Виконт неожиданно испускает дух

За десять минут до того, как наш кабриолет прибывает на Менскую заставу, Шарль, словно бабочка из кокона, выбирается из своего сюртука. Потягивается, протирает глаза.

— Приехали?

— Почти.

По обе стороны от дороги нет ничего, кроме невозделанных полей и заросших тропинок. Необозримое пространство, покрытое скошенной травой, разнообразят лишь редкие дикие маки да виднеющиеся вдалеке гипсовые каменоломни и мельница, колесо которой не столько вращается, сколько совершает странные, отчаянные рывки.

— Я их не вижу, — сообщает он.

— Не видите кого?

— Домов. В Париже высокие дома.

— О, это потому, что мы еще не въехали в город. Как только мы окажемся по ту сторону городских стен, в вашем распоряжении будет сколько угодно домов. Впрочем, даже отсюда можно кое-что разглядеть, посмотрите, вот купол Дома Инвалидов.

— Я не очень люблю церкви, — замечает он. — От них меня сразу тянет чихать и пукать.

Он дует на стекло, отчего на холодной поверхности появляется белесое овальное пятно. Шарль стирает пятно пальцем.

— О! — восклицает он. — Наверное, это Париж!

В окне показывается кирпичная стена, три метра высотой и двадцать четыре километра в длину. Париж затянут в нее, как в пояс девственности. В любом другом городе, думается мне, такую стену возвели бы, чтобы не впускать варваров. Здесь ее предназначение — не выпускать деньги.

— Чего они хотят? — интересуется Шарль. — Эти люди?

— Они офицеры таможни. Должны нас проверить.

— Зачем?

— Чтобы удостовериться, что мы заплатили налоги.

— Что такое налоги?

— Налоги — это… это деньги, которые ты отдаешь городу, если что-нибудь в него ввозишь.

— Забавно, — Шарль указывает большим пальцем в том направлении, откуда мы прибыли, — сначала платишь там, а потом снова здесь.

— И так без конца, — усмехается Видок как раз в тот момент, когда в окно просовывается голова в плоской фуражке с широким околышем.

— Товары, облагаемые пошлиной, имеются?

— Нет ничего, — заверяет его Видок. — Даже пучка овса.

— Что ж, в таком случае, — таможенник чешет лоб, — предъявите паспорта.

Я вижу нас словно бы его глазами: ну и зрелище! Мы с Видоком, оба с голыми руками, в изношенных жилетах и латаных-перелатаных штанах.

— Месье, — замечает таможенник, придвигаясь к Шарлю. — Кажется, я просил показать паспорт.

Шарль безмятежно смотрит в окно.

— Месье, — повторяет офицер, теперь уже с большим нажимом.

— К сожалению, у него нет паспорта, — вмешивается Видок. — Этот господин задержан жандармерией.

— В самом деле?

— Вот мои документы. Я…

— Держите, пожалуйста, руки на свету.

Скорчив недовольную гримасу, офицер склоняется над бумагами. Вдруг отступает на шаг. Его лицо озаряется глупой, неизвестно откуда взявшейся улыбкой.

— Это вы! Я так и знал!

Сорвав фуражку с головы, он прижимает ее к сердцу.

— Месье Видок… какая честь!

— Вы слишком добры, мой друг.

— О-о! Послушайте, месье. У меня есть братишка. И у него с женой неприятности.

— Пропала, что ли?

— Точнее, загуляла. Я подумал, может, кто-то из ваших ребят сумел бы за ней проследить, застукать, так сказать, с поличным…

— Гм… — Видок выдерживает драматическую паузу. — Я вам так отвечу. Пусть зайдет на той неделе. Спросит меня лично.

— О, месье, вся наша семья перед вами в долгу. Вечном. — Улыбаясь, он прижимает ладони к лицу. — Сегодня же расскажу жене! Великий Видок!

Ореол славы окружает нас все то время, что мы проезжаем городские ворота, и Видока это не столько смущает, сколько раздражает. Он похож на быка, хвостом отмахивающегося от надоедливых мух. Целую минуту он избегает встречаться взглядом со мной или Шарлем.

— Ну вот, — произносит он, наконец. — Можно не платить тридцать су взятки.

