Шепоты в тишине

Томскому пришлось выполнить приказ и поднять руки. Ничего не поделаешь – его застали врасплох. Нечего было расслабляться.

– Те-бя, гном, э-то то-же ка-са-ет-ся. Брось сво-ю пуш-ку на пол.

Эти произнесенные по слогам слова были адресованы Вездеходу. Человек из комнаты имел не только странную манеру говорить – внешность и одежда его также были весьма и весьма незаурядными. Офицерский китель, застегнутый на одну пуговицу, был надет прямо на голое тело и перетянут потрескавшейся от времени портупеей. Галифе и хромовые сапоги гармошкой тоже не годились для парада: штаны, казалось, состояли из одних дыр. Обувка просила каши и демонстрировала всему миру пальцы хозяина с грязными, давно не стрижеными ногтями. Единственный погон с тремя полковничьими звездочками был пришит криво. Лысую голову, лицо и шею усеивали зловещего вида фурункулы.

Но не они, не синие, почти фиолетовые губы и не куцая бородка этой пародии на офицера вызывали опасение. Глаза. В их темно-зеленом омуте не было ничего человеческого. Если верить тому, что глаза являются окнами души, то через них на Толика и Вездехода смотрел робот. В этом смысле его механическая речь прекрасно сочеталась с манерой рассматривать людей и предметы.

– Кто у вас стар-ший?

– Я.

– От-лич-но. По-зо-ви сво-их сю-да. Ска-жи, что-бы сло-жи-ли ору-жие здесь у сте-ны. Про-ти-во-га-зы и си-до-ры – то-же…

Ствол уперся в грудь Томского еще сильнее. Что если ухватиться за него обеими руками? Успеет ли робот нажать на курок? Успеет. Значит, хвататься за что бы то ни было сейчас не стоит. Лучше уступить, осмотреться и оценить силы противника.

– Эй, ребята! Давайте ко мне!

Не успели парни Томского подойти, как их окружили дружки робота-офицера, которые бесшумно пришли из дальнего конца коридора. Толик насчитал двенадцать человек. Все с автоматами. Одеты в пеструю смесь офицерской формы и серых арестантских роб с нашитыми на груди прямоугольными лоскутами. Худые, болезненного вида с нехорошим блеском в глазах и откровенно звериными повадками.

– Отдайте автоматы, противогазы и вещмешки, – продолжал Анатолий. – Когда разберемся, что здесь к чему, оружие и снаряжение нам вернут.

– Вер-нут, – робот впервые улыбнулся, показав два желтых зуба, державшихся в бледных деснах на честном слове. – Ко-не-чно, вер-нут. Ра-зинь хле-ба-ло по-ши-ре.

Томскому было позволено положить противогаз и «калаш» в общую кучу и занять свое место у стены.

– Мо-я кли-ку-ха – Пол-ков-ник. Пол-кан, – сообщил робот.

– Кто бы сомневался, – съязвил Носов.

– Зат-кни пасть, – буркнул Полкан, приближаясь к Анатолию. – Я ба-за-рю не с тобой. Зна-чит, глав-ный у них ты? По-го-ня-ло?

– Томский. Анатолий. Мы здесь случайно. Увидели уцелевший дом. Собирались передохнуть. Не знали, что это ваша территория.

– Те-перь зна-е-те. От я-пон-чи-ков ни-кто не у-хо-дил про-сто так. Э-тих чет-ве-рых – под зам-ок. Том-ский – со мной!

Подчиненные Полкана почему-то не сдвинулись с места. Начали переглядываться, а один, невысокий старичок с длинными седыми космами, вдруг оскалил зубы, зарычал и провел ребром ладони по горлу. Реакция Полкана была неожиданной. Он прыгнул к старику, ударил его кулаком в подбородок.

– Ух, ма-а-а-ать! – завыл седой человеческим голосом. – Больно! Паскуда! Больно!

– Мне то-же боль-но слы-шать, как ты здесь ко-ман-ду-ешь, – отвечал Полкан. – В па-ха-ны ще-мишь-ся, стар-ый хрыч?

