Глава пятнадцатая. Девушка‑ подросток за кассой в магазине часто моргала подведенными фиолетовой тушью глазами, глядя на монеты на прилавке

Девушка‑ подросток за кассой в магазине часто моргала подведенными фиолетовой тушью глазами, глядя на монеты на прилавке.

– Вы не можете расплатиться этим.

Нетерпение переполняло Дилана, как ветер паруса. Его буквально трясло, и он отчаянно хотел поскорее уйти отсюда. Поиски на полках с лекарствами стали для него настоящим кошмаром. Слишком много названий. Слишком большой выбор. А что, если он ошибется? Он посмотрел на девушку, стоявшую между ним и свободой, и рявкнул:

– Возьми же наконец эти чертовы деньги!

Ее накрашенные глаза округлились.

– Папа! – пронзительно заверещала она.

Дилан сжал зубы. Ничего себе «способность очаровывать»!

Из‑ за прилавка мясного отдела выкатился мужчина с глубокими залысинами и фигурой, напоминавшей бочку.

– Какие‑то проблемы?

– Он… – Девушка кивнула кольцом, вставленным в проколотую губу, в сторону Дилана. – …очет расплатиться вот этим! – Она презрительно указала на целое состояние, блестевшее серебром на прилавке.

– Это доллары, – сдержанно сказал Дилан.

Американские доллары. Он что, предлагает ей римские монеты или дублоны?

Обычно, когда ему были нужны наличные, чтобы расплатиться за пропан или продукты, он продавал несколько монет дилеру в Рокланде. Но за последние несколько недель жизни на Краю Света его денежные запасы истощились.

– Ну, тогда я… – Морщинки в уголках глаз хозяина стали глубже. – Дилан? Я слышал, что ты вернулся.

Дилан с недоумением смотрел на него.

– Джордж, – напомнил мужчина.

Дилан ходил в школу с мальчиком по имени Джордж. Они были вместе с детского сада до восьмого класса, делились жевательной резинкой, домашними заданиями, журналами «Пентхаус», которые Джордж таскал из‑под прилавка в магазине своего отца. Продовольственном магазине «Уилис». Джордж Уили. Джордж.

Дилан с трудом пошевелил языком, словно приклеившимся к небу.

– Рад снова видеть тебя.

– Да, я тоже. А ты совсем не изменился, парень. – Джордж покачал головой. – Совершенно такой же.

Потому что старел только половину этого времени, подумал Дилан. И почувствовал в животе странный спазм.

Джордж взглянул на девушку с фиолетовыми тенями вокруг глаз.

– А это моя дочь Стефани. Та, что не берет твои деньги.

Она обиженно округлила глаза.

– Ну, па‑а…

Дилан с изумлением думал о том, что его приятель Джордж был отцом. Этот грузный владелец магазина с юной дочкой. Ничто человеческое не длится долго…

– Значит, ты хочешь, чтобы мы записали это на тебя? – спросил Джордж.

Дилан непонимающе нахмурился.

– Что?

Его старый друг кивнул в сторону кучки монет на прилавке.

– За то, что ты здесь выложил, можно, думаю, купить половину моего товара. Точнее я сказать не могу, да это, черт возьми, и неважно. Поэтому мы откроем тебе счет, а ты рассчитаешься, когда сможешь.

Возможно, все‑таки некоторые вещи продолжаются долго, вдруг понял Дилан. Например, мальчишеская дружба, мимоходом предложенная через много лет после того, как мальчик вырос.

Он проглотил подкативший к горлу комок.

– Это было бы… здорово. Спасибо тебе!

– А для чего же тогда друзья? – Джордж сделал запись в бухгалтерской книге и, мельком глянув на пренатальные витамины, уложил их в пакет. – Как Реджина?

– Нормально.

Беременна.

– Хорошо. – Лицо Джорджа расплылось в улыбке. – Женщины и остров для нас все, приятель. Передавай ей привет.

Дилан уже вышел с покупками в руках, а в ушах его продолжали звучать добрые слова Джорджа.

Так вот чего Реджина хотела для Ника. Сеть, которую Дилан чувствовал на себе и которая плотно опутывала его, могла стать и узами поддержки. Возможно, сплетни и досада, трения и претензии были просто приемлемой платой за это чувство общности. Чувство приятия. Принадлежности.

