Змеях и зебу

Эти небольшие истории называются «Три счастья», но на самом деле речь идет об одной семье – все зависит от количества персонажей в каждом рассказе. Вот полноватый и несколько неуклюжий Папа, хотя у него очень хорошо получается играть в индейцев. Разумеется, когда он этого захочет. Тогда он становится «великим вождем племени Охотников за Скальпами». Есть еще леди Солнышко. Это взрослые, так что мы их особо в расчет не берем. Остаются трое, которых надо как‑то различать в нашем повествовании, хотя по характеру они столь же не похожи друг на друга, сколь разнятся все люди по своей красоте и чистоте помыслов. Самый старший из них – восьмилетний мальчик, которого мы назовем «Парнишка». Если представить себе маленького рыцаря во плоти – он перед вами. Душа его бесстрашна, бескорыстна и чиста, она как будто ниспослана Богом на грешную землю в назидание другим. Обитает эта душа в теле высоком, изящном и хорошо сложенном. Парнишка ловок и проворен, его голова и лицо напоминают ожившее изображение юного греческого бога, а взгляд наивных и вместе с тем мудрых серых глаз навсегда покоряет ваше сердце. Он очень стеснительный и не старается блеснуть перед посторонними своими способностями. Я уже говорил, что Парнишка бескорыстен и храбр. Когда начинаются обычные пререкания, что надо идти спать, а спать вроде еще рано, он встает, степенно произносит: «Я ложусь спать» – и уходит. У младших есть еще несколько минут на возню, пока старшего купают на ночь. Что же до храбрости, то он становится воплощением Ричарда Львиное Сердце, когда ему выпадает возможность защитить кого‑то или оказать помощь. Как‑то раз Папа рассердился на Толстика (мальчика номер 2) и, надо признаться, не без причины, отпустил ему легкий подзатыльник. В следующее же мгновение Папа получил удар где‑то в районе пояса. На него негодующе смотрело маленькое покрасневшее лицо, моментально превратившееся в копну каштановых волос, когда удар повторился. Никто, даже Папа, не смеет бить младшего братика. Таков Парнишка, добрый и бесстрашный.

А вот Толстик. Ему почти семь, и редко когда встретишь лицо, как у него: круглое, пухленькое, со смешными ямочками, с парой плутоватых серо‑голубых глаз. Они почти всегда сияют и искрятся, хотя бывает, что взгляд его становится печальным и серьезным. В характере Толстика есть черты взрослого человека, его юной душе свойственны основательность, сдержанность и рассудительность. Но внешне он мальчишка как мальчишка, озорник и проказник. «Я сейчас буду шалить», – иногда заявляет он, и его слова не расходятся с делом. Толстик любит, понимает и сочувствует всем живым существам. Ему чем они безобразнее и противнее, тем лучше, и относится он к ним нежно и покровительственно, что, похоже, исходит от какого‑то тайного внутреннего знания. Однажды его застали за тем, как он подносил масленку к крохотному ротику пойманного слизняка, чтобы «узнать, любит ли он масло». Толстик умудряется находить живность всегда и везде. Оставьте его на ухоженной до блеска садовой лужайке, и очень скоро он принесет вам тритона, жабу или огромную черепаху. При этом никто и ничто не заставит его причинить им какой‑то вред. Наоборот, он, как ему кажется, просто их «немного угощает», а потом водворяет на прежнее место. Один раз он даже нагрубил леди Солнышку, когда та строго‑настрого наказала, что гусениц надо давить, как только увидишь их на капусте. Никакие объяснения, включая те, что гусеницы вредят так же, как «немцы‑перцы», не могли примирить его с мыслью убить что‑либо живое.

У Толстика есть преимущество перед Парнишкой. В нем нет и тени застенчивости, и он мгновенно сходится с людьми, кто и откуда бы они ни были, завязывая разговор фразами типа «А твой папа знает боевой клич?» или «А за вами медведь когда‑нибудь гнался?». Мальчишка он добродушный, но иногда становится воинственным. Тогда он хмурит брови, прищуривает глаза, его пухлые щечки краснеют, губы вытягиваются, обнажая желтоватые зубы. «Я неистовый Свонки!» – провозглашает он. Это из его любимой книжки о викингах «Эрлинг Храбрый», которую Папа читает ему на ночь. Когда Толстик настроен по‑боевому, он может одолеть даже Парнишку, главным образом потому, что его старший брат слишком благороден и великодушен, чтобы дать младшему серьезный отпор. Если хотите узнать, на что в действительности способен Толстик – наденьте ему перчатки и напустите на Папу. Иногда, когда эти ураганные налеты достигают цели, Папа перестает добродушно ухмыляться, и ему приходится сползать с табуретки, чтобы уклониться от них.

