Глава 5. Световая карта

За стойкой бара, на рейках, висят вверх дном бокалы, похожие на тающие сосульки. Бармен моет посуду. Я слышу шум воды, хлынувшей в раковину из нержавеющей стали. Бармен выключает кран, и снова тишина. Лишь из стереосистемы льется тихая музыка – соло на фортепьяно.

Тору стал высоким длинноногим парнем. Если нас поставить рядом, я буду ему по грудь. Лицо почти не изменилось, только похудело. Глаза у него темно‑карие, продолговатые. Ресницы – такие же, как в детстве, очень густые. Мы из‑за них его даже дразнили. Когда он сделал шаг навстречу мне и улыбнулся, на левой щеке у него появилась ямочка. На правой ямочки почему‑то нет.

– С длинными волосами ты выглядишь совсем взрослой, – проговорил он, вытирая руки о белый фартук, повязанный поверх белой рубашки и голубых джинсов. – В последний раз, когда я тебя видел, у тебя волосы были короче моих. Ты была типичная девчонка‑сорванец.

Он протянул руку через стойку бара.

– Кийоши Като сказал мне, что ты здесь работаешь. – Я сжала его ладонь, теплую от горячей воды. – Вот не была уверена, что ты меня узнаешь.

– А я сегодня утром как раз о тебе подумал. – Он выпустил мою руку, но улыбка с его лица не сходила. – Садись, я мигом вернусь.

Он наполнил вином два бокала, которые на фоне его белых манжет смотрелись, точно два красных цветка. Затем отнес бокалы женщинам, сидевшим за столиком в углу. Других посетителей в баре нет. На женщинах – легкие весенние платья и туфли на высоком каблуке. Лет им по двадцать восемь, может быть, тридцать. Они примерно того же возраста, что и доктор Мидзутани, но выглядят совершенно иначе. Одна вытащила сигарету из пачки. Тору достал из кармана зажигалку и поднес ее к лицу клиентки. Прикуривая, женщина что‑то ему сказала. Изобразив вежливую улыбку, Тору отошел от столика и вернулся на свое место.

– Кийоши встретил твоего брата в школе. Они вместе занимаются в спортзале.

– Я знаю, – засмеялся Тору. – Насчет Кийоши не скажу, но Такаши все такой же неуклюжий. Спортсмен из него никудышный.

– Из Кийоши тоже спортсмена не вышло. Если мы бежим от их дома до нашего, я его всегда обгоняю.

Когда мы были детьми, Тору всегда играл в одной команде со мной, и мы обычно выигрывали. А в море мы с ним заплывали далеко и подтрунивали над Кийоши и Такаши, плескавшимися на мелководье.

– Трусишки, трусишки! – кричали мы им, и грохот волн перекрывал наши голоса.

Все три мамаши с озабоченными лицами махали нам руками, призывая вернуться поближе к берегу.

– Ты все такой же сорванец? – спросил Тору.

– Как тебе сказать? Два года назад я играла в волейбол за школьную команду, но потом бросила это дело.

– Почему?

– Во время городского турнира одна девчонка из‑за меня расплакалась. В команде, против которой мы выступали, она хуже всех играла в защите. У меня была неплохая крученая подача, и я постоянно целилась в ту точку площадки, где стояла эта девочка. Когда она не смогла принять четыре мои подачи подряд, ее заменили. И я видела, как она сидит на скамейке запасных и плачет. Все – после того матча я на волейбольную площадку больше не выходила.

– Только из‑за того, что довела до слез незнакомую девчонку?

– Не только из‑за этого. Видишь ли, она сломалась уже после моих первых двух подач, а я радовалась, говорила себе: «Блеск, еще одно очко, еще одно!» Девчонка была на грани нервного срыва, а я все целилась и целилась в нее. Все, конечно, были в восторге: и наш тренер, и девочки из команды. А мне надо было остановиться, проявить спортивное благородство. Я потом ругала себя: как можно радоваться, видя, как человек из‑за тебя на глазах ломается.