И, рассеянно постучав по крыше, взывает к Гори:

— В штаб-квартиру! — И, подумав, чуть слышно добавляет: — Пожалуйста.

Кровь с моей руки в конечном итоге удается оттереть посредством зубной щетки (пожертвованной Коко-Лакуром) и большого куска виндзорского мыла. Месье Тепака так легко не ототрешь. В смысле, воспоминание о нем, о его ране, похожей на рот: края ее сближаются и вновь расходятся, кровь бьет толчками, льется у меня по рукам. Словно это не кровь другого человека прошла сквозь мои пальцы, а его жизнь протекла сквозь мою…

— Послушайте, Эктор.

Легкой затрещиной Видок возвращает меня к действительности.

— Мы отправим вас домой в карете, хорошо? Но прежде я расскажу вам, кто такой теперь Шарль. Рассказывать буду один раз и хочу, чтобы вы хорошенько все запомнили. Сумеете?

Не проходит и минуты, как прежняя история — с Тепаком, Агатой, Сен-Клу — уступает место новой. Шарль Рапскеллер теперь побочный сын виконта де Сент-Аманд де Фараль (мать — служанка, чья юбка однажды загорелась в непосредственной близости от отдыхающего после обеда виконта). Старый хрен, наконец, скончался от сердечной болезни, и в отсутствие законных наследников его собственность (хотя и не титул) переходит к Шарлю, который прервал свое религиозное образование, получаемое им в Страсбурге, и поспешил в Париж. По пути, в карете, он знакомится со мной — я как раз возвращаюсь с…

— … симпозиума по золотухе, — провозглашает Видок. — В Реймсе.

Шарль признается, что не знает, где остановиться, и я приглашаю его в пансион моей матери, потому что там низкая рента и прекрасные условия.

— Но он ведь унаследовал большие деньги, — замечаю я. — Разве для него не естественно остановиться в…

— В местечке получше, вы хотите сказать? Но ведь деньги еще не у него в кармане! Внезапно объявился племянник, о котором никто никогда не слыхивал, обнаружились какие-то юридические тонкости. Ничего серьезного, обычное дело при получении наследства. Пара-тройка недель — и адвокаты все уладят.

Цокая языком, он отсчитывает мне в ладонь пять двадцатипятифранковых монет.

— На текущие расходы, Эктор. От префектуры. Тратьте бережно. Ведите им счет. Мне ни к чему проблемы с бухгалтерией.

— А что насчет Шарля?

— А что насчет него?

— Ему ведь станут задавать вопросы…

— Знаете, — Видок еле заметно улыбается, — трудности возникли бы, будь у него хоть какие-то мозги. А от него, как я вижу, ничего не добьешься, кроме имени. Так что ему ничего не грозит. А если встретится кто-то чересчур любопытный, скажите, что его при родах уронила повивальная бабка.

В случае с моей матерью объяснять не приходится ничего. Достаточно произнести выдуманное имя виконта де Сент-Аманд де Фараль. Оно производит поразительный эффект — мать сначала вздрагивает, а потом в ее мозгу мгновенно оформляется некая мысль. К тому моменту, как Шарль кланяется и опускает в ее ладонь три золотые монеты — так легко и весело, будто это мраморные шарики, — она окончательно входит в образ любезнейшей хозяйки.

— Друг Эктора, месье Рапскеллер, всегда найдет здесь родной дом! И ведь как удачно! Вы прибыли ровно к ужину. Шарлотта, милочка! Прибор для нашего нового гостя, пожалуйста. И на десерт, пожалуй, подадим мороженое…

Где все это время пропадал я, никого не интересует. Даже Шарлотту, которая обычно засыпает меня вопросами всякий раз, как я задерживаюсь на час. Когда она, уже перед самым ужином, знаками просит меня подойти, на уме у нее вовсе не мое длительное отсутствие.

— О, месье Эктор! Какой он милый!

— Кто?

— Ваш друг! Он сейчас пришел, такой душка, и спрашивает, не надо ли помочь накрыть на стол. А сам понятия не имеет, куда класть вилку! Или ложку. О, от него, можно сказать, никакого толку, но, главное, он старался! — Она кивает с выражением безграничной проницательности. — Благородного человека всегда видно, месье Эктор. Голубая кровь — она и есть голубая!

Date: 2015-09-17; view: 269; Нарушение авторских прав