Если у Толстика есть какая‑то скрытая сила или талант, то как они проявляются? Разумеется, в его воображении. Расскажите ему что‑нибудь, и он полностью погрузится в вашу историю. Он сидит смирно, его круглое румяное лицо становится неподвижным, а глаза ни на секунду не упускают рассказчика. Он впитывает все, что необычно, таинственно или увлекательно. Парнишка – неугомонная и непоседливая душа, он редко когда на месте усидит. Но Толстик полностью поглощен настоящим, если слышит что‑то интересное. По росту он на полголовы ниже брата, но более плотный, этакий крепыш. Одна из его отличительных черт – сильный и звонкий голос. Если он бежит к вам, вы узнаете это задолго до того, как он появится. Благодаря своему природному дару, помноженному на смелость пополам с дерзостью и говорливостью, он почти всегда и везде становится заводилой, а Парнишка, слишком благородный, чтобы унизиться до зависти, довольствуется ролью одного из веселых восхищенных слушателей.

И наконец, Крошка – изящное и хрупкое, словно фарфоровая кукла, и вместе с тем проказливое создание пяти лет от роду, прелестное, словно ангел, и загадочное, словно омут или глубокий колодец. Мальчишки – всего лишь мелкие сверкающие пруды по сравнению с этой девочкой и ее сдержанностью и отстраненной замкнутостью. Вы можете знать мальчиков как облупленных, но никогда с уверенностью не скажете, что так же знаете девочку. В ее хрупком маленьком тельце заключено что‑то очень сильное и мощное. Ее сила воли поистине потрясающа. Ничто не в состоянии ее поколебать, а уж тем более сломить. Повлиять на нее можно лишь теплыми словами и ласковыми уговорами. Ребята ничего не могут сделать, если она что‑то по‑настоящему решила сделать. Но это лишь тогда, когда она действительно стоит на своем, что случается весьма редко. Как правило, она ведет себя тихо, несколько замкнуто и в то же время дружелюбно, очень живо следя за всем происходящим, не принимая, однако, в нем почти никакого участия, разве что загадочно улыбнется или лукаво посмотрит. И вдруг восхитительные серо‑голубые глаза сверкнут из‑под темных бровей, словно нешлифованные алмазы, и Крошка засмеется так искренне и заразительно, что остальные просто не смогут не рассмеяться ей вслед. Они с Толстиком большие друзья, но тем не i менее между ними постоянно происходят «семейные ссоры». Как‑то вечером она даже не упомянула его в молитве, сказавши «Господи, благослови» всем, но только не Толстику. «Ну же, ну же, ты должна!» – уговаривала ее леди Солнышко. «Ну ладно, Господи, благослови гадкого Толстика!» – снизошла, наконец, Крошка, упомянув перед этим кошку, козу, любимых кукол и свою Ригли.

Что действительно странно, так это ее любовь к Ригли. Ученому уму здесь есть над чем подумать. Это старая, выцветшая, облезлая подушка с Крошкиной кроватки. И все равно, куда бы Крошка ни шла, она берет ее с собой. Все ее игрушки, вместе взятые, никогда не заменят ей Ригли. Если вся семья собирается на пляж, Ригли тоже едет. Крошка не может уснуть, не обняв этот нелепый узелок. Если она идет в гости, она обязательно берет с собой это тряпичное недоразумение, высунув из сумки один конец наружу, чтобы «дать ей подышать свежим воздухом». В каждом периоде детского возраста наблюдательный философ может увидеть этапы развития рода человеческого. От новорожденного младенца, обнимающего бутылочку с молоком, можно воссоздать всю эволюцию человечества. Можно ясно проследить пещерного человека, охотника, земледельца. Что же тогда представляет собой Ригли? Идолопоклонство, поклонение фетишу и ничего более. Дикарь выбирает какой‑нибудь самый невероятный предмет и поклоняется ему. Наша милая дикарка поклоняется своей Ригли.

