ЛЮБОВЬ БИ 4 page

Без секунды колебаний Эммануэль кивнула головой. Да, с ней такое бывало. Можно подумать, что Марио читает ее мысли, потому что в предшествующую ночь, когда она стонала и билась в объятиях Жана, в ее воображении ею овладевал Марио. И так же это было с Кристофером в день его приезда, с любовниками Арианы, которых она даже не знала, с братом Жана, когда она с ним познакомилась. А в последние недели ей виделись еще ее спутники по ночному полету, особенно греческая статуя. Все эти образы встали сейчас перед ее мысленным взором так отчетливо, что она боялась пошевельнуться, слушая слова Марио.

– Но надо вам заметить, что если оба партнера будут думать о третьем, нечетность исчезнет. Пусть думает о нем только один, а другой должен отдавать себя без остатка, со всем пылом, со всей своей мощью. Избегайте четности!

Марио сцепил руки, как бы изображая пару, и сразу же разомкнул их.

– Ну, разумеется, реальность всегда лучше воображения: наблюдатель во плоти всегда лучше воображаемого наблюдателя. Самое естественное положение для любовника – место посреди пары.

На этот раз Эммануэль решила, что максимы Марио чересчур смелы и не отдают хорошим вкусом. Молчание показалось ей самым элегантным способом дать ему это почувствовать. Но молчание не произвело никакого впечатления. Он продолжал и пошел еще дальше.

– Но истинный артист всегда стремится к тому, чтобы зрителей было как можно больше.

Эммануэль подумала, что дело начинает отдавать фарсом.

– Иначе говоря, – сухо заметила она, – нет эротизма без эксгибиционизма.

– фу, – фыркнул Марио. – Я не совсем понимаю, что вы хотите сказать этим словом. Но я знаю, что, к примеру, заниматься любовью среди ночи, на улице, где можно встретить иногда прохожих – значит стимулировать дух.

– А почему же тогда не средь бела дня, на площади, полной народу?

Ирония лишь слегка прикрывала заинтересованность Эммануэль.

– Потому что эротизм – подлинный эротизм, эротизм высокой марки – как и всякое искусство, всегда элитарен и избегает толпы. Ему чужды давка, шум, ярмарочные фонари, любая вульгарность. Ему нужны малочисленность, беспечность, пышность, декор. У него есть условности, как в театре.

Эммануэль размышляет, ей уже не кажется это фарсом. И с воодушевлением, ей самой не совсем понятным, признается:

– Думаю, что я смогла бы это сделать.

– Заниматься любовью на улице перед несколькими внимательными наблюдателями?

– Да.

– Потому что вы вообще любите заниматься любовью или из удовольствия проделать это все публично?

– Думаю, что скорее по второй причине.

– А если вас попросят притвориться? Если мужчина, только чтобы шокировать публику, будет делать вид, что он вас берет, вы будете довольны?

– Нет, – отрезала Эммануэль. – Что же в этом хорошего?

Ей хотелось любви сейчас же. Ей хотелось, чтобы Марио взял ее немедленно или хотя бы пусть он смотрит, как она будет успокаивать себя сама. Она не знала точно, чего ей больше хочется…

И сказала, стараясь, чтобы было ясно, что она говорит и о настоящей минуте:

– Я ведь хочу и физического наслаждения.

– «Много наслаждаться», не так ли? Я понимаю…

– Конечно, почему бы и нет, – она начинала злиться, – Что тут плохого?

Едва уловимая усмешка, которую она отметила в последних фразах Марио, казалась ей невыносимой.

Он медленно покачал головой.

– Здесь есть плохое. – И, выждав немного, провозгласил: «Камень преткновения в постижении эротизма – чувственность».

– О, Марио, вы утомительны!

– И я вам надоел?

– Нет, но вы слишком любите парадоксы.

– Здесь нет парадокса. Вы, конечно, знаете, что такое энтропия?

