Глава 2. Сила, деньги и разум

¹ По поводу определений: существует столько же определений власти, сколько цветков вишни в Японии весной, и все дефини­ции страдают излишней сложностью. Одним из наиболее извест­ных является высказывание Б. Рассела: «Власть может быть опре­делена как продукт преднамеренных действий». Абсолютно разумно, дорогой, и точно.

К сожалению, даже это простое предложение изобилует ло­вушками для дураков.

Во-первых, нам необходимо знать, что такое «преднамерен­ные» (это нелегко с точностью определить даже тому, чьи наме­рения подразумеваются). Затем нам следует понять «действия», чтобы сравнить их с «намерениями». Хотя любое действие вле­чет за собой вторые, третьи и «-цатые» последствия, некоторые из них ожидались, другие — нет. Что же считать действием, а что нет?

После этого необходимо осознать, было ли то, что произошло, «произведено» данными рассматриваемыми действиями. Это вклю­чает в себя знание причинной связи, которая лежит вне нашей досягаемости.

В конце концов, полновесная ирония таращит свои глаза-бу­синки из норы в пруду.

Чем многочисленней и разнообразней намерения, тем больше случайностей, лишь малая толика которых может быть предугада­на, и тем сложнее определить, что же в действительности «произ­водит» их на свет. В этом смысле, в соответствии с совершенно прекрасно звучащим определением Рассела, чем сильнее человек ограничен в намерениях, тем обширнее сфера, которой он может управлять.

Если определить власть как достижение желаемого результата при наименьших побочных эффектах (что неопределимо), тогда человек, цели которого наиболее узко определены и понимание

побочных действий наименее развито, может считаться обладаю­щим наибольшей властью.

Несмотря на столь осторожный пример (и знание того, что наше собственное определение не лишено концептуальных слож­ностей), нам необходимо работающее определение, достаточное для наших целей. На страницах этой книги термин «власть» будет означать способность мобилизовать и применить насилие, богат­ство и/или знание или их многочисленные производные для мо­тивации других в соответствии с нашими потребностями и жела­ниями.

² Три легендарных символа власти все еще играют роль в япон­ских ритуалах. В 1989 г., когда умер император Хирохито, импера­торские меч, драгоценный камень и зеркало, передаваемые по на­следству, перешли к его сыну, императору Акихито («What sort of peace in Heisei?», «Economist», January 14, 1989). О происхождении сэншу-но янджи см.: «Encyclopedia of Japan» (Tokyo: Kodansha Publishing House) в разделе «Jmperial Regalia». См. также [239], p. 124-131.

³ О символическом значении зеркала, [443], p. 201.

Сила запечатлена не только в японской легенде, но и в самом языке. Японский, как и многие другие языки, содержит выраже­ния почтения, которые требуются, для того чтобы определить по­зицию говорящего. Практически невозможно говорить, не адресуя слова вверх, к превосходящему, или вниз, к стоящему ниже вас. Язык, таким образом, предполагает существование иерархии влас­ти. В то время как идеограмма, символизирующая мужчину, — рисовое поле и сильные ноги, женская являет собой покорную, коленопреклоненную фигуру. Такие символы отражают и увекове­чивают патриархальный порядок. Книга «Womansword. What Japanese Words Jay About Women» [442] — богатейший кладезь при­меров. Но японский — не единственный язык, перегруженный вы­ражениями, подразумевающими наличие власти. Яванский диа­лект, к примеру, имеет два «уровня»: нгоко — на котором говорят с нижестоящими, и крама — для общения с вышестоящими. Каж­дый, в свою очередь, имеет трудноуловимые разграничения внут­ри уровней (ср. [28]).

⁴ Re Boesky: «Suddenly the First Yets Bigger», «Business Week», March 2, 1989.

⁵ Re Klaus Fucks: [411], p. 263-264.

⁶ «Cuba» («United Artist», 1979).

⁷ Зависимость военных от компьютеров: «Real Time Creates «Smart» Flight Simulators», Richard E. Morly and Todd Leadbeater, «Defence Science», November, 1988.