Или могла бы ими стать, если бы он был человеком.

Если жить в море тысячелетиями, потратить несколько дней на то, чтобы отослать послание, – это ничто. Но на этот раз человеческие технологии, которые загрязнили воду и взбаламутили дно океана, очень даже пригодились бы.

Дилан плыл на расстоянии мили вдоль берега. Его длинные ноги могли бы выступить в роли наживки для акул, а яички от холода сморщились. Его нынешний облик был еще одним неудобством, с которым приходилось мириться. При передаче в воде на длинные расстояния детали сообщения становились размытыми, и Дилану был необходим человеческий мозг, чтобы придать образам, которые он передавал Конну, очертания и четкость.

Курьеры, к которым он обращался, будут фильтровать любую информацию так же, как процеживают океан в поисках пищи, оставляя только то, что могут переварить.

Время от времени они разрезали гладкую поверхность воды лоснящимися спинами с шероховатыми плавниками: громадные и медлительные морские животные со спокойными глазами и хвостовыми плавниками, форма которых была такой же неповторимой, как форма снежинки. Они подошли – два самца, самка и детеныш, – привлеченные зовом Дилана. Но не близко, не слишком близко. Их тяжелые тела могли затянуть его под воду, их вдох мог утопить его, морские ракушки у них на боках могли изодрать его в клочья. Даже детеныш весил целую тонну.

Один из самцов приветственно ударил хвостом, и на Дилана обрушился поток воды, вызвав у всех приступ веселья.

Он вынырнул, отплевываясь.

Они не спрашивали, почему и как Дилан оказался среди них. Они кружили вокруг него, давая своей песне впитать его рассказ, вплетая его послание в созвучия, которые связывали всю Атлантику в бескрайней синей глубине, в чистой холодной тьме.

Дилан понятия не имел, как слова и образы его послания будут переданы Конну, каким образом понятия «бездомный» или «распятие» передаются в песнях китов. Но они поняли важность появления ребенка. МАТЬ. ЛЮБОВЬ. ОТЕЦ. ЗАБОТА. СЕМЬЯ. РАДОСТЬ – эти образы волнами накатывали на него. Их песня, звучавшая в ушах как шум прибоя, наполнила его сердце покоем и поплыла вместе с ним к берегу.

Он стоял на мелководье – сердце заполнено, сознание пусто, мышцы свободны и расслаблены. Откинув назад мокрые волосы, он оглядел берег.

И увидел отца, сидевшего рядом с его одеждой.

Проклятье!

Радость Дилана утекала, словно волны, пенившиеся у его ног. Они были одни в амфитеатре из скал и песка, и свидетелями их встречи станет только сосна, стоявшая часовым на берегу, да несколько рваных облаков.

Барт Хантер сидел, опираясь локтем на колено, и смотрел в море.

Дилан вышел из волн прибоя. Он не мог избежать встречи со стариком. Лучшее, что он мог сделать в сложившейся ситуации, – это не обращать на него внимания. Он нагнулся за своими джинсами.

– Она тоже приходила сюда, – сказал Барт. – Твоя мать.

Дилан не хотел говорить о матери, не хотел делиться воспоминаниями о ней. Особенно с отцом.

Он сунул мокрую ногу в джинсы.

– Но не с вами, ее детьми, – продолжал Барт. – Еще до вашего рождения.

О'кей, но Дилан и в самом деле не хотел ничего этого слушать. Он стал натягивать джинсы на вторую ногу.

– Здесь она вышла на берег…

Помимо воли Дилан посмотрел через плечо, следуя за взглядом отца вдоль своего собственному пути из воды. Барт покачал головой.

– Самое красивое создание, какое я когда‑либо видел в жизни. И она сказала, что любит меня. – Он удивленно засмеялся, словно не веря самому себе, и этот глухой звук был больше похож на рыдание. – Меня, который только и знал, что лобстеры и приливы. Тогда я был чуть старше, чем Люси теперь. Ушел из школы после седьмого класса. Но она…

Его голос затих, утонул в воспоминаниях. Он не называл ее по имени. Ему это было не нужно. Просто «она». Для него всегда была всего лишь одна «она» – и тогда, и сейчас.

– Ты украл ее котиковую шкуру, – жестко и холодно сказал Дилан. – Ты отнял у нее ее жизнь.