Ну вот, мы описали нашу маленькую троицу настолько, насколько досужее перо способно изобразить малышей с резвым воображением и полных всевозможных причуд и фантазий. Сейчас представим себе летний вечер. Папа сидит в кресле и курит, леди Солнышко где‑то рядом, а наши юные герои беспорядочно возятся на медвежьей шкуре у незажженного камина, пытаясь разрешить свои животрепещущие проблемы. Когда они заняты какой‑то новой идеей, это очень похоже на игру котят с мячиком. Сначала каждый ударит его лапкой, а затем все гурьбой бросаются за ним вдогонку. Папа почти не вмешивается, разве что когда его попросят что‑то объяснить или опровергнуть. Он всегда занимал мудрую позицию, притворяясь, что чем‑то занят. Тогда дети ведут себя естественнее и раскованнее. Но на этот раз они обратились непосредственно к нему.

– Пап, а пап? – начал Толстик.

– Да, мой мальчик.

– Как ты думаешь, розы нас узнают?

– Толстик, несмотря на свое озорство и капризы, смотрел на Папу таким наивным, чистым и невинным взором, что поневоле казалось, что именно ему тайны природы более близки, чем всем остальным. Папа, однако, в тот вечер был настроен материалистически.

– Нет, малыш. Как же они нас узнают?

– А вот большая желтая роза у самой калитки узнает меня.

– С чего ты взял?

– Потому что вчера она мне кивнула.

Парнишка залился смехом. Да это просто ветер, Толстик.

– Нет, не ветер, – убежденно возразил тот. – Не было ветра. Крошка была там. Скажи, Крошка?

– Лоза нас узнала, – веско сказала Крошка.

– Животные нас узнают, это да, – заявил Парнишка. – Но они бегают и издают разные звуки. А розы нет.

– Не нет, а да. Они шелестят и шепчутся.

– Лозы шепчутся, – вторила Крошка.

– Но это же не живой звук. Этот как ветер шумит. Вот наш Рой – он лает, и каждый раз по‑разному. Вот ты представь, что все розы на тебя лают. Пап, расскажи нам о животных, а?

Это один из периодов детства, возвращающий нас в далекое первобытное прошлое с его жадным и неисчерпаемым интересом к окружающему миру, и в первую очередь к животным. В нем слышится отголосок тех долгих темных ночей, когда древние люди сидели у костра и всматривались во тьму, благоговейным шепотом рассказывая друг другу о непонятных и страшных существах, с которыми они боролись за главенство в мире. Дети обожают пещеры, костры, походную еду и рассказы о животных. Это все эхо давно ушедших времен.

– Пап, а какое самое большое животное в Южной Америке?

Папа усталым тоном:

– Ну, я не знаю…

– Может, слон, а?

– Нет, малыш. В Южной Америке они не водятся.

– Тогда носорог?

– Нет, их там тоже нету.

– Пап, а кто тогда там водится?

– Ну, скажем, ягуары. Они, по‑моему, там самые большие.

– Значит, они десять метров в длину.

– О нет, мой мальчик! Ягуар чуть больше двух метров вместе с хвостом.

– А вот в Южной Америке есть питоны десять метров длиной.

– Это не то, это змеи.

– Пап, а как ты думаешь, – спросил Толстик, очень серьезно глядя на отца большими серыми глазами, – есть питоны в пятнадцать метров длиной?

– Нет, мой мальчик, я о таких не слышал.

– Может, и есть, только ты не слышал. А вот если бы такой был в Южной Америке, мы бы узнали?

– Если бы был, то, наверное, узнали.

– Папа, – начал Парнишка, с увлечением включаясь в перекрестный допрос, – а может удав проглотить мелкое животное?

– Ну конечно, может.

– А ягуара может?

– Вот тут не знаю. Ягуар очень большой.

– Ну, а ягуар может проглотить удава? – поинтересовался Толстик.

– Дурачина ты, – ответил Парнишка. – Если ягуар в длину два метра, а удав десять, то удав в него не поместится. Как же он его проглотит?

– Он его обкусит, – возразил Толстик. – Оставит кусочек себе на ужин и еще один на завтрак. Слушай, пап, удав ведь не сможет проглотить дикобраза, а? У него же тогда горло разболится.

Заливистый хохот и долгожданная передышка для Папы, углубившегося в газету.

– Пап!

Полностью покорившись судьбе, он опускает газету и разжигает потухшую трубку.

– Что, мой мальчик?

– А какую ты видел самую большую змею?

– Ну вот, опять змеи! Я устал от них.

