Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Офицеры возвращаются на бриг
Мичман Грот послан на опись пролива между Сахалином и материком. Десять дней не был мичман на транспорте. Возвратившись, он доложил, что Сахалин и материк соединяются перешейком и что пролива там нет. — Уверены ли вы, мичман, что Сахалин и материк соединяются перешейком? — спросил капитан. Грот, загоревший дочерна, с отросшими и выгоревшими добела волосами, в побелевшей куртке, ответил, вынимая из сумки карту: — Совершенно уверен. — Видели собственными глазами? — Вот черновая карта описи, Геннадий Иванович. Вот тут мы шли. Впереди мели... Вид… — А на берег высаживались? — Во многих местах. Вот пункты, где делали обсервацию. Мы ясно видели повсюду, что там сплошной берег и пролива нет. Если бы был пролив, то не было бы сплошного берега, а также сплошного леса. А если мы, приблизившись к берегу и высадившись в отмеченных пунктах, видели сплошной лесистый берег, то совершенно ясно, что пролива нет. — Карта Крузенштерна верна, Геннадий Иванович. Пролив только здесь, а не на юге! Точность Грота была всем известна, и хотя с этой точностью мичман излагал очень неприятные известия, капитан, все время слушавший его озабоченно и огорченно, вдруг улыбнулся. Похоже было, что он не верит мичману. В эти дни не спорили. Все искали истин, уставали, мокли, выбивались из сил. Офицеры гребли в шлюпках наравне с матросами. Приходили на судно, докладывали и в изнеможении валились спать. Стоило Гейсмару войти в каюту, как начинались требования: «Юзик, подай...», «Юзик, горячей воды, побыстрей!», «Сделай на ночь грелку — болят зубы!», «Неужели духи кончаются?». Юзик и стриг и брил своего барина и бегал за Бергом. Он ухаживал за мичманом, помогал переодеваться, подавал книгу, табак, чистил сапоги, трубки и все таскал горячую воду и вытаскивал грязную. У всех офицеров в услужении были матросы. Князю юнкеру Ухтомскому и барону Гейсмару разрешено взять с собой крепостных. И на них пришлось рассчитывать довольствие. Ухтомского на опись капитан вообще почти не посылает. В свободное время Гейсмар иногда как нервная дама. Крепостные обязаны исполнять также общие работы. «Нельзя им только помадить и брить своих господ!» — говорил капитан своим рабовладельцам еще в начале вояжа. Юзеф — поляк, из литовского поместья Гейсмара, дарованного отцу — генералу — за подавление польского восстания.
* * *
Дул восточный ветер, и желтые волны в беспорядке плескались по всему мелкому лиману. Взбивало ил, и час от часу море становилось мутней. Вахтенный офицер в трубу заметил шлюпку. Она быстро приближалась к бригу. — Их благородие старший лейтенант Петр Васильевич, — доложил капитану впередсмотрящий. Измученные гребцы налегли еще и еще раз, с трудом перегоняя шлюпку через тяжелую волну, как через последнюю преграду, и матрос Веревкин, тяжело дыша, ухватился за трап. Жесткое брюхо его под тугим ремнем запало еще глубже прежнего. Петр Васильевич был мокр с ног до головы. Даже фуражка его обвисла, как блин, а лицо побагровело. — Устье Амура нашли, Геннадий Иванович! — Ну, слава богу! Я так и знал. Офицеры обнялись и поцеловались. Лейтенант, переводя дух, молча показал на дальние сопки. Они грозно стояли по материковому берегу над морем. — Матросы измучились совершенно. — Люди пусть идут отдыхать на сутки, — приказал капитан. — Огромная река, Геннадий Иванович, — стал рассказывать Петр Васильевич. Он спустился в каюту капитана. Все офицеры собрались там. — Я вошел в бухту и увидел течение... Матросы стали сами не свои. Подул попутный, и мы быстро пошли против течения. Как только миновали лабиринт мелей и лайд и вошли в устье — сразу попали как в другой мир... Гиляки живут повсюду, на реке идет лов рыбы. На берегу всюду юрты, видны лодки, ездят и ходят люди, сушатся рыболовные снасти, собак много... — Как же встретили вас? — Встретили нас приветливо и с огромным любопытством. Ничего похожего на подозрение или враждебность! Сначала побаивались, но не убегали. В одной из деревень мы видели человека явно русского, но он не признается, что знает по‑русски. Гиляки обступили нашу шлюпку. Она казалась для них необычайной диковиной, и это навело меня на мысль, что если гиляки так удивлялись виду пашей шлюпки и парусов, то