ЛЮБОВЬ БИ 1 page

Разные души были в этой комнате, подлинном храме омовений. Один укреплен в потолке, другой – в стене, а третий, на конце длинной коленчатой трубки, можно было взять в руки и направлять куда захочешь. Стоя рядом под перекрестными струями всех трех душей, обе женщины повизгивали от удовольствия. Эммануэль, чтобы не намочить волосы, собрала их на голове в колоссальное сооружение и сравнялась ростом с Би.

Она сказала Би, что хочет ей показать, как можно использовать гибкий душевой шланг. Держа шланг в одной руке, другой она обняла подругу и попросила ее расставить ноги.

Би улыбнулась и послушно выполнила просьбу. Эммануэль направила сверху вниз, прямо на лобок американки струю теплой воды, потом приблизила ее и начала водить то спиралями, то вертикально, то по горизонтали. Видно было, что ей хорошо знакомы правила этой игры. Вода струилась по бедрам Би.

– Хорошо? – спрашивает Эммануэль.

Би молчит, только утвердительно кивает головой, но спустя минуту признается:

– О, очень хорошо.

Не переставая манипулировать душем, Эммануэль подается вперед и берет губами малюсенький сосок Би. Руки Би ложатся на затылок Эммануэль. Зачем? Чтоб оттолкнуть или прижать к себе покрепче? Эммануэль плотней смыкает губы вокруг этого кукольного соска, трогает его кончиком языка, посасывает. Он тотчас же вырастает под этой лаской, и Эммануэль выпрямляется, торжествуя.

– Вы видите.

И, пораженная, замолкает. Лицо Би утратило черты безмятежности и покоя: зрачки серых глаз расширены, губы полуоткрыты. Детское лицо исчезло, и Би, такая, какую еще ни разу не видела Эммануэль, искаженная силой наслаждения, наслаждается без крика, без дрожи, словно ей не хочется выдавать всю силу охватившего ее экстаза. Это длится так долго, что Эммануэль начинает думать, помнит ли подруга о ее присутствии. Но вот гримаса страсти постепенно исчезает с лица Би, и Эммануэль жалеет, что это не может длиться вечно. Она так поражена увиденным, что не может произнести ни слова. Би, также безмолвная, улыбается ей.

И теперь Эммануэль целует ее в губы. Она стонет от удовольствия, ощущая прикосновение кожи Би к своей. Какая это чудесная ласка сама по себе! А ведь ее можно и разнообразить. Эммануэль еще крепче прижимается к Би, начинает тереться своим пушистым холмиком о гладкий лобок Би. Та догадывается, чего ищет Эммануэль; она осторожно опускается, откидывается назад и принимает Эммануэль на свой живот. Странный вкус ощущает Би на своих губах, вкус ароматного и сладкого экзотического плода. Она чувствует, как судорога пробегает по прекрасному, припавшему к ней телу, и она помогает ему, как умеет. И она слышит слова, в которых звучит зов любви…

Эммануэль начинает намыливать тело своей подруги. Она принимается за дело, ее руки так ловко скользят между ногами Би, что та вынуждена защищаться:

– Нет, нет, не сразу же, Эммануэль. Я устала, дайте мне собраться с силами.

Эммануэль дает ей смыть с себя усталость, вытереться, а потом снова припадает к ней.

– Пошли в мою постель.

Би отвечает не сразу, но потом прижимается губами к векам вздрагивающей Эммануэль.

– Да, пошли в вашу комнату, – говорит она решительно.

Опрокинув Би на огромную кровать, Эммануэль вытягивается на ней и начинает целовать американку в лоб, щеки, покрывает поцелуями шею, покусывает мочки ушей, грудь. А потом соскальзывает на ковер у подножья кровати, коленопреклоненная, прижимается лицом к обнаженному животу.

– О‑о, – стонет она. – Как это сладко! И она щекой, носом, губами трется об эластичную выпуклость.

– Любимая! Любовь моя!

Би не произносит ни слова в ответ. Эммануэль встревожена:

– Вам хорошо вот так?

