Франция. Верхняя Гаронна.1929 -1931 г.г. 2 page

Хозяин дома, наши соседи и друзья.

А теперь пришло время рассказать о людях, которые стали друзьями нашей семьи и поддержали в трудные моменты жизни. Хозяин дома, Проспер Дюкэн, был среднего роста, чуть полноватый, с густой серебристой бородой. На вид ему можно было дать около шестидесяти лет. Доброжелательный, всегда просто одетый в традиционную крестьянскую одежду и обутый в деревянные башмаки. Жена его была худая и молчаливая. Их дочь Фелисия, лет тридцати, не стремилась выйти замуж, а всё время сидела дома и занималась какими-нибудь делами, которых ей хватало с утра до вечера, особенно летом. Проспер Дюкэн жил в своём доме примерно в двухстах метрах от нашего дома на той же стороне дороги. Он имел ещё несколько домов в городе Бордо, где жили квартиранты, от которых регулярно через нотариуса получал оплату за жильё. Рядом с его домом рос хороший фруктовый сад, где осенью можно было полакомиться вкусными грушами и яблоками. У Дюкэна была очень большая каштановая роща. Нам было разрешено собирать каштаны, но с условием, что половину собранного урожая приносить к нему домой. А задача была не из лёгких, потому что плоды были колючие. Чтобы сохранить плоды на длительное время, надо было оставлять их в колючей оболочке. Бывало, набрав целый мешок плодов и с трудом закинув его на плечи, я ощущал, как колючки кололи спину даже через толстую одежду. Такая транспортировка была неприятна, но зато я любил эти вкусные и питательные плоды. Наберу, бывало, полный карман варёных или жареных каштанов и грызу с удовольствием.
Рядом с нашим домом стоял коровник Дюкэна, в котором он имел шесть коров и приходил каждый день за ними ухаживать. В этом же помещении у него был весь основной сельскохозяйственный инвентарь, ангар с сеном и соломой, и стоял столярный стол, где он сам мог изготавливать любую мебель. А столяр он был
отличный! Когда-то Проспер Дюкэн, сын состоятельного крестьянина, окончил университет. В это никто не мог поверить, глядя на его простую одежду, манеры поведения и доброе отношение к людям, ниже его по
положению. Он был отличным человеком: трудолюбивым, отзывчивым, любящим людей и готовым помочь любому в трудную минуту. Интересно было слушать его мнения и рассказы, и видно было, что он много
пережил и хорошо разбирается в жизни. Отец быстро с ним сдружился. Приятно было смотреть, как они общаются между собой в свободное время за бутылкой добротного вина. В его лице я нашёл прекрасного наставника. И не было дня, чтобы он не посоветовал чего-нибудь полезного. Дюкэн много знал, и ему было чего рассказывать. Для меня он был хорошим воспитателем. В деревне и далеко за её пределами господин Дюкэн пользовался большим уважением. Он был бессменным заместителем мэра Лортета, на посту которого работал, не жалея сил и энергии. В его обязанности входило вести все документальные дела муниципалитета деревни, которые были всегда в образцовом порядке (муниципалитет – орган, который выбирался тайным голосованием и выполнял исполнительную власть в деревне). К нему обращались за советом как к высокообразованному человеку, знавшему юридическое дело. И помогал он безвозмездно. Дюкэн был очень честным человеком. Во время войны была введена карточная система на продукты и табак. А Дюкэн был заядлым курильщиком, и ему не хватало сигарет, которые выдавались по карточкам. Как заместитель мэра, он мог бы выписать себе дополнительные карточки, но не делал этого. Отец не курил и отдавал Дюкэну полученные сигареты; взамен тот выписывал ему картошки. За эту услугу Дюкэн предлагал отцу даже деньги, но он их не брал.
Почти сразу же после приезда в Лортет я забрался на чердак дома и нашёл там очень большой сундук, в котором находилось много книг на художественную и историческую тему: по этим учебникам Дюкэн когда-то учился в университете. Хозяин разрешил мне ими пользоваться. Через некоторое время он показал мне
- 18 -
свою богатую библиотеку, которая насчитывала несколько тысяч книг. Книги были в красивых переплётах с позолоченными торцами и красивыми иллюстрациями. Среди них находились многотомные исторические романы о жизни французского короля Людовика 14-го и четырнадцать томов о войне 1870 года между Францией и Пруссией. Дюкэн похлопал меня по плечу, улыбнулся и сказал: «Приходи сюда, когда захочешь, и выбирай, что тебе нравится, но с условием: береги книги и, по возможности, снабжай меня книгами из школьной библиотеки. После прочтения книги мы обсудим с тобой её содержание». Моей радости не было предела – я не знал, как выразить свою благодарность. А сам про себя радовался, что судьба свела меня с таким прекрасным человеком. Я читал запоем, а Дюкэн помогал мне разобраться и понять сложный язык книг. Эта библиотека оказалась для меня просто кладом. А со своей стороны, я снабжал хозяина книгами из школьной библиотеки, чему он тоже радовался, потому что любил читать, хотя моя помощь была мала по сравнению с той, что он мне оказывал. Исторические романы из библиотеки Дюкэна были просто уникальны – в своей жизни я более не встречал подобных произведений. Среди них были книги Вальтера Скотта, Жюль Верна, Александра Дюма. Впервые в жизни я прочитал «Войну и мир» Льва Толстого и познакомился с жизнью русского народа и подвигом его в борьбе с Наполеоновской армией. После прочтения этой книги я просил отца рассказать мне о России, и он охотно отвечал на все мои вопросы. Проспер Дюкэн тоже расспрашивал отца о царской России, и впервые я услышал подробности его жизни в Белоруссии в полном объёме.
Напротив дома семьи Дюкэн жила семья мэра Лортета, господина Камиля Пюжоля. Фасад дома был с южной стороны, рядом находились ангары и коровник, а с двух сторон дома стояла высокая стена, обрамлённая железной решёткой с красивыми узорами. Возле дома находился большой асфальтированный двор, в который можно было войти через большие массивные ворота. Такие же ворота вели и в красивый фруктовый сад. Возле ворот стояли два огромных железобетонных бака с водой, предназначенных для водопоя скота. Электронасос качал воду в баки из ближайшего ручья. У входных дверей дома по всей стене рос декоративный виноградник, на который летом приятно было смотреть и любоваться, когда он давал плоды. Двор семьи Пюжоль блистал идеальной чистотой.