– Я дал ей взамен другую жизнь и троих детей. Этого должно было быть достаточно.

– Ты отнял ее у самой себя.

– А разве она не сделала то же самое со мной? С тех пор как я увидел ее, я не знал ни минуты покоя. Она сказала, что любит меня. – Голос Барта надломился, как лед в апреле. – Но как я мог ей поверить? Она была такой, какой была, и я был таким, каким был.

Дилан уже открыл было рот, чтобы возразить ему. В крови его закипала злость. Его отец был не прав. Он всегда был не прав.

И все же…

Слова замерли у него на губах, горькие и невысказанные.

А разве сам Дилан думал не так же? Селки не может любить человека.

Барт выдержал его взгляд. В его выцветших глазах читалось печальное признание. Потом он снова посмотрел в море.

– Калеб сказал, что тебе нужно где‑то остановиться. Ты можешь жить в своей старой комнате, если хочешь.

Когда Дилан спустился вниз со своими вещами, Реджина подметала пол. Решетка была опущена, передняя дверь заперта, кассовые чеки за день подсчитаны… и теперь еще один мужчина собирался уйти через эту дверь.

Реджина перевела взгляд с вещей Дилана на его отчужденное лицо, и сердце ее сжалось.

Переступи через это.

Пора бы уже привыкнуть к тому, что мужчины от нее уходят.

Так или иначе, но это только на ночь. На этот раз. Утром он вернется. Он так и сказал.

Дилан оглядел пустой ресторан и нахмурился.

– Ты что, должна убирать все это сама?

Его тон заставил ее выпрямиться. Ссора отвлечет ее от мыслей о том, что придется остаться одной, взаперти, заглушит тягучую боль в животе, ослабит чувство одиночества, которое только и ждет, когда за ним закроется дверь, чтобы поглотить ее.

– А ты видишь здесь кого‑то еще, кто мог бы это сделать? – спросила она.

Он смутился.

– Ну, твоя мать…

– Была здесь половину вчерашней ночи и весь вчерашний день. Но я здорово устала.

Дилан опустил сумку на пол.

– Тогда предоставь это мне.

– И не подумаю!

– Реджина! – Он взялся за веник выше ее руки. Голос веселый, глаза горят, весь такой горячий, реальный… и так близко, что она могла бы поцеловать его. – Ты действительно собираешься бороться со мной в перетягивании веника?

Она думала об этом.

– Нет.

– Тогда все хорошо.

Вздохнув, она отпустила веник. Он подмел пол. Она вытерла с доски вчерашнее меню.

– Спасибо, что взял Ника с собой на лодку, – сказала она. – Он весь вечер только об этом и говорил.

– Мы отлично провели время. – Дилан высыпал мусор из совка в ведро. – Завтра я возьму с собой тебя.

Реджина вытерла перепачканные мелом пальцы о передник.

– Не могу. Я должна работать.

– Ты же не можешь работать все время.

Он прошел за ней в кухню и поставил веник в кладовку для швабр. Эта кладовка… От воспоминаний Реджину передернуло.

Дилан нахмурился.

– Ты выглядишь измученной.

– Я в норме. Просто устала. – Она выдавила из себя натянутую улыбку. – Утренние недомогания переносятся тяжело, да и начались на этот раз рано.

Тебе нездоровится?

Она должна была бы чувствовать благодарность за его беспокойство. Но она не хотела, чтобы он крутился вокруг нее только потому, что ему ее жалко.

– Это связано с ребенком?

– Да. Нет. Не знаю. – Тревога обострила ее нервы и сделала голос резким. – Ну, у меня были колики. – Мужики ненавидят колики! – Они продолжались целый день.

– Скажи, что я могу сделать, – попросил он.

Если она должна ему говорить, то какой в этом смысл?

– Ничего. Я была у доктора. Я не хочу, чтобы ты сидел возле меня, как нянька.

Он смотрел на нее неподвижным взглядом. Молча. С готовностью. И совершенно беспомощно.

Его чувства были подавлены в тринадцать лет, подумала она. Некому было его учить. Некому было к нему прикоснуться. Никогда.

Она вздохнула.

– Можешь попробовать меня обнять.

Он неловко обхватил ее руками, как школьник на танцах в шестом классе.