– Да…

– Значит, вы будете моей подружкой? Моей любовницей?

– Но, Эммануэль…

Би замолкает, пальцы перебирают черные волосы. Руки Эммануэль раздвигают длинные ноги Би, прикасаются к разделяющей их щелке, осторожно проникают туда. Би вздыхает, ее руки бессильно свешиваются вниз, глаза закрываются. Эммануэль приближает кончик языка к узкому и чистому, как у девочки, разрезу. Она смачивает краешки по всей их длине, облизывает стенки, находит бутон цветка, вдыхает его аромат, щекочет его языком, заставляя твердеть и подниматься и, наконец, всасывает в себя маленький фаллос. Она опускает палец одной руки в себя, а другой продолжает ласкать подругу. Пальцы Эммануэль увлажняются, и этими влажными пальцами она поглаживает ягодицы Би. Та приподнимается немного, как бы для того, чтобы помочь Эммануэль проникнуть и в самое тесное отверстие. Палец Эммануэль погружается туда чуть ли не на всю длину…

И тогда Би кричит. И она кричит все время, пока Эммануэль продолжает ее лизать, сосать и блуждать пальцами повсюду.

Первой, как ни странно, изнемогает Эммануэль. Она вытягивается снова на теле американки. Обе они долго лежат, обессиленные, не произнося ни слова.

Позднее, когда Би, несмотря на протесты Эммануэль, уже оделась, Эммануэль снова обнимает ее и усаживает на кровать.

– Я хочу, чтобы вы сказали мне одну вещь. Но только пообещайте говорить правду! Би отвечает лишь утвердительной улыбкой. Эммануэль говорит:

– Я тебя люблю!

Би смотрит в ее глаза, пытаясь понять, какую же правду ждут от нее. Эммануэль, посерьезнев, почти патетически вопрошает, крепко сжав руки Би в своих руках:

– Ты уверена, что я тебе понравилась? Я хочу сказать… Нет, подожди, дослушай меня, я тебе нравлюсь так же или больше, чем какая‑нибудь другая твоя подруга? Тебе было лучше со мной, чем с кем‑то?

Искренний смех в ответ озадачил Эммануэль:

– Почему вы смеетесь надо мной?

– Послушайте, Эммануэль, миленькая, – шепчет Би, приблизив губы к губам слушательницы, – Я сейчас вам открою великий секрет. Со мной никогда не бывало того, что было сегодня.

– Вы хотите сказать, что душ, что…

– Ничего! Я никогда не занималась любовью, как вы это называете, с женщинами.

– О, – потирает лоб Эммануэль. – Я вам не верю.

– Придется поверить, потому что это чистая правда. И еще признаюсь вам в одной вещи. До сегодняшнего дня, до того, как я узнала вас, мне казалось это смешным.

– Но, – бормочет озадаченная Эммануэль, – вы хотите сказать, что вам не нравилось?

– Не то чтобы не нравилось, я просто этого раньше не делала.

– Но так же нельзя!

Негодование, послышавшееся в голосе Эммануэль, заставило Би снова рассмеяться.

– Почему? Я показалась тебе чересчур умелой? – спросила, понизив голос, Би.

И тон ее, тон сообщницы, появившийся у нее, и это, тоже первое, «ты», даже смутили Эммануэль.

– Вы… Ты не выглядела удивленной.

– А я была рада. Потому что это были вы. Эммануэль задумалась на минуту. Потом, будто бы очнувшись, будто бы ничего не было сказано из того, что было сказано только что, она спросила еще раз:

– Так вы меня любите, Би?

Та смотрела на нее на этот раз без улыбки.

– Я вас очень люблю. Да, очень.