– Угу, – пробормотала Эммануэль, тщетно пытаясь восстановить в памяти туманные формулировки.

– Ну вот, энтропия – это, говоря в общих чертах, истощение, падение энергии. Она грозит эротизму так же, как и всему в подлунном мире. Но у эротизма специфическая форма энтропии, она называется насыщением чувств. Утоленное сладострастие – мертвое сладострастие. Помните очень точные слова Дон Жуана:

«Все, что не приводит меня в восторг, убивает меня»? Это то, о чем я говорил, упоминая равновесие. В любую минуту каждому из нас грозит утоление желаний. Оно грозит выставленным напоказ счастьем, сытостью, от которой рукой подать до вечного сна. Счастливый брак, герои нежно целуются перед алтарем, и на экране появляется слово «КОНЕЦ». У хэппи‑энда очень мрачные перспективы. И единственная защита против подобной энтропии в том, чтобы отказаться от соблазна утоления, никогда не принимать наслаждения, если нет уверенности, что будешь наслаждаться и дальше. Я скажу более определенно – надо быть уверенным, что после оргазма можешь снова прийти в возбуждение.

– Марио, – простонала Эммануэль. Он опять наставительно поднял палец.

– Эротизм – не эякуляция. Эротизм – эрекция! Эммануэль не захотела остаться в долгу по части смелости.

– Эта ремарка, – заметила она, – по‑моему, больше касается мужчин. Женщины в этом отношении имеют преимущество перед большинством своих партнеров.

Он удовлетворенно улыбнулся и процитировал:

«Психея всегда готова».

Но Эммануэль не торопилась безоговорочно согласиться с Марио. Она тоже умеет рассуждать!

– В конце концов получается, что под предлогом эротизма надо перестать заниматься любовью. Ведь занятие любовью – это наслаждение? Я вам предсказываю: ваши теории приведут к тому, что в каком‑нибудь новом катехизисе будет сказано: «Культивируйте ваш дух и умертвите вашу чувственность». Нет уж, я буду придерживаться моей прежней точки зрения: мне плевать на мораль. И на эротизм, если в нем столько запретов! Я предпочитаю заниматься любовью столько, сколько захочется, дарить моему телу все радости, какие ему нужны. Мне не хочется «дозировать» себя, даже если мой дух от этого взлетит на невиданную высоту!

– Очень хорошо, превосходно! Если б вы знали, до какой степени я вас одобряю! Какое счастье найти женщину, готовую полностью посвятить себя сладострастию! Все, что я вам только что советовал, не имеет никакой другой цели, кроме помощи вам именно в таком подвиге. Я же не говорю вам, что вы должны ограничить свои радости. Я только спрашиваю: как вы полагаете, что надо делать, чтобы наслаждаться не только телом, но и душой? Я призывал ведь только к одному: к следованию элементарным законам – берегитесь одинокого существования, ведущего к вечному покою и сну, никогда не считайте себя удовлетворенной, тотчас же ищите другое наслаждение; не успокаивайтесь на утолении, оно ведет к умиранию эротизма; не называйте блаженством грустное животное спаривание, не отождествляйте идею совокупления с понятием пары.

Он явно был доволен своей речью.

– И не упрекайте меня в том, что я хочу вас ограничить. Как раз я открываю перед вами двери безграничности! Знайте, что ваш кругозор будет необычайно узок, если вы будете желать любви только одного человека. Я не говорил о любви одного, не говорил о любви нескольких, я говорил о любви бесчисленных!

Эммануэль надула губы. На ее лице была мина сомнения, упрямства, отказа. И это почему‑то привело Марио в умиление.

– Как вы красивы! – воскликнул он.