Хозяин дома, Камиль Пюжоль, был мужчиной пятидесятилетнего возраста, высокого роста, худощавый. Он был вдовцом, и у него не было детей. Его тёща жила в своём доме где-то в долине. В доме жили ещё три женщины. Одна из них, старшая сестра Пюжоля Мария - пенсионерка, некогда работавшая учительницей, другая – Целина Ками, племянница Марии Пюжоль, вместе со своей дочерью Жанной. Старшая сестра
Марии и Камиля Пюжоль, Сильвия Латур, жила отдельно от брата и сестры также в долине. Госпожа Ками была ровесницей моей матери, а Жанна – моей ровесницей. С такой сплочённой и дружной семьёй я,
пожалуй, встретился впервые в своей жизни. Не хватит слов, чтобы перечислить достоинства, которыми обладали эти замечательные люди. Камиль был бессменным мэром Лортета на протяжении длительного
времени. Авторитет его был огромен – все, кто приходили к нему за советом или помощью, уходили от него довольные и удовлетворённые. Это был очень добрый и отзывчивый человек. Приведу один пример. Однажды, в один из весенних дней 1945 года, около дома мэра по какой-то причине сломалась машина туристов. Шофёр копался в моторе, но ничего не мог сделать. Тогда Пюжоль вынес из дома кое-какие инструменты и помог шофёру устранить поломку. Туристы собрались сесть перекусить у придорожной канавы, но Пюжоль пригласил их в дом. За столом они познакомились и разговорились, как будто были давно знакомы. Когда туристы собрались уезжать, то хотели заплатить хозяину дома деньги за помощь, но тот отказался их взять. Он был очень бескорыстным человеком.
Мария Пюжоль притягивала к себе своим обаянием, улыбкой и добрым сердцем; честная и правдивая, умела внушить людям веру в жизнь, прививала любовь к труду. Она сразу поняла, что нам жить нелегко, и мы нуждаемся в моральной поддержке. Поэтому она заинтересовалась нашей судьбой и взяла меня с сестрой как бы под свою опеку: интересовалась, какие у нас мысли и мечты, помогала добрым советом и, между тем, старалась исправлять наши плохие привычки. Она учила нас, как нужно вести себя среди людей и, самое главное, приучала к труду на собственном примере. После Проспера Дюкэна я считал её вторым наставником в моей жизни. Мария неугомонно работала с утра до вечера. В её обязанности входило – готовить еду, кормить кур, свиней и гусей, работать на огороде и убирать весь дом. В поле работали Камиль и Целина, они же ухаживали за коровами.
Хочется рассказать отдельные эпизоды из своей жизни, когда наша семья дружила с семьёй Пюжоль.
- 19 -
Целина Ками часто звала мою маму чем-то помочь: постирать бельё или поработать в поле. Перед тем, как уходить, мама кормила нас с сестрой завтраком и отправляла в школу. Отец перед отъездом на работу всегда заносил к Марии Пюжоль ключ от нашего дома. После школы она нас встречала и, бросив свою работу, очень нежно обращалась к нам: «Ваша мама ещё в поле, а папа работает. Положите портфели здесь в углу, разуйтесь, помойте руки. Сейчас мы с вами пообедаем, затем вы отдохнёте, а потом будете делать уроки. Я вам помогу». Хорошо накормив нас, Мария звала в огород, где мы пололи сорняки или копали грядку, или шли кормить кур и гусей, или она посылала меня в магазин за хлебом, а сама, попутно, спрашивала о школьных буднях. Когда проходил час или полтора, она говорила нам: «Дети, пора учить уроки. Лена, ты иди в эту комнату, а ты, Станислав, покажи мне свои тетради. Тебе необходимо сделать работу над ошибками, а потом приступить к домашним заданиям». Она смотрела за нами, пока мы не сделаем все уроки, а сама в это время прибиралась в доме, готовила пищу или вязала шарф или кофту. После того, как уроки были сделаны, Мария Пюжоль по очереди проверяла наши тетради и только тогда разрешала идти гулять или делать всё, что нам заблагорассудится, но домой не отпускала. А уходить от неё нам самим никуда не хотелось. Она делала свою домашнюю работу, а мы всегда крутились около неё - какая-то сила притягивала к ней. Мария никогда не отталкивала нас от себя и за делом всегда рассказывала что – то интересное, а в это время мы в чём-нибудь ей помогали и, таким образом, незаметно приучались к труду. Наш труд был очень мал, но мы никогда не возвращались домой с пустыми руками и приносили с собой какой-то гостинец: десяток яиц, маленькую корзинку яблок, груш, вишен или детскую книгу. Отец, приезжая с работы, заходил к Пюжолям за ключом от дома. Мария, отдавая отцу ключ, говорила: «Ваша жена работает в поле, вы устали. Зачем вам готовить? Поешьте и идите отдыхать, а дети будут со мной. Уроки у них выучены. Я за ними присмотрю. Можете быть спокойны, всё будет хорошо». И такие случаи бывали нередко.
Каждую неделю по средам в районном центре проходила ярмарка, куда ездил Камиль Пюжоль, если у него не случалось каких-либо срочных дел. Тогда Мария Пюжоль звала меня и говорила: «Бери тачку и накладывай дров, сколько сможешь, хоть 15-20 тачек. Затем она звала меня в амбар и помогала нагружать мешок картошки, или накладывала в сумку две-три дюжины яиц, или отрезала большой кусок корейки, шпика. Таким образом, она благодарила нас за наш труд и выражала своё глубокое отношение к нам. Мы отказывались от этой помощи, но она была неумолима. А Целина Ками только улыбалась да подбадривала
нас.
Целина тоже хорошо к нам относилась, она была мне как вторая мать. Это была женщина средних лет,
небольшого роста, красивая, обаятельная и стройная, с вечной улыбкой на губах, которая делала её ещё более привлекательной. Они с моей матерью дружили. Мы отличались от семьи Пюжоль и по взглядам, и
по характеру, и по социальному положению, но они не обращали на это внимания и обращались с нами как равными. Я не раз слышал, как Целина Ками говорила матери: «Вот Жанна и Станислав подрастут, и очень хотелось бы их поженить. Получилась бы хорошая пара».