Но Эммануэль ожидала чего‑то другого. И она задала еще один вопрос, скорее для того, чтобы прервать молчание:

– Но… Вам понравился первый опыт? Вы довольны? Би словно внезапно решилась на что‑то:

– Так, а теперь, – сказала она, – я буду ласкать тебя. Эммануэль не успела ответить, а Би уже крепко обняла ее и бросила на кровать. Она поцеловала ее так же нежно и в то же место, как целовали и ее. Она вытянула язык, чтоб он мог проникнуть как можно дальше. Эммануэль сразу же окатила волна нежности, и Би не смогла перейти к другим ласкам. Она отодвинулась было, пораженная этим внезапным оргазмом. Но, увидев, что судороги продолжаются, она снова приникла к своей возлюбленной и долго‑долго не отрывалась от нее. Наконец, она выпрямилась и сказала, улыбаясь:

– Вот уж не думала никогда, что мне посчастливится пить из такого источника! Ну, теперь ты видишь, как я тебя люблю?

И тут раздался телефонный звонок. Как он обрадовал бы Эммануэль в другую минуту! Звонила Мари‑Анж, она скоро приедет. На этот раз новость опечалила Эммануэль, и понадобилось все благодушие Би, чтобы ее успокоить. Они договорились увидеться завтра. Би приедет с утра. Ее привезет шофер.

Эммануэль в ожидании новой гостьи даже не потрудилась одеться. На этот раз, как ни удивительно, у нее не было ни малейшего желания соблазнять свою юную приятельницу. Проницательная Мари‑Анж сразу же заметила, что с ее подругой творится что‑то неладное.

– Что случилось? – спросила она. – У тебя вид девицы, только что получившей предложение.

Эммануэль попробовала было уклониться от ответа, но выдержки ее хватило ненадолго.

– Я сейчас сообщу тебе потрясающую новость, – наконец решилась она. – Ты сейчас ахнешь.

– Ты забеременела?

– Ты с ума сошла. Попробуй угадать.

– Не буду я угадывать. Скажи сама, что ты мне еще приготовила.

– Ничего особенного. Я хочу тебе сообщить, что всего лишь занималась любовью с Би.

Эммануэль исторгла из себя признание, не представляя себе точно, какой эффект это вызовет. Но она никак не ожидала от Мари‑Анж такой равнодушной реакции:

– И это все, что ты хотела мне сказать? – довольно спокойно проговорила Мари‑Анж. – Зачем же такая преамбула? Что особенного случилось?

– Но все‑таки, – пришла в замешательство Эммануэль. – Би просто чудо. И ехидно добавила:

– Может быть, она не в твоем вкусе? Мари‑Анж пожала плечами:

– Эммануэль, бедняжка, как ты можешь быть такой глупенькой? Я не вижу ничего потрясающего в том, что женщина спит с женщиной. А ты объявляешь об этом с видом триумфатора. Просто смешно!

Пренебрежение подруги задело Эммануэль. Она попробовала выразиться яснее, определеннее:

– Не понимаю, какая муха тебя укусила? Ты, кажется, что‑то имеешь против того, что мы с Би трахнули друг друга.

Ответ Мари‑Анж не допускал никаких возражений:

– Трахнуть может только мужчина.

И за этой сентенцией последовала еще одна:

– Нельзя терять время на болтовню! Я уже говорила, что знаю одного человека, который тебя научит тому, как это делается. И надо, чтобы я вручила тебя Марио, в его объятия как можно скорее.

Она наморщила лоб, как бы производя в уме некие расчеты.

– Сегодня у нас шестнадцатое. Ты приглашена на восемнадцатое в посольство? Да? В этот вечер я тебя и познакомлю с ним. И если вы не полюбите друг друга при первом знакомстве, значит, это произойдет на следующий день.

У нее не было сил ждать. Она вышла на балкон и, опершись о перила, всматривалась сквозь заросли сада в дальний конец улицы. Губы ее дрожали. Приедет ли? Почему так опаздывает? Может быть, нашлись причины, по которым ей нельзя вновь видеться с Эммануэль, и сейчас по телефону она скажет об этом?

Наконец, Эммануэль сама решилась позвонить. Ответил мужской голос. Наверное, слуга. И тут же Эммануэль поняла, что ничего не сможет сказать не только потому, что не знает английского, но ведь ей неизвестно и настоящее имя Би. Она не знает, кого попросить к телефону!