это означает, что никогда к ним никто не проникал. — Ты прав! Тысячу раз! Потому и встретили тебя так приветливо, что иностранцы к ним никогда не приходили! Казакевич ушел к себе и переоделся. В капитанскую каюту ему подали вино и горячий обед. Разговор продолжался. — Амур никем не занят, никаких городов, постов, крепостей. Не принадлежит никакому государству. — Подлец Нессельроде! — воскликнул капитан. — А у меня вести нехорошие. Прибыл Грот, — сказал капитан. — По его утверждению, к югу пролива нет. — Под правым берегом, как объясняют гиляки, есть второй фарватер у реки. — Я ждал вас. Теперь я сам пойду на промер пролива. — Кто же пойдет с вами? — Я хочу взять трех офицеров, в том числе Грота, Если окажется, что он ошибся, то пусть убедится в этом. И пусть будут свидетели. Мало ли что еще может произойти и какие обвинения предъявят мне. Потом, бог знает, могут и среди нас в Петербурге начаться разногласия. Мы же не знаем еще… Невельской показал карту, вычерченную мичманом. — Я ему все объяснил. Но он, кажется, выбился из сил... Шел вдоль Сахалина, а не Татарским берегом. Люди его очень устали. Казакевич заметил, что стоило заговорить о южном проливе, как настроение Геннадия Ивановича менялось. А так радовался открытию! — Когда мичман Грот ушел, я думал, нельзя надеяться, что пролив будет найден легко. «Все равно, если от него потребуют, чтобы сказал, что нет пролива, то и докажет, что нет!» — подумал Казакевич. — Кроме нашего покровителя Муравьева в Иркутске, еще существует Третье отделение! Дубельт! И Нессельроде! Подлец! И Синявин подлец такой же, начальствует азиатским департаментом, а не знает сам ничего! Как я ждал вас, Петр Васильевич! Вы бы знали, как я ругался! — Возьмите с собой людей на три вахты. — Беру трех офицеров, чтобы круглосуточно несли вахту. Будем как на корабле. Оборудую шлюпку и баркас, чтобы под тентом спать днем и отсыпаться. Все настороже. И трое офицеров — свидетели. Доктор Берг. Как можно больше офицеров... «И вы, мундиры голубые, и ты, им преданный народ...»[186]И мы — преданные офицеры... Даже здесь... Помнить... Но, чуть что, я подыму его высочество, я устрою им баню, подлецам... Я до самого царя дойду... Я… И он схватился за пуговицу. — Успокойтесь, Геннадий Иванович. — Я и так уже спокоен. Все слава богу. Это отзвук. Далекий отзвук. Выйду сейчас на ют, посмотрю на горы, на закат, на море, на компас... И подумаю: какая это все мелочь, дробь, что нас беспокоит, по сравнению с тем великим, ради чего не жаль себя, жизни... В кают‑компании офицеры, загоревшие, в старых мундирах со ссевшимися от бесконечных купаний рукавами, с жадностью слушали и Казакевича и капитана и сами засыпали их вопросами. Как и обычно у Невельского, опять все участвовали в обсуждении и решали сообща, что делать дальше. Каждый высказывал свое мнение. Разрешалось спорить с капитаном и доказывать свое. Казакевич показывал карты, куда начерно, недорисованным изгибом, нанесено было устье Амура с мысом Тебах, с крутым скалистым берегом и гиляцкими деревушками у его подножия и цифрами промера кое‑где на широкой площади лимана. Невельской думал о том, что теперь начинается новый период исследований. Предстояло решить ряд важнейших вопросов: о доступности устьев с юга, о способах их охраны...
* * *
Среди матросов тем временем тоже шло обсуждение того же вопроса. — Нашли Амур! — заявил товарищам Веревкин, вернувшись на судно. — Я нашел! — добавил он серьезно. — Ну? Что там? Торговля есть, лавки? — спросил Подобин. Веревкин объяснил, что он первый заметил устье реки. — Пойдут на шлюпках — буду тоже проситься! — захваченный его рассказом, молвил Алеха. — На шлюпках! — отозвался Козлов. — Глубина‑то какая! Верно, транспорт пойдет. — Транспорт зайдет в самую реку! — подхватили матросы, ходившие с Казакевичем. — Скрозь глубина. Фрегат пройдет, не то что бриг! — подтвердил Веревкин. — Первый не Веревкин увидал, — рассказывал вечером Конев, худой, плосколицый матрос средних лет, — а я. «Вона, говорю, звери‑то пошли туда. Значит, рыба тут идет, на чистую‑то воду. Зверь за ней». Сейчас эта рыба идет... Страсть, что делается! И мы туда! И нашли... Веревкин только увидел, когда уже вошли. А я указал прежде. — А офицеры? — А они, как всегда. Молоды еще!