Седой ничего не ответил. Лишь злобно сверкнул глазами и облизнул выступившую на губах кровь.

– Что сто-им, жи-вот-ны-е?! Ог-лох-ли?!

Томский успел проследить за тем, как его товарищей запирают в одном из кабинетов. Затем Полкан ткнул его стволом в спину.

– Впе-ред. К лест-ни-це. Ша-гай вниз.

– Почему япончики, Полкан?

– И-ди. Там те-бе все рас-ска-жут.

Анатолий уже предполагал, о чем ему расскажут. Ничего нового он не услышит. Япончики? Возможно, буддисты. Не исключено, что с уголовным уклоном. Все-таки «Матросская тишина». Да и от словечек, которые то и дело вворачивает Полкан, за версту несет феней. Новая группировка, члены которой не очень-то заботятся о своем здоровье, плюют на элементарную гигиену и не терпят на своей территории посторонних. И куда ж это катится мир? Людей из прошлого, более-менее нормальных человеков, становится все меньше, зато количество годзилловных и годзилловичей неуклонно растет. Не так уж страшны мутанты, превращение которых завершилось. Куда опаснее те, кто только начал терять человеческое обличье – кто из-за радиации, кто из-за того, что жить по схеме «человек человеку – волк» не так вредно для здоровья, как утопическое стремление возлюбить ближнего. «Ты, брат, может, и возлюбишь. А вот что получишь в ответ?»

Через два лестничных пролета Полкан и Томский оказались в подвальном помещении. Если наверху еще соблюдалось какое-то подобие порядка, то здесь царил полный хаос. Потухшие и еще дымящиеся пепелища костров, у которых грелись япончики. Гнутые, разломанные двухъярусные кровати. Мокрые, гнилые матрацы, почерневшая вата которых источала невообразимую вонь.

Как оказалось, Толик имел весьма смутное понятие о настоящей вони. С ней он познакомился, когда Полкан толкнул его к одной двери с окошком, забранным решеткой. Изнутри пахну́ло так, что Томский даже зажмурился. Полкан постучался и, не дожидаясь разрешения войти, открыл дверь. Анатолий сразу понял, что попал в самую настоящую камеру. Об этом говорило все: толстые стены, зарешеченное узкое оконце под самым потолком и уже традиционная двухъярусная кровать с привинченными к полу ножками в углу. Освещалась камера небольшим костерком, разложенном прямо на бетонном полу. На огне в закопченной алюминиевой кружке кипятился чай. Обитатель комнаты сидел на табурете – лицом к деревянному столу и спиной к гостям. На столе в беспорядке валялись игральные карты, одна из которых была пригвождена к столу длинной и острой четырехгранной заточкой, сделанной, скорее всего, из напильника. Стену камеры украшал нарисованный углем портрет мужчины с бородкой и двумя восьмиконечными воровскими звездами, наколотыми чуть ниже ключиц. Художник, несомненно, обладал талантом – картина очень напоминала фотографию тем, как тщательно была прорисована каждая деталь.

Томский все ожидал, когда хозяин соизволит обернуться, но вместо этого раздался перезвон гитарных струн.

То на двери трехпудовые замки,

Душу настежь, без оглядки,

То гармошку рвем вприсядку,

То звереем от печали и тоски!

Оказывается, обитатель камеры не только увлекался игрой в карты и чаепитием. Толик просто не заметил, что тот держит в руках гитару.

Если тишина – то Матросская,

Ежели звезда – то кремлёвская,

Если не взлетел, значит – сел,

Если приговор – то расстрел…

Голос певца звучал как-то странно, словно ему зажали нос бельевой прищепкой. По горькому опыту последних суток Томский опасался музыкальных пристрастий жителей поверхности. В прошлый раз они закончились размахиванием бензопилой, а что будет сейчас? Заточка?