Ответа не последовало, он любовался ею в полном молчании, а потом прошептал стихи: «Если хочешь – полюбим друг друга. Пусть молчат наши губы под поцелуями…» Словно сбрасывая наваждение, Эммануэль тряхнула головой и улыбнулась. Марио улыбнулся ей в ответ такой радостной, такой сияющей улыбкой, что она, смущенная, удивленная этой метаморфозой, решилась на прямой вопрос:

– Так что же делать?

И он ответил ей новой цитатой:

– «Оставайся лежать, мое тело, ибо твоя судьба… Наслаждайся насущным, нынешним наслажденьем, не ожидай завтра… Завтра убьет нас…» – Ну вот, – обрадовалась Эммануэль. – Это как раз то, о чем я говорила.

– Я тоже говорил это.

Она засмеялась: надо же, Марио всегда оказывается прав.

– Но я упоминал при этом много важных деталей, добавил он.

– Даже слишком много, – пожаловалась Эммануэль. – Все эти ваши законы! Я вспоминаю два первых…

– Я только что изложил вам третий – Закон Числа. Умножение – вот важнейшее правило эротизма. И наоборот: там, где ограничение – там эротизма нет. Например, ограничение парой. Я сейчас объясню вам, сколько зла таится в паре.

– Ладно, – уступила Эммануэль. – Пусть пара будет вне закона. Но к чему это приведет? Придется отказываться от любви с одним человеком? Предаваться ей только в трио, а то еще квинтетом, септетом.

– Если хочется, – согласился Марио. – Но не обязательно. Число существует не только во времени, но и в пространстве. И можно не только складывать и умножать, но можно вычитать и делить. В начале этого вечера, мой друг, я кажется рассердил вас, указав способ, которым можно себя делить?

Это напоминание вызвало на ее лице лукавую усмешку, она хотела что‑то сказать Марио, но промолчала, и он продолжал:

– Что касается вычитания: наслаждайтесь иногда, споря с вашими чувствами. Заставляйте себя отступать перед ними, прежде чем уступить, прежде чем отдать им в конце дороги роскошный дворец. Пусть длится наслаждение, продлевайте желание. И пьянейте от ваших прелестей только сами.

Давайте полными пригоршнями одним то, в чем вы откажете другим, несмотря на все их заслуги. Тому, кто приготовился томиться по вас месяцами и бороться за вас, как рыцарь Святого Грааля, отдайтесь неожиданно, в первый же день. Тому же, с кем вы давно уже обменивались самыми интимными ласками, отказывайте в «последнем залоге любви». Незнакомец пусть берет вас без всякой предосторожности и подготовки, но другу, который с детства воображает в мечтах, как он сладостно проникнет в вас, позвольте излиться только в чашу, сложенную из ваших ладоней.

– Вы ужасны! И вы думаете, что я буду заниматься всем этим свинством? Слава Богу, что вы говорите это в шутку, чтобы посмеяться.

– Да, да, такие слова и говорят для того, чтобы смеяться. Только стыдливость печальна. Но что ужасного в том, что я вам сказал? То, что и руки наши…

– Не говорите глупостей, совсем не это…

– О, тогда хвалю вас! А сколько женщин думает, что только их живот, грудь, губы пленяют и влекут. Но ведь именно руки делают нас человеком! Что, как не женские руки, превращают нас, мужчин, в человека? Мы можем распутничать с ланью или львицей, ласкать, дрожать под их языком. Но только женщина может заставить нас излиться в свои ладони. Именно по своей человечности этот способ должен быть предпочтен всем другим.

Эммануэль кивнула головой, показывая, что она согласна с тем, что все вкусы имеют право на существование. Зачем отнимать у Марио те радости, которые он испытывает, демонстрируя перед ней свой отказ от всего общепринятого? Так вечер станет еще занятней. Но в одном она не торопилась – ей не казалось, что этот закон более важен, чем остальные.

– Всей этой математической лекцией вы, я вижу, стремитесь мне внушить что я должна распутничать с уймой людей – с одним так, с другим этак. Вы не говорите, чтобы я стала покладистой бабенкой, но и не предлагаете мне вместо моего тела обзавестись какой‑то бесконечной субстанцией. Вот почему я считаю вас легкомысленным соблазнителем.