Она повесила трубку.

Но раз трубку взял кто‑то другой, значит, Би нет дома, она сейчас в дороге. Она должна появиться с минуты на минуту. А вдруг с ней произошло несчастье? Да нет, наверное, Би забыла адрес и блуждает сейчас в запутанном лабиринте дипломатического квартала. Все улицы похожи, названия их нормальному человеку не выговорить – ничего удивительного, что Би заблудилась.

Но тотчас же в сознании Эммануэль прозвучал другой, более уверенный голос. Он напомнил ей, что Би провела в Бангкоке уже целый год и за это время можно вполне изучить город: сама Эммануэль свободно ориентировалась уже к концу второй недели. Нет, тут что‑то другое.

Однако она опаздывает уже на два часа! Что могло помешать Би, если она забыла адрес, позвонить Эммануэль?

А может, самой отправиться на поиски Би? Но она не знает адреса. Подожди‑ка, Мари‑Анж говорила, что она сестра американского морского атташе! Что же, позвонить в посольство? Да, но кого попросить к телефону? Там ведь может оказаться несколько атташе. И на каком языке обратиться?

Бог ты мой, да просто позвонить Мари‑Анж! Но тут же она представила, с каким сарказмом обрушится на нее это зеленоглазое чудовище. Нет, нельзя признаваться девчонке, что ты брошена…

А в том, что она брошена, Эммануэль теперь уже почти не сомневалась. Она не придет ни сегодня, ни завтра. Уступила вчера порыву, оказавшемуся сильнее ее, но сегодня, вдали от соблазна, она пришла в себя; она не любит Эммануэль; она вообще не любит женщин, эта забава кажется ей скучной и бессмысленной, «смешной», говоря ее словами. Или она стыдится, что вчера дала себя увлечь запретными наслаждениями. Очевидно, говорила себе Эммануэль, у Би есть религиозные правила, моральные нормы, запрещающие ей повторить вчерашнее распутство. Ведь Эммануэль, по существу, ничего не знает о ней: она видит, что та живет, наверное, без любовника и.., без любовницы. А вдруг это совсем не так на самом деле?

Вот оно что! У Би, вполне возможно, есть любовницы! Нет, этого не может быть. Ну, тогда – любовник! Ну да, она вернулась, покаялась ему, он закатил ей сцену, потребовал отказаться от встреч с Эммануэль. Да, это так, теперь Эммануэль убеждена в этом. Но она не позволит себе так легко уступить. Она будет драться за свою любовь всей силой своей любви…

Но через несколько минут только сладость страдания осталась в ее душе. Би никогда больше не вернется, и не все ли равно, по каким причинам – не вернется и все. Боже мой, неужели надо навсегда отказаться от этих рук, тела, от этих губ, совсем недавно произнесших: «Я тоже вас очень люблю…» И впервые со времени раннего детства настоящие слезы полились из глаз Эммануэль.

Вечером Жан и Кристофер потащили ее в театр. Ей было безразлично происходящее на сцене, она сидела с мрачным лицом, и Жан не задавал ей никаких вопросов. Кристофер, не понимая, что происходит, тоже помрачнел, он выглядел даже более удрученным, чем Эммануэль. И лишь оказавшись ночью в объятиях мужа, Эммануэль горько разрыдалась и рассказала ему обо всем.

По мнению Жана, Эммануэль приняла это приключение слишком близко к сердцу. Весьма возможно, что какая‑то серьезная причина помешала Би, завтра пропажа найдется, и все разъяснится. Но если даже Би и впрямь решила больше не видеться с Эммануэль – что из того! Во‑первых, хорошо, что все это кончилось так быстро, иначе Эммануэль мучилась бы сильнее. Во‑вторых, Эммануэль должна помнить, что она предназначена кружить головы другим и не позволять, чтобы другие могли вскружить ей голову. И если эта Би, которую Жан не видел и о которой ничего не слышал, и вправду так хороша, то все равно в ней нет и половины тех достоинств, какие есть у его милой девочки. И он не позволит, чтобы она печалилась. Единственное, чего заслуживает Би, – чтобы Эммануэль отомстила ей, и как можно скорее, в других объятиях. А разве их трудно найти? И она должна доказать это Би, и чем скорее, тем лучше.