Мужчина положил гитару на стол и обернулся. Анатолий вздрогнул от ужаса и отвращения. На том месте, где у всех нормальных людей находился нос, у этого парня зияла дыра, окаймленная вывернутым наружу багровым мясом.

– В чем дело, Полкан?

– Вот при-вел. Вло-ми-лись к нам. Во-ору-жен-ны-е. Пя-те-ро.

Гитарист и Толик смотрели друг на друга. Причем Томский сразу понял – с этим человеком он уже встречался. Только вот тогда нос у него был на месте и… Мужчина сунул руку в карман брюк и достал четки из черных бусин. Принялся их перебирать.

– Значит, при оружии? И чего ты здесь забыл, парнишка?

Анатолий, не отрываясь, следил за пальцами, поглаживающими черные бусины. Потом поднял глаза. Гимнастерка на груди гитариста была расстегнута. Томский увидел краешек татуировки – оскаленную пасть тигра. Да это же…

– Стоп. А я тебя знаю, красавец, – безносый чуть наклонился, чтобы лучше рассмотреть гостя. – Кореш Краба[3]? Маяковская! Помнишь?

– Крест[4]! – выдохнул Томский.

– А ты… Ленский. Не-а. Томский?!

– Он самый! Вот так встреча!

– Точняк! Если бы ты знал, как я рад увидеть хоть одну знакомую рожу!

Еще немного, и воровской пахан от избытка чувств бросился бы обнимать Толика. Он даже встал с табурета. Помешал Полкан – уселся на край стола и кивнул в сторону Толика.

– Что де-лать с ни-м бу-дем? В рас-ход?

Черные брови Креста грозно сдвинулись к переносице.

– Очумел? Это мой гость! Из Метро! Пойди лучше кружку приволоки. Чифирнем, Томский?

– А-га. Ра-зо-гнал-ся. Я, Крест, те-бе не шес-тер-ка, круж-ки тас-кать…

– Вон отсюда, падла! Чтоб глаза мои тебя не видели!

Полкан бросился к двери, Крест – к столу. Беглец успел выскочить в коридор за мгновение до того, как заточка высекла искры из стальной обшивки.

Крест вздохнул. Сел на место.

– Хреновы мои дела, Томский. Подыхаю. Сифилис, мать его так, с потрохами меня жрет. Силы на исходе, а япончики мои совсем от рук отбились. Того и гляди горло перегрызут.

– Почему япончики?

– По кочану, – усмехнулся Крест. – Это все я придумал, когда здесь решил обосноваться. Тут, в «Матросской тишине», Слава Иваньков когда-то сидел. Авторитетный вор. Кличка – Япончик. Ну и… Да вот он на стене – можешь полюбоваться. Очень похож. Прям как живой.

– А чего в Метро не сиделось?

– Вот и я о том же думаю, – Крест приспустил рукав гимнастерки так, чтобы не обжечь кисть, снял с огня кружку и отхлебнул чифир. – Тесно, братан, мне на Маяковской стало. Воздуха захотелось. Вот и нахлебался им досыта. Думал, здесь, в тюряге свое государство основать. С нуля все начать. Жить по воровским законам. Поначалу вроде как получалось. А потом… Пошло-поехало. Я ж сюда один приперся. Дружков веселых не стал брать. Думал, что обрыдли они мне. Не стоило от добра добра искать. А здешние… Ты этих уродов видел. Кто постарше – из арестантов. Помоложе – дети ихние. Когда тут пара-тройка баб была. Померли от… избытка секса. Наследнички ж почти не говорят. Мычат и зубы, как псы, скалят. Да и на старших радиация тоже повлияла. С мозгами разве что у Полкана еще туда-сюда. У остальных – полный абзац. Я, можно сказать, с ними только через Полкана и общаюсь. А ему это надо? Если меня не станет, всем хорошо будет. Дурдом, короче. Не знаю, как еще меня на пики не посадили. Впрочем, за этим дело не станет. Уже скоро…

Дверь открылась. В камеру вошел Полкан. Присмиревший. С кружкой в руке. Аккуратно поставив ее на стол, едва ли не на цыпочках удалился.