Тору разразился смехом и затряс головой:

– Я действительно скучал по тебе, когда жил в Токио. Ты уникальная личность. Таких оригинальных девчонок, наверное, больше нет.

– Ты что – смеешься надо мной?

– Конечно, нет. – Он наклонился вперед, поставив локоть на стойку бара. – Когда мы были детьми, я не любил играть с братом или с Кийоши: они для меня были слишком маленькими. А ты – другое дело. Ты и тогда была сообразительной и шустрой не по годам. С тобой я играл с удовольствием.

Его волосы, разделенные пробором, упали на левый глаз, он откинул их назад.

Фортепьянное соло смолкло. Одна из женщин, подойдя к стереосистеме, поставила другую пластинку. Затем медленно пошла обратно, оглядываясь на нас через плечо. Биг‑бенд заиграл танцевальную мелодию. Бокалы у женщин наполовину опустели.

– А ты часто видишься с Кийоши? – спросил Тору.

– Вижусь с ним в церкви. Мы учимся в разных школах. Он, как ты знаешь, в «Северной», вместе с твоим братом, а я с седьмого класса – в той старой школе, где учились наши матери.

Я оборвала себя на полуслове: не нужно лишний раз напоминать человеку, что его матери уже нет в живых. Но Тору продолжал безмятежно улыбаться.

– Значит, вы с Кийоши, как говорится, бойфренд и герлфренд?

– О нет!

– Да ты не стесняйся, можешь быть со мной откровенна, – шутливо подмигнул мне Тору.

Я почувствовала, что мои щеки зарделись.

– У меня никогда не было бойфренда, а если бы и был, то уж никак не Кийоши.

– А почему не он? Чем он плох? Бедный парень! Слышал бы он твои слова – рухнул бы как подкошенный.

– Да я же его знаю всю свою жизнь!

Тору удивленно поднял бровь:

– Ну и что? Есть много парочек, которые дружили с детства, а потом стали встречаться. Некоторые даже становятся мужем и женой.

– Только не я. Не хочется бегать на свидания с человеком, которого знаешь с пеленок. Тем более выходить за него замуж. Я бы чувствовала, что в моей жизни ничего нового не произошло, никакого прогресса. – Здесь я остановилась, спохватившись, что и с Тору знакома всю жизнь. Не дай бог, подумает, что я набитая дура или бестактная девица. Пытаясь исправить свою ошибку, я добавила: – Но, конечно, я не имею в виду, что люди, которых знаешь с раннего детства, неинтересны. С ними вполне можно дружить.

Покуда я сглаживала свою неловкость, меня бросило в жар. Я размахивала руками, как истеричка. Тору обхватил своими длинными тонкими пальцами мое запястье, слегка сжал его и выпустил.

– Да я просто пошутил, – ласково сказал он. – Я хорошо тебя понимаю, когда ты говоришь, что в жизни должно многое меняться, нужен какой‑то прогресс. Сейчас, после Токио, когда я снова живу с отцом в нашем старом доме, я испытываю странное чувство. Дом выглядит, как и раньше, у нас даже мебель та же самая, поэтому забываю, что я уже взрослый. Видеть всю свою жизнь одного и того же человека – примерно такое же ощущение. Время словно останавливается. Мне это тоже не по душе.

Пока я раздумывала над словами Тору, боковая дверь открылась, и неторопливо вошел мужчина средних лет. Зайдя за стойку бара, он направился к кассе. Тору тут же подскочил к нему. Вступили трубы и тромбоны биг‑бенда. Разговаривая с Тору, мужчина все время смотрел в мою сторону, из чего я поняла, что речь идет обо мне. Выглядел он несколько необычно: весь в черном, седеющие волосы собраны в косичку.

– Это мой босс, – сообщил Тору, возвратившись на свое место, напротив меня.

– Я так и поняла.