Эммануэль внимательно слушала и постепенно успокаивалась. В самом деле, как не стыдно так убиваться. Конечно же, она найдет других, она еще не знает кого, но найдет обязательно!

Все парижские платья были решительно забракованы Жаном: они недостаточно открыты, в них нельзя идти на посольский прием!

– Но в Париже не было никого, кто бы мог показывать грудь так смело, как я, – не соглашалась Эммануэль.

– Дорогая моя, то, что в Париже называется показать грудь, в Бангкоке выглядит, как наглухо застегнутое платье, – убеждал Жан. – Надо, чтобы все увидели, что у тебя лучший бюст в мире. Надо ткнуть им в глаза твои груди.

И платье, которое они, наконец, подобрали, вполне годилось для этой цели. Широкий вырез едва доходил до сосков, но стоило наклониться и – оп‑ля! – вся грудь, как на витрине. Под платье Эммануэль не надевала ничего, даже маленькие трусики. Еще в Париже, со времени своего замужества, она только так появлялась в свете: чувствовать себя обнаженной в многолюдстве было для нее одной из самых утонченных ласк. А во время танцев это ощущение делалось еще сильнее.

Платье обтягивало тело Эммануэль до бедер, как перчатка, а книзу расширялось. И сейчас, чтобы продемонстрировать возможности платья, Эммануэль упала в кресло. Зрелище было столь острым, что Жан сразу же ринулся вперед, ища застежку. Одной рукой он расстегивал платье, другая же старалась высвободить бюст Эммануэль.

Она взмолилась:

– Жан, что ты делаешь, ты с ума сошел! Мы и так опаздываем, нам надо немедленно выходить.

Он перестал ее раздевать, подхватил на руки и понес к обеденному столу посреди комнаты.

– Нет, нет! Платье изомнется… Ты мне делаешь больно! А если Кристофер спустится?.. Слуги могут войти…

Но как только ее зад коснулся стола, она сама потянула платье кверху. Согнутые в коленях ноги взметнулись в воздух. Удар Жана был короток и могуч, и оба они рассмеялись этому экспромту. Теперешняя поспешность Жана была по‑новому неожиданно приятна Эммануэль. Она сжала руками свои груди, словно пытаясь выжать из них нектар: собственная ласка способствовала ее неистовству не меньше, чем старания мужа. Она закричала, в дверях столовой возник слуга. Он застыл, сложив руки на груди, и молча наблюдал за играми своих хозяев. А крики Эммануэль разносились по всему дому.

Когда Жан закончил свое дело, он приказал слуге привести стол в порядок и позвать Эа, камеристку Эммануэль, чтобы та помогла своей госпоже восстановить туалет. Они приехали в посольство, опоздав совсем немного.

Общество, однако, было уже в сборе. Посол подошел к ним.

– Очаровательно, – произнес он, целуя руку Эммануэль. – Поздравляю вас, старина, – он повернулся к Жану, – Надеюсь, ваша работа оставляет вам время и г для такой очаровательной супруги?

Седая дама остановилась рядом, с явным осуждением глядя на вырез платья Эммануэль. И тут же вынырнула откуда‑то Ариана де Сайн; она оказалась как раз кстати, чтобы усугубить положение.

– Боже мой! – протянула она руки к Эммануэль. – Вот наш первый вызов ханжеству. О, надо постараться показать его всем нашим. – И она повернулась к элегантному мужчине, занятому беседой с епископом в лиловой сутане:

– Жильбер, взгляни‑ка! Как ты это находишь? И Эммануэль была вынуждена предстать пред очами советника и прелата. Первый, как ей показалось, оценил ее выше, чем второй. Мужа Арианы она представляла совсем не таким: вместо напыщенного великовозрастного ребенка с моноклем она увидела добродушного, ничуть не жеманного человека, и по первым же словам графа поняла, что он свой парень.

