Глава восьмая. Я позвал вестового, даю ему из своего кошелька денег и посылаю, чтобы

Я позвал вестового, даю ему из своего кошелька денег и посылаю, чтобы

купил четверть фунта чаю, да три фунта сахару, да копу крашенок (шестьдесят

красных яиц), да хлеба шафранного на всё, сколько останется. Прибавил бы ещё

более, да у самого не было.

Вестовой сбегал и всё принёс, а я сел к столику, колю и раскладываю по

кусочкам сахар - и очень занялся тем по скольку кусков на всех людей

достанется.

И хоть небольшая забота, а сейчас, как я этим занялся, так и скука у

меня прошла, и я даже радостно сижу да кусочки отсчитываю и думаю: простые

люди - с ними никто не нежничает, - им и это участие приятно будет. Как

услышу, что отпустный звон прозвонят и люди из церкви пойдут, я поздороваюсь

- скажу: "Ребята! Христос воскресе!" и предложу им это моё угощение.

А стояли мы в карауле за городом, как всегда пороховые погреба бывают

вдалеке от жилья, а кордегардией у нас служили сени одного пустого погреба,

в котором в эту пору пороху не было. Тут в сенях и солдаты и я, - часовые

наружи, а казаки - трое с солдатами, а трое в разъезд уехали.

Из города нам, однако, звон слышен, и огни кое-как мелькают. Да и по

часам я сообразил, что уже время церковной службы непременно скоро кончится

- скоро, должно быть, наступит пора поздравлять и потчевать. Я встал, чтобы

обойти посты, и вдруг слышу шум... дерутся. Я - туда, а мне летит что-то под

ноги, и в ту же минуту я получаю пощёчину... Что вы смотрите? Да - настоящую

пощёчину, и трах - с одного плеча эполета прочь!

Что такое? Кто меня бьёт?

И главное дело - темно.

- Ребята! - кричу, - братцы! Что это делается?

Солдаты узнали мой голос и отвечают:

- Казаки, ваше благородие, винища облопались!.. дерутся.

- Кто же это на меня бросился?

- И вас, ваше благородие, это казак по морде ударил. Вон он и есть - в

ногах лежит без памяти, а двух там на погребице вяжут. Рубиться хотели.