В первый раз с трехлетнего возраста она позволила себе положить голову на сильную мужскую грудь. Она не привыкла прижиматься к людям. К мужчинам.

Она закрыла глаза. От него пахло морем.

Они стояли посреди кухни, слегка касаясь друг друга, пока понемногу их дыхание не смешалось и не слилось в едином ритме, пока он не согрел ее своим телом. Она и раньше замечала, что тело у него очень горячее.

Постепенно исчезли ее страхи и тревоги, досада и одиночество. Сердце забилось чаще. Его грудь расправилась. Животом она чувствовала его напряженный член. Руки ее вцепились в рубашку у него на спине.

– У меня для тебя кое‑что есть, – сказал он.

Она улыбнулась, не открывая глаз.

– Я уже заметила.

Он взъерошил ее волосы.

– Не это. Вернее, не только это.

Чуть отстранив ее, он принялся хлопать себя по карманам, как человек, который ищет ключи или зажигалку. Наконец он нашел, что искал, и протянул ей: мелкая золотая цепочка с одной жемчужиной в сияющем сплетении металла.

По‑ настоящему красивая и очень большая жемчужина.

Реджина затаила дыхание. Она спрятала руки за спину, показывая, что не может принять это. Она много раз предупреждала Ника, что опасно принимать подарки от посторонних. Не то чтобы Дилан был теперь совсем уж посторонним. Но все‑таки…

– Возьми это, – сказал он. – Тебе нужна цепочка взамен той, что порвалась.

– Цепочка, какая изящная… Но она…

Слишком красивая. Слишком дорогая. Слишком болезненно напоминает подарок мужчины любимой женщине.

– Она принадлежала моей матери, – сказал Дилан. – Она обладает силой, способной защитить, как защищает твой крестик.

– Ох! – Ей так хотелось взять ее. – Как это… разумно.

Его глаза блеснули.

– Я догадывался, что ты подумаешь об этом.

Она вытащила из кармана маленькое распятие и дрожащими пальцами повесила его на цепочку. Круглая жемчужина и блестящий крестик скользнули навстречу друг другу и тихо звякнули.

– Спасибо, – сказала Реджина. – Она великолепна!

Она посмотрела на украшение у себя на ладони и перевела взгляд на Дилана. На щеках его горели яркие пятна румянца.

– Мне нужна твоя помощь.

– Сейчас помогу. Повернись.

Она послушалась его и приподняла волосы, чтобы не мешали. Она ощутила его неловкие пальцы у себя на шее, а затем почувствовала теплое короткое прикосновение, которое могло быть прикосновением его губ. Ее сердце подкатило к горлу.

– Ладно. – Она тяжело сглотнула. – Думаю, тебе пора идти.

«Останься!» – шептало ее сердце.

– Я мог бы остаться, – тут же эхом отозвался он.

Она очень хотела этого.

– Нет, нельзя. Я сказала Нику, что сегодня у него может переночевать друг.

– Тогда и у тебя тоже, – сказал Дилан с такой готовностью, что Реджина рассмеялась.

– Ответ неправильный.

Даже если бы Ник принял этот аргумент, даже если бы Реджина решилась нарушить свое давнее правило, она не могла сделать их предметом комментариев веснушчатого десятилетнего Дэнни Трухильо, чьи инстинкты были отшлифованы безумной любовью его матери к сплетням и чья речь, как и разговоры героев видеоигр, в которые он постоянно играл, была перенасыщена кровавыми разборками, сексуальными притязаниями и крепкими выражениями.

И все же Реджина рассчитывала – надеялась! – что Дилан станет спорить с ней. Но он только проводил ее через кухню и наверх по лестнице, подождав, пока она откроет дверь, на площадке перед квартирой, – как примерный мальчик, провожающий девочку после приятной вечерней прогулки.

– Прости. Мне показалось, я услышал, как пришла мама.

– Да. Ну и что?

Ник закусил губу.

– Тогда почему она не заходит?

Дэнни настороженно поднял голову, прислушиваясь к звуку, доносившимся с лестничной площадки. По крайней мере так это себе представляла Реджина. У нее никогда не было свиданий с примерными мальчиками.

– Утром увидимся, – сказал он и на прощание поцеловал ее.