Наклонившись над стойкой, Тору прошептал:

– Он не желает, чтобы ты оставалась здесь, ты выглядишь слишком юной. Не обижайся – он просто нервничает.

– Я и не обижаюсь. Действительно слишком юная. Ведь в бары пускают лишь тех, кому исполнилось восемнадцать.

– Я объяснил ему, что мы друзья детства и давно не виделись. Он разрешил мне на какое‑то время отлучиться. По вечерам в воскресенье посетителей здесь очень мало – так что я ему сейчас не нужен.

Владелец бара читал газету, не обращая на нас никакого внимания.

– Может, выйдем и продолжим беседу? – предложил Тору. – Или я могу подвезти тебя, если ты куда‑то собралась. Давай решай.

Я спрыгнула с высокого стула, не зная, что и ответить. Тору тем временем снял свой фартук.

– Давай сначала выйдем, а потом решим, что делать.

Когда мы шли к двери, женщины, потягивая красное вино, провожали нас глазами. Я обратила внимание на их губы, аккуратно накрашенные ярко‑красной помадой. Дверь за нами захлопнулась, и музыка зазвучала как из подземелья.

На улице уже стемнело. Тору указал на синюю машину, припаркованную на стоянке. Краска на ней местами облупилась, на переднем бампере – вмятина.

– Старая «хонда» моего дедушки, – объяснил Тору. – Мы с Такаши приехали на ней из Токио. Дедушка мне ее подарил. Ему уже восемьдесят, и он слишком плохо видит, чтобы водить машину. Ты собиралась куда‑то идти сегодня вечером?

Сейчас пастор Като уже читает лекцию. Все слушатели сидят на своих привычных местах. Все, кроме меня.

– Собиралась, но раздумала, – сказала я, усаживаясь рядом с Тору.

Он повернулся ко мне. Глаза его сузились.

– По воскресеньям вечером я ходила в нашу церковь на библейские чтения, но теперь что‑то не хочется. Сегодня, во всяком случае. А может быть, вообще перестану на них ходить.

– О'кей. Тогда покатаемся?

– Конечно.

– Может, поглядим на нашу старую школу? С тех пор как я вернулся из Токио, я там еще не побывал.

– Отличная идея. Я там тоже не была, хотя издалека вижу ее каждый день.

Тору повернул ключ зажигания – мотор заработал с шумом, напоминающим сухой кашель. Когда мы выехали со стоянки и направились на север, Тору спросил:

– Тебе нравится школа, где учились наши матери?

– Нравится.

Сказав это, я представила кислую мину бабушки. Хотя уже апрель, и я осталась в академии, она от меня не отстает. По меньшей мере раз в неделю, особенно в присутствии отца, она опять поднимает все ту же проблему: я, мол, должна в следующем апреле перейти в «Северную» школу. Иногда отцу удается перевести разговор на другую тему или утихомирить бабушку стандартной фразой: «Поговорим об этом в следующий раз». Но иногда он не прерывает ее занудной болтовни. То ли не обращает внимания, то ли в душе согласен.

– И что – все ученицы так же религиозны, как были в их возрасте наши матери?

– Конечно нет. Каждое утро перед уроками мы читаем молитву, и два раза в неделю бывают уроки, на которых мы изучаем Библию, но большинство девочек – вообще не христианки. Они с родителями выбрали академию, поскольку это хорошая частная школа и в ней отменены экзамены – не надо зубрить предметы.

– Наши матери тоже не из христианских семей, – заметил Тору. – Они обратились в эту веру, когда стали уже школьницами.

– Да.

– А вот ты – ты ведь ходишь в церковь, не так ли?

– Хожу, но скорее по привычке. Минувшим Рождеством я не прошла конфирмацию, в отличие от Кийоши. Я уже не верю в Бога. Пожалуй, не стоит больше ходить в церковь.