– А почему бы вам не разделить между многими, между бесчисленными любовниками тело, которое могло бы насладиться всем? Что вам тут не нравится?

– О Марио! Вы же это хорошо знаете…

Она надеялась, что он правильно поймет это ее восклицание. Но он не захотел пойти ей навстречу, и Эммануэль пришлось повторить вопрос:

– По какой же причине я должна это делать?

– Я уже вам сказал: по причине эротизма. Потому что эротизм нуждается в количестве. Нет большего удовольствия для женщины, чем вести счет своим любовникам: ребенком – по пальцам, в колледже – в ритм занятий и лекций, в замужестве – в тайной записной книжке. И отмечать там особым знаком день, когда к списку прибавляется новое имя: «Смотри‑ка, почти месяц после предыдущего». Или с притворными угрызениями совести: «Какой ужас – в одну неделю двое!». Или радостно, бесстыдно: «Ура! В эту неделю – ежедневно!». И, прижавшись к самой близкой подружке, прошептать ей на ухо: «У тебя дошло до сотни?» «Еще нет, а у тебя?» «Да гораздо больше!». О, радость! Эти сотни, тысячи тел, которые смогло вместить одно ваше тело! И вы сожалеете о тех, кого вам не пришлось узнать. Вспомните определение, которое я дал эротизму, – наслаждение экстазом.

– Подождите, – остановил Марио приготовившуюся что‑то возразить собеседницу. – Закон количества требует как необходимое следствие другого, против которого вы, я уверен, возражать не будете: надо остерегаться пресыщения. Ведь так легко понять, почему для наслаждения необходимо множество любовников или любовниц – из страха, чтобы ваши чувства не угомонились, никогда не отдавайтесь мужчине, не будучи уверены, что наготове уже находится другой.

– Но ведь это никогда не кончится, – взмолилась Эммануэль. – После одного – другой, потом еще один в резерве?

– А почему бы и нет? – ответил вопросом на вопрос Марио.

– Но ведь есть же предел человеческим силам, – от души рассмеялась Эммануэль.

– К несчастью, – помрачнел Марио. – Но дух может все преодолеть. Важно, что дух вечно неудовлетворен, вечно ненасытен.

– Самое верное средство для поддержания духа, если я вас правильно поняла, это – заниматься любовью непрерывно?

– Конечно же, нет, – поморщился Марио. – Дело не в том, чтобы заниматься любовью, а в том, как ею заниматься. Сам по себе акт совокупления недостаточен для создания эротических ценностей, пусть он даже будет длиться бесконечно. Может быть, день, когда вы отдадитесь десяти, двадцати мужчинам кряду, станет для вас днем невыразимого блаженства, но он может также вызвать тоску и досаду. Все зависит от момента, от того, что этому предшествует и чего вы ждете потом. Это потому, что существуют законы, но нет правил: чтобы достичь пика эротической законченности, вы можете сегодня отдать свое тело этим двадцати одинаковым способом, не отличая особенно одного от другого, назавтра же вы будете совершенно разной с каждым из них.

– Тридцать две позы Венеры, – громко засмеялась Эммануэль.

– Абсурд! Эротизм не интересуется позами. Он рождает ситуации. Единственно важные позы – те, что проносятся в вашем мозгу. Пусть в любви участвует и голова! Наполните ее таким количеством органов, таким числом сладострастных переживаний, каких не наберется у всех мужчин мира. Пусть каждое ваше объятие включает в себя и предвещает другое. Пусть берущий вас мужчина будет и тот, кого вы сейчас держите за руку, и тот, с кем вы когда‑то читали Гомера.

Несмотря на усмешку на губах, Эммануэль была взволнована более, чем ей хотелось показать.