Жанна Ками мне тоже очень нравилась, потому что она была красива, и гордилась этим. Пожалуй, она была моей первой юношеской любовью, но, увы, это была неосуществимая мечта, не больше. Дело в том, что Жанну сильно баловали. В Лортет она приезжала только в летние месяцы, а всё остальное время жила в Тулузе у дедушки с бабушкой по отцу, который, к сожалению, умер очень рано. В доме у неё была своя комната, обставленная красивой мебелью. Её одевали шикарно, по моде. В поле Жанна никогда не работала, а помогала только на кухне. Единственными её увлечениями были шитьё, чтение и катание на велосипеде. Создавалось впечатление, что она – принцесса, которая предназначена для богатого жениха и красивой богатой свадьбы. Я наблюдал за ней издалека и любовался её девичьим станом, хорошими манерами и изящной модной одеждой, втайне надеясь, что она меня когда-нибудь полюбит. Но для меня оставалось загадкой то, что в среде такой приличной семьи с заслуженной репутацией вырос человек с самолюбивым и даже эгоистичным уклоном. Скорее всего, виновниками такого необычного воспитания были бабушка с дедушкой, которых я видел всего один раз. Жанна всегда приезжала в Лортет одна, а в Тулузе её провожали, по-видимому, только до поезда. Вспоминая о Жанне, я уже давно для себя сделал вывод, что не был бы счастлив с ней. Она была слишком избалована и не приучена ни к какой работе.
Мать Целины Ками, Сильвия Латур, была тоже очень хорошей женщиной. Я не раз ходил к ней помогать колоть дрова или убирать навоз из коровника. Иногда в деревню приезжал на время отпуска родной брат
- 20 -
Целины Франсуа, который работал фельдшером в Париже в каком-то госпитале.
В той местности, где мы жили, по обе стороны дороги стояли 10-12 домов, а другие дома располагались с промежутком примерно в один километр. Из детей моего возраста недалеко от нас жил только один мальчик, которого звали Клод Озень, иногда мы гуляли с моей соседкой, испанкой Анжелой Санчес. В Лортете у меня был ещё один друг – Ролан Лоран, который был старше меня года на три. Его дом находился от нашего километра за два с половиной. Ролан жил со своей бабушкой и матерью. Иногда я оставался в этом доме ночевать целую неделю, где мы спали с Роланом на одной кровати. Дружили мы с ним два года. Потом он уехал в Тарб и окончил институт, получив специальность инженера – химика. Через много лет судьба вновь сведёт меня с этим замечательным человеком во время моего приезда в родные края, о чём будет рассказ выше. Если бы я не проводил своё свободное время в семье Пюжоль, то мне было бы очень скучно. Позже, когда я подрос, стал смело ходить в долину и соседние сёла - Изо и Эш, где проживало много ребят моего возраста. Конечно, в Лортете жили и другие хорошие люди, но семьи Дюкэн и Пюжоль особо выделялись среди других. Общение и дружба с членами этих двух семей помогли формированию качеств моего характера и серьёзного отношения к любому труду.

Летний отдых и будни.

Я писал уже, что оплата за труд иностранцам за одну и ту же работу производилась ниже, чем французам. Если в семье мать не работала, то к зарплате главы семейства шли процентные надбавки в зависимости от состава семьи и возраста детей. Например, за одного ребёнка платили надбавку в размере 10%, за двоих детей – 15%, а за пятерых – 100% от зарплаты. Семья Пюжоль предложила отцу оформить на меня и сестру французское гражданство. Отец, конечно, согласился. Камиль Пюжоль быстро всё оформил, и отец стал получать за нас с сестрой процентные надбавки к своей зарплате. Я и сестра стали пользоваться правами наравне со всеми французскими гражданами. Этот факт помог моему отцу получить на меня путёвку в оздоровительную детскую здравницу, благодаря помощи профсоюзов.
В июне 1940 года я приехал с большой группой детей на отдых в маленький курортный городок Банер. Для проживания нам отвели большой дом, сложенный из кирпичей и предназначенный для нескольких
сотен ребят. Условия для отдыха оказались хорошими. Питание тоже было сносным. Спали мы в больших комнатах по 25-30 человек. С нами были хорошие воспитатели, но, тем не менее, детский отдых был
организован слабо – дети были предоставлены сами себе. Единственным развлечением были длительные прогулки на свежем воздухе. Природа этих мест была просто изумительной: высокие горы, широкая
долина. До вершины горы я впервые добирался подвесной дорогой. В Банере было очень много богатых особняков, где жили и отдыхали состоятельные семьи. Регулярно группами нас водили купаться в детский плавательный бассейн. Впервые я купался в тёплых горных источниках.
Вспоминаю такой эпизод. Старшие ребята решили почудить. В отсутствие воспитателя они положили к нему в постель много крапивы. Мы уже легли спать, как услышали крики воспитателя, который получил ожоги ног. Был большой шум по поводу поиска виновников, но в результате никто не признался. Зато в качестве наказания за озорство вся группа была лишена прогулок на несколько дней. Впечатлений после приезда домой было много, но у меня в голове обнаружили много вшей.
После приезда домой мне показалось в Лортете скучно, потому что это, всё-таки, была настоящая глушь. Но надо было мириться с этим, и я находил себе занятия. Вокруг дома был большой фруктовый сад хозяина дома, где я любил читать книги и слушать щебет птиц. Неподалёку на пустыре росли длинные, густые и колючие заросли ежевики, под которыми нашли пристанище дикие кролики. Чтобы не напугать кроликов, я добирался до этих мест по-пластунски, прятался за густыми кустами и часами наблюдал за жизнью кроликов. Мне нравилось смотреть, как они резвились, вставали на задние лапы, играли, бегали и, при малейшем подозрительном шуме, разбегались по своим норам, находившимися под зарослями ежевики. Собаки пытались ловить кроликов, но не решались совать свой нос под колючие кусты ежевики. Местные жители иногда ставили петли из латунной проволоки, в которые изредка попадали кролики. Иногда я сопровождал охотников и смотрел, как они целятся в свою добычу и убивают её.
С южной стороны нашего дома была выкопана большая яма, из которой бил ключ с родниковой водой. Эту воду мы использовали для полива огорода. Маленький ручеёк, вытекающий из этой ямы, пересекал
- 21 -
фруктовый сад, соединялся с другими ручейками и уже широким ручьём через уклон оврага долины сливался с Нестой, которая щедро питала своею влагой заливные луга. Этот ручеёк мне очень нравился при спуске по уклону долины. Я любил строить здесь плотины и сооружать большие запруды, а потом запускал по воде пароходы, лодки с мачтами, и мог играть часами. А вокруг этого места зеленел чудесный лиственный лес. Лёжа на траве, я смотрел на голубое небо и восхищался красотой природы.