Я замолчала и взглянула на Тору. Интересно, помнит ли он, как мы кивнули друг другу во время пения псалма на панихиде по его матери? Может быть, сейчас в глубине его памяти звучит этот псалом, восхваляющий Господа. Мне захотелось сказать ему, что сомневаться в существовании Бога я начала именно в тот момент, когда увидела слезы на его лице, и что меня вывела из себя проповедь, прочитанная пастором Като на панихиде по госпоже Учида. Но что‑то остановило меня – может быть, уважение к его чувствам.

Мы доехали до перекрестка.

– Я уже давно не верю в Бога, – сказал Тору, повернувшись ко мне. – Правда, посреди ночи просыпаюсь в холодном поту и думаю со страхом, что Бог меня в конце концов накажет и отправит в ад. Но утром я избавляюсь от этого страха. При дневном свете все выглядит по‑другому.

Зажегся зеленый свет, и мы поехали вверх по холму. Крутой подъем заставил меня вдавиться спиной и плечами в сиденье. Мне казалось, что я сейчас сделаю обратное сальто. Слышал бы Кийоши наш разговор на антирелигиозную тему, непременно сказал бы: «Парочка вероотступников!» Я вспомнила, как мы с Тору однажды летели, кувыркаясь и хохоча всю дорогу, вниз по длинному зеленому холму, спускающемуся к голубому озеру. А Кийоши не стал рисковать и стоял на вершине холма. На его лице были написаны беспокойство и страх. Недаром Кийоши и Такаши плескались на мелководье, боясь заплыть на глубину.

Через несколько минут мы остановились на автостоянке около школы. Тору выключил фары и заглушил двигатель. Мы сидели и смотрели вниз, на город. Морское побережье было освещено, а за ним простиралось огромное пространство черной воды.

– Наш родной город, – патетически произнес Тору, сделав рукой театральный жест.

– Ты рад, что вернулся?

Тору прижался спиной к дверце, чтобы смотреть мне прямо в лицо.

– Не знаю. – Между его тонких дугообразных бровей пролегла еле заметная складка.

Мы с Такаши вернулись, потому что отец хочет, чтобы мы окончили колледж, женились и осели здесь, а не в Токио. Он не знает, что у меня совершенно другие планы. Мне не нужен колледж, не нужна жена и, наверное, не нужен наш город.

– Не нужен колледж?

– Два года назад, окончив полную среднюю школу, я в колледж не стал поступать. И сейчас не собираюсь.

Если бы я отправилась работать в бар, вместо того чтобы поступать в колледж, отец и бабушка отреклись бы от меня. Неважно, что отец встречается с женщиной, у которой свой бар и квартира над этим заведением. Это совсем другое дело, а девушка из респектабельной семьи не может работать в баре. Правда, летом некоторые выпускницы одиннадцатого и двенадцатого классов из нашей школы подрабатывают официантками, но они обслуживают столики в кафе, куда приходят на ленч. Такие кафе располагаются в центре города. Подают в них только кофе и сандвичи. Заглядывают туда в основном пожилые, далеко не бедные дамы, чтобы передохнуть во время прогулки по магазинам. У мальчиков возможностей больше. Например, старший брат моей подруги Миёко прошлым летом подрабатывал официантом в заведении, где подавали коктейли. Ему разрешали даже по вечерам работать. Самой же Миёко родители такого бы не позволили. Я давно заметила: у мальчиков в нашей среде свободы значительно больше, чем у девочек. Они могут позже приходить домой, могут летом путешествовать с друзьями без родительского присмотра. Но, следует признать, будь я даже парнем, мое семейство не на шутку обеспокоилось бы нежеланием отпрыска поступать в колледж.

– А как отреагировала твоя родня? – спросила я Тору. – Наверное, недовольны были, что ты не пошел в колледж?

– Недовольны – не то слово. Отец и дед сначала психанули, но что они могут сделать? Не загонять же меня в колледж силой.