– Значит ли это, что если мой муж захочет заняться со мной любовью, я должна буду ему сказать: «Невозможно, дорогой, ведь нас только двое»…

– И он будет доволен таким положением, – ответил Марио вполне серьезно. – Но, как я вам уже говорил, если третий не может быть воочию, то дело вашего мозга создать его.

Это понравилось Эммануэль. В самом деле, подумала она, до сих пор самым большим из известных ей наслаждений было воображаемое перенесение в объятия другого, выбранного ею по своему желанию в тот миг, когда Жан пронизывает ее. Вот первое эротическое открытие, которое она совершила сама, еще до знакомства с Марио, и которое с начала ее любви к Жану покорялось пять или шесть раз. Теперь, решила она, я буду испытывать это каждую ночь. Прекрасно! Отныне она будет стремиться в объятия мужа не только из любви к нему, не только ради плотского желания, но и для того, чтобы появился любой выбранный ею мужчина, и она без всякого стыда и стеснения будет испытывать его самые интимные ласки и так же нежно и бесстыдно ласкать его. Она поклялась себе, что каждый раз будет теперь вызывать «третьего», чтобы соблюдать закон асимметрии или «нечетности». Она была так взволнована, представив себе все это изысканное угощение, что ей захотелось немедленно оказаться в постели с Жаном, чтобы заняться любовью с «третьим». С кем же? – спросила она себя. Очевидно, не с Марио, это было бы смешно. Значит, с Квентином.

– Надо стараться, чтобы по ошибке я не вызвала в супружескую постель двух фантомов сразу, – ехидно произнесла она. – Тогда компания сделается четной, и – бац! – все рухнет.

Марио улыбнулся:

– Нет, так это все‑таки будет асимметрично. Я никогда не буду учить вас любви вчетвером, если вы образуете две пары, в одной постели. Нет ничего более плоского, более кухонного. Но вы ошибаетесь, если решите, что число четыре находится под запретом. Оно открывает большие возможности для разбивки четырехугольника, например, на три и один. То же самое и с восьмеркой, только, разумеется, не с четырьмя парами. Шестеро мужчин и две женщины – комбинация наиболее элегантная, которая для начала доставляет каждой даме трех рыцарей, а заканчивается сочленением обеих образовавшихся групп.

Эммануэль попробовала мысленно представить себе эту картину…

– Впрочем, я согласен, – сказал Марио, добродушно усмехаясь, – что в простоте тоже есть своя прелесть и что самой сладкой манерой любви для женщины всегда остается, как вы справедливо изволили только что заметить, – отдаваться одновременно двум мужчинам (Эммануэль нахмурила брови, пытаясь вспомнить, когда же она высказала такую мысль). Немногое превосходит эту комбинацию законченностью и гармоничностью, и понятно, почему ее так любят все женщины с хорошим вкусом. Между любовью с одним мужчиной и любовью с двумя – такая же разница, как между рисовым самогоном и высокой маркой шампанского.

И он с поклоном подал Эммануэль бокал. Она сделала глубокий глоток. Марио внимательно наблюдал за нею.

– В объятиях только одного мужчины женщина выглядит как бы наполовину брошенной. И уж коль верно, что необходимый ответ на требования вашего разума есть кортеж любовников, проносящийся в вашем мозгу, надо, чтобы и тело оставалось в небрежении. И поскольку один мужчина не может быть для вас всем, обладать вами одновременно и там, и тут, – надо, чтобы к нему на помощь пришел второй. И лишь когда эти скрипки зазвучат в унисон, только тогда вы услышите подлинный гимн женщине и ее красоте.

И он необычайно вежливо осведомился:

– Вам нравится?

Эммануэль опустила глаза, закашлялась. Он продолжал без всякой жалости:

– Я имею в виду обладание двумя мужчинами одновременно. Не только в мечтах.

– Не знаю, – не нашла Эммануэль другого ответа.