– Сволочь, – вздохнул Крест, отливая чифир во вторую кружку. – Понимает, собака, что имеет большую, чем я, власть над местными мутантами и полумутантами. Только и ждет удобного момента. Вот он, кажись и настал. Из-за твоего появления, между прочим.

Анатолий принял из рук пахана кружку и заставил себя отхлебнуть терпкий напиток – не хотелось обижать Креста, но и особого желания заразиться от него сифилисом тоже не возникало.

– Почему из-за моего?

– Япончики, как ты заметил, не отличаются особым дружелюбием. Вообще-то они… гм… мы… убиваем всех, кто попадает в «Тишину». Сам понимаешь: оставишь кого-нибудь в живых, а он возьми, да и приведи сюда всю свою ораву… Расклад такой: если я заступлюсь за тебя – пиши пропало. Полкан воспользуется этим, чтобы убрать меня со своей дороги. Так что извиняй, Томский…

Толик не ответил Кресту и выдержал его внимательный взгляд, не опустив глаза.

– А ты куда идти-то собирался?

– На Рублевку. Лекарство мне надо. Эпидемия. Люди на моей станции умирают один за другим. А в Жуковке, вроде, спец по таким болезням есть…

– Живут же люди! Заботятся о ком-то. А я вот всю жизнь… только про свою шкуру. Эх, как помирать неохота! Как думаешь Томский, есть рай и ад?

– Кто его знает, – пожал плечами Анатолий. – Говорят, что Катаклизм разрушил ноосферу, и нет теперь ни рая, ни ада.

– Ноо… сферу? Брехня, – Крест поднял глаза к закопченному потолку камеры. – Не может быть, чтоб там и никого… Брехня. Скажи: если я тебе помогу отседова выбраться, мне это на том свете зачтется?

– Возможно.

– Ага. Значит, есть шанс поймать быка за рога. Ладушки. Все равно ведь сдохну. Слыхал я, что на последней стадии эта штукенция, – Крест прикоснулся пальцем к ране, на месте которой должен был быть нос, – начинает нервную систему разрушать. Мне уже никакой лекарь не поможет. Месяц, ну, два от силы. А помирать – оно лучше с музыкой. Имеется, Томский, у меня пару козырей в рукаве. Слушай сюда… Времени, кореш, у нас в обрез. Как я кумекаю, Полкан долго рассусоливать не станет. Тут под плитой у меня арсенальчик свой. Так, на всякий пожарный держал. «Калашей» с пяток, рожки запасные, гранаты, да еще кой-чего из амуниции. Противогазы… На вас, в общем, хватит. А главное – точило во внутреннем дворике стоит. Тутошний умелец сварганил. Двигатель от «Оки», раздаточная коробка от «Нивы», мосты от УАЗа. Шины низкого давления. Триста кило поднимет и скорость шестьдесят кэмэ разовьет. По крайней мере, так этот самоделкин говорил. Помер он с полгода назад, а вездеход его целехонек. И соляры – полный бак. На двести километров хватит. Через ворота, думаю, выехать на улицу сможете.

– Так может, и ты с нами?

– Не мешай мне, Томский, хоть одно доброе дело под занавес замутить. Прикрою я вас. А еще… Ну, уж если совсем начистоту… Стремаюсь я в тот дворик заходить. Да и япончики мои тоже. Почему, думаешь, точило без дела простаивает? Привидение там шастает. И не одно, может быть. Сам слышал: шепоты, вздохи. И если бы только это. Когда парочка япончиков хотела до вездехода добраться, от них только рожки да ножки остались. Полкан думает, что это духи здешних сидельцев бунтуют, а я считаю, что изобретатель не хочет, чтоб мы его тачкой пользовались. Сукой он при жизни был. Чего вытаращился? Тебе и хлопцам твоим терять нечего. Выпустят вас местные привидения – скатертью дорога. Нет – рядышком все ляжем… Ладно. Хватит базарить. Помоги стол отодвинуть.