– Почему? Они, например, могли пригрозить, что вышвырнут тебя из дома или даже отрекутся от тебя.

Если бы отец с бабушкой отреклись от меня, моя жизнь круто бы переменилась. Я уехала бы к маме и дедушке и стала, конечно, обузой для них. Они бы вечно корили себя за то, что так бедны и не могут дать мне тех благ, которые давал отец. Ребята из дедушкиной деревни не ходят в полную среднюю школу. Они заканчивают учебу после девятого класса и работают, помогая родителям на фермах или в ткацких мастерских. Деревенские девушки моего возраста уже трудятся, часами копаясь на огороде или стоя у ткацкого станка в темном помещении. Большинство из них рано выходят замуж, но от этого ничего не меняется: другая ферма, другая мастерская. А я бы и с такой работой не справилась. И замуж меня бы там никто не взял. Так что с отцом ссориться не надо.

Тору, не догадываясь о моих тягостных мыслях, тряхнул головой и весело засмеялся.

– Отец и дедушка действительно угрожали, что отрекутся от меня. Дедушка заявил, что, если я не пойду в колледж, он выставит меня из дома. Но это меня не особенно волновало. У меня были в Токио приятели – постарше, которые жили в меблированных комнатах, и я договорился с одним из них, что временно перееду к нему. Ну вот, возвращается однажды вечером дед из своего шахматного клуба и видит, как я укладываю свои сумки в машину приятеля. Он спросил, что я делаю. Я ответил, что переезжаю. У него челюсть отвисла: не ожидал, что я поймаю его на слове. Пожил я у приятеля месяц, и отец с дедом пошли на попятную. Я вернулся в дом дедушки в основном из‑за Такаши: мне было его жаль. Остался в одиночестве – что хорошего?

В наш город я вернулся по той же причине: не хотел оставлять Такаши одного, наедине с отцом. Побуду здесь еще некоторое время, пока Такаши не освоится.

Хорошо, если бы у меня был старший брат, который бы так заботился обо мне. Вслух я эту мысль не высказала: зачем выглядеть несчастным созданием?

– Я не собираюсь здесь долго задерживаться, – продолжал Тору, – мне уже хочется отсюда сбежать, а прошло ведь всего несколько недель.

– Чем же ты будешь заниматься?

Не представляю, что делают молодые люди, которые не поступили в колледж и не устроились на работу.

– Не знаю. Отправлюсь путешествовать. Я всегда мечтал побывать в Южной Америке и, пожалуй, в Индии. Хочу постранствовать и ни от кого не зависеть, не чувствовать ответственности ни перед кем.

Никто из моих знакомых никогда не помышлял о столь дальних поездках. Вздумай я уехать из отцовского дома, куда бы я подалась? Один вариант – только к дедушке. Как я буду зарабатывать на жизнь? Тору – другое дело. Он старше, у него больше сил. А главное – ему повезло, что он парень. Даже у девушки старше меня, если она не хочет жить под отчим кровом, вариантов немного. Например, студенческое общежитие или меблированная комната, которую подыщут ей родители. У меня даже нет подруги, к которой я могла бы переехать. А уж путешествие за рубеж в одиночку – это вообще немыслимо. Большинство наших женщин, в том числе моя мать и госпожа Като, никогда бы не отправились путешествовать одни. Если они выходят из дома, то лишь за покупками или на прогулку, ну и, конечно, в школу и церковь. Иногда они вдвоем ездят в центр города, ходят по магазинам, смотрят кино, сидят в кафе. Вот и все нехитрые развлечения.

Доктор Мидзутани – совершенно другой человек. Это единственная женщина, которая – я в этом уверена – способна совсем одна отправиться хоть на край света. Я живо представляю себе, как она летит и в Индию, и в Южную Америку, если только захочет. Но доктор Мидзутани – человек особой породы. На нее равняться бессмысленно.