– Как это так? – совершенно искренне удивился Марио.

– Я никогда этого не делала…

– Правда? А почему? Она пожала плечами.

– Вы возражаете против такого способа? – тон его стал необычайно едким.

Эммануэль была в замешательстве: что ответить на это? Марио не приходил ей на помощь. Молчание становилось тягостным, когда вдруг последовал неожиданный вопрос:

– Зачем вы вышли замуж? г И снова она не знала, что ответить. Ей казалось, что ее схватили за плечи и закрутили вокруг себя, как при игре в жмурки. С завязанными глазами, с беспомощно растопыренными руками, она не может решиться на один‑единственный шаг – таким враждебным кажется ей невидимое пространство. Ей не хотелось признаваться Марио, что замуж она вышла из‑за любви к Жану или из любви заниматься с ним любовью. К счастью, ей в голову пришла мысль, которая должна была помочь ей остаться на высоте положения.

– Я лесбиянка, – выпалила она. Марио пристально посмотрел на нее.

– Очень хорошо, – одобрил он, но тут же с подозрением в голосе спросил:

– Вы постоянно были лесбиянкой или только занимались этим в детстве?

– Я лесбиянка всю жизнь, – ответила Эммануэль с вызовом.

И тут же волна тоски и тревоги окатила ее. Правда ли это? Разве когда‑нибудь еще сможет она прижать к себе женское тело? Ведь Би потеряна навсегда, а с нею потеряно все…

– Вашему мужу известно о ваших вкусах?

– Естественно. Впрочем, их знают все, это не секрет. Я горжусь тем, что люблю молодых девушек, а они любят меня.

Она трубила сигнал вызова, не думая, повредит он ее репутации или нет.

Марио поднялся, зашагал по комнате. Казалось, он был в восторге. Потом он подошел к дивану, очутился на коленях, обнял ноги Эммануэль.

– Женщины все прекрасны, – забормотал он, – Только женщины умеют любить. «Останься с нами, Билитис, останься. И если у тебя страстная душа, ты увидишь, как в зеркале, свою красоту в телах твоих подруг».

Эммануэль с меланхолической иронией подумала, что ей не повезло: было бы слишком, чтобы в нее влюбились сразу и женщина, которая не вполне лесбиянка, и мужчина, который гомосексуалист чересчур.

Марио, однако вернулся к своему обычному спокойствию, и допрос возобновился.

– У вас много любовниц?

– О да!

Она решила, что воспоминание о Би не должно стеснять ее в этот вечер, и поспешила добавить:

– Я люблю их часто менять.

– И вы всегда, когда захотите, находите новых?

– Это нетрудно. Стоит им только предложить.

– И не бывает никого, кто бы отказался?

– Конечно, есть девицы, которых не совратить. Но тем хуже для них!

– Абсолютно верно, – согласился Марио. – А вы? Вам нравится быть покоренной и совращенной?

– Да, я люблю быть пассивной.

И, улыбнувшись своему признанию, пояснила:

– Но при условии, что мои совратительницы красивы. Я боюсь всякой некрасивой женщины.

– Совершенно правильное мышление, – снова одобрительно произнес Марио. И вернулся к своей, судя по всему, излюбленной теме:

– Вы сказали, что ваш муж в курсе ваших приключений. Но он их одобряет?

– Он даже их поощряет. Никогда у меня не было столько связей, как с тех пор, как я вышла замуж.

– А он не боится, что ласки ваших подруг отвратят вас от него?

– Глупости! Любовь женщин совсем не то, что любовь мужчины. Одно другого не заменяет. Нужно, чтобы было и то, и это. Быть только лесбиянкой – значит слишком от многого отказаться.

Такая категоричность неожиданно насторожила Марио:

– Предполагаю, что ваш муж тоже пользуется прелестями ваших любовниц… Эммануэль шаловливо улыбнулась…

– Особенно тех, которые мечтают об этом, – откликнулась она.

