Лиса и Кролик

Допрос убийцы Тепака происходит в кладовой дома покойного. Меня не пригласили, так что, подобно ребенку, подслушивающему разговор родителей, я прижимаю ухо к двери. Вот что я слышу.

Ни-че-го.

Впрочем, не совсем ничего. Серия звуков, напоминающих миниатюрные взрывы вроде тех, что производит чайник на влажной конфорке. Дверь приоткрывается, и я вижу нашего поддельного матроса привязанным за ноги к старому стулу с высокой спинкой. Видок, с растянутым галстуком, нависает над ним; сбоку к нему склоняется Гори, причем руки у него, по таинственным причинам, в муке. Никаких явных признаков насилия я не замечаю, если не считать того, что голова убийцы свешивается под неестественным углом да в комнате затихает невесть откуда взявшееся эхо.

Позже я узнаю, как Видок это проделал.

Самым легким было вспомнить имя. Видок недолго рылся в архивах памяти.

— Месье Ноэль, если не ошибаюсь.

Судорожное подергивание — вполне удовлетворительное подтверждение. Теперь Видок может строка за строкой реконструировать досье Ноэля.

— Кража двадцати трех уличных фонарей на улице Королевских Фонтанов… В другой раз украдено сорок восемь рулонов ситца из «Галантереи» Трюффо… Ах да, совершенно верно, у тебя ведь есть мать. Выдающаяся артистка, живет в очаровательной квартире на улице Сен-Клу. Кажется, она дает уроки фортепиано? Да, не хотелось бы лишать ее средств к существованию.

Поразительно. Вынимаешь один-единственный кирпич, и обрушивается стена целиком. В следующую секунду Ноэль выпаливает имя подельника.

— Ах, Гербо? Забавно, мне казалось, он все еще считает тараканов в Ла Форс.

Выясняется, что этот самый Гербо два месяца назад покинул тюрьму, облаченный в нижнюю юбку сестры. («Такой старый трюк», — бормочет Видок.) Несколько недель спустя он нашел Ноэля и предложил ему работенку в Сен-Клу.

— И кто заказчик? — спрашивает Видок.

Ему неизвестно.

— Кто платил?

Разрази его гром, если он знает. Кроме Гербо, Месье никто не видел.

— Месье?

Так им было велено его называть. Ни по имени, ни по фамилии. Просто обращение.

— Гербо когда-нибудь описывал, как он выглядит?

Нет. Он его не видел, только слышал.

— Гербо его не видел?

Он с этим человеком встречался только в Сен-Сюльпис. Месье сидел за занавеской, в кабинке для исповедей.

— Так он священник?

Неизвестно.

— Голос молодой? Старый?

Гербо не говорил.

— Сколько Месье вам обещал?

Сто франков вперед. И двести, когда все будет сделано.

— Ха! Зная Гербо, готов побиться об заклад, что на самом деле обещано в два раза больше. Этот Месье… он когда-нибудь объяснял, чем ему помешал Тепак?

Ноэль не знает. Он предпочитает не проявлять излишнего любопытства.

— И когда вам дали отмашку?

Вчера.

— Вчера?

Гербо днем пришел к Ноэлю. Сказал, пора приступать. Они должны ночью прибыть в Сен-Клу и дожидаться Тепака в королевском парке, а как только он окажется рядом, убить его.

— Что вы и сделали. Ноэль, ты за что отвечал, за горло или за живот?

За горло. Оно не хлюпает.

Ноэль сдан в местную префектуру. Внимание переключается на служанку месье Тепака, эльзаску по имени Агата, сложением напоминающую карликовую сосну, сухую до самых корней. Узнав о трагическом конце бывшего хозяина, она не роняет ни слезинки… но, по ее собственным словам, она не плакала с трех лет. И все же он был хороший, этот месье Тепак. Платил всегда вовремя. Домой никого не таскал, не возражал, когда надо было уйти на вечер. Такие нечасто попадаются.

— Тепак говорил вам, откуда он родом?

По акценту его можно было принять за швейцарца.

— Он рассказывал, какие у него дела в Сен-Клу?

Нет. Да ей и не положено спрашивать.

— А что вы можете сказать о молодом человеке? О Шарле?

А что о нем скажешь, он вроде как прилагается к дому.

— Он слуга?

Нет, вовсе нет. Когда она только начала здесь работать, Тепак сказал, что с месье Шарлем надо обращаться как с благородным, хоть он и одет по-простому.

— А что еще он говорил о Шарле?

Ей казалось, что он месье Тепаку вроде как родственник, а месье не говорил ни да, ни нет, а спрашивать…

— Вам не положено. Я знаю.

Что до мальчика, то он чистое золото. Правда. Всегда готов помочь с мытьем посуды, любит развешивать стираное белье. Ест все, что ни подашь. Единственная забота с ним — ботинки.

— Ботинки?..

Не может завязать сам себе шнурки. Так странно.

— А вы когда-нибудь интересовались почему?

Наверное, не научился. И знаете, он слегка простоват, от такого нельзя много требовать.