Соседкой Проспера Дюкэна была пожилая женщина по фамилии Оструй. Летом к ней приезжала из Парижа дочь вместе с зятем на своей машине. Однажды я вошёл во двор госпожи Оструй и увидел, как её зять ремонтировал в гараже свою машину. Он был очень культурным и образованным человеком и заинтересовался моим приходом. Мы с ним подружились, и он разрешил мне к нему приходить. От него я услышал много интересного о Париже. Господин Оструй был страстным охотником и рыболовом. Я уговорил его брать меня с собой на рыбалку и охоту; пришлось спрашивать разрешения у моего отца - я был тогда ещё мал. Эти дни доставили мне много радости. Рыбачить мы ходили в долину к омутам горной реки Несты, где, в основном, водилась форель. Домой я всегда приходил с маленьким уловом, чем сильно гордился. Охотиться мы ходили за дикими голубями. Голуби жили в больших рощах, где росли многовековые дубы, которые не охватить было двумя руками. Мы выбирали самый рослый и высокий дуб и на его кроне строили навес наподобие шалаша, имеющего с четырёх сторон маленькие отверстия. Забирались в шалаш по лестнице и через отверстия наблюдали за голубями, которые прилетали отдохнуть на вершины дубов. Парижанин давал мне попробовать убить хотя бы одного голубя, но мне это не удалось. Но, тем не менее, я всё-таки гордился тем, что ходил на охоту.
В Лортете я быстро узнал все особенности местности. Мне очень понравился этот уголок природы и её местные жители. Постепенно я вошёл в общий ритм повседневной жизни. Среди взрослых я нашёл верных друзей, учился в школе, помогал, по возможности, отцу в огороде: копал грядки, поливал овощи, полол сорняки, сколачивал клетки для кроликов и собирал для них траву. Я рано научился пользоваться рубанком и стамеской. Особенно у меня хорошо получалось рубить топориком ветки деревьев для растопки камина. Удары у меня были меткими, точными, и в этой операции я достиг высокой производительности труда. Многие местные жители приходили к отцу с просьбой взять меня с собой в лес, чтобы я помог им нарубить
веток. Отец отпускал меня, если я соглашался. Меня не подгоняли. Поэтому работал я по возможности
своих детских сил.
Школа в Лортете.

Это была третья по счёту школа (а до этого учился я ещё в Буссэнсе и Ла Барте), о которой остались самые лучшие и дорогие моему сердцу воспоминания. Школа находилась в центре деревни на левом берегу реки Несты. Она занимала первый этаж небольшого двухэтажного здания, а этажом выше располагался муниципалитет, орган правления деревни. В школе училось около тридцати человек. Занятия начинались в девять утра, а заканчивались в пять часов вечера. Вся школа занимала одну большую комнату площадью примерно сорок квадратных метров. С обеих сторон комнаты имелось по четыре окна, нижние стёкла которых с одной стороны были окрашены белилами, чтобы уличные события не могли отражаться на поведении детей. Из окон была видна гора, и если окинуть её взглядом до вершины - шапка валилась с головы, а из класса было слышно, как бурно шумела Неста, прыгая по камням. В классе имелось несколько рядов парт, учительский стол, стулья, один шифоньер, где помещался глобус и очень скудный ученический инвентарь, предназначенный для выполнения физических и химических лабораторных работ, книжный шкаф, в котором лежало около сотни учебников и художественной литературы. В одном из углов комнаты находился железный камин для отопления класса. Вот и всё, что находилось в этой маленькой деревенской школе. Двора при школе не было. В перемену ученики бегали по улице и берегу Несты. Напротив школы на самом берегу стоял маленький железобетонный амбар, в котором можно было укрыться от дождя в непогоду во время перемены. Территорию возле школы украшало множество лип, под которыми дети играли.
Система начального образования была очень запутанной: чтобы окончить деревенскую школу, необходимо было начинать учиться с пятилетнего возраста, а заканчивать в тринадцать лет. Затем обучение продолжалось в районном центре Ланнемезане. В классной комнате помещалось четыре ряда парт, на
- 22 -
каждом из которых сидели ученики подготовительного, элементарного, среднего и высшего курсов (каждый курс состоял из двух лет обучения, то есть на одном ряду сидели учащиеся сразу двух лет обучения). Условия работы учителя были очень трудными, даже тяжёлыми: занимаясь с одним классом, он должен был дать задание другому классу. Остальные ученики ждали, когда до них дойдёт очередь и, естественно, отвлекались и нарушали дисциплину. Перегрузок в работе учителя не выдерживали и часто менялись, что сказывалось на успеваемости. Дисциплина в школе была плохой, несмотря на то, что меры наказания были очень жестокими: учитель мог дать ученику сильную пощёчину, бить по пальцам линейкой, ставить на колени в угол на долгое время или выгонять из класса с условием, чтобы назавтра он пришёл в школу вместе с родителями. Если ученик не мог ответить задание у доски, его оставляли после уроков, заставляя писать по несколько раз заданный параграф. Такая мера хорошо помогала: пока пишешь одно и то же по пять раз, успеваешь выучить всё наизусть. И ученики, в основном, уроки учили – никому не хотелось оставаться после уроков на два-три часа. В школе не было уборщиц, поэтому школьники сами убирали класс и топили камин. Тогда в деревнях существовала десяти бальная система выставления оценок, а в городах двадцати бальная. Учебный год начинался первого октября, а заканчивался в середине июня.
Вспоминая учебную программу того времени, могу сказать, что она была слишком слаба, так как не отвечала требованиям, которые диктовала сама жизнь. Возьмём, например, историю. Мы изучали историю Древней Греции и Древнего Рима, очень кратко историю Англию и Германии и, конечно, более подробно историю Франции. Почему-то не изучали другие страны. Я думаю, что в этой области было сделано большое упущение. Мы изучали географию всех стран мира, но очень кратко. Например, про СССР весь рассказ помещался на трёх-четырёх тетрадных страницах. Отмечалось, что СССР – это громадная страна и имеет богатые полезные ископаемые. Но ничего не было сказано о том, каких успехов она добилась после свершения Великой Октябрьской революции, и даже не упоминалось, что в этой стране социализм. Наоборот говорили, что СССР - это отсталая страна. И в этой области опять было громадное упущение в учебной программе. Особое место в программе занимали уроки морали. Нам объясняли значение трудолюбия, честности, дисциплины, любви к Родине, героизма.
Изредка в школу приезжал один инспектор из департамента, господин Манс. Посидит на наших уроках пару часов, в перемену переговорит с учителем, видимо давая ему какие-то наставления, и уедет. Но от
этого учителю было не легче: ему приходилось одновременно обучать восемь классов.