* * *
В эту ночь Невельской почти не спал. Капитан был у цели. Он мог теперь осуществить то, чего желали все, о чем говорили, спорили, но к чему не могли и не знали, как приступиться. Но и он чувствовал, что одной лишь своей отвагой много не сделать, что без позволения и без поддержки правительства он как со связанными руками. «Инструкция, наверно, уже есть, — думал капитан. — Быть не может, чтобы ее совсем не было! Надо идти вверх по реке!» Вдумываясь в предполагаемые события и ставя себя на место Муравьева, капитан решил, что губернатор не мог отправить лишь одну инструкцию. Конечно, с утвержденной государем инструкции сняты копии и разосланы в разные места. «Нас должны искать и ищут. Не таков человек Николай Николаевич, чтобы бросить нас на произвол судьбы. Если же — не дай бог! — инструкции нет, я погиб. За опись без позволения царя я — матрос или, верней, каторжник!» В душе капитана в эту ночь зашевелились сомнения. Он вспомнил, как Полозов говорил перед отъездом: «Не очень верь Муравьеву». «Но я верю!» — твердил он себе сейчас, во мраке ночи, в лимане Амура. Он подумал, что не так легко, оказывается, взять на себя ответственность за опись, как он обещал всем. Опись шла, открытия совершались, но душа болела, тревожилась все сильней — и не только потому, что надо было нести ответственность. Тут он утешал себя, что, сделавши великое открытие, не жаль идти под суд... Но главное — само открытие без инструкции нельзя сделать как следует. Прежде всего он не мог ввести в лиман судно. Он не мог рисковать «Байкалом» и людьми, а путешествовать с северного лиманского рейда на опись и обратно — это целые вояжи приходится делать офицерам на шлюпках. Как тяжелые гири висели у них на руках и ногах. Утро занялось ясное, с легким, свежим ветром. Офицеры были веселы, все готовились, радостные голоса молодежи не умолкали за переборками, и никто в этот день сборов не догадывался о том, что на душе у капитана. Невельской позвал Казакевича. — Петр Васильевич! Что делать? Вашей доблестью открытие Амура свершилось, но наши средства ограничены. Я имею в виду ограниченность во времени. Нет инструкции. Но зато есть инструкция на опись побережий и заливов Охотского моря, к которой мы еще и не приступали. А мы обязаны исполнить эту опись. А времени нет! Теперь, после вашего открытия, мы должны спешить с исследованием Амура. Но сделать все как следует в нынешнем году вряд ли сможем. И вот я пришел к заключению, что Николай Николаевич понимает все это и не оставит нас на произвол судьбы. Инструкция, конечно, есть! Она есть, уверяю тебя, друг Петр Васильевич, что она есть, и где‑то недалеко от нас, я чувствую!.. Невельской умолк, пристально глядя на старого товарища своими ясными синими глазами, выражение которых было полно озабоченности. — Судно останется здесь, во‑первых, потому, что без инструкции не смеем рисковать им. Вы станете ждать инструкцию, стоя здесь, чтобы судно легче было найти. Во‑вторых, инструкция идет к нам, я уверен в этом. Ты остаешься ждать ее. — Жаль оставлять судно без дела, — сказал Казакевич, которому тоже хотелось энергичной деятельности. — Конечно, войти в реку на судне было бы в тысячу раз важней! Удобней было бы, нет слов! А вот когда получим инструкцию... — Невельской радостно взмахнул обеими руками. — Прочь все охотские описи! Остаемся в лимане на всю осень и делаем подробную съемку и промеры. Тогда ты посылаешь ко мне с этим известием гиляков, а сам идешь с судном к входному мысу. Тогда труды наши облегчатся в тысячу раз! И хотя я не обольщаюсь, но уверен твердо, как в себе, что Муравьев так и рассудил и уж, верно, грозил расстрелять кого‑нибудь, а инструкцию доставить. Великий князь Константин должен поддержать Муравьева. То, что в Петропавловске казалось капитану сомнительным, было теперь для него очевидным. Он желал всей душой, чтобы инструкция была; ему после вчерашних рассказов Казакевича хотелось описать тут все точно и подробно, представить правительству самую верную картину здешних мест, сделать все это спокойно, не чувствуя себя каждый миг ослушником, и сегодня он был убежден, что царь не мог не позволить произвести еще одно исследование и что инструкция, конечно, есть... Но пока что не было ни инструкции, ни судна из Аяна. Море вокруг пустынно.