– Я стараюсь особо не думать о будущем, – сказал Тору. – Пока живу здесь, поскольку отец считает, что мы с Такаши уже взрослые и можем сами о себе позаботиться. Мы умеем готовить, стирать, убирать в доме – и даже лучше отца. Кроме того, пока я здесь, надеюсь, у нас с тобой будет немало возможностей поболтать о том о сем.

– Я не против. – На самом деле у меня на языке вертелись другие слова: «Ты бы мог рассказать мне так много!» Но я сдержала себя, чтобы не показаться навязчивой.

– Ну что, пойдем прогуляемся? – произнес Тору, открывая дверцу автомобиля.

Пустой школьный двор освещают лишь несколько фонарей. На игровой площадке все, как раньше: качели, горка, шесты для лазания. Все покрашено в тот же светло‑зеленый цвет. В отдалении, в северном углу, возвышается голубой помост, на который каждое утро взбирался директор нашей школы и держал перед учениками краткую речь. Когда я училась в первом классе, Тору ходил уже в шестой и был председателем школьного совета. Каждую среду он тоже взбирался на этот помост и отчитывался перед нами о своей работе. Через пять лет и меня выбрали на этот пост. Я стала первой девочкой – председателем школьного совета.

– Кстати, ты знаешь, что я тоже была председателем школьного совета? Как и ты, стояла каждую среду на этом помосте. Я тогда училась в шестом классе. Вы с Такаши к тому времени уже жили в Токио.

– Понятия не имел. – Повернувшись ко мне, он взял меня за руку. – Давай заберемся туда снова.

Держась за руки, мы побежали через двор. Туфли вязли в белом песке. У помоста он выпустил мою руку, мы поднялись по ступенькам и теперь стояли бок о бок. Я попыталась представить себе лица детей и учителей, глядящих на нас. Год назад один из наших старых преподавателей умер от сердечного приступа. И сейчас я подумала что его дух, наверное, блуждает где‑то здесь в темноте. Сотни людей, когда‑то учившихся в этой школе, уже умерли. Может быть, нас окружает целое сонмище духов? Высокие деревья, растущие по периметру двора, смыкают свои кроны над нами, шевелятся ветви. Слегка вздрогнув, я повернулась к Тору. Наши глаза встретились, и мы одновременно, ни с того ни с сего, расхохотались.

– Попробуй догони, – хлопнула в его но плечу сбежала вниз и помчалась к качелям, Догнав, он уселся рядом. Мы продолжали смеяться.

Вглядываясь в огни города, я пыталась отыскать квартал, где живет Тору – это в нескольких милях к югу от нашего дома. Нашла его квартал без особого труда: цепочка белых и оранжевых огней вокруг темного пятна. Это пятно – лес, вдоль которого мы иногда гуляли с матерью. Лес обнесен забором, поскольку в IV веке в нем похоронили сына императора. Когда я была маленькой, думала, что весь лес – огромная могила принца‑великана. Его колени – там, где со сосны, а ноги – где луга. Я полагала, что в старину люди были гигантами, и считала, что ничего удивительного в этом нет.

В воскресной школе нам читали отрывки из Ветхого Завета. Там говорится о людях, доживавших до тысячи лет. И хотя в Библии описаны события, происходившие в Египте и Израиле, я думала, что в те далекие времена во всем мире жили очень подолгу. А значит, за такой огромный срок люди становились великанами. Ознакомившись с моей гипотезой, мать долго смеялась, но не иронически, а добродушно. Примерно так же смеялся Тору, когда я ему объяснила причину своего ухода из волейбольной команды. Их смех говорит о добром отношении ко мне, несмотря на то что я порой высказываю довольно странные мысли. Впрочем, почему «несмотря на»? Пожалуй, более уместно «потому что».

Тору потихоньку раскачивается. Цепи качелей поскрипывают. Над нами проносятся летучие мыши, хватающие на лету мошкару.

– Моя мама вернулась в свою деревню, – неожиданно говорю я под скрип цепей. – Ты не знал? Она уехала в январе.