Никогда не забуду, как к нам пришла работать моя самая любимая учительница Роз – Мари Самбр. Среднего роста, с кудрявыми волосами, очень красивая и обаятельная, она была замужем и жила рядом со школой в доме, где жили все учителя. Сама внешность госпожи Самбр располагала к себе. Она была очень хорошим педагогом, любила детей, и дети её тоже любили. По роду своей деятельности ей приходилось часто разговаривать с родителями своих учеников, поэтому в округе её все знали и уважали. Госпожа Самбр обратилась к мэру Лортета господину Пюжолю с просьбой о строительстве маленького стадиона для школы и добилась своего. На плоскогорье у большой дороги было отведено место для футбольного поля и баскетбольной площадки. На этом участке находилась беговая дорожка, и были сооружены турники. Хотя наш стадион находился далеко от школы, это не испугало нашу учительницу. Она не жалела своего свободного времени и приучала нас к спорту, сама имея хорошую физическую подготовку. Во время перерывов между уроками Роз - Мари учила нас разным играм с мячом и сама с нами играла. Кроме того, она учила детей любить природу, и мы делали с ней прогулки в горах и в соседние сёла, а по дороге шли группами и пели народные песни.
Однажды мы решили сделать прогулку в места жизни первобытных людей. Один старый житель Лортета согласился быть нашим проводником. Каверны первобытных людей находились как раз над нашей местностью на высоте 250-300 метров. Гора в этом месте была крутой, поэтому доступ к ней был усложнён большими обрывами. Добираться туда было небезопасно и долго: один неверный шаг - и можно свалиться в пропасть. Я даже переживал за учительницу – как она решилась на такой риск? Между тем, она очень внимательно смотрела за нами и давала советы. Наш проводник тоже помогал ей в этом и объяснял школьникам, как осторожно надо себя вести. И вот мы добрались до пещеры, не торопясь поднялись по удивительной спиралеобразной лестнице, прошли некоторое время в темноте, переступая через какие-то широкие ямы и, наконец, добрались до большой гранитной площади, с которой нашим глазам открылась великолепная панорама Доринской долины. Я не пожалел, что увидел столь чудесное зрелище! Мы обошли
- 23 -
все ходы пещеры и полюбовались на рисунки, выполненные рукой первобытного человека, изображающие зверей, птиц и людей. Хотя изображения были смутными, они были подлинными, и при их осмотре нас охватило волнение и чувство удовлетворения увиденным. Для первобытных людей это место в горах было действительно удобным и безопасным для проживания, где они могли уберечь себя от разных врагов и хищных зверей. Экскурсия у нас удалась, и мы долго не могли забыть те исторические места. Впечатления остались незабываемые. Могу добавить, что мне посчастливилось побывать в этих местах не один раз, и всё время меня охватывало волнение, когда видел эти места. Иногда крестьяне обращались к учителю с тем, чтобы школьники помогли им бороться с колорадским жуком. И мы собирали жуков и сжигали их.
А теперь я хочу поделиться своими воспоминаниями о некоторых эпизодах школьной жизни, которые стали для меня очень поучительными. Как-то ранней весной мы бегали по площадке берега Несты. Над рекой возвышался мост высотой примерно метров пять над водой. С обеих сторон моста были высокие стены с уклоном, оплетённые длинными ползучими стеблями ежевики, а отдельные стебли так и норовили перешагнуть стену и свешивались с другой её стороны. Мы, мальчишки, бегали по этим стенам, перегоняя друг друга и не глядя себе под ноги. Я так разбегался, что в какое-то мгновение забыл об осторожности, запнулся о стебли ежевики и полетел вниз, приземлившись на берег, где был мягкий речной песок. Во время падения я зацепился за колючие ветви ежевики, которые смягчили мой удар при падении, но исцарапали всё лицо и руки. Приземлился я на спину рядом с большим камнем диаметром около метра, и потерял сознание. Через некоторое время очнулся в руках у местного парня Жана Дюбарта, который оказал мне помощь, увидев, как я упал. Жан принёс меня домой, где мать с сестрой стали спрашивать - нет ли у меня повреждений? Я сказал матери, что у меня болит голова, и меня отпустили из школы домой, скрыв правду о своём падении. Вечером Анжела Санчес, придя домой, рассказала родителям о происшедшем со мной. Они забеспокоились и утром следующего дня отвели меня к врачу. К счастью, врач не нашёл ничего опасного, только посоветовал обмазать спину йодом. Вспоминая тот случай, я не представляю себе, что могло бы быть со мною, если бы я упал на тот камень? Мог бы, наверно, повредить себе позвоночник и
остаться калекой. Так, колючая ежевика спасла мне жизнь.
В другой раз, гуляя под этим мостом с одноклассником, мы нашли на берегу мёртвого новорождённого
ребёнка. Напугавшись, мы побежали сообщить новость взрослым. Полиция вмешалась в это дело, но виновницу преступления так и не нашли.
Как-то раз на уроке госпожа Самбр задала нам писать классное сочинение на тему «Мой огород». При мне в портфеле была художественная книга, взятая у Проспера Дюкэна, в которой очень просто и красиво была описана природа. Я воспользовался этой книгой и списал с неё текст, внеся в свою работу кое-какие незначительные изменения, и сдал её. На следующий день нам сообщили результаты. В моей тетради красовалась красивая девятка. Если сравнить её с нашей оценкой, то она будет равняться пятерке с минусом. На своём курсе я получил самую высокую оценку. Кто-то из одноклассников мне позавидовал, а сосед по парте громко на весь класс заявил, что текст сочинения я списал из книги. Учительница строго посмотрела на меня и спросила - правда ли это? Я опустил голову от стыда и молчал. Роз - Мари повторила вопрос, а я продолжал молчать. Это было равносильно признанию. Учительница взяла мою тетрадь и красными чернилами написала: «Ваш сын меня обманул, списав сочинение с книги. Прошу Вас строго его наказать за этот плохой поступок». Девятка была зачёркнута, а рядом красовался жирный ноль. Придя домой, я не решался признаться в своём поступке, но всё-таки переборол себя и показал тетрадь отцу. Отец отхлестал меня ремнём, приговаривая: «Как тебе не стыдно? Позоришь меня и себя!»