И вот уже она окружена солидными господами; слушает комплименты, ловит восхищенные взгляды. Но ее занимает другое: она осматривается, надеясь увидеть среди незнакомых лиц одно знакомое – лицо Би. Ведь сюда приглашен весь дипломатический корпус, а может ли брат прийти без сестры? Эммануэль не знает, как ей себя вести при встрече с юной американкой. И вдруг ей становится ясно, что она не хочет, боится этой встречи. Надо поскорее спрятаться под крылышко супруга. Но того, увы, уже поглотила толпа. Зато рядом вновь оказалась Ариана и потащила Эммануэль сквозь хор комплиментов, сквозь строй мужчин всех возрастов и фасонов. И это вернуло Эммануэль обычную уверенность. Лицо ее оставалось безучастным, но не меньше, чем коктейли, которыми потчевала ее на каждом шагу графиня, пьянили ее эти похвалы. А графиня смотрела на Эммануэль безотрывно, пользуясь любым случаем, чтобы прикоснуться к ее обнаженным плечам или украдкой задеть грудь. Внезапно Ариана резко притянула ее к себе.

– Ты великолепна, – прошептала она и осторожно ущипнула двумя пальцами сосок Эммануэль. – Пойдем со мной. Туда, где никого нет, я знаю одно местечко.

– Нет, нет, – замотала головой Эммануэль. И прежде чем Ариана смогла что‑то сказать, она уже бежала от нее, скользя по залу, пробираясь между многочисленными гостями посла. Пожилой джентльмен остановил ее, предложив показать удивительные китайские фонари на террасе, но тут откуда‑то возникла Мари‑Анж.

– Прошу прощения, командор, – произнесла она со своим обычным апломбом. – Мне надо поговорить с моей приятельницей, – И, подхватив Эммануэль под руку, потащила ее подальше от мимолетного собеседника.

– Что ты делаешь с этой развалюхой, – заторопилась Мари‑Анж. – Я тебя везде ищу. Марио ждет тебя уже целых полчаса.

Эммануэль совсем забыла об этом свидании и, по правде говоря, не очень‑то рвалась к нему. Она сделала слабую попытку сохранить свободу.

– Это так уж необходимо?

– Ох, послушай, Эммануэль, – досадливо поморщилась Мари‑Анж. – Не ломайся, прошу тебя. – Эммануэль послушалась. И прежде чем она успела узнать хоть какие‑то подробности о герое, он уже появился на сцене.

– Какая милая улыбка, – произнес он с поклоном. – Вот если бы художники моей родины писали такие улыбки! Вам не кажется, что эти флорентийские полунамеки, эти сдержанные усмешки в конце концов всего лишь гримасы неискренности? Это не искусство. Искусство, считаю я, – это изображать открытую, сияющую, побеждающую улыбку.

Такое вступление несколько удивило Эммануэль. Мари‑Анж не представила собеседников, и Эммануэль спросила:

– Мари‑Анж все хочет заставить меня быть моделью. Вы, верно, тот художник, которого она нашла для меня?

Марио улыбнулся, и улыбка его, надо отдать должное, была на редкость приятной.

– Ох, – вздохнул он. – Будь у меня хоть сотая доля таланта других, мадам, я бы рискнул пойти на это. Гений модели дополнил бы все остальное. К сожалению, я богат только чужим искусством. Мари‑Анж вмешалась в разговор:

– Марио – коллекционер, ты еще увидишь какой! У него есть вещи, которые он привез из Мексики, Африки, Турции. Скульптуры, картины…

– Которые могут быть только напоминанием об искусстве истинном. Истинное искусство своим движением и отвагой побеждает мертвые образы. Мари‑Анж, миа кара, – добавил он по‑итальянски, – не обольщайся кусками коры, опавшей с древа жизни. Я храню их лишь как воспоминание, как сувениры от тех, кто страдал и погибал, оторванный от своего ствола, от своей листвы, кто был опустошен их дыханием, их разумом, их кровью. Иногда это художник, но чаще – то, что он изображает. Так что шедевром надо считать не портрет, а возлюбленную портретиста.

