надвигалась метель. Круцынь недовольно цыкнул и натянул обшитый мехом капюшон. Скоро начнут ныть кости, он был готов биться об заклад. В этом году Круцыню стукнуло пятьдесят. Красивая круглая дата для тех, кто встречает старость, размеренно покуривая трубку в теплом доме и нянча пищащих внучат. Но для таких, как он, пятьдесят лет и ноющие от малейшего перепада погоды кости были отголосками похоронного звона. На заснеженных безлюдных склонах гор под названием Волчьи Зубы, где уже третий десяток лет в полном одиночестве жил Круцынь, старость означала голодную смерть. Жестокую смерть, о которой никто и никогда не узнает. Никто и никогда не обнаружит его обтянутый потемневшей высохшей кожей скелет, распластанный на полу лачуги. Круцынь мотнул головой, стараясь отогнать дурные мысли, закинул убитую лису на плечо и продолжил медленно шагать, проваливаясь по щиколотку в свежий снег. Через пару минут он вновь остановился, недоуменно смотря на землю рядом с занесенной снегом тропой.

В паре шагов от него чернела трещина. Он был готов поклясться, что пару дней назад ее там не было. Положив лису, отшельник осторожно подошел ближе и глянул вниз.

– И откуда же ты взялась, интересно?.. – пробормотал он. Расщелина ответила воем ветра.

Земля под его ногами всколыхнулась так неожиданно, что Круцынь даже не успел отреагировать. Уцепившись за край расщелины, он беспомощно болтал ногами над пропастью и отчаянно таращился вверх, в затянутое серыми тучами небо. Хрипло дыша, он попытался вслепую нащупать на отвесной стене выступ побольше и, вбив туда мыс сапога, подтянуться. Но все его попытки были обречены на провал.

Скудный свет закрыла чья‑то тень. Вскинув голову, Круцынь едва не заплакал от радости. Над ним, на самом краю пропасти стоял худой темноволосый мужчина. Глядя на аккуратные очки, поблескивавшие на его носу, и черный строгий костюм, из‑за которого он казался еще более тощим, любой бы удивился, что подобный тип может делать на диких безлюдных склонах. Но Круцыню было совсем не до раздумий.

– Тебя, верно, послал сам Ану! – пропыхтел он, натянуто улыбаясь. – Помоги мне, друг!

Тонкие губы мужчины чуть изогнулись. Словно умиляясь, он понаблюдал за потугами Круцыня еще с минуту, а затем вонзил каблук сапога прямо в онемевшие от напряжения пальцы.

Полет вниз был недолгим. По крайней мере так показалось Круцыню. Короткая симфония из хруста, треска ломавшихся костей и чавканья разрываемого мяса. Но на землю его тело не упало – оставаясь в сознании, оно повисло в метре над усеянным осколками каменным полом. Как ни странно, Круцынь не чувствовал боли и, что было еще более странно, оставался жив. Вокруг царила кромешная тьма.

Неожиданно метрах в трех от него раздался тихий свистящий вздох, от которого он вздрогнул. Совсем рядом зашелестели потревоженные камешки. Шарканье послышалось еще раз, затем еще и еще… Кто‑то неторопливо, шаг за шагом приближался из глубин этой тьмы к его безвольному телу.

Участившееся дыхание казалось в этой тишине оглушительным, а ощущение собственной беспомощности заставило Круцыня заорать. Когда же сухие, словно покрытые пергаментом, пальцы коснулись его лица, он заорал еще истошнее.

– Не бойся, дорогой. – Хриплый шепот раздался над самым ухом. – На самом деле смерти нет…

Спустя пару минут в комнате на дне ущелья вновь вспыхнул свет, и в нее прошествовал высокий мужчина лет пятидесяти. Скинув пропитанный кровью плащ, он остановился перед зеркалом и попытался пригладить копну темных с проседью волос. Затем подошел к обвешанному паутиной шкафчику и выудил оттуда гребень с широкими зубцами. Критично осмотрев свое всклокоченное отражение, мужчина пожал плечами и запустил гребень прямо в центр самого большого колтуна.

– Интересно… – Бывший отшельник поморщился, с треском раздирая волосы. – Он мылся хотя бы раз в год?

Худой очкарик позади него лишь молча развел руками.

– Знаю, знаю, мальчик. Это был единственно возможный вариант. Но мне все же кажется, что старый Кассилус заслужил немного больше, чем грязные мощи пятидесятилетнего убийцы… – Взгляд его серых глаз метнулся к отражению улыбавшегося помощника. – …Хотя гораздо лучше, чем та гниющая развалина, согласен.

Date: 2015-09-17; view: 250; Нарушение авторских прав