В те школьные годы я стал соучастником ещё одного тяжкого поступка, который остался в моей памяти на всю жизнь. Это произошло примерно осенью 1942 года. Во время обеда, который длился часа полтора, группа отчаянных мальчишек предложила смелый план. На окраине Лортета у одного хозяина около дома имелся большой и красивый сад, в котором росли персики и абрикосы поздних сортов. Мы забрались в этом саду на большое высокое абрикосовое дерево и уселись на развилках веток, спокойно поедая вкусные плоды и выплёвывая косточки. Прошло минут двадцать, и мы уже собрались покинуть этот сад, чтобы не опоздать в школу, как вдруг вздрогнули от испуга - под деревом стоял хозяин с палкой в руках, которой обычно гоняют скот. Он выругался, немного постоял, глядя вдаль равнодушным взглядом, как будто ничего не заметил. Мы онемели от страха, переглядываясь друг с другом и боясь выразить свои мысли вслух. В школу мы уже опаздывали. Прошло минут пятнадцать; хозяин сада стал медленно уходить и исчез за углом.
- 24 -
Мы быстро спрыгнули с дерева и бегом побежали в школу. В школе в это время уже шли занятия. Мы постучали и с разрешения учительницы сели на свои места. Она стала у нас спрашивать о причине опоздания, но мы угрюмо молчали. В это время в дверь постучали. Дверь приоткрылась, и в класс вошёл хозяин сада. Он прошёлся между рядами парт и, показывая пальцем на нас, пятерых ребят, обращаясь к учительнице, сказал: «Госпожа Самбр, эти мальчишки забрались в мой сад, где спокойно и без угрызения совести воровали фрукты. Я убедительно прошу Вас строго наказать их, чтобы в следующий раз спрашивали разрешения, прежде чем трогать чужое». «Хорошо, меры будут приняты», - сказала учительница. Услышав это, я окончательно расстроился, гадая о наказании и о том, как придётся отчитываться перед отцом. Школьные часы шли по-прежнему, подходил конец учебного дня, а постоянная тревога не давала мне покоя. После уроков нам пятерым было велено задержаться. Госпожа Самбр собралась домой минут на десять и предупредила, чтобы мы не уходили, а ждали её. В случае ухода наказание будет двойным. Мы ждали и гадали, какое же будет наказание? Роз - Мари пришла и велела нам взять чистые тетради и писать чисто, красиво и без ошибок несколько десятков раз во всех спряжениях глаголов следующую фразу: «Больше никогда не буду воровать». Надо сказать, что во французском языке около дюжины спряжений глаголов. Можете представить себе, каким строгим и объёмным оказалось наказание? Госпожа Самбр тоже не тратила время даром, а в это время проверяла наши тетради, готовилась к занятиям на следующий день и подходила к каждому из нас, поправляя ошибки и делая замечания. За выполнением задания мы просидели не менее трёх часов. Учительница тщательно проверила задания и сделала в наших тетрадях для родителей соответствующую запись красными чернилами, и уже только после этого разрешила идти домой. Мы шли усталые, измученные и подавленные, а по дороге односельчане стыдили и ругали нас так, что мы готовы были провалиться сквозь землю. Вся деревня узнала о нашем проступке. От разговоров, пересудов и наставлений здесь скрываться было бесполезно.

Немного об обычаях французской деревни.

Общественное мнение преследовало тебя повсюду, пока не осознаешь свою ошибку и не станешь исправляться. Если ты не можешь выдержать суровый суд общественности, то вынужден будешь уехать из этих мест куда-нибудь подальше, чтобы тебя не преследовала дурная слава.
Общественное мнение в то время во французских деревнях и сёлах играло существенную воспитательную роль, особенно для молодёжи. Обсуждался любой плохой поступок: кража или обман, измена или ругань в семьях, грубость или издевательство, в целом – все отрицательные стороны жизни. Если человек исправлялся после содеянного поступка, то к нему относились по-прежнему хорошо, как ни в чём не бывало, а если нет – от него все отворачивались, не разговаривали, смотрели с презрением, стараясь не иметь с ним никаких дел. Летом, когда наступала пора уборки урожая, дома пустовали, окна были открытыми для проветривания помещений. Любому можно было спокойно залезть в дом через окно и взять, что хочешь. Но не было ни одного случая даже мелкой кражи. За время моей жизни в Доринской долине я не видел ни драк, ни пьянства, хотя спирта и вина было вдоволь. Кражи бывали очень редко, можно было спокойно уйти из дома, не заперев его - ничего не пропадало, даже мелочь. В связи с вышесказанным, приведу в пример два случая, которые оказали на меня сильное воспитательное воздействие. Они произошли со мной во время летних каникул.
Летом 1944 года, когда я работал у хозяев (об этом рассказ позднее), мне пришлось в горах пасти коров. Там я нашёл большую сумму денег и по дороге к дому раздумывал, что мне с ними делать? Один голос говорил мне: «Бери деньги себе. Ведь никто не видел, как ты их нашёл, а значит, никто не сможет обвинить тебя в краже». А другой голос твердил: «Не смей брать деньги себе. Может быть, их владелец сейчас сильно расстроен, и ему не на что жить? Представь себя на его месте». Всё-таки второй голос, голос разума, взял надо мной верх, и я решил рассказать о своей находке мэру Лортета, господину Пюжолю. Вся семья Пюжолей похвалила меня и обещала найти потерпевшего. После этого Пюжоль написал объявление о моей находке и повесил его на дверях муниципалитета, школы и церкви. Больше недели при встрече со мной люди улыбались и хвалили меня. Но шли недели, месяц-два, за деньгами так никто и не пришёл. И вот однажды ко мне пришли соседи и сообщили, что мэр просит меня сейчас же придти в муниципалитет. Я
- 25 -
поднялся на второй этаж школы, где находились все члены муниципалитета. Камиль Пюжоль обнял меня, вынул из кармана найденные мною деньги и вручил их мне со словами: «Молодец, Станислав! Прошло много времени, но никто за деньгами так и не пришёл. Возьми их себе – они твои. Делай с ними, что хочешь - ты по праву становишься их хозяином. Дай, я тебя поцелую за хороший поступок!»
Другой случай произошёл летом 1945 года, когда уборка и обмолот зерна закончились, и в сельскохозяйственных работах наступило затишье. Камиль Пюжоль пришёл к моему отцу с тем, чтобы тот разрешил отпустить меня с ним на один день на ярмарку, которая проходила в это время в районном центре. Пюжолю надо было продать корову, а я должен был находиться сзади и хлестать её кнутом в случае, если она заупрямиться идти. Пешком до Ланнемезана надо было идти около двенадцати километров.