Пока Анатолий отодвигал стол, Крест поднял с пола заточку, опустился на корточки и поддел край плиты. Под ней оказалось небольшое углубление доверху забитое брезентовыми свертками.

– Вот, Томский, вооружайся.

– А че-го э-то вы тут…

От голоса Полкана Толик едва не отпустил плиту. Реакция Креста была куда как продуктивнее. Не вставая, он резко обернулся к двери. Заточка со свистом рассекла воздух и вонзилась Полкану в горло. Тот захрипел, схватился обеими руками за рукоятку. Крест вскочил, одним прыжком оказался рядом с Полканом. Одной рукой втащил его в камеру, второй захлопнул дверь.

– Че, сучонок, допрыгался?! Думал меня, Креста, угомонить?! Ну-ну, не трепыхайся. Томский, мать твою, доставай все из ямки!

Анатолий лихорадочно выбрасывал свертки из схрона. Крест подтащил обмякшее тело к яме и уложил на освободившееся место. Полкан поместился, когда ему согнули ноги в коленях. Крест выдернул заточку из раны, вытер ее о брюки.

– Так. Теперь накроем хлопца.

Чтобы плита встала на свое место, Кресту пришлось на ней попрыгать. Все это время с его обезображенного болезнью лица не сходила торжествующая улыбка. Толику не хотелось смотреть на триумфальную пляску, да и некогда было – он спешно разворачивал свертки и раскладывал их содержимое на столе. Пять новеньких автоматов, по два запасных рожка к каждому. Гранаты, шесть штук. Сумки с разномастными противогазами. На одной – засохшие пятна бурого цвета.

Томский догадывался о происхождении арсенала Креста, но в данный момент привередничать не приходилось.

Крест взял один автомат, сунул в карманы кителя по гранате.

– Идем за твоими дружками. Если повезет, и япончики не сразу поймут, что я Полкана замочил, – сразу в дамки. Если нет, в переговоры с тутошними вступать не советую – стреляй во все, что движется!

Надежды Креста не оправдались. Не успел он распахнуть дверь, как в проеме мелькнула чья-то фигура, и пули выбили дыры в стене у него над головой. Пахан выругался и швырнул в коридор гранату. Громыхнул взрыв, на пол посыпалось крошево штукатурки, кто-то застонал.

– Сука Полкан! Он за мной шел. Арестовывать за измену, ха-ха. Теперь конспирироваться смысла не имеет. За мной, боец!

Прижав приклад «калаша» к животу, Крест первым выбежал в коридор. Дал две очереди в обе стороны. Толик рванул к лестнице следом, перепрыгивая через груды мусора, пепелища костров и один раз даже через мертвого япончика, которому взрывом оторвало руку.

Вот и лестница. На верхней площадке Томский заметил прижавшегося к стене бледного парня в арестантской куртке и армейских галифе. Япончик целился в Креста, но после меткого выстрела Анатолия скатился по ступенькам к ногам пахана. Крест обернулся, благодарно кивнул. Это было ошибкой. На площадке появился еще один япончик. Прежде чем Томский выпустил по нему очередь, бандит успел выстрелить в Креста. Пахан покачнулся. Оперся спиной на стенку. Добил раненого япончика выстрелом в голову. Прижал руку к боку, поморщился, глядя на свои окровавленные пальцы.

– Ерунда, Томский! Царапина. Вперед!

Оказавшись наверху, Крест опять расчистил себе путь гранатой. Когда Толик оказался в коридоре, там уже не было никого, кто мог бы ему помешать, только два бившихся в агонии япончика. Томский сразу рванулся к комнате, в которой были заперты его ребята, и тремя ударами приклада сбил с нее ржавый навесной замок. Первым в коридор выбежал Вездеход.

– Что за шум, а драки нет?

– Будет тебе драка, малыш, – ответил Крест. – Сейчас япончики очухаются, сгруппируются и покажут нам всем, где раки зимуют. Они – как стая волков: раз добычу почуяли, то ни за что не отступят, пока на куски не порвут. Расклад такой: веди своих в подвал, Томский. Вооружайтесь. Через две двери от моей камеры – лестница. По ней подниметесь во внутренний двор. Дальше – как карта ляжет…

– А ты?