Тору, поставив ногу на песок, притормаживает качели.

– Когда брат встретился в школе с Кииоши, он спросил у него, как ты поживаешь, и тот ему все рассказал.

– Так и рассказал?

Тору кивнул:

– Я сразу же хотел навестить тебя. На той неделе пару раз проезжал мимо твоего дома. Надеялся, что ты меня увидишь. А в звонок звонить не стал – постеснялся: вдруг выйдет твой отец или бабушка? Теперь об этом жалею. Сегодня утром я как раз о тебе думал.

Я молчала, рассматривая школьное здание.

– Ты, должно быть, чувствовала себя ужасно.

Выпрямившись, я посмотрела на Тору. Даже в тусклом свете фонаря его глаза светились добротой.

– Конечно. Мне ведь было одиноко. Да и сейчас одиноко.

Слезы, как крошечные иголки, начинают щипать глаза. Я усиленно моргаю, чтобы остановить их. Затем с полузакрытыми глазами иду к стоянке и прислоняюсь к капоту машины. Тору, следуя за мной, встает рядом и кладет мне руку на талию.

– Я хотел тебя видеть, потому что хорошо понимаю твое состояние. Мне оно знакомо.

Я молча кивнула.

Тору притянул меня к себе и обнял. Моя щека прижалась к его ключице. Я чувствую слабый запах бритвенного крема. Тору медленно и ласково поглаживает мне спину, касается губами моего лба и отпускает меня. Я чувствую, как на шее у меня пульсирует вена. Сердце бьется так, словно я пробежала в спринтерском темпе сто метров. Мне хочется самой обнять его и, встав на цыпочки, коснуться губами его щеки. Раньше, беседуя с ним, я подобных ощущений не испытывала. Впрочем, не испытывала вообще ни разу в жизни. Но мои глаза все еще болят от сдерживаемых слез, и я не могу избавиться от тоски. Столько печальных событий произошло с тех пор, как мы виделись в последний раз.

Внизу сияет огнями наш город. Мы с Тору росли, часто разглядывая один и тот же ландшафт. Стояли на одной с ним платформе, сидели на одних стульях, учили те же самые предметы – только с разницей в пять лет. Я легко представляю себе, как он просыпается ночью от страха перед Божьей карой и от тоски по умершей матери. А если Бога нет, где же сейчас госпожа Учида? И в чем смысл ее жизни и смерти? Как может Тору смириться с тем фактом, что его мать превратилась в горсть праха? Мне хочется сказать какие‑то слова, которые бы разорвали пелену печали, окутавшую нас обоих, но эти слова мне на ум не приходят. Между тем уже поздно. Сейчас Тору скажет, что пора ехать: он должен возвращаться на работу.

Закрыв глаза, я говорю первое, что приходит в голову:

– Спасибо тебе за то, что ты вернулся. – Слова застревают в горле, и мой голос дрожит. Тору берет меня за руку. – Я не имела в виду, что ты вернулся из‑за меня, – спешу я добавить, чувствуя, что щеки горят. – Не хочу казаться навязчивой. Просто я хотела…

– Все хорошо, – успокаивает Тору, сплетая свои пальцы с моими. – Не нужно ничего объяснять. Я рад, что вернулся и встретил тебя.

Держа одной рукой меня за руку, другой он обнял меня за плечи. Я обняла его за талию и вспомнила, как давным‑давно мы вышагивали в темноте рядом в тех же позах, изображая четырехногое чудовище, и пугали Кийоши и Такаши. Даже тогда Тору был на голову выше меня. Да, он всегда был выше, старше. Мне его никогда не догнать.

Поднимается ветер. Внизу мерцают огни города. Я закрываю глаза и вижу множество светящихся точек на какой‑то таинственной карте – карте моей памяти, на которой навечно запечатлен сегодняшний вечер.

Date: 2015-09-05; view: 250; Нарушение авторских прав