– А вы не ревнуете?

– Это было бы смешно.

– Вы правы, – сказал Марио. – Радость надо делить с близкими.

Он прикрыл веки, словно вызывая заманчивые образы. И Эммануэль тоже постаралась представить себе обнаженные тела своих подруг, такие голые, такие горячие наощупь, такие красивые! И новый вопрос Марио донесся до нее из прекрасного далека:

– А он?

– Он? – Эммануэль широко раскрыла глаза.

– Ну да, ваш муж. Он много мужчин для вас добывает?

– Что вы, – протянула удивленная до глубины души Эммануэль. – Конечно, нет!

– В таком случае, – холодно заключил Марио, – я не могу понять, в чем же для вас обоих заключается преимущество супружеской жизни.

Он отхлебнул шампанского, смакуя его, и снова спросил, на этот раз насмешливым, пренебрежительным тоном:

– Вы что, запрещаете ему любить других? Эммануэль поспешила ответить отрицательно. В глубине души она не была уверена, что этот ответ ее украшает.

– А вы говорили ему, что он может это делать?

– Не совсем так, конечно, – прерывающимся голосом выдавила из себя Эммануэль. – Но он никогда не спрашивал, делаю ли я это. Я совершенно свободна.

Марио с сожалением покачал головой.

– Вот за это вы должны его упрекнуть. Это не та свобода, которой требует эротизм.

Прежде чем Эммануэль смогла возразить, последовал новый вопрос.

– Когда вы написали мужу из Парижа, вы сообщали ему хронику своих побед?

Эммануэль была буквально сражена сознанием собственной банальности и попыталась все же избежать прямого ответа.

– Я говорила ему о своих возлюбленных. Жест Марио означал: это все же лучше, чем ничего. Снова наступило молчание. Эммануэль взглянула на Квентина. Тот улыбался с замечательным постоянством. Она спрашивала себя, понимает ли он что‑нибудь в этом разговоре или улыбка его – улыбка вежливости, желание показать, что ему не так уж смертельно скучно.

– Только, ради Бога, не примите Жана за ревнивца, – возбужденно заговорила Эммануэль, спеша рассеять дурное впечатление, какое, казалось, произвела на Марио ее уклончивость. – Он не более ревнив, чем я сама. Ведь это он научил меня показывать ноги. Он любит, когда я надеваю узкие платья, чтобы при выходе из машины юбка задиралась как можно выше. И вы можете мне поверить, что даже на самых чопорных приемах я веду себя совсем без стеснения.

Она нервно рассмеялась.

– Не правда ли, это хорошее доказательство, что мы с ним предрасположены к эротизму?

– Да.

– И потом, он распоряжается моим декольте. Много вы знаете мужей, которые так любят показывать всему свету грудь своей жены?

– А вы сами любите показывать свою грудь?

– Да, – сказала Эммануэль. – Но особенно с тех пор, как Жан стал мне приказывать это. До знакомства с ним мне нравилось, когда ко мне прикасались. То есть, я хотела сказать, – поправилась она, – когда женщины ко мне прикасались, мне было все равно, видят мою грудь или нет. Я не испытывала никакого удовольствия от этого. А теперь мне это нравится.

И она отважно добавила:

– Я не родилась эксгибиционисткой. Я ею стала. И это он сделал меня такой. И еще добавила:

– Вот видите!

– А вы не спрашивали себя, – поинтересовался Марио, – почему вашему мужу нравится выставлять вас напоказ, на публичный осмотр? Если только для того, чтобы вы эпатировали публику, это не очень похвально. А если попросту, чтобы похвастаться вашей красотой и подразнить ближнего, – это ничуть не лучше.

Эммануэль не могла допустить, чтобы ее мужа осуждали.

– О нет! Это совсем на него не похоже. Если мой муж показывает мое тело, это как раз для блага ближних‑..