* * *
В каюте душно и дымно. Стол завален бумагами и книгами. Невельской сидит у открытого иллюминатора, морской ветер обдает его лицо и заполаскивает волосы. Выслушав всех офицеров, каждый из которых предлагал свой способ дальнейших исследований, капитан изложил свой план: — Господа! Все вы видите, какого напряжения требуют от нас исследования. А времени остается мало. С ничтожными средствами, без паровой шлюпки — как мы можем сделать точную опись лимана, занимающего, возможно, около двух тысяч квадратных миль? А нам необходимо найти второй фарватер. Я решаю от транспорта идти на шлюпках до глубин, найденных Петром Васильевичем, — объявил он, показывая карандашом по карте. — Не теряя их нити, войти в реку, следуя под ее левым берегом, подняться вверх, сколь возможно выше, потом перевалить под правый берег и, опять‑таки не теряя нити глубин, начать спускаться по течению вниз, вниз, — повел капитан карандашом по карте, — до устья и дальше по лиману на юг. — И, показывая эти предполагаемые нити глубин, он, словно нечаянно, провел карандашом через перешеек, соединяющий материк с Сахалином. Грот, слегка краснея, нахмурил свои густые красивые брови. Все чувствовали, что мнение капитана походит на истину. После рассказа Казакевича и матросов о мощности открытой ими реки все очевидней становилось, что у Амура где‑то есть другой фарватер. Но где? Этот вопрос задавал себе и капитан, и каждый из офицеров. Где? Сколько трудов и мучений еще предстояло каждому! Офицеры раздирали в кровь руки, помогая заводить якоря и грести; все они работали как простые матросы. Ведь уже прошли, казалось бы, весь лиман вдоль и поперек, но пока что другого фарватера, более мощного, широкого, нет. Становился ясным план капитана: искать выход из реки в море, а не из моря в реку, как искали все — англичанин Браутон, француз Лаперуз, Крузенштерн наш. Невельской сам выбирал оружие, паруса, осмотрел шлюпки, проверял, какие берутся медикаменты и провизия. Три офицера, доктор и четырнадцать матросов были готовы к походу. — Вот, вашескородие, наши‑то ходили в Амур и встретили там русского. Так своих не признает, — говорил капитану Козлов. Вечером боцман Горшков постучал в каюту к капитану. — Войдите... Горшков осторожно пролез в дверь. Он бывал в каюте капитана не раз, но сейчас заметно оробел. Впервые за все время плаванья капитан видел таким своего смельчака боцмана. — Что случилось? — Геннадий Иванович, — голос Горшкова дрогнул, — дозвольте завтра идти на Амур. — Надо судно приготовить к обратному плаванью, — ответил капитан, — запасти пресной воды. Такелаж опять ослаб. — Войтехович останется, Геннадий Иванович, он все исполнит, — ответил Горшков. Невельской согласился взять с собой Горшкова. — Вашескородие! — обрадовался боцман. — В Питер вернемся — свечу Николе Мокрому поставлю. На заре капитан прощался со старшим лейтенантом. — Если желать спокойствия, то пусть все окажется, как нашел Крузенштерн. Акционеры, компания и правительство вечно не забудут нас! Перед развязкой признаюсь. Так, видимо, у всякого дела есть своя голгофа. Искать или не искать — вот в чем вопрос, «что благороднее: сносить ли гром и стрелы враждующей судьбы... иль умереть...» А впрочем, смелым бог владеет! Взяв с собой Попова, двух мичманов, доктора, боцмана и матросов, капитан отправился на трех шлюпках. Казакевич оставался ждать инструкции и готовиться к обратному пути. В тихий день, когда матросы, расположившись на палубе, шили паруса, а свободные от работы грелись на солнышке, кучей сидя на баке, к судну подъехали гиляки в лодке. Один из них без всяких разговоров бросил на палубу осетров. Это был Чумбока. Он уже побывал дома — там все благополучно в деревне Иски... В это время Казакевич, повесив мундир на вешалку, только что расположился за столом. Алеут Михаила доложил штурману Халезову: — Приехали гиляки. — Какие гиляки? — Они привезли рыбу! — Дайте им табаку. Халезов пошел к Казакевичу. Вернувшись наверх, он спросил: — Где поблизости есть речка с питьевой водой? — Есть, есть! — понял его Чумбока. Чуть свет две гиляцкие лодки подошли к «Байкалу». Матросы мыли свою шлюпку. Чумбока с удивлением смотрел, как в нее ударяет поток из шланга. Двое матросов работали у помпы. Он вспомнил, как такой же струей окатывали людей. Когда шлюпка была вымыта, ее спустили на талях, а затем матросы и унтер‑офицер сели в гиляцкую лодку, а шлюпку повели на буксире. Шли долго — до полудня. Между холмов, заросших елями и березняком, открылся распадок, к морю выбегала речка с прозрачной водой. Неподалеку деревня. Чумбока показал, где удобней провести шлюпку. Лодки вошли в устье. Матросы вооружились ведрами, стали черпать воду и лить прямо в шлюпку. Чумбока вызвался помогать им. Один из матросов отдал ему ведро. «Как много воды им нужно! — думал Чумбока. — Значит, им опять придется долго ехать по соленой воде». Он звал их в дом, хотел познакомить со своими односельчанами, в Хивгук и семьей Питкена. Матросы спешили. Они налили шлюпку и уселись на весла в гиляцкую лодку. Повели шлюпку с пресной водой на буксире.
|