Его спальня ничем не отличается от комнаты любого крестьянина. Надтреснутый кувшин, изъеденное молью кресло, зеркало размером с туфлю. Что касается постели… это узкий, похожий на гроб ящик шириной около восьмидесяти сантиметров, установленный на двух половинках распиленной пополам бочки.

Здесь мы его и застаем. Он сидит на соломенном матрасе, руки зажаты между коленями. От него исходит сладковатый запах пота.

Сразу видно, что Видок решил прибегнуть к новой тактике: он держится на расстоянии нескольких шагов, избегает прямого взгляда. И говорит совершенно нетипично для него: не то чтобы мягко, но так, как если бы они с Шарлем встретились за шахматной доской и вот, завязался разговор.

— Шарль?

— Да.

— Это доктор Карпантье. А я Видок. Инспектор Видок.

Если он рассчитывал, что его имя произведет впечатление… впрочем, вряд ли он на это рассчитывал. Он делает следующий шаг.

— У вас есть фамилия, Шарль?

— Есть.

— А вы можете нам ее сказать?

— Рапскеллер.

Он склоняет голову. Не от скорби, как я вначале подумал, а чтобы лучше видеть волан для бадминтона, которым играет на полу.

— У вас есть мать, Шарль Рапскеллер? Отец?

— На небесах, — просто отвечает он.

— Другие члены семьи? Живые или… где-нибудь еще?

— Знаете… — Подсунув ногу под волан, он ловко подбрасывает его в воздух. — Мне кажется, у меня где-то есть родственники. Только я их никогда не видел.

По-прежнему тщательно соблюдая дистанцию, Видок опускается на матрас, очень осторожно, так что не шуршит ни одна соломинка.

— Шарль, — произносит он, — вы знаете, почему месье Тепак привез вас сюда?

— Конечно, знаю: потому что я здесь никогда не был.

— Вы понимаете, что месье Тепак умер?

Молодой человек слегка хмурится.

— А, понятно. Он ушел туда, где встретится с мамой и папой.

Его лоб снова разглаживается, и воланчик возобновляет свои полеты от одной ноги к другой.

— Шарль…

Желая то ли выразить сочувствие, то ли пересечь некую незримую черту, не знаю, Видок выбирает этот момент, чтобы протянуть руку. Рука движется в направлении плеча молодого человека, но так его и не достигает. Молодой человек, словно ударенный электрическим током, отскакивает прочь. Отступает на два шага и делает три долгих вдоха. Вся эта последовательность действий имеет ритуальный оттенок, словно он совершает таинство.

— Мне это не нравится. Когда меня трогают. Неожиданно.

— Прошу меня простить.

— Да нет, ничего. Вы ведь не знали.

Видок засовывает руки под бедра. Предоставляет молчанию нарасти, сгрудиться наподобие облаков.

— Что ж, Шарль. Если вы не возражаете, задам вам еще один вопрос. Вы король Франции?

Молодой человек некоторое время смотрит на него — а потом начинает хихикать.

— Что вы такое говорите! — Он качает головой. — У нас ведь уже есть король. Хотя говорят, он толстый и ему трудно ходить. Бедный король.

Видок закладывает руки за шею.

— Шарль, вам когда-нибудь приходилось бывать в Париже?

— Приходилось. Только я думаю, что это происходило во сне.

— Почему вы так думаете?

— Потому что я туда летал.

— А-а! — Из горла Видока вырывается что-то вроде писка. — Что ж, Шарль, мы с доктором Карпантье хотели бы пригласить вас в Париж. В качестве нашего гостя.

— Когда?

— Сейчас.

Его рот дергается.

— Мне понадобится моя куртка.

— Конечно, возьмите ее.

— И еще…

— Что?

— Как вы думаете, Агата согласится, пока меня не будет, присмотреть за растениями?

— А мы ее спросим. Думаю, она не откажется.

— Надо будет подвязать луковицы. После цветения.

— Что-нибудь еще?

В течение нескольких секунд он занят тем, что подбрасывает волан. Потом смотрит на нас и знакомо выпячивает нижнюю челюсть.

— А в Люксембург можно будет заехать?

— Во дворец? Думаю, это несложно устроить.

— Нет, извините, я неправильно выразился. Я имел в виду Люксембургский сад.

— О, как раз на днях мы с доктором Карпантье там прогуливались. Правда, Эктор?

— Ну да.

Это первые слова, произнесенные мною с момента, как я вошел в комнату, — и только теперь Шарль по-настоящему меня замечает. Как будто искупая этот пробел, следующие полминуты он проводит, рассматривая меня. Изучая во всех подробностях.

Наконец он нарушает молчание:

— Так вы там были? А каштаны цвели?

— Каштаны…

Как ответить? «Не знаю»? «Кругом был туман»?

— Да, — говорю я. — Каштаны были в самом цвету.

Он еще некоторое время разглядывает мое лицо.

— Доктор, у меня раньше был кролик, вы на него похожи.

— Кролик?

— Он был очень верный друг, но потом кто-то его съел. Кажется, лиса.