– Сказал же: помереть красиво хочу. Не спрашивай меня больше ни о чем. Лучше помогите стол на коридор вытащить и валите отсюда, пока я добрый!

Воспользовавшись короткой передышкой, Толик с товарищами помогли Кресту соорудить приличную баррикаду из массивного письменного стола и пары кроватей.

Пожимая пахану руку на прощание, Томский почувствовал, как она дрожит. Лицо Креста стремительно бледнело, а кровь, вытекавшая из раны, была темной, почти черной. Пуля, вне всяких сомнений, задела печень. Жить Кресту оставалось недолго. Нельзя было сказать, что Анатолий испытывал к нему теплые чувства. Крест помог ему просто потому, что, как и все законченные подонки, бывал иногда крайне сентиментальным и склонным к широкому жесту.

Перестрелка началась, когда Томский и его спутники еще не успели спуститься в подвал. Сквозь грохот выстрелов были слышны крики и смех Креста, невнятное, переходящее в рычание, бормотание япончиков.

Помимо оружия, дожидавшегося группу в камере Креста, ребята Анатолия успели прихватить три трофейных автомата.

– Сейчас мы поднимаемся и выходим на улицу. Во внутреннем дворе есть вездеход. Первым иду я, Носов за мной. Замыкающим смотреть в оба – Крест долго не продержится.

Последние слова Томского оказались пророческими: выстрелы наверху стихли. Их сменил грохот сапог бегущих в подвал япончиков.

Анатолий нескольким прыжками преодолел лестницу, отодвинул засов на стальной двери и осторожно выглянул во двор. Обещанное «точило» заметил не сразу. Не только потому, что снаружи уже стемнело. Просто чудо-юдо, стоящее на середине двора, очень мало походило на средство передвижения. Крест явно перегнул палку, назвав машину вездеходом. Драндулет, который выглядел так, словно мог рассыпаться по частям на первой кочке – вот, что это было. Если изобретатель этой машины в чем-то не испытывал недостатка – так это в кроватях, являвшихся одним из главных богатств бывшего СИЗО. Из кроватей была сварена рама кабины. Лежак кровати служил сиденьем, а еще один защищал радиатор механического урода и служил своеобразным бампером. Двигатель и топливный бак, закрепленные позади кабины, прикрывали листы ржавой жести, кое-как прикрученные колючей проволокой. Судя по виду, этот зековский вариант гоночного болида должен был издавать при движении невообразимый лязг. Единственным, что немного успокоило Томского, были шины – почти новые, широкие, с рельефными протекторами.

Толик оглянулся, удивленный неожиданной тишиной. Замыкавший группу боец стоял внизу лестницы с гранатой в руке, но почему-то не собирался дергать за кольцо.

– Коля, узнай, чего там.

Вездеход спустился, пошептался с товарищем, опустился на корточки и выглянул в коридор. Вернувшись, пожал плечами:

– Ушли.

– Как ушли?!

– Постояли и ушли.

– Ах да, шепоты-вздохи… Они испугались!

– Какие еще вздохи?

– А вот сейчас и узнаем…

Теперь Томский осматривал не «вездеход», а сам двор. Прямоугольный, окруженный стеной из красного кирпича высотой в два с половиной метра, он имел единственный выход – решетчатые ворота, створки которых были связаны все той же колючей проволокой. На покрытом трещинами асфальте лежали два трупа, о которых рассказал Крест. Он, правда, ошибался, говоря про рожки да ножки. Напротив – тела отлично сохранились, и если бы не темные пятна на коже, выглядели бы свежими. Автоматы мертвых япончиков валялись рядом с ними. Судя по усеявшим асфальт гильзам, они пытались отстреливаться. От кого? От того, кто издавал шорохи и вздохи.

Толик услышал их, как только сделал первый шаг во двор.