Ярмарка в районном центре происходила каждую неделю по средам. В этот день со всех концов района в Ланнемезан съезжались торговцы, крестьяне, масса покупателей, приехавших поездом, на машинах, велосипедах, мотоциклах или пришедших пешком. Ярмарка проходила на территории всего города, и каждый знал, на какой улице продавался тот или иной товар. Например, коровы и лошади продавались на центральной площади, а куры, гуси и кролики – на другой. Зерном торговали в специальном, крытом крышей зале, а для продажи овощей и фруктов отводился большой павильон и примыкающие к нему улицы. Не было ни одной пустующей улицы – все были заняты. Товаров было изобилие. Бары и рестораны были заполнены до отказа. Люди старались экономить время, чтобы успеть купить или продать товар и, заодно, сходить к зубному врачу, к которому были большие очереди, или сделать модную причёску. Большой поток народа шёл в кино, так как в деревнях и сёлах кино не показывали. А на центральной улице работало большое количество аттракционов, выступали цыгане, и гремела музыка.
Мы прибыли на ярмарку и направились на центральную площадь, где шёл торг коровами и лошадьми.
Пюжоль привязал корову к столбу и пригласил меня обедать в ресторан. Мы были совершенно спокойны в том, что корову никто не украдёт. На ярмарке можно было поставить велосипед в специально отведённом
месте за определённую плату. На любом вокзале можно было оставить чемодан в зале ожидания. Ничего
никогда не пропадало, если владелец его куда-то вышел, например, поесть в ресторан или сделать покупку в привокзальном магазине.
Камиль Пюжоль заказал отличный обед, после чего дал мне довольно приличную сумму денег в благодарность за оказанную услугу. За эти деньги я мог бы раз пятнадцать сходить в кино. Домой мне нужно было возвращаться поездом, но тянуло на ярмарку: захотелось сходить в кино и цирк, съесть мороженое. Я удовлетворил свои желания и собрался идти на поезд. Карманных денег у меня оставалось как раз на покупку билета, но я решил не покупать его, чтобы сэкономить деньги на развлечения, когда соберусь гулять с друзьями в соседнюю деревню Эш. Не доходя до вокзала, я направился прямо по линии к стоящему поезду, немного погулял, а потом смело вошёл в первый попавшийся вагон. В вагоне сел рядом со знакомой старухой, жившей в соседнем селе Прат, которая меня хорошо знала, и с соседями - односельчанами. У нас зашёл разговор о ярмарке, как вдруг чья-то мужская рука похлопала меня по плечу: «Ваш билет, юноша». Я растерялся и сделал вид, будто ищу билет. Но контролёр сказал: «Не ищи и не притворяйся. Ведь у тебя нет билета. Я уже давно за тобой наблюдаю и видел, как ты добирался до вокзала. Сейчас же пойдём к начальнику станции и составим протокол». Я понял, что ни к чему притворяться, и пошёл вслед за контролёром. В моём купе было много моих односельчан, которые знали, что я сделал услугу господину Пюжолю и что у меня имеются деньги. Они стали спрашивать, почему у меня нет билета? Я солгал, что все деньги истратил. За мной и контролёром увязалась целая группа сопровождающих, которые ругали меня и читали всякие наставления. Был составлен протокол. Но контролёр меня не отпустил, а попросил выбрать из толпы человека, который бы подтвердил мою личность. И только тогда я буду свободен. Я позвал свою ровесницу и соседку Генриетту, которая назвала моё имя. Когда, наконец, я был отпущен контролёром, мои односельчане не давали мне проходу. Только один из них меня пожалел, купив билет, и сказал: «На, возьми билет и больше так не делай». Меня не оставили в покое почти до самого дома. Дома я сказал матери о своём поступке. Она поругала меня и успокоилась. Но я лёг спать с тревогой в душе: как отнесётся к моему поступку отец? Через неделю он получил письмо, в котором лежала копия протокола и строгое предупреждение, что на первый раз мне прощается этот поступок, но в следующий раз наказание будет более суровым. Конечно, от отца мне здорово попало, но я на него не обиделся. Потом я
- 26 -
боялся подходить к дому семьи Пюжолей. И всё-таки позднее мы встретились с Марией Пюжоль, которая долго беседовала со мной, взяв с меня обещание, что этого больше не повторится. Мы вдвоём с отцом сходили домой к тому человеку, который купил мне билет на поезд, и вернули ему потраченные деньги.
Казалось бы, я рассказал самые обыкновенные истории из своей детской и подростковой жизни, которые можно было бы и не рассказывать. Но такие случаи у нас широко обсуждались и помогали человеку избавиться от разных пороков, таких, например, как воровство и обман. Нам в школе часто повторяли пословицу, которая так и гласила: «Кто украл яйцо – сможет украсть и быка». В любой французской семье существовали правила, к которым приучали с детства. Во время обеда или ужина никому не полагалось разговаривать. Сидеть за столом надо было прямо, не касаясь стола локтями. Хозяйка дома перед подачей первого блюда спрашивала каждого – сколько ему налить, а второго блюда – сколько ложек положить. Всё, что налито или наложено в тарелку, надо обязательно съесть. Взял кусок хлеба или яблоко на десерт – доешь до конца. К соблюдению порядка в доме или дисциплине в любом деле приучали с детства. Местное население придерживалось этих правил, которые передавались по наследству. Во время своей жизни в Лортете я редко встречал семьи, где бы возникали ссоры или ругань. Все старались жить в мире и дружбе. Конечно, встречались случаи обмана, воровства, жульничества и разврата, которые бывают в любом обществе, но, в основном, жители деревни были людьми очень честными, трудолюбивыми и гостеприимными.
Католическая церковь.