Но она совсем не так представляла себе поцелуй примерного мальчика. Дилан схватил ее, прижал спиной к двери и увлек за собой. Его язык, губы, тело заставляли ее трепетать, испытывать боль и горячее желание. Когда они снова всплыли на поверхность, кровь стучала у нее в висках, сердце вырывалось из груди, а в его глазах горел грешный огонь.

– Спокойной ночи, – сказал он.

– Чувак, мы погибаем здесь, – пожаловался Дэнни.

Двое мальчишек лежали на животах перед телевизором, а между ними стояла миска с поджаренными заготовками для пиццы, посыпанными корицей и сахаром. Их лица были липкими от сладостей. Как и кнопки пультов управления. Ник нажал паузу, и легионы смерти, окружившие боевые порядки их воинов, замерли.

Потому что она там не одна. С этим парнем, с Диланом.

А‑ а…

Ник расслабился. Тогда все в порядке. Дилан был крутым.

– Он, наверное, целует ее на прощание.

Дэнни громко чмокнул и загоготал.

Ник тоже засмеялся, но в душе ему было вовсе не смешно. При мысли о том, что Дилан целует его маму, у него заныло в желудке. А может, это из‑за жареного слоеного теста. Хотя сам Ник так не думал.

– Он здесь просто для того, чтобы присматривать за ней, – сказал он, потому что именно так вчера вечером сказал Дилан. Тогда это выглядело нормальным, но сейчас, в присутствии Дэнни, Ник подумал, что, возможно, это звучит довольно глупо.

Дэнни закатил глаза, подтверждая подозрения Ника.

– Ну да! Поэтому он и дал тебе ту монету.

Ник искоса глянул на него.

– Ты о чем?

– Да о монете же, тупица! Он дал тебе кое‑что, а теперь околачивается вокруг твоей матери. Чувак, если взрослый делает такие вещи, значит, он хочет иметь с ней секс!

Щемящее чувство в животе усилилось. Ник сжал кулаки.

– Этого не может быть. А ну‑ка возьми свои слова обратно!

– Не вопрос! Как хочешь.

Дэнни какое‑то время озабоченно смотрел на него, что‑то соображая. Потом улыбнулся.

– Эй, если бы он действительно хотел сделать с ней это, он бы дарил подарки ей. А не тебе. Верно?

Ник с благодарностью улыбнулся ему в ответ.

– Конечно.

В этот момент вошла мама, и она выглядела почти так же, как всегда, если не обращать внимание на синяки на ее шее. Ник предпочитал не смотреть на них.

Но на следующее утро, когда он спустился в кухню в надежде, что мама поджарила ему на завтрак заготовок для пиццы, и бросил еще один короткий взгляд на ее шею, то почувствовал такую тяжесть, будто ему на грудь уселась громадная горилла.

– Что это?

Мама теребила свою цепочку, но не как всегда, – на ней висело еще что‑то кроме крестика, жемчужина или что‑то похожее, – и лицо ее покраснело.

– Ох, это подарок. От Дилана. Потому что моя цепочка порвалась.

Ник сразу же вспомнил слова Дэнни: «Эй, если бы он действительно хотел сделать с ней это, он бы дарил подарки ей. Верно?»

Есть Нику сразу расхотелось.

Но потом все стало еще хуже, потому что после ленча пришел Дилан и стал звать маму с собой на лодку. Не Ника, а только его маму.

– Я не могу поехать сейчас, – сказала мама. Она была раскрасневшейся, возбужденной и совсем не похожей на себя. – Я не могу оставить Ника.

От этого он только почувствовал себя совсем маленьким. Он насупился и сказал:

– Со мной все в порядке. После обеда я все равно пойду к Дэнни.

– Нет, не пойдешь, – сказала мама, и это снова был ее голос, такой бесстрастный, когда она старалась говорить о серьезных вещах. – Я не разрешаю тебе выходить из ресторана.

Это было несправедливо, потому что сама она не торчала здесь целый день.

– Я могу присмотреть за ним, – предложила Маргред.

Как будто одной бабушки было недостаточно! Как будто Нику нужны были две крикливые няньки. И от этого он так расстроился, что даже когда Дилан спросил, не поедет ли он с ними, он сказал, что не хочет.

Впрочем, он потом об этом пожалел.

Да еще как.