– Но если она умерла. Умершую?

– Нет, когда она умирает, что‑то умирает и в этом портрете.

– Но картина‑то остается жить вечно?

– Глупости! Любопытный хлам, самое большее – игра ума или ловко сделанная машина. Искусство существует только в том, что уходит: в гибнущей женщине, к примеру. Живопись – это разрушение ее тела. Искусство не может быть прекрасным в том, что остановилось, в том, что сохраняет неподвижность. Искусство внезапно. Всякая задуманная вещь рождается мертвой.

– Меня учили другому, – сказала Эммануэль. – «Жизнь коротка, искусство вечно».

– Да кто же заботится о вечности, скажите, пожалуйста, – резко прервал ее Марио. – Вечность не артистична, она уродлива. Ее лицо – это лик мертвых памятников. – Он вытащил платок, провел им по лбу и продолжал, чуть понизив голос:

– Вы знаете возглас Гете: «Остановись мгновенье! Ты прекрасно!». Но как только мгновение остановится, оно перестанет быть прекрасным. Все, что стремится красоту увековечить, умерщвляет ее. Красота – не обнаженное тело, а обнажающееся. Не звук смеха, а губы, которые смеются. Не следы карандаша на бумаге, а миг, когда сердце художника разрывается на куски.

– Но вы только что говорили, что художник – ничто в сравнении с моделью.

– Тот, кого я назвал художником, не обязательно, разумеется, скульптор или живописец. Конечно, и они могут быть художниками, если смогут овладеть сюжетом и разрушить его (он как‑то выделил этот глагол «разрушить»). Но чаще всего модель сама выполняет эту миссию, художник только свидетельствует.

– Тогда что же такое совершенство? Где оно? – спросила Эммануэль с внезапной тревогой.

– Совершенство, шедевр – то, что происходит. Нет, я не правильно выразился. Шедевр – это то, что давно прошло.

Он взял руки Эммануэль в свои.

– Вы позволите мне на вашу цитату ответить другой. Она принадлежит Мигелю Унамуно: «Самое великое произведение искусства не стоит самой ничтожной человеческой жизни». Единственное искусство, которое заслуживает чего‑то, это история нашей плоти.

– Вы хотите сказать, что самое важное – это способ, которым достигаешь чего‑то? Что именно его надо понимать как шедевр, если хочешь не просто просуществовать свою жизнь?

– Ничего подобного я не думаю. Пытаться сотворять – себя или нечто другое – это все напрасный труд. Во всяком случае, если стремиться сотворить что‑то прочное.

Он вдруг улыбнулся.

– Но то же самое происходит, по правде говоря, и с материалом более легким – из мечты, из грезы… И тут же как бы опомнился:

– Если бы я имел хоть малейшее право давать вам советы, – поклон был необычайно изыскан, – я бы посоветовал вам жить так, как я вас попрошу.

На этом он отвел взгляд в сторону, как бы считая разговор оконченным. Эммануэль стало неприятно. С деланной улыбкой она обратилась к Мари‑Анж:

– Ты случайно не видела Жана? Он с самого начала куда‑то исчез. Итальянца окружили другие женщины. Вот прекрасный случай удалиться, но Мари‑Анж не отпустила подругу:

– Ты что, арестовала Би? Как ей не позвонишь, мне все время отвечают, что она у тебя. – Она хихикнула. – И так как я не хочу мешать вашим развлечениям…

У Эммануэль упало сердце – Мари‑Анж смеется над нею! Да нет, вид у нее вполне серьезный, она говорит искренне. Вот ирония судьбы! Эммануэль приготовилась было пожаловаться вслух, но удержалась в последний момент. Как ей признаться Мари‑Анж, что она сама не может найти свою любовницу‑одновневку? Пусть уж останутся у этой малышки с косичками иллюзии о силе чар ее старшей подруги. Но вот беда – в таком случае Эммануэль не сможет ничего узнать у нее о Би. Ладно, она расспросит Ариану. Но нигде не видно короткой прически, нигде не слышно резкого смеха. Может быть, нашлась другая жертва, согласившаяся пойти «туда, где никого нет»?