Во Франции в то время католическая церковь имела огромное влияние среди широких масс населения. Я сам лично в этом убедился, так как тоже попал под это влияние, которое, в свою очередь, дало мне
широкое поле для размышлений. Я постараюсь рассказать эпизоды религиозной жизни того времени. В то время в каждой деревне или селе была церковь, то есть костёл, но не в каждой церкви был священник -
ксёндз. Один священник обслуживал одновременно несколько церквей, где совершал основные обряды,
но при этом он проживал лишь в одной из этих деревень. Круг его обязанностей был широк, и поэтому работы у него было всегда много. Мы, школьники, ходили в церковь на занятия, где изучали закон божий, в определённые дни и часы примерно два-три раза в неделю. Каждое занятие продолжалось час-два. Родители покупали для этой цели книгу, которая называлась «Католицизм». В ней было заключено содержание всех молитв, которые должны были знать верующие. Мы обязаны были выучить эти молитвы наизусть и говорить их без запинок. В эту же книгу была включена история развития католической церкви и выдержки из библии. Как и в школе, мы здесь, при церкви, сдавали экзамены и получали соответствующие отметки. Содержание книги было объёмным и меня не особенно привлекало, но я ходил на эти занятия, потому что моя мать была набожной, и все жители деревни были верующими. В те годы я не встречал ни одного атеиста, противника религии. Мои родители тоже были католиками. Отец, правда, мало верил в религию и в церковь не ходил, но и меня не отговаривал. Мать тоже редко ходила в церковь, но убеждала меня и сестру, что надо верить в бога, и заставляла нас молиться. Священник старался изо всех сил, чтобы все дети ходили на занятия в церковь и посещали все религиозные обряды. В случае пропусков занятий он приходил к родителям ребёнка и настойчиво требовал, чтобы тот регулярно их посещал. Если это не помогало, он обращался за помощью к тем, кто особо выделялся набожностью и мог оказать своё влияние на этого человека. Священник был желанным гостем во многих семьях. Ему преподносили дорогие подарки, для него готовили вкусные и обильные угощения. Чем больше были пожертвования в пользу церкви, тем ближе и ласковее был священник к таким людям. И в нашем доме священник бывал не один раз. Своими речами он старался убедить отца в его заблуждениях по отношению к религии, но каждый раз отец отделывался молчанием. Я без особого желания учил молитвы, но, всё-таки, отметки получал хорошие. Члены семьи Камиля Пюжоля были первыми помощниками священника.
По правде говоря, мне нравились все религиозные обряды за их красоту, содержание и пышность. Я был хоровым мальчиком, а всего нас было четверо - пятеро человек. Мы являлись первыми помощниками священника во время свершения обрядов - свадеб, крещений, похорон и религиозных праздников. Регулярно каждое воскресение к девяти часам утра в церковь шли нарядно одетые люди, чтобы присутствовать на мессе, которая продолжалась около часа. Для этого случая священник одевал очень
- 27 -
яркую и пышную одежду. Во время богослужения верующие сидели или стояли на коленях в зависимости от момента обряда. Для этой цели в церкви находились специальные стулья с откидывающимся сиденьем и упором с подушкой для колен. Старые жители считались почётными людьми и имели свои собственные стулья. Мы, хоровые мальчики, обязаны были следить за ходом молитв священника и в нужный момент отвечать пением молитв. Перед нами стояли специальные картонки, где на латинском языке было написано, что мы должны были петь и когда. В нужный момент мы подносили священнику то книгу, то вино с водой, то что-либо другое. Мы привыкли к ритму обряда и знали свои молитвы наизусть. Поверх своей одежды на нас надевали специальное красное платье и белую кофту с красивыми узорами, а на голову многоугольный красный головной убор. Над входной дверью в церковь свешивался большой балкон, где помещался громадный орган. Во время обрядов в церкви звучала приятная и мелодичная органная музыка. В течение мессы один из хоровых мальчиков брал в руки железную тарелку и обходил всех верующих, которые бросали в неё мелочь или даже большие купюры. После обряда священник брал из этой тарелки деньги и раздавал каждому из нас чаевые, а во время крещения, свадеб или похорон сами верующие давали нам чаевые за услуги.
Хочется рассказать отдельно о том, как в церкви происходило вероисповедание. Религиозные праздники
считались нерабочими днями для всех слоёв населения. В субботы, предпраздничные дни, все верующие
стекались в церковь, чтобы исповедаться. С правой стороны недалеко от входа в церкви находилась маленькая исповедальная комната с двумя отделениями. В одной половине сидел сам священник, в другой - на коленях исповедующийся. Каждый исповедующийся должен был соблюдать определённые правила, предусмотренные в католицизме. Сначала он читал определённые молитвы, а затем говорил священнику, в чём грешен, перечисляя все свои грехи до мелочей: как он кого-то обманул, оскорбил, обидел, ругался
нецензурными словами и так далее. Священник слушал, а когда исповедавшийся заканчивал свою исповедь, задавал наводящие вопросы, стараясь глубже узнать внутренний мир верующего. Часто бывало,
пользуясь набожностью человека, священник узнавал очень много о взаимоотношениях в семьях, например, о неверности жён или мужей. Чтобы завоевать расположение и благословение священника, многие верующие рассказывали во время исповеди чужие семейные тайны и всякие сплетни. Узнавая эти тайны, священник использовал их в своих интересах. Слушая человека на исповеди, он, не подавая вида, заставлял его признаться в совершённых проделках и поступках, а тот, боясь разоблачения, жертвовал в пользу церкви деньгами. В результате, верующий становился зависим от церкви, а церковь от этого была в выигрыше. Священник был более осведомлён, чем полиция. Получалось так, что если в полиции заводилось на кого-то какое-либо судебное дело, то самые ценные сведения она могла получить от священника. Почему я так смело и уверенно говорю про это? Потому что я тоже ходил исповедаться к священнику и рассказывал ему о своих поступках, скрывая отдельные подробности, а тот разоблачал меня и ругал, говоря, что я большой грешник. Долго я не мог понять: откуда у него такие сведения? А потом догадался, так как этот священник хитро старался выведать у меня сведения о других парнях и девчатах. Не раз об этом я слышал от других людей и поэтому сделал для себя такие выводы. Простой люд священник ругал за каждый мизерный грех, а на проделки богачей смотрел сквозь пальцы, считая их истинными верующими и стараясь им всегда угождать.
После исповеди священник зачитывал ряд молитв и именем бога снимал с верующего его грехи. До следующего дня верующий не имел права не пить и не есть. На следующий день в девять утра начиналась месса, в течение которой исповедавшийся получал просвиру в знак того, что он уже окончательно прощён богом. После мессы верующий мог пить и есть.
Все религиозные праздники происходили очень пышно и богато при большом стечении народа. В эти праздничные дни работали только те службы, которые нельзя было остановить, например, заводы и железнодорожный транспорт. При каждой церкви был звонарь, возвещавший своим колокольным звоном начало праздника или какого-то обряда. Этот звон был слышен по всей округе далеко-далеко. Бывало, раздавался приглушённый колокольный звон с маленькими интервалами, что означало смерть человека. Звонарь мог быть и барабанщиком. Если возникала необходимость объявить крестьянам какое-то важное сообщение или срочное решение муниципалитета, то мэр села поручал звонарю оповестить об этом население барабанной дробью. При стечении народа громко зачитывалось сообщение.