Но дети от них никогда не устают. Снова отголоски прошлого, поскольку змеи были злейшими врагами первобытных людей.

– Папа из змеи суп варил, – объявляет Толстик. – Расскажи нам про змею, а?

Детям больше всего нравится, когда историю им рассказывают по четвертому или пятому разу, ведь тогда они могут поправлять рассказчика и уточнять подробности.

– Ну, значит, поймали мы гадюку и убили ее. Нам нужен был скелет, и мы не знали, как отделить мясо от костей. Сперва мы хотели зарыть ее в землю, но это было бы слишком долго. Потом мне пришла мысль выварить змею. Я раздобыл большую старую банку из‑под тушенки, мы положили туда гадюку, залили водой и поставили на огонь.

– И повесили на крюк, да?

– Верно, на крюк, как в Шотландии вешают котелок с кашей. Только‑только змея потемнела и сделалась бурой, как тут вошла жена фермера и кинулась глянуть, что мы там варили. Увидев гадюку, она решила, что мы собираемся ее съесть. «Ах вы, черти полосатые!», – закричала она, подхватила жестянку подолом фартука и выбросила в окно.

Новые взрывы заливистого хохота. Толстик без конца повторял «черти полосатые, черти полосатые», так что Папе пришлось угомонить его, легонько стукнув газетой по затылку.

– Пап, расскажи еще про змей, – попросил Парнишка. – Ты когда‑нибудь видел страшную ядовитую змею?

– Которая укусит, и через пять минут ты почернеешь и умрешь, – добавил Толстик. Это было самое ужасное, что он мог себе вообразить.

– Да, видел я разных тварей. Однажды в Судане я задремал, лежа на песке, и когда открыл глаза, увидел что‑то ползучее, похожее на огромного слизняка с короткими толстыми рожками, сантиметров тридцать длиной. И это что‑то уползало от меня.

– А что это было, пап? – Шесть любопытных глаз буквально впились в него.

– Это была ящерица‑шипохвост. Думаю, ты бы и вправду умер через пять минут, Толстик, укуси она тебя.

– Ты убил ее?

– Нет, она исчезла прежде, чем я сумел ее достать.

– Пап, а что страшнее, змея или акула?

– По мне, так обе страшны!

– А ты когда‑нибудь видел, как акулы съели человека?

– Нет, малыш. Но однажды акула меня чуть не съела.

– Ух ты! – ахнули все трое.

– Я сглупил и принялся плавать вокруг корабля, а в тех местах везде шныряют акулы. Я уже взобрался на палубу и вытирался, как увидел высокий акулий плавник совсем рядом с бортом. Она, видать, услышала всплески и подплыла, чтобы напасть на меня.

– Пап, а ты испугался?

– Да, меня аж озноб пробил. – Папа умолк, вспомнив африканские золотые песчаные пляжи и ревущие волны прибоя с изящными изгибами белоснежной пены на гребнях.

Но дети не любят молчание.

– Папа, а зебы кусаются? – спросил Парнишка.

– Не зебы, а зебу. Ну, они же ведь коровы. Нет, не кусаются.

Но зебу может боднуть рогами.

– Верно, может,

– А скажи, зебу может победить крокодила?

– Ну, я бы поставил на крокодила.

– А почему?

– А потому, малыш, что у крокодила большие острые зубы, и он просто съест зебу.

– А если зебу незаметно подкрадется и боднет его?

– Ну, тогда одно очко в пользу зебу. Но один тычок рогами не причинит крокодилу вреда.

– Ну, не причинит, и что? Но зебу‑то не отступит. Крокодилы ведь живут на песчаных отмелях, так? Зебу обоснуется рядом с отмелью, так чтобы крокодил его не заметил. Вот и будет зебу подкрадываться и бодать его. Тогда‑то одолеет он крокодила, а?

– Ну, может, и одолеет.

– А сколько времени надо зебу, чтобы победить крокодила?

– Мм, это зависит от того, как часто его будут бодать.

– Ну, а если каждые три часа, а?

– Ой, надоели мне эти зебу!

– Так скажет крокодил! – крикнул Парнишка, хлопая в ладоши.

– Пожалуй, я соглашусь с крокодилом, – произнес Папа.

– Пожалуй, всем детям пора спать, – вторила ему леди Солнышко, и в полумраке тут же показался белый передник няни.

Date: 2015-09-05; view: 265; Нарушение авторских прав