А Мари‑Анж снова заговорила о неуловимой американке:

– Я хотела бы хоть попрощаться с нею. Ну, тем хуже для нее. Ты передашь ей мое «прощай».

– Как, она уезжает?

– Нет, уезжаю я.

– Ты? Ты мне совсем ничего не говорила об этом. И куда же?

– О, успокойся, не так далеко. Я всего‑навсего проведу месяц на море. Мама сняла бунгало в Паттайе. Приезжай нас проведать. Это всего сто пятьдесят километров. Ты должна увидеть тамошние пляжи – полный отпад!

– Я слышала. Благословенное место, где акулы берут корм из твоих рук. Я тебя больше не увижу…

– Что за ерунду ты городишь!

– Тебе будет скучно там одной…

Эммануэль расстроилась. Как бы порой ни была несносна Мари‑Анж, ее будет очень не хватать. Но показывать печаль не хотелось, и Эммануэль заставила себя улыбнуться. А девочка отчеканила:

– Я никогда не буду скучать. Я буду принимать солнечные ванны, кататься на водных лыжах. Да к тому же я беру с собой целый чемодан книг: мне надо готовиться к учебному году.

– Ах, да, я совсем забыла, что мы еще ходим в школу, – поддразнила ее Эммануэль.

– Ну, не все же так образованны, как ты.

– Ты не берешь никаких подруг в Паттайю?

– Нет уж, благодарю, мне хочется пожить спокойно.

– Ты очень любезна. Надеюсь, твоя мамочка не будет спускать с тебя глаз и не даст путаться с маленькими рыбаками.

Зеленые глаза излучали таинственное сияние.

– А ты? Что ты будешь делать без меня? Впадешь в свое обычное идиотство?

– Ну, нет, – игриво откликнулась Эммануэль. – Ты же сама знаешь, что я собираюсь отдаться Марио. Мгновенно Мари‑Анж вернулась к серьезному тону:

– Да, тогда уж ты изменишься обязательно. Ты мне обещала, не забудь! Ты теперь связана словом.

– Вот тут ты ошибаешься. Я буду делать то, что захочу.

– Разумеется, делай, если ты захочешь Марио. Надеюсь, ты теперь не собираешься улизнуть от него?

Мари‑Анж скорчила при этом такую презрительную гримасу, что Эммануэль даже немного устыдилась себя. Но так сразу ей все‑таки не хотелось уступать:

– Он не так уж неотразим, как ты его рисовала. Он мне показался краснобаем: произносит фразы и слушает их сам, ему и слушатели‑то не нужны!

– Ишь ты, какая привереда! Да ты должна гордиться, что тобой интересуется такой человек. Должна тебе сказать, что он‑то и в самом деле очень привередлив.

– Ах, вот как! И его заинтересовала я. Значит, мне оказана большая честь.

– Ну, конечно. Я очень рада, что ты ему как будто понравилась. Могу тебе сказать, что я вовсе не была в этом сначала уверена.

– Еще раз спасибо. А почему ты думаешь, что я ему понравилась? Мне, по крайней мере, показалось, что он интересуется только самим собой.

– Но ты хотя бы согласна, что я его знаю немного лучше, чем ты?

– Ну, разумеется. Я допускаю даже, что ты оказываешь ему, и уже довольно долго, многие милости. Может быть, ты поделишься со мной своим опытом, чтобы я оказалась более подготовленной в момент жертвоприношения.

– Ты сделаешь хорошо, если будешь говорить поменьше пошлостей. Он от них в ужас приходит. И вдруг, перейдя на доверительный тон, Мари‑Анж добавила:

– Но на самом‑то деле я знаю, как ты отдашься ему. Иначе я бы вас и не знакомила. И продолжала, все более воодушевляясь:

Date: 2015-09-05; view: 288; Нарушение авторских прав