– Тогда это как раз то, о чем я говорил, – обрадовался Марио и закончил чуть насмешливым, не допускающим возражения тоном. – Если ваш муж делает это для того, чтобы вызвать у других эрекцию, значит, он хочет, чтобы они с вами занимались любовью.

Такое умозаключение никак не могло прийти в голову Эммануэль, но она не нашла ничего, что могло бы его опровергнуть.

– Но зачем же, – простодушно спросила она, – Жану хотеть, чтобы я ему изменяла? Что за радость для мужчины в том, что другие пользуются его женой?

– Смотрите‑ка, моя милая, – строго сказал Марио, – куда вас занесло. Говорили мы, говорили, а вам все непонятно, что мужчина эволюционировавший может хотеть в силу своей утонченности, чтобы его жену соблазнил другой мужчина. Древний мудрец понимал больше вас, когда сказал: «Красота жены радует мужа». Будьте логичны: если муж ваш радуется вашим любовным связям с женщинами, почему он должен иначе относиться к мужчинам? Или действительно разница между гетеросексуальной и гомосексуальной любовью кажется вам такой уж огромной? Я‑то абсолютно уверен, что есть только одна любовь и нет никакой разницы, с кем ты ею занимаешься, – с мужчиной ли, с женщиной, с мужем, любовником, братом, сестрой, ребенком…

– Но Жан всегда знал, что я люблю женщин, даже до того, как лишил меня невинности; я сказала ему об этом в первый день нашего знакомства.

И поспешно добавила:

– Ну, разумеется, если бы у меня был брат, я бы занималась с ним любовью, но я была одна у родителей.

– И тогда?..

– И тогда… Я хочу сказать, что, лаская женщину, я не изменяю мужу. Марио позабавило это утверждение, и он быстро спросил:

– А ваш муж любит мужчин?

– Нет! – Эммануэль не могла даже на мгновенье предположить, что ее Жан окажется гомиком. Марио, казалось, угадал ее чувства.

– Вы несправедливы, – сказал он кротко.

– Но это не одно и то же!

Марио улыбнулся так, что ее уверенность поколебалась тут же.

– Предпочли бы, чтобы он спал с женщинами?

– Я не знаю, – выдавила из себя Эммануэль прерывающимся голосом. – Подозреваю, что.., да.

– Тогда, – торжествовал Марио, – почему не ждать от него такого же отношения к вашим связям с мужчинами?

«В самом деле», – подумала она.

– Другой пример, – продолжал Марио, не дожидаясь ответа. – Вы обнажаете вашу грудь и ноги просто по привычке к игре или это всерьез возбуждает вас?

– Конечно, это меня возбуждает…

– А ваше возбуждение усиливается, если рядом с вами муж? Она задумалась.

– Думаю, что да.

– И вот, когда вы пристойно сидите рядом с мужем, а другой мужчина запускает в это время вам под юбку свой взгляд, не мечтаете ли вы, чтобы следом туда устремились и руки его, не говоря уже обо всем остальном?

– Конечно, – призналась Эммануэль с нервным смешком.

При этом она вовсе не была убеждена, что такая картина может понравиться Жану. Марио догадался об этом и вздохнул:

– Вам еще многому надо научиться. Всему тому, что отделяет элементарную сексуальность от искусства эротизма.

Разговор продолжался. Марио повторил слово, употребленное Эммануэль, с такой иронией, что ей впору было провалиться сквозь землю.

– Если ваш муж не хочет, чтобы вы ему «изменяли», то как же он позволил вам прийти сюда одной сегодня вечером? Вы хотите возразить?

– Пет. Но, может быть, он не считает, что пойти поужинать с мужчиной – значит непременно отдаться ему.

Вот это был ответ! Эммануэль могла радоваться: Марио задумался. Но в тот момент, когда она решила, что беседа свернет на